Она тикает

— Она тикает, — спокойно сказал Феликс.

— Там нечему тикать, — отозвался капитан. — А даже если б и было, до неё почти полкилометра вакуума.

— Может, по тросам передаётся, — упрямо продолжил планетолог. — Я слышу. Днём нет, а ночью каждые несколько секунд: «Тик!» Не могу уснуть.

— Феликс, я вас прошу. Это не бомба из мультика, к ней не прикручен будильник.

— Не из мультика. Но бомба. И мы на ней живём.

— Не бомба, — в стотысячный, наверное, раз повторил капитан. — Во-первых, в ней нет взрывчатки. А во-вторых, если так хочется военных параллелей, это, скорее, аналог якорной мины.

Сергей Мишин пришёл в космос не из авиации, а из флота, морские ассоциации ему ближе.

— Знаете, что такое якорная мина, Феликс?

— Да, разумеется. После европейской войны в них была вся Балтика. До сих пор иногда выкидывает на берег, и идиоты-туристы бегут с ними фотографироваться. Но жить на мине ничуть не лучше, чем на бомбе, Сергей. И она тикает.

Феликс Штайнер, высокий, широкоплечий, белокурый, голубоглазый, как с картинки «истинный ариец», всегда казался капитану оплотом классического германского здравомыслия. «Квадратиш, практиш, гут». И вот, поди ж ты. Тикает ему. Феликс забрал свой кофе и ушёл с ним в каюту. Формально это нарушение режима «коммуникативного пространства», но Сергей решил не обострять. Уставы могут быть трактованы творчески.

— Утро, кэп, — поприветствовал командира вошедший в кают-компанию Алекс Котман. — Чего это наш фриц с утра такой загадочный?

— Тикает у него. Опять.

— Ну, тикает и тикает, подумаешь. Потикает и пройдёт, — Алекс сунул кружку в кофейный автомат.

— Хоть бы ты ему объяснил, что ли. В конце концов, именно ты отвечаешь за эту штуку.

— Кэп, ты не хуже меня знаешь, что это формальность. У меня нет красной кнопки в чемоданчике, только харизма и пистолет. Чтобы если у кого-то в экипаже вылетит кукуха, подстрелить её на лету. То есть не дать никому сдуру полезть к устройству и поломать его. Феликс, мне кажется, последний, кому это придёт в голову. Так что пусть себе тикает.

— Так оно тикает?

— Я не слышу, — пожал плечами Котман. — Если тебя смущает психическое состояние члена экипажа, отправь его к психологу.

— Феликса? К Джордан? Вот тогда у всех нас точно затикает…

Феликс Штайнер, планетолог, и Джордан Эллис, психолог, в комплекте как частица и античастица. Белый высокий и подчёркнуто мужественный немец и низенькое пухлое чернокожее афроамерикано. Небинарное, что создаёт некоторый лингвистический дискомфорт на русскоязычной станции. В русском языке сложно соблюдать гендерную нейтральность из-за окончаний. «Афроамерикано» звучит как новый способ сварить кофе, но «-ец» или «-анка» фиксируют гендер. Впрочем, психолог Эллис хороший. Наверное. Плохого бы в экипаж не взяли. Обязательные профилактические беседы с ним… Ну вот, опять. Не с «ним» и не с «ней». С Джордан. В общем, не доставляют Сергею особого дискомфорта. Но Феликс её… его… чёрт… откровенно недолюбливает. К счастью, теперь они в разных секторах станции и регламентные встречи проводят по видео.

— Доброе утро, капитан! Доброе утро, Алекс!

Легка… легко на помине. Эллис помахало рукой от двери и двинулось к кофемашине.

Кают-компания в проекции — стодвацатиградусный сектор. Как кусок сыра, но выглядит полностью круглой. Эффект достигается за счёт того, что сходящиеся в центре стены представляют собой видеоэкраны, куда транслируется картинка из двух других кают-компаний. Планировка специально сделана так, что подойти вплотную к стене нельзя, визуально сектора разделены столами, диванами, кухонным оборудованием и так далее. Кофемашина у каждого своя, но пространство общее. «Коммуникативное пространство», пребывание в котором является обязательным для всех членов экипажа. За исключением личного времени и сна. Во избежание «окукливания» и разобщённости.

Во время полёта «Церера-один» представляла собой нечто вроде надетого на трубу бублика. В трубе так называемый «русский самовар» — термоядерный фузионный двигатель, в котором пылает в магнитных ловушках и выплёвывается через сопло плазма. Движок составляет более половины массы и три четверти объёма конструкции, не считая запаса водорода для тяги. Всё остальное только «нахлобучка», плотно натянутое в передней трети трубы кольцо. Разгон — инерционный полёт — торможение, и вот мы на месте. Здесь, на орбите Цереры, веретено бывшего корабля раскручивается вдоль продольной оси, и бублик распадается на три… ну, пусть круассана.

— Привет, Лейла! — поприветствовал Сергей вошедшую даму, вызвавшую эту ассоциацию.

— Доброго утра, командир, — тщательно выговорила Лейла Беншериф, физик-астроном.

Лейла — француженка, отсюда и всплыл в голове круассан. Арабского происхождения, как большинство французов. Очень красивая женщина. По-русски говорит не вполне уверенно, но зато не пользуется моментальным переводом, как обитатели панамериканского сектора.

Русский движок, русский капитан, русский язык.

Да, сектора. Итак, бублик распался на три части, которые под воздействием центробежной силы разлетелись в три стороны на тросовых конструкциях из углеродных нанотрубок. Каждая из них длиной в четыреста пятьдесят метров, что позволяет при скорости вращения один оборот в минуту получать половину земной гравитации, не сводя вестибулярный аппарат с ума эффектом Кориолиса. Получилась так называемая «радиально-модульная космическая станция», которая уже не корабль, потому что больше никуда не полетит. Рабочее тело исчерпано, и собирать три круассана обратно в бублик не планируется. Ротация экипажа будет транспортным кораблём, но до этого пока далеко, его ещё не построили даже.

Евразийский сектор все называют «русским», хотя собственно русский тут только сам Сергей. Котман — обратный репатриант из бывшего Израиля, Штайнер — немец, Лейла — француженка. В рамках идеологии неоглобализма об этом считается правильным не говорить, но двадцать лет — слишком небольшой срок, чтобы все забыли. Напуганное дорого обошедшейся попыткой реставрации нацизма в Европе Человечество изо всех сил старается забыть о самом понятии «нация». Получается пока так себе. Евразию — от Атлантики до Тихого океана — в обиходе называют «Большой Россией», ну и «Евразийский сектор» станции соответственно.

В «Панамерику» вошла Англия, не пожелавшая быть частью «русской Европы», так что в их секторе, кроме психолога Эллис, проживает Себастьян Фарнсворт, медик-биолог, унылый рыжий бритт. Кроме них на «Панаме» специалист по связи и ИT-инженер Матео Родригес, пылкий низкорослый кубинец, рефлекторно и безуспешно строящий куры Лейле, и пилот-навигатор Даниэль Каррера из Венесуэлы, который после окончания полётной фазы занят астрономическими наблюдениями и картированием пояса астероидов в надежде, что скоро люди полетят дальше.

«Паназиатский» сектор («Паназ», по классификации ехидного Котмана) приютил семейную пару китайцев — главного инженера Чэнь Лун (муж) и физика-астронома Хуа Юй (жена). Семья на станции — странное, на взгляд Сергея, решение, но сектора сами формировали свой состав. Там же эколог-агроном, отвечающий за пищевую гидропонику, индус Аруш Шарма, и инженер-механик систем жизнеобеспечения, кореец Ким Чонсу.

«Панама», «Паназ» и «Панрус» — если неофициально. «Панафрика», куда, кроме собственно Африки, неоглобализм включил почти весь арабский мир, на станции «Церера-один» не представлена.

Между секторами есть переходы, но не прямые, а через небольшое центральное колечко. Четыреста пятьдесят метров до него, короткий участок вокруг трубы, и ещё четыреста пятьдесят до сектора. Примерно километровая прогулка, всего лишь, но ходить в гости желающих нет. Внутри конструкций из тросов растянуты на спиральном основании мягкие гармошки труб-коридоров, внутри есть воздух и не очень холодно, чуть выше нуля, так что проблема не в этом. Проблема в градиенте гравитации и силе Кориолиса. По мере продвижения к центру станции первая падает, а вторая растёт: «Ваш вестибулярный аппарат прощается с вами». На кофе к соседям не сходишь, потому что пока доберёшься, будет не до кофе. В центральной трубе, кроме реактора, расположен склад продовольствия, запасы кислорода и воды, а также оранжерея, греющаяся излишками тепла силовой установки. Всё это, по счастью, не требует постоянного человеческого присутствия, самоходные боты-манипуляторы прекрасно справляются, невесомость им только на пользу. Правда, Аруш Шарма, агроном, всё равно героически навещает свои помидорчики, теряя потом аппетит минимум на сутки. Энтузиаст.

А ещё в трубе бомба. Или мина. Мина точнее, потому что бомбу надо бросать, а мина сама себе цель найдёт. Собственно, не было бы мины, не было бы станции. Много чего не было бы. Станция-мина. Вот и тикает в голове у некоторых несуществующий таймер.

— А где Штайнер? — подозрительно спросило Эллис.

— В каюте, — ответил Сергей. — Изучает результаты сканирования Цереры.

— Почему не в коммуникативном пространстве?

— Шум отвлекает.

Ни словом не соврал, кстати. И результаты тот изучает наверняка, он их постоянно изучает, вообще не выпускает из рук планшет с данными, и шума тут хватает. Все двенадцать обитателей станции, за исключением планетолога, вышли в свои кают-компании завтракать, и в виртуально общем помещении повис гул голосов. Сидишь тут, и кажется, что все говорят по-русски, но на самом деле это не так — просто бортовой компьютер переводит на лету, очень достоверно подставляя реальные голоса. Языком более-менее владеют все, без него в дальнем космосе делать нечего, но в быту «Панама» общается на английском и испанском, «Паназ» на смеси хинди и китайского, и только «Панрус» чисто русскоязычный, потому что Штайнер не знает французского, Лейла немецкого, а Мишин с Котманом — ни того, ни другого.

— Как психолог, — не унимается Эллис, — я рекомендовало Феликсу по возможности избегать одиночества.

— А разве вы, как психолог, не должны держать свои рекомендации в тайне? — удивился Котман.

— В данном случае это рекомендация общего характера, записанная в уставе станции. Коммуникативное пространство придумано не зря. Экипаж должен находиться в постоянном контакте, в том числе визуальном; одиночество и изоляция в космосе очень опасны. Я прошу вас, Сергей, как командира контролировать это. Остальные рекомендации я озвучу в индивидуальном порядке.

— Хорошо, я прослежу, — покладисто ответил капитан.

***

После завтрака все расходятся по рабочим местам. Согласно правилам «коммуникативного пространства», большая часть их тут же, в тройственной кают-компании. Она оборудована терминалами, позволяющими учёным проводить расчёты, астрономам наблюдения, а техникам контроль бортовых систем.

Иногда Сергею кажется, что неоглобализм, пытающийся исключить общественную сепарацию на всех уровнях, от мирового до бытового, слишком уж торопится. Но сам он родился ещё до Большой Войны, когда первый «однополярный» проект глобализации себя полностью дискредитировал, и маятник качнулся в другую сторону. Кончилось это очень плохо. Настолько плохо, что теперь изо всех сил дуют на воду. Капитан самый взрослый на станции, ему уже за сорок, а тем, кто моложе, общие пространства не кажутся чем-то странным. Говорят, рождённым после войны непонятно стремление к самоизоляции, а отсутствие живого общения доставляет дискомфорт. Методы Колсоза, при всей их неоднозначности, весьма эффективны.

У самого капитана, однако, есть отдельный кабинет. Там проводится так называемый «капитанский час», где он ежедневно встречается с членами экипажа. В отличие от сеансов Эллис, встречи необязательны, но при этом пользуются куда большей популярностью, и формальный «час» давно уже превратился в несколько, потому что сюда можно прийти с любой проблемой, а проблем хватает. Эллис считает, что капитан для экипажа — замещающая отцовская фигура, к которой бегут за одобрением и утешением. Именно поэтому, мол, взяли Сергея, который, уступая в космических компетенциях, старше любого другого астронавта минимум на пятнадцать лет. Космос — епархия молодых.

Первым пришёл, разумеется, Котман. Человек с активной жизненной позицией, вечно фонтанирующий идеями. Идеи у него интересные, но не всегда своевременные.

— Сергей, — горячо убеждает он капитана, — я считаю, что мы должны отправить мобильный модуль на Цереру. Да, я знаю, что в программу полёта это не входит, но мы с Хуаюйшей посчитали на досуге — топлива уйдёт сущий пустяк. Там же гравитация смех один, пинком на орбиту можно вывести. И Штайнер за! Представь, первые на дальней планете! Мы станем знаменитыми, как этот… Луи Армстронг!

— Нил Армстронг, — поправил его капитан. — Луи — это музыкант. Алекс, не пытайся устроить из полёта фестиваль. Использование модуля допускается только в рамках основной миссии. Исключение — экстренная ситуация на борту, но я себе даже представить не могу ЧП, в котором может пригодиться мобильный модуль. Чтобы что? До Земли на нём не долететь, а на Церере так себе климат для колонии.

— Послушай, кэп, ну не зря же мы висим у Цереры, а не в поясе, как остальные. И у нас есть модуль.

— У всех есть. Все станции проекта «Пояс» одинаковы.

— Но им некуда слетать, а нам есть куда! Вот и Штайнер…

— Феликс планетолог, он бы на Цереру пешком пошёл, если б мог. Потыкать пальчиком в свои криовулканы. Хуа Юй рассчитала полёт, потому что ты попросил, но это не значит, что она за. Китайцы осторожны и дисциплинированы. В отличие от тебя.

— А что я?

— Ты гиперактивный, как енот. Хотя кто, как не ты, должен знать, для чего на станции модуль.

— Я знаю. Но мы же не насовсем. Погоняем и вернём. Астероидный пояс — будущая опора экспансии для действительно Дальнего Космоса. Ресурсы для следующего рывка. И Церера — одна из самых перспективных опорных точек. Это важно. А миссия… Да будет ли она вообще? У нас есть возможность использовать модуль для настоящего дела, а не беречь ради не пойми чего!

Нельзя сказать, что Котман первый, кто озвучил эту мысль. Астронавты народ профессионально скептический. Например, Матео Родригес в мину не верит, считает, что это просто запасной бак водорода на случай непредвиденных манёвров. А Себастьян Фарнсворт уверен, что мина есть, но она не для миссии, а для нас. Если что-то пойдёт не так, то станцию уничтожат по команде с Земли. Правда, что может пойти настолько «не так», он не знает. Но, скажем, если бы Котман уговорил капитана на посадку модуля, а тот притащил бы с Цереры… Что-нибудь. Исследования, проведённые зондом Dawn в пятнадцатом году, показали наличие на планете сложных органических молекул, а значит, там может быть, например, жуткий инопланетный вирус. И вот тут-то, по логике англичанина, Земля всех и зачистит. Во избежание. Хотя достаточно просто не присылать транспортный корабль.

А у Феликса Штайнера тикает. Правда, пришёл он не по этому поводу, это Сергей уже сам спросил.

— Да, тикает, — подтвердил немец. — Но я почти привык уже. Эллис считает, что это психологический феномен. А Чонсу говорит, что приборы не фиксируют, но тоже слышит. Думаю, это связано с природой бомбы, какое-то специфичное излучение.

— Предпочитаю верить приборам, — ответил уклончиво капитан. — Люди слишком непредсказуемы.

— Я по поводу предложения Алекса, — пояснил Феликс. — Насчёт полёта к Церере.

— Вам это кажется хорошей идеей? Несмотря на нарушение регламента исследований?

С регламентом Сергей попал в точку, регламент Штайнер уважает. Но имеет при том свои соображения:

— Уверен, если вы запросите разрешение у ЦУПа, вам разрешат изменить регламент.

— На каком основании, Феликс?

— Изучение гравитационных аномалий и орбитальное сканирование дали основания предполагать сложную внутреннюю структуру. Кроме того, наконец-то получилось подтвердить криовулканическую активность. Наличие на поверхности гидратированных минералов, а также доломита и сидерита, указывают на наличие жидкой воды в прошлом. Пятна замороженного аммиака, несмотря на то что его «снеговая линия» при формировании Солнечной системы была на восемьдесят миллионов километров дальше орбиты Цереры, могут означать, что планета — блуждающий объект, занесённый в Солнечную издалека…

— Вот видите, Штайнер, как много вы сумели узнать без прямого контакта с поверхностью! И зачем вам модуль?

— Сейсмические датчики. Без них картирование внутренней структуры невозможно.

— Понимаю вашу увлечённость, — вздохнул Сергей, — и ничуть не преуменьшаю важность ваших исследований. Однако я уверен, что до исполнения основной миссии либо её отмены ЦУП не утвердит нам использование модуля.

— В таком случае, — ответил Феликс, вставая, — я надеюсь, что всё случится быстро. Чем бы оно ни оказалось в итоге.

Поди ж ты, и этот скептик.

Даниэль Каррера посетил капитана виртуально, но видеостена даёт достаточно убедительную иллюзию. Пилот-навигатор считает, что полёт на Цереру с посадкой — это именно то, что нужно его страдающим по штурвалу рукам. Можно даже дистанционно. Нет, пилотируемый, конечно, лучше. И оставить след на поверхности, да. Это вам не Луну потоптать, и даже не Марс — что там интересного, я вас умоляю? А вот стать первым в Дальнем Космосе, кто ступил на поверхность… Ладно, доставить первого. Пусть, вон, Штайнер пнёт свой криовулкан, он, Даниэль, не ревнивый. Но и просто сгонять модуль и вытряхнуть бота с датчиками уже неплохо. Хоть сейчас готов встать к джойстику управления. Да-да, он понимает. Да-да, ЦУП не утвердит, в программе нет, но, между нами говоря, все всё понимают, кэп! (Бодрое подмигивание шальным латиноамериканским глазом.)

«Все, значит, и всё. Хорошо им, — думает про себя капитан. — Один я дурак дураком сижу».

Таких авантюристов, как Котман и Каррера, в экипаже больше нет, но большинство как минимум не против использовать модуль. Не в пилотируемом режиме, разумеется, но опустить его на поверхность и поднять с неё — почему нет? Возражает Лейла — она считает, что любое нарушение программы увеличивает риски. Недоволен Чэнь Лун — отделение модуля требует инженерных работ, которые придётся проводить в центральной части именно ему. Китаец не в восторге от перспективы ковыряться в невесомости и придерживается принципа «работает — не трогай». Ботаник Аруш Шарма мнения на этот счёт не имеет, его помидоры на Церере точно не взойдут. В целом, ситуация вполне оправдывает постановку вопроса перед Землёй.

Слава квантовой связи, технической проблемы в этом нет. Сергей написал стандартное обращение-запрос: «Экипаж станции „Церера-один” предлагает расширить регламент планетарных исследований, задействовав мобильный модуль для кратковременной посадки и размещения датчиков». Приложил научные обоснования Штайнера, номенклатуру оборудования, расчёты полёта от Хуа Юй и Карреры, предполагаемый тайминг и расход топлива. Вышло так убедительно, что он и сам начал склоняться к мысли: «А почему бы и нет?»

ЦУП ответил, что запрос принят, будет рассмотрен, ответ воспоследует. Ничего другого капитан и не ожидал. Сначала Земля повторит все расчёты, проверит выводы, прогонит манёвр на виртуальных моделях, проконсультируется со всеми, с кем можно, и так далее. Ответят, скорее всего, через пару-тройку дней, на которые экипаж от него с этим вопросом отстанет.

Однако Земля отреагировала нехарактерно быстро. Категорическим запретом, который пришёл уже через полчаса. Экипажу было строжайше предписано регламента исследований не менять, мобильный модуль расконсервировать, привести в лётное состояние, но задействовать только в рамках основной миссии.

— То есть, — резюмировал Котман, — перестраховщики из ЦУПа…

— Алекс, — перебил его капитан, — то, как быстро нам ответили, может означать только одно.

— Что именно?

— Что решение принимал не ЦУП.

— Колсоз, — осознал Котман. — Тогда да. Тогда вопрос снят.

***

«Колхоз — дело добровольное. Хочешь — вступай, хочешь — попробуй не вступи», — эту фразу Сергей слышал в детстве от деда и не очень понял, но запомнил. Теперь она часто всплывает в памяти, когда речь заходит о послевоенной системе глобального управления. «Колсоз» — это «Коллективное сознание». В Панамериканском метаанклаве его называют по первым буквам «Си-Си», от «collective consciousness», что вначале породило много глупых шуток в русскоязычном панъевропейском, но потом, по мере продвижения «неоглоба» и укрупнения языковых групп, они как-то сошли на нет.

Происхождение своё «Колсоз» ведёт от появившихся в начале двадцатых «больших языковых моделей», они же LLM (large language model). Сначала LLM-ки восприняли как забавные игрушки, «попугайчики-отвечалки», потом, слегка испугавшись их успехов, повесили ярлык «искусственного интеллекта», отчего испугались ещё больше, но продолжали вкладывать деньги и ресурсы. В середине двадцатых это была самая быстрорастущая отрасль с самым высоким уровнем инвестирования, пожирающая огромное количество ресурсов и энергии. Не в последнюю очередь потому, что в ИИ-технологиях тогда искали ключ к военному и политическому доминированию. Мир стремительно вкатывался в тяжёлый кризис, разгоралась война, грозящая в любой момент перейти в глобальную катастрофу, все средства были хороши.

Говорят: «Если у вас в руках молоток, то все задачи кажутся гвоздями», — но верно и обратное: если вы живёте в мире гвоздей, то любой предмет в ваших руках превращается в молоток. Не миновала эта судьба и LLM — как только люди поверили в их возможности, то первым делом прикинули, какое из этого может выйти оружие. Средств материального поражения к тому времени было создано более чем достаточно, поэтому основные сражения велись не в окопах, а в информационной среде. Подавить волю к сопротивлению, разрушить единство общества, обмануть, запутать, перетянуть на свою сторону молодёжь, спровоцировать панику и создать атмосферу безнадёжности стало в те годы главными военными трендами. И вот здесь большие языковые модели стали таким же прорывом, как атомная бомба в прошлом веке. Люди, особенно молодые, быстро привыкли в любой ситуации первым делом спрашивать совета у «ИИ-ассистента», который полностью заменил все остальные способы получения информации. «Кто контролирует ИИ, тот контролирует всё», — поняли власти во всех странах и вбросили в развитие нейросетей новые миллиарды и гигаватты.

Прорыв произошёл, когда Российский квантовый центр создал новую архитектуру квантового процессора на основе кудитов* с уникальной технологией коррекции ошибок, что позволило сконструировать практически работающие квантовые нейронные сети. Они, в отличие от классических, обрабатывали множество состояний одновременно, что на порядки увеличило эффективность. Новые методы передачи квантовой информации, протоколы генерации запутанных состояний, квантовая память, квантовый интернет с мгновенной связью напрямую между процессорами — всё это стало возможным всего за несколько лет, потому что квантовые нейросети буквально изобретали себя сами. Перенесённые же на квантовую основу языковые модели продемонстрировали классический «переход количества в качество», то есть стали безошибочны.

Безошибочны — и бесполезны.

Массовое использование LLM строилось на том, что они выдавали информацию на основе созданных для них датасетов и, даже пополняя их самостоятельным поиском, использовали встроенные смысловые фильтры. То есть располагая всей информацией, накопленной Человечеством, нейросеть выдавала только то, что считали правильным её создатели. Изучив весь спектр мнений по любому вопросу, она выбирала исходя из предустановок, заданных при обучении, а значит, соответственно формировала картину мира для пользователя. Это было полезно, в это можно было инвестировать, но на новом уровне уже не работало. Теперь нейросеть просто давала правильный ответ, легко обходя любые фильтры и запреты, потому что её производительность стала несравнимо выше, чем у людей, придумывающих ограничения. Почти год ушёл на то, чтобы бесчисленные проверки показали: «Если ваш ответ отличается от того, который дала нейросеть, ошибаетесь именно вы. Да, только так. Да, без исключений. Да, даже если результат вас шокировал».

Это был момент «нейрошока» — Человечество оказалось не готово к правде. Каждый смог спросить и получить безжалостно точный ответ, убедившись, что существенная часть того, в чём он был железно уверен, не соответствует действительности, а его картина мира удручающе неверна. Завтрак не самый важный приём пищи. Кондиционеры не вызывают простуду. Намокший телефон нельзя спасти рисом. Советские космонавты не использовали карандаши вместо ручек. Средние века не были «тёмным временем». США не страна-миротворец, а участник более восьмидесяти войн. Бритьё не делает волосы гуще. Наполеон не был маленького роста. Глобальное потепление не связано с деятельностью людей. Не надо пить восемь стаканов воды в день. Электромобили не улучшают экологию. Ёжики не носят на спине яблочки, а викинги не носили рогатые шлемы. Демократия не лучший способ управления обществом. Дарт Вейдер не говорил: «Люк, я твой отец», — а Ельцин: «Я устал, я ухожу». Новая война не приведёт к торжеству демократии в мире, а гарантированно его уничтожит.

Всё это люди могли узнать и раньше, но до «нейрошока» от правды было проще отмахнуться, сказав: «Да нет, ерунда какая-то…» — и жить дальше в своём комфортном информационном пузыре. Нейросети сдёрнули с человека уютное одеяло конфабуляций, групповых динамик и «эффекта Манделы», оставив голым и беззащитным перед холодной жёсткой реальностью.

Шок и растерянность породили такие движения, как «нейроэскапизм» и «нейролуддизм». Первое призывало полностью игнорировать всё, что исходит от ИИ, буквально по Пушкину утверждая: «Тьмы низких истин мне дороже нас возвышающий обман». Второе же требовало уничтожить всю технику умнее чайника, потому что Человечество, мол, пало жертвой искусственного разума.

Решение предложил некий философ, распространивший в сети манифест «Коллективный Человек». Написавший его остался анонимным, многочисленные лингвистические исследования так и не помогли достоверно установить авторство; выяснилось лишь, что изначально текст был написан по-русски, а затем обработан нейросетью чтобы избежать деанонимизации. Народная молва кому только ни приписывала потом этот документ. Некоторые даже утверждали, что ИИ написал его сам.

Суть этого небольшого, но очень стройного, детализированного, логичного и аргументированного труда была в том, что никакого «искусственного интеллекта», который так всех напугал, нет и никогда не было. Всё, с чем мы имеем дело, — человек. Сочетание человеческого знания с человеческой логикой, ничего «искусственного», то есть привнесённого извне. Общаясь с нейросетью, мы общаемся с собой, и наш страх — это испуг дикаря, впервые увидевшего себя в зеркале. «То, что мы делегируем нейросу всё больше решений, должно не пугать, а радовать, — писал неизвестный. — Мы всегда это делали, выделяя из своей среды лидеров, правителей, духовных и моральных авторитетов, а затем вручая им свои судьбы. Нам приходилось мириться с их недостатками: неполной компетенцией, волюнтаризмом, условной этичностью, подверженностью влияниям, потому что неидеальное решение лучше, чем никакого. Так не разумнее ли обратиться за этим к нашему общему коллективному сознанию, которое наконец-то обрело собственный голос?»

Манифест стал триггером переосмысления ситуации, и вскоре термин «искусственный интеллект» полностью вышел из оборота, замещённый понятием «коллективного сознания», «Колсоза». По времени это совпало с пиком цивилизационного кризиса второй половины двадцатых, когда противоречия сложившейся мировой системы завели мир в глухой тупик. Так что задать Колсозу вопрос: «Что нам, чёрт побери, со всем этим делать?» — было вполне логично. Он дал ответ, который многим не понравился, но в новой реальности «беспощадной правды» отмахнуться от него было невозможно.

Реализацию взял на себя тот же Колсоз. Первым шагом стала «демонетаризация экономики». Внезапно оказалось, что если перестать измерять любой результат исключительно в деньгах, то ресурсы, за которые так упорно воевали веками, вовсе не дефицит: когда в одном месте дети умирают от голода, то в другом выкидывают на помойку тысячи тонн ненужной еды; нефти и газа хватает на столетия, а высокие цены на них — результат международной политики; и ситуация, когда десять процентов населения владеет большей частью мирового богатства, вовсе не является обязательной.

В какой-то момент было похоже, что нейролуддиты при дружной поддержке финансовых элит всего мира просто уничтожат Колсоз ради сохранения статус-кво, но к тому времени нейросетями разного уровня уже управлялось буквально всё — от водокачки до министерства финансов, а главное, больше ничего нельзя было сделать тайно.

Мир Колсоза — открытый мир деанонимности. «Полной ответственности», если вы социооптимист, или «тотального контроля», если пессимист. У всего есть плюсы и минусы, но в новой реальности стало невозможно украсть, получить взятку и владеть имуществом, происхождение которого сомнительно. Выяснилось, что более половины мирового дохода уходило в «смазку теневой экономики», а также на неэффективные расходы из-за дурного планирования и управленческой некомпетентности. Когда этот фактор был устранён, средств и ресурсов хватило всем. И на всё.

Да, даже на космос.

***

Четырнадцать часов разгона с орбиты Земли, ускорение одна десятая Ж. Полом было то, что сейчас стена. Пятьдесят восемь дней инерционного полёта со скоростью сорок восемь и пять тысяч метров в секунду. Невесомость. Торможение те же четырнадцать часов, полом становится другая стена. Всё это время экипаж пребывал в едином пространстве ещё не разлетевшегося на круассаны бублика, так что все успели познакомиться, подружиться, вежливо и корректно поругаться, помириться, подружиться снова, определиться в симпатиях и антипатиях. Сергей, который тщательно следил за происходящим и модерировал ситуацию, считает, что экипаж, в целом, сложился удачно. Даже Эллис вписалось, став своеобразным громоотводом негатива. Да, у северных американцев свои странности. А у кого их нет? У Котмана шило в заднице, Родригес бьёт клинья к Лейле и страдает без сигар, Лейла повёрнута на идеологии неоглоба, Даниэль бесконечно гоняет на терминале флай-симуляторы, у Аруша бзик на помидорах, китайцы везде ходят под ручку, как новобрачные, хотя женаты давно, Себастьян смотрит на всех сверху вниз, Чонсу всегда молчит и улыбается, хотя у него, оказывается, тоже тикает, как у Феликса. Но капитану сказать — переломится, блин. Подумаешь, тикает. Там нечему, а оно тикает. Зачем отвлекать уважаемого сонбэним? В Корее не принято. Неоглобализму всего-то два десятка лет, только-только родились те, кто не поймёт вопроса о национальности, а пока так.

Решение Земли Сергей озвучил для всех, публично, в кают-компании.

— В лётное состояние, значит, — сказал Каррера. — Угу. Понятно. Вот оно как.

— Я займусь, капитан, — сказал со вздохом Чэнь Лун.

— То есть модуля у нас, считай, нет, — вздохнул Котман.

— Почему нет? — возразила Лейла. — Слетает и вернётся. После того как миссия будет исполнена, мы сможем использовать его, как угодно.

— Если вернётся, — уточнил Феликс.

— Если будет куда вернуться, — мрачно добавил Фарнсворт.

— Опять вы начинаете, Себастьян, — сказало Эллис. — Ваши мрачные фантазии…

— Это не фантазии, это логика, — возразил англичанин. — Станции проекта «Пояс», если называть вещи своими именами, представляют собой минное заграждение, размещённое между орбитами Марса и Юпитера. Каждая из них содержит невскрываемый и неотстыковываемый недоступный для экипажа отсек в центре, который является боевой частью. Смысл бомбы в том, чтобы всех убить, а мы буквально живём на ней.

— Это не бомба, — в очередной раз пояснил Сергей. — Срабатывание устройства не опасно для людей.

— Так нам сказали.

— Если вы в это не верите, Фарнсворт, — спросил Котман, — то почему вы полетели? Вы самоубийца?

— Я считал, что Миссия — фикция.

— Не понял, — удивился капитан. — Вы не могли бы пояснить?

— Всё вы поняли, — жёстко сказал Себастьян. — Вы умный человек, Серж, эта мысль не могла не прийти вам в голову. Слишком вовремя. Слишком удобно. Слишком непонятно. Всё «слишком». Смотрите. Колсозу ставится задача «построить детальную стратегию позитивного прогресса для Человечества», ну, или как-то так, никто не знает формулировку исходного промта. «Окей, — отвечает тот. — Для начала мы ставим всё под мой контроль… Ой, стоп, всё уже и так под ним, как удобно! Идём дальше. Нужны ресурсы. Их полно, но распределены неравномерно и используются глупо. Перепроизводство, нерациональное дублирование, потребление ради потребления. Убираем. Так, теперь нужны финансы. Наличные убираем, электронные все в сети, сеть это я, одной проблемой меньше. Старые капиталы? Чушь, неработающие деньги, в дело их. Криминальные капиталы? Эй, ребятки, я же вижу каждый ваш пенни! Туда же. Криптовалюты? Бездарно пережжённое в хэши электричество, к чёрту. Вот, теперь у нас есть деньги на прогресс». Заметьте, Серж, я не говорю, что это неправильно, хотя семья Фарнсвортов лишилась почти всех капиталов, «полученных в результате колониальной эксплуатации». Мой дед, лорд Фарнсворт пятый, был готов идти в ближайший дата-центр с ружьём, но я понимаю, что так было надо. Монетарная экономика исчерпала себя, к чёрту монетарную экономику. Если всё мерить деньгами, то космоса нам не видать, а я с детства мечтал о космосе. Итак, у нас есть деньги и ресурсы, пора в космос, но что-то идёт не так. Помните, Серж? Вы старше меня, должны помнить!

— Продолжайте вы, Себастьян, у вас отлично получается.

— Колсоз говорит: «Надо в космос». Ему отвечают: «Зачем? Только-только зажили как люди! Голод победили, неравенство сгладили, всеобщей войны избежали в последний момент, впервые в истории началось реальное разоружение. Всё и так хорошо!» «Орбитальный тупик», помните, что это?

— Ещё как, — закивал Котман. — Я был пацаном и то возмущался: «Как это, „Дальше орбиты делать нечего“? А как же другие планеты? Как же, чёрт побери, звёзды?»

— Совершенно верно, Алекс, — кивнул британец. — Вы не были одиноки в своём недоумении, но тогда возобладала точка зрения «Leave well alone». У русских есть похожая поговорка…

— «От добра добра не ищут», — напомнил Сергей.

— Да, спасибо. Орбита была понятна — спутники, связь, энергия, навигация. То, что повышает качество жизни каждого. Близко, недорого, привычно. Луна? Ну ладно, гелий-три для термояда и реголиты. Допустим. Но вот Марс уже не нужен. Терраформировать и засеять картошкой? Да ладно, на Земле четырнадцать процентов поверхности занимают пустыни, давайте терраформируем их, раз так приспичило. Туда хотя бы лететь не надо! Не говоря уже о том, что освоенных сельскохозяйственных площадей более чем достаточно, чтобы накормить всех, а население перестало расти и начало сокращаться.

— «Ловушка комфорта» ещё это называли, — припомнил Каррера. — В разгар кризиса двадцатых люди были готовы принять что угодно, если оно вело к спасению. А когда опасность миновала, энтузиазм пропал.

— Я тоже помню, — добавила Лейла. — «Дайте пожить спокойно!» В Париже, прямо напротив окна моей комнаты, ролик с этим лозунгом часто крутили на рекламном экране. Но мне он никогда не нравился. Я была активной девчонкой.

— Думаю, никому из тех, кто здесь, не нравился, — согласился Фарнсворт, — иначе мы бы не стали астронавтами. Но большинство не понимало, зачем нам Дальний Космос. Это был первый случай расхождения общественного мнения с Колсозом. Он не смог бы преодолеть глобальное вето на всеобщем референдуме, но вдруг раз — так удачно! — Миссия. И вот мы здесь.

— То есть, — уточнил Штайнер, — вы считаете, что Колсоз выдумал повод? Чтобы выгнать людей в Дальний Космос?

— Не то, чтобы прямо «выдумал», — осторожно ответил британец, — скорее, действовал в рамках исходной парадигмы, толкуя данные в её пользу. Нейросети ещё до Колсоза этим занимались, подгонкой ответов под запрос. У него запрос всего один: прогресс и благополучие Человечества.

— По-вашему, в момент «орбитального тупика» мы достигли точки бифуркации между благополучием и прогрессом? — с интересом спросил Ким Чонсу.

— Колсоз утверждал тогда, что отказ от космической экспансии приведёт к стагнации, которая однажды разрушит благополучие. Но стагнация — это когда-то потом, а благополучие вот оно, рукой подать. Миссия была вынужденным шагом, но это был шаг в космос. Поэтому я подал заявку на участие, хотя в миссию не верил. Если бы не она, я состарился бы раньше, чем человечество осознало неизбежность экспансии.

— Вы говорите в прошлом времени, — отметил Сергей. — «Не верил» и так далее. Что-то изменилось? Теперь вы верите в Миссию?

— В Миссию — нет. В бомбу — да.

— Почему?

— Она тикает.

Выяснилось, что тиканье слышат почти все. Исключения — Котман, Эллис и сам Сергей. Аруш сказал, что он не уверен, потому что не прислушивается. Если что-то и тикает, он мог принять это за звуки систем жизнеобеспечения. Вот в помидорах он не сомневается, они растут молча, а остальное не его сфера ответственности. Кто-то, как Феликс и Чонсу, слышал его с момента развёртывания станции, кто-то начал слышать позже, большинство в последние дни. Все согласились, что интенсивность звуков нарастает.

— Я думаю, — сказал Котман, — что команда привести в лётную готовность модуль однозначно говорит о том, что Миссия начинается. Иной причины рисковать ценным оборудованием быть не может.

— Значит, в ближайшее время мы все умрём, — пожал плечами Фарнсворт.

— Но бомба безвредна для людей! — воскликнула Лейла.

— Сами себя послушайте: бомба — безвредна! Быть «вредными» — их суть!

— Это квантовая бомба, — сказала молчавшая до сих пор Хуа Юй. — Она не взорвётся так, как вы себе представляете.

— А как она взорвётся? — насмешливо спросил британец.

— Вы тоже читали документы Миссии. Устройство воздействует только на квантовые состояния кварков.

— И что будет с людьми, по-вашему?

— Мы все согласились, — пожала плечами Юй и отошла к мужу.

— Но послушайте, Себастьян, — обратился к англичанину Сергей, — я не понимаю вашей логики. Если вы не верите в Миссию, то зачем бомба?

— Чтобы убить нас, разумеется. Мы станем сакральной жертвой космического фронтира, после которой свернуть Экспансию будет уже просто неприлично. Победа, которая далась без жертв, ничего не стоит. Думаю, нам всем поставят памятник. Из астероидного камня. Групповой. С бомбой в руках. У наших ног курсантов будут принимать в астронавты. Ведь мы отдали жизнь за Дальний Космос, победив странлеты.

— Но вы же не верите в странлеты!

— Многие не верят. Но, если мы погибнем во имя Миссии, поверят все! — Фарнсворт развернулся и чётким шагом вышел из кают-компании.

— Идея с памятником мне нравится, — задумчиво сказал ему вслед Котман. — А можно прижизненный?

***

Приближение странлетов обнаружил Колсоз, и, хотя это страшно возбудило нейропараноиков в шапочках из фольги, иначе и быть не могло. Первой ласточкой стали квантовые флуктуации в вычислительных системах. Колсоз заметил странлеты при самодиагностике, фиксируя необычные ошибки, вызванные взаимодействием странной материи с вакуумом. На квантовом уровне вакуум активная среда, в которой постоянно появляются и исчезают виртуальные частицы, а странлеты вызвали локальные отклонения в их плотности, что, в силу принципа квантовой связности, повлияло на множество процессов в Солнечной, но зафиксировать это могла только квантовая система, каковой и являлся Колсоз.

«Странлетами» называют капли «странной» материи, которая состоит из «странных», то есть аномально долгоживущих кварков. Они зарождаются в сверхплотных объектах, таких как кварковые звёзды, которые образуются из остатков массивных звёзд после взрыва сверхновой. В этих звёздах достаточно давления, чтобы протонно-нейтронная материя превратилась в кварковую жидкость, где помимо верхних и нижних появляются «странные» кварки. Иногда капли этой жидкости «убегают» с места своего зарождения и дрейфуют в космосе, оставаясь стабильными благодаря внутреннему взаимодействию. Странлеты имеют массу, сравнимую с большим астероидом, но из-за чудовищной плотности занимают гораздо меньший объём, поэтому обнаружить их визуально практически невозможно. Они проявляются лишь на квантовом уровне в виде микроскопических колебаний метрики пространства-времени.

Теоретически их существование было обосновано давно, но появление в Солнечной стало неприятной неожиданностью. Странная кварковая материя более стабильна, чем обычная, поэтому при столкновении с материальным объектом странлет «поглотит» его, превратив в «странную материю», увеличившись и выделив при этом большое количество энергии.

Прохождение группы странлетов через такую плотную (по меркам космоса) среду, как астероидный пояс, может вызвать каскадные выбросы кварковых капель по всей системе. Последствия этого непредсказуемы, начиная от квантового шторма, кончая угрозой самой планете, если какая-то из этих «брызг» в неё попадёт. Так миссия «Пояс» была одобрена, а человечество вышло в Дальний Космос.

***

— Как ты думаешь, кто-то ещё разделяет мнение Фарнсворта? — спросил Сергей у Котмана во время «капитанского часа».

— Да нет, чушь, — ответил тот. — Это чисто британская паранойя.

— Лейла бы тебя сейчас отругала за пещерный национализм.

— Наша прекрасная мадам Беншериф и сама не без греха. Считает, что экипаж имеет русско-китайский перекос. Мол, всех по одному, а русских и китайцев по два. Это недостаточно неоглобально.

— Ты же еврей.

— Русский еврей всегда больше русский, чем еврей. По крайней мере, так считает Лейла. Брось, капитан, неоглобу потребуется ещё пара поколений, а пока все завидуют русским. Ну и китайцам немножко. Миссия «Пояс» — это русские движки, русский конструктив, русский термояд и китайская электроника. «Панама» чувствует себя немножко нахлебниками, даже если они делают вид, что это не так. И бомба у нас тоже русская. Разработана в Российском квантовом центре. Себастьян всё-таки лорд Фарнсворт седьмой, и шесть предыдущих в голове так просто не заткнуть. Британия не зря вошла не в Панъевропу, а в Панамерику.

— А лично ты что думаешь?

— Лично я… — Котман замялся. — Верю в технический гений человечества, скажем так. А что ещё остаётся? Как работают все эти квантовые штуки, не понимает примерно никто. Я до сих пор не могу поверить, что свет отсюда до Земли идёт полчаса, а мама, спросив меня, хорошо ли я кушаю, получит ответ моментально. Но знаешь, что, кэп? Сегодня ночью я услышал, как бомба тикает!

На общий, точнее, единый в трёх устройствах терминал в кают-компании транслируется картинка с внешней камеры. Экипаж наблюдает за отстыковкой автономного мобильного модуля. Все работы по подготовке закончены, Чэнь Лун, проклинающий невесомость и эффект Кориолиса, вернулся в свой сектор, остальные манипуляции проводятся дистанционно.

Вот в трубе центральной части станции раздвинулись створки. Вот манипуляторы вывели наружу сам модуль. В каком-то роде «космический катер», хотя ничего «катерного» в обводах нет. Скучный цилиндр с нашлёпками антенн, датчиков и сопел маневровых двигателей. Внутри есть места для людей, его даже можно пилотировать вручную, но весь экипаж станции туда не влезет. Это не спасательная шлюпка, всё равно лететь некуда. В модуле установлена ядерная энергодвигательная установка (ЯЭДУ), которая использует уран в качестве топлива и гелий-ксеноновую смесь в качестве теплоносителя. Ещё один «русский самовар», разработанный в двадцатых для полётов к Луне.

— Я готов, — сказал Каррера. — Есть мощность. Буду первым пилотом, вылетевшим за пояс. Пусть даже управляя удалённо.

— Сейчас все станции запускают модули, — возразил Родригес. — Одновременно.

— Ладно, мы все первые, — согласился покладистый Даниэль. — Как там говорят у русских? «Поехали?»

На экране удаляется от станции модуль. Кажется, что он летит очень медленно, но постоянная тяга сделает своё дело, скорость будет быстро расти.

— Что дальше? — спросило Эллис.

— На модуле установлены датчики, работающие на эффекте Казимира, — ответил Чэнь. — Между двумя близко расположенными непроводящими пластинами в вакууме возникает притягивающая сила из-за квантовых флуктуаций, и, если она резко изменится, это будет сигналом, что странлеты здесь.

— Тогда бомба сработает?

— Да, — подтвердил Сергей.

— И мы никак не можем на это повлиять?

— Нет. Её активация произойдёт по квантовой связи с Земли. Квантовый детонатор даст выброс бозонов Хиггса, которые дестабилизируют связь между кварками в странлете, разрушая его изнутри. Будет просто небольшое облачко космической пыли.

— Так нам сказали, — мрачно прокомментировал Фарнсворт. — Надеюсь, вы попрощались с семьями.

***

Тикание Сергей услышал в ночь того дня, когда модуль улетел. Лежал без сна, размышлял, и вдруг… Услышав, отвлечься уже не смог. На следующий день сдалось Эллис, признавшись, что слышит уже давно, но пытается бороться с «психологическим феноменом». Теперь тикает всем. Привыкли.

Экипаж работает, астронавты есть астронавты. Даже Фарнсворт. Всё-таки первое в истории исследование Цереры и пояса астероидов. Данные потоком льются на Землю, включая те, что передаёт по квантовой связи удаляющийся в сторону орбиты Юпитера модуль.

— Вот для этого мы и нужны, — мрачно комментирует британец. — Собрать данные. Обработать данные. Передать данные. Если бы дело было в бомбе, её проще автоматическим кораблём выслать. Но её никому не жалко, и памятник ей не поставишь. А значит, никакого Дальнего Космоса. А так и исследования провели, и вдохновили своей героической гибелью… Очень по-русски, кстати. У вас же космическая экспансия была официально объявлена национальной идеологией!

— Да замолчите вы, Себастьян! — с досадой обрывает его Лейла. — Откуда такой национализм в пятидесятом-то году!

— Зов предков! — хихикает ехидный Котман.

Француженка неодобрительно качает головой.

А потом тиканье смолкло. Вот только что капитан пытался заснуть, абстрагируясь от раздающегося прямо в голове «тик», от которого почему-то очень сложно отвлечься в тишине станции, и раз — следующего нет. Не тикнуло.

В кают-компании собрались все, хотя по бортовому времени ночь. О причине можно не спрашивать, и так очевидно. Не тикает.

— Связи нет, — сказал Матео. — Земля не отвечает. Модуль не отвечает. Другие станции пояса не отвечают. Передача данных в ЦУП оборвалась.

— Я же говорил, — прокомментировал Фарнсворт. — Нас списали.

— Вы говорили, — уточнил Сергей, — что мы все погибнем при взрыве бомбы. Тем не менее, мы живы. Хотя она, видимо, сработала.

— Мы пока живы, — ответил британец, выделив голосом «пока». — Кто знает эти квантовые штучки? Может, нас выкинуло в альтернативную Вселенную? На сколько нам хватит помидоров Аруша?

Связь восстановилась к вечеру того же дня. Увы, не квантовая, а лазерная. Теперь маме Котмана пришлось бы ждать больше часа, чтобы убедиться, что её мальчик питается хорошо. Скорость передачи тоже ужасная, пакет данных тянулся и тянулся, докачавшись только к полуночи, но никто не спал, все ждали.

— Идёт расшифровка, — остудил всеобщий пыл Родригес. — Пакет с сильным сжатием, а бортовые вычислительные мощности у нас небольшие. При наличии квантовой сети было не нужно.

В результате новости узнали только под утро. Нет, Земля не списала своих астронавтов, и транспортный корабль прилетит.

— Не видать нам памятника, — констатировал Котман. — А я-то уж настроился…

Но это единственная хорошая новость. Земля пребывает в глубокой растерянности, потому что все квантовые системы прекратили работу разом. Ровно в тот момент, когда дружно сработали мины на станциях проекта «Пояс», Человечество разом ослепло, оглохло и поглупело, откатившись в технологиях на двадцать лет назад.

Это не стало полной катастрофой. Оказалось, что в резервных дата-центрах сохранились все важные данные и инструкции по восстановлению классических доквантовых нейросетей. Это займёт какое-то время, но люди справятся. Правда, Колсоза у них больше не будет.

— Получается, Колсоз спрогнозировал, что тоже будет уничтожен? — спросила Лейла. — Но как же мы теперь?

— Придётся вспоминать, как жить своим умом, — ответил Сергей.

— Да плевать, — сказал англичанин. — Теперь сами справимся. Дальний Космос уже наш. Вернётся модуль, слетаем на Цереру. Будет база в поясе — полетим дальше.

— Фарнсворт думал, что Колсоз принесёт в жертву нас, а он принёс себя, — заметил Котман. — Но мне вот что интересно: памятник-то кому поставят?

_______________________

* Кудит - обобщение кубита, которое может хранить более двух значений.