Онгер Заратош

Онгер Конспект 1, день 6

В месте сырости и грязи проживали тысячи неуспокоенных душ. Каким ублюдком надо быть Богу, чтобы распределить все расы в один адский котёл. Хотя различий с понятием ада много. Это всё исходит от культур: например, у эльфов ад — бескрайняя пустошь с башнями-стражами; у гномов — песчаная гора, где они медленно утопают; а у людей — царство лавы и боли. Но это в корне не похоже на реальность. В реальном аду нет ни котлов, ни гор — тут такой же мир. Для вашего понимания, он просто более магический, законы физики здесь работают по-другому. Это как пятое измерение из фантастики людей: всё вроде то же самое, а вроде и нет.

Самым важным раздражением было то, что тут не было государств. То есть гномы и эльфы жили рядом друг с другом, а люди сбоку, а гоблины внизу. Спросишь: почему нет разделения? Тут есть осязаемый Бог! Мы привыкли, что что-то божественное скрыто от нас. Бога нет в реальном мире, он проникает в него через головы людей, в их мотивах и страданиях. Но, как я уже сказал, тут-то и реальность другая, и эта божественность пала в руки существа. Принято верить, что это чудовище и есть само божество, мол, появилось оно, как и в легендах, и от него тянутся все остальные религии и мифы. Только вот этот Заратош совсем не Бог — достаточно послушать его говор. Он блеет как баран с глоткой медведя, мало того — несвязно и неграмотно. Его основной привилегией является сила, которой он и поддерживает «мир» среди рас. Меня с самого детства учили, что Бог — это священный и непоколебимый в своей красоте идол. Он не прибегает к насилию и страху; он есть, и значит, ты его слушаешь. И чего стоит внешний вид божеств! Побывайте в храме Гальдара в городе Тилькуль — это величайшее произведение эльфийской живописи. Каждая страница обрамлена лунным камнем, лик божеств бел и ровен, а тут я вижу быка с головой свиньи. Дрянь!

Я слишком много злюсь. Так вот. Я решил вести дневник — мало ли, в этом мире не будет чего почитать в будущем. Я тут совсем недавно, мне довелось покинуть реальный мир в битве на Серой горе в Гастаре. Там мы сражались с людьми... Я до сих пор замечаю их души в этом месте. Какой же смех: убить противника и встретить его в аду, чтобы что? Чтобы снова драться? Я всё не перестаю поражаться нашему мироустройству. Какой же идиот его придумал. Мне уже не страшна кара этих богов, я говорю и делаю всё что хочу, покуда этот мир будет сгнивать.

Про планы на будущее:

Мне нужно попасть в город Заратоша. Там банально удобнее находиться, чем в этих тёмных лесах с этими костяными лошадьми. Но мне придётся терпеть гномов, людей и гоблинов... Ладно, расстраиваться не будем. Надо двигаться, иначе мою халупу из веток разнесёт ветром.

Немаловажно найти Ральда и Борбина. Они, может быть, умерли в той битве, и тут мы воссоединимся. Как же глупо — надеяться, что твои товарищи умерли, чтобы в аду вам закутить. Смех, Онгер, смех.

II

Собрав книгу в мешок и перекинув его за спину, Онгер отправился в путь. Он оставил свой импровизированный шалаш на съедение времени и двинулся из леса. На нём осталась ещё эльфийская поломанная броня — в ней он переместился сюда прямо с поля брани. Смертельная рана, что убила пятивековое создание, затянулась, но вот мелкие царапины и синяки остались. Кевларовая магическая ткань очень сильно натирала кожу под доспехами, но с такой болью эльф смирился — ему доставляло удовольствие ходить в этих доспехах. Издавна каждый воин Галасии, то беж государства эльфов, должен был пройти школу магии, а потом уже выбрать меч. Но всё изменилось перед лицом угрозы со стороны людей: эльф теперь был не обязан заканчивать магическую школу, он сразу мог становиться мечником. Онгер был яростно против такой системы, хоть и сам был таким. Король Галас Семисотый ввёл её из-за своей трусости, правитель просто убил всю стать племени эльфов. Мало того, общество раскололось: теперь таких, как Онгер, ненавидели маги, а воины ненавидели магов. Порой эльф задумывался об этом и находил своё нахождение в аду даже положительным — ведь ему не надо наблюдать за развалом страны.

За кронами деревьев виднелись башни города. Именно сюда шесть дней назад прибыл эльф, сразу же оттуда сбежав. Этот поступок он считал своим позором: новичок просто испугался этого мира, не вынес реальности общей выгребной ямы и убежал в леса. Сейчас же он стоит у ворот крепости и смотрит на десятиметровые ворота.

— Кто идёт?! — послышалось сверху.
— Онгер Гленуций.
— Осквернённый мечом эльф, похвально! — прохрипел голосок.

«Козёл-старик», — подумал вошедший. Дунув пылью в рот, монолитные железные ржавые ворота отворились и показали свой орнамент. Под светом городской лампы — особого заменителя солнца — стали видны узоры на двери. Всё шло от истоков: вот названный Бог, вот его дети, а вот мы, что сгниваем тут. Откашлявшись и стряхнув грязь со стеклянных элементов брони, эльф пропал в городе.

В шероховатых районах трущоб, где, по рассказам, самая дешёвая аренда жилья, потерялся Онгер. Он сливался с серыми зданиями, что поросли лишайником и мхом. Каждая сфера восприятия тут была именно такая: глаз видел грязь, нос чувствовал помои, ноги ступали на серость и пыль, слух резало гудение, а кин — особое пятое чувство эльфов, позволявшее чувствовать ауру — выворачивало наизнанку. Привыкший видеть только чистоту и искренность, Онгер через силу тут ступал. Так же и эта местность находилась на холме — отсюда был прекрасно виден богатый по адским меркам район, где жили, видимо, герои войн.

Проходя дальше, эльфу приметился трактир, что сочился тёплым светом на фоне серой реальности. Подойдя ближе, он увидел двух гномов-охранников, что своим бородатым видом даже не заподозрили в нём малейшую угрозу. На удивление, эти вечно угрюмые создания улыбнулись эльфу и даже открыли дверь. Двухметровому эльфу в такую щель было трудно поместиться, особенно в броне, но Онгер пролез и, согнув шею, оказался в помещении. Его встретили змеелюди, игравшие в кости в углу зала, человек-бармен за стойкой, шайка гоблинов в углу и бесконечные бородатые гномы, что вытирали волосами столы. «И что я тут забыл?» — пронеслось в голове, как вдруг за плечо эльфа схватил незнакомец.

— Брат по оружию, рад видеть у нас!

Онгер обернулся и увидел такую же эльфийскую морду, что и у себя. Только вот этот эльф был из отшельников: цвет его кожи был сер, даже смугл; глаза синие и слишком острые. На фоне белокожего и зеленоглазого Онгера незнакомец сильно выделялся.

— Садись! — эльф отодвинул стул за соседним столиком и уселся рядом.

Терять-то было нечего, денег у Онгера не было, а этот вдруг накормит. Но как только пятая точка коснулась стула, кин забил тревогу: нечто злое и древнее исходило от этого эльфа. На лбу выступил пот, ноги в сапогах задрожали. Виду странник не подал, но очень сильно напрягся, выдав это морщинами на лбу.

— Я вижу, ты из новой гвардии эльфов. Зачётно. Я тоже хотел в неё вступить, только вот умер раньше. Ты расскажи что-то о себе, мне ж интересно.
— Как тебя зовут, хотя бы, отшельник?
— Горностав. А тебя я знаю — Онгер. Совсем не столичное имя.

Эльф напрягся: злой кин не переставал бить ключом от этого Горностава. Откуда он знает, кто он? Почему именно тут? И зачем он его пытает? Онгер захотел было сбежать, но совесть не позволила. Биться тоже не вариант — тут одни гномы с топорами, они просто расколошматят одного эльфа. Был бы странник магом — мигом всех раскидал.

— Ты думаешь, меня так правда зовут?
— Ну-ка, интересно.
— Обломись, я тебя не знаю.
— И правда, что это я так. Горностав Белаций, сын Мёртвого Берега, наследник племени. Оказался я тут по глупости, даже стыдно говорить. — Собеседник замешкался и начал водить по столу синими глазами. — Меня любовница убила... — еле выдавил эльф.
— И как тебе совести хватило со мной заговорить?
— Тысяча извинений! — посмотрел на покрасневшего Онгера Горностав. — Будучи грязнокровкой и отбросом, я мечтал о тебе... точнее, о таких, как вы. Пускай вас и ненавидят, но всё равно.
— Помолчи. Тебе думается в неправильном направлении, — скривил лицо Онгер. — Забудь этот бред, тем более ты уже умер.

Эльф откинулся на стуле и стал слышать разговоры гномов за спиной. Они говорили о старых битвах и вечных сожалениях, завидовали друг другу, каждая частица разговора наполнялась грязью, что выливалась изо ртов. Поникший Горностав уставился на эльфа и всё смотрел, как тот подсушивает. Кин мечника же успокоился — привык ли он к гнетущему злу или оно вовсе пропало, неизвестно. Это сильно смутило Онгера. Он придвинулся к собеседнику и, нахмурив редкие брови, спросил:

— У тебя он есть?
— Не открылся. Говорю же — грязнокровка.
— Если встретишь эльфов, то не приближайся к ним. От тебя пасёт.

Онгер встал и покинул трактир. Ему стало мерзко от всех в этом месте. Уж лучше он будет на улице в гордом одиночестве, чем в этой социальной грязи. Пиная камень по помятой временем дорожке, эльф стал шептать себе под нос: «А ведь я такой же, только не так сильно пал. Ведь есть ямы даже на горах. Пускай моя кровь чиста, но я всё равно сам себя оскорбил. Притом что сам! И ради чего? Какой-то свободы? Надежда о революции должна умереть в этом месте. Тогда для чего оно нужно? Я скучаю по тебе, Лациус.»

Подняв голову наверх, он увидел, как дорогая повозка ехала вверх тормашками по небу. Стоило к такому привыкнуть — законы мироздания тут не работают. Скорее всего, она везёт кого-то важного, банально какого-нибудь эльфийского короля. Иначе зачем такая помпезность: вороная тройка, золотые глефы, изображения божеств. Опустив голову, Онгер заметил замок посередине города. Чёрная скала, что по форме была как человеческая лента Мебиуса. По бесконечным краям и пологам скакали огоньки, что никогда не исчезали. Нелогичный Бог построил себе нелогичный храм.

Эльфу стало мерзко, слабость сковала его тело, и он достал из-за пазухи свой дневник:

Онгер Конспект 2

«До тошноты. Невозможно тут находиться. Самое главное — причина: почему я и почему тут? Почему меня все знают? Из-за моего позора? Может быть. А может, я чище некоторых?

Бесполезно о таком думать. Хочется жить тут, как жилось в Ланосе, то беж в жизни. Если нету Галаса, значит, будет Заратош. Иначе зачем быть.»

III

На товарной площади города было, как всегда, шумно. Даже пробыв тут пару секунд, это можно было понять. Лампа разгорелась и стало намного светлее, нежели в трущобах, но облака закрывали свет. Онгер пытался разглядеть в этой толпе хоть что-то живое. Тысячи сущностей с серым шумом в головах окружали его, они пусто кричали и топтали, не выражая ничего. Тут тебе и орки, и гномы, и змеелюди — они как по линейке занимали свои места: орки на охране, гномы где-то под ногами, а змеелюди по бокам. Всё время было слышно, как какие-то гоблины что-то своровали, и какой-то обязательно толстый продавец за ними бежит, расталкивая толпу.

Здесь бесполезно было что-то искать, и Онгер это прекрасно понимал. Он не видел цели просто стоять, но, изучив город, он мог сделать хоть какое-то полезное действие. Пустая надежда в том, что он встретит своих боевых товарищей, всё ещё грызла его кин. Но только вот зачем? Последнее, что он помнил, — это то, что они разъединились и потерялись. Быть может, они окажутся тут через пару сотен лет... Провести в этом аду сотни лет... Пальцы на руках отваливались от такой мысли. Всё же может измениться в момент. Мир этот до конца не понятен, а больше всего не понятно, что делать дальше. В голове жила воля к изменению этого мира. Быть может, настоящий бог дал шанс Онгеру, чтобы он спас загробный мир. Но только вот при жизни он был не один. Для эльфа осознать свою беспомощность было фатально: странник уже не считал себя таким, каким был. Жалкие принципы в его сознании грызли суть этого мира. Издавна эльф был одиночкой, потому что кооперация знаний и многовекового опыта не давала явного друга — не может так статистически сложиться, чтобы один эльф был похож на другого. Но Онгер верил в своих товарищей, как бы это ни расходилось с его природой. В толпе существ, что живут от силы два столетия, он чувствовал себя пустым и непригодным — его происхождение играло с ним злую шутку.

Полавировав пару толп, эльфа дёрнули за руку. Обернувшись, Онгер увидел старика:

— Лациус, ты ли это?
— Почему ты меня знаешь? — Посмотрев в зелёные глаза старика, чуть не умер от удивления Онгер.

Жалкое создание, что совсем сгнило в этом мире, смотрело на статного эльфа. Онгер даже не понял сначала, что перед ним эльф. В прохудившемся кафтане, с лысиной и оттопыренными длинными ушами, морда старика смотрела на встречного с такой искренностью, будто увидела бога. Онгер же почувствовал довольно знакомый кин, что растворялся в его памяти и выходил таким замечательным чувством. Это был он — Ральд.

— Что с тобой такое, братишка?! — схватил за плечи Онгер Ральда.
— Побойся своих выражений, — наморщил лоб старый эльф. — Думаешь, обозвав меня, ты примешь мои чувства?
— Да нет, Грациан...
— Заткнись. Я не достоин обоих имён, — ещё больше нахмурился старик. — Тебя я назвал, потому что ты ещё не испортился.
— Да погоди, как ты постарел? Мы же умерли в один день!
— Я не закончил. Тебя я так назвал, что больше нет гвардии и, соответственно...
— Что ты заладил! Ральд и Ральд, Грациан и Грациан, старик и старик — расскажи ты мне.
— Зря я тебя окликнул, — притопнул ногой старый эльф. — Время тут тоже своим чередом играет. Нету тут ночи и дня, лампа играет совсем другую роль. Для тебя идёт сейчас день, а для меня прошли пару лет. Бойся этого места. — Старик схватился за сердце.

Онгер подхватил падающего друга и увидел, как его кин умирает. Для человека не понять эту боль, когда в голове свербит и гниёт что-то, что близко тебе. Умирающий кин отравляет пустоши сознания эльфа и забирает частицу с собой. Так и Ральд, что умер прямо на руках Онгера, тоже забрал с собой часть кина ближнего. Только вот куда он теперь? Что будет, если умереть в аду? И что значит время в этом месте?

Частички тела эльфа стали рассыпаться, и он потихоньку испарился с площади. Толпа зевак мирно разошлась, а Онгер замер. Его голова кипела и струилась. Ему и убивать хотелось, и миловать; хотелось быть и раствориться.

Точно. Онгер Конспект 3, день 8.

«Может ли душа обрести покой? Просто и безусловно существовать в своё удовольствие? Или везде борьба? Кто в этом виноват? Зачем было такое создавать и уничтожать души?

Я не знаю.

Сейчас я сижу на окраине города, близ стены, и, кажется, плачу. Я замечаю всё то, что говорил Ральд: люди тут совсем не серы, они живы от того, что просто есть. Для них мир протекает в другом времени. Моя лампа потухла и совсем скоро вновь возгорится, а их мерцает. Наверное, квартал героев вечно в темноте. Их время тут бесконечно, хотя вру — в свете. Я не знаю, что тут искать. До банального я могу не успеть. Тут нету логики: почему Ральд умер раньше, чем я? Может, он меньше грешил? Нет. Может, больше? Нет. Может, это не логично? Да!

Тут нету победы и проигрыша, нету линии существования. Я не берусь делать выводы обо всём — это не логично. Сама моя суть не логична. Я сначала заметил отсутствие законов мироздания, но тут нет мировой прямолинейности. Я теперь понимаю, почему этот мир зовётся адом.

Мне не хочется больше никого осуждать, понимаю, что был не прав, и становлюсь таким же. Я зря грешил на бога — он идеально подходит к этому миру. Я видел его всего лишь раз, как прибыл, и сразу осквернил. Мои извинения.

Опять же, не знаю. Завтра пойду к Горноставу. Это существо было единственным, что было добро ко мне. Каким же я стал отвратительным. Может быть, он поможет, или вообще мы станем напарниками — он же всё-таки эльф. Как надуманно, отвратительно и гадко. Он явно знает больше об этом месте. Главное, чтобы его лампа не была такой же, как у Ральда. Какой же ты ленивый, Онгер. Тебя ненавидят. Борбина я искать не буду — хотя и другого тоже не искал. Скорее всего, у него такая же судьба. Ага, ещё сам себя поубеждай. Да даже если он и выжил, то прока от нашего союза будет мало — учитывая капризы времени, он может быть тут всего несколько секунд. И всё ты просчитал, герой. Да ладно, надо двигаться. По крайней мере, плакать у этой стены я больше не хочу. Мало чего ты не хочешь. Помни, что за такое бы тебя казнили. Но всё же я хочу поговорить с Заратошем. Он покровитель этого места. Это как сходить в храм и встретить там бога, тем более он-то скорее всего ответит. Конечно, ответит он тебе, умник. Не приходило ли тебе в голову, что мир тут не для тебя? Ты должен искупить грехи, чтобы пройти дальше? Вот Ральд смог. И я смогу. Смогу стать собой в этом мире. Мне не нравится моё имя — Онгер. А ну, конечно, начитавшись людской литературы, мальчик-эльф выдумал себе кличку. А сколько смысла, говорил ты, м-да... Победитель.»

IV

Тускло разгораясь, лампа начала светить над головой Онгера. Облаков в этот день не было — все волокна света было видно в их первородной чистоте. Ноги снова топтали грязь трущоб, но в этот раз это вызывало удовлетворение. Эльф был настроен на победу, он, казалось, полюбил этот мир за такой короткий срок. Между домов, на удивление, было пусто — ни души не проносилось сквозь узкие улочки. Снова этот паб. Гномы на входе спят, посапывая носами-картошками.

Незаметно прошмыгнув мимо них, эльфа встретил пустой зал. Медленно растворяясь, остатки праздника тлели в этом месте. За барной стойкой, за столами, за пианино никого не было. Только одна тёмная фигура пылала в этом пыльном месте. За густой бородой, что покрывала весь лик неизвестного, Онгер увидел два сияющих глаза, что отблёскивали серебром. Жадно облизнув губы и проведя рукой по бороде до самого паха, мужчина заговорил:

— Онгер?
— Так точно.

«Снова, снова меня знают. Только этот вот совсем не как Горностав.»

— И пришёл ты за Горноставом? Похвально. Жаль, время его не щадит — умер пацанчик.
— Время в этом месте никого не щадит.
— Да нет, ты-то ещё живой.

Внезапно заиграл рояль, и за барной стойкой стал изливаться свет. В полутени Онгер увидел лицо неизвестного: весь смуглый и угрюмый, с бородой до пояса, в одежде, кажется, из самых грубых тканей, и сапогах из самых сильных вепрей. Блеснув глазами, мужчина заставил кин эльфа впасть в панику — он снова чувствовал то, что и от Горностава.

— Что ты знаешь о времени в этом месте?
— Как ты это добро спрашиваешь, будто учитель, — ухмыльнулся Онгер и положил руку на меч. — Для каждого оно своё, и лампа горит для каждого по-разному.
— Пять баллов. Я, наверное, груб с тобой. Я-то про тебя знаю.

Серебро снова блеснуло в глазах. Тёмные руки неизвестного чуть коснулись, и в голове Онгера чётко, как будто кровавыми буквами, выжглось — Хаджи Маракеш. Перчатка на мече стала бить по гарде и издавать характерный металлический звук. Кин стал шептать: «Родился в Макетоше, жил человеком и умер им. Боролся в войне трёх королей. Сын гнома и человека с востока. Тут уже два миллиона лет.»

— Перед тобой последний представитель восточной расы людей. Рад? Ты не настолько древний, чтобы о них что-то знать — опустим. Вы, эльфы, слишком верите своему опыту, но только вот человек, проживший двадцать лет, будет как ваш столетний.
— Зачем ты мне это говоришь, Маракеш?
— Извини, накипело, — затихло серебро в глазу.
— Что тебе нужно от меня?
— Это тебе от меня нужно. Твои глаза горят азартом, когда ты видишь меня. Ты жаждешь Заратоша.
— Ты прав. Но только скажи мне: почему моя голова — это общественный туалет? Откуда все всё знают?
— Друг мой, ты мыслишь по-старому.

Кин эльфа стал струиться и выбивать числа. На щеке появились цифры: вот пять, два, восемь. Голова болела и зудела изнутри, но только вот сейчас Онгер стал видеть, как всё вокруг становится таким же грациозным, таким лёгким и ненавязчивым. Снова стали появляться люди, гномы проснулись, а Маракеш — пропадать.

— Тебе стоит научиться этому самому, — в миг всё прекратилось.
— Как?
— Заратош знает.

Онгер, Маракеш. Конспект 4, день 9.

«Он повёл меня через Сицилию — так назывался тот богатый район. Учил меня ходить вверх тормашками и шептаться со стенами. Этот мужчина здесь невидимка — его не воспринимает ни одно живое существо. Ещё он мне твердил про какого-то человеческого Данте, что структурировал эти меры ещё задолго до коллапса реальности. (Я об этом первый раз слышу. Если вкратце, то люди создали все расы, но пали от их рук.)

Он назвал мои записи единственным верным решением, что выполнено неправильным образом. Он всё твердит про высечение, про цифры на щеках, говорит, Заратош такое оценит. Хаджи ничего не объясняет, он только даёт. Из него льётся, как из ручья, что пересекает горы. Полезна ли его компания или нет, я не знаю, но я рад, что нашёл такого спутника. Горностав бы такого проку не дал.

Обновление.

Горностав жив, как и Ральд. Маракеш сказал, что их можно достать из пасти Заратоша, но только вот сделать это могу только я, потому что в них мой кин. Он объяснил, что эльфы тут за богов, потому что могут выслать людей обратно. Назвал меня Хароном, а место это — Нимбом.

В конце концов, он дал мне книгу, что была написана на человеческом языке. Он сказал мне читать её, но только душой. Но у меня не получалось. Я всё пытался и пытался, но, сдавшись и начав читать транслитом (благо, символы я знал), я смог увидеть эльфийские символы. И тут же сразу я замер:

«Земную жизнь дойдя до половины,
Я очутился в сумрачном лесу,
Утратив правый путь во тьме долины.
Каков он был, о, как произнесу...»

Я плакал. Много. Нимб.»

V

Над телом эльфа изливался кровавый дождь. Броня давно уже вымокла и поменяла оттенок, но только вот лицо совсем не перекрасилось. Маракеш, что уже не так бодро вёл спутника по небу, избегал осадков — только Онгер купался в этой жидкости. За одну ночь эльф прочитал всю Комедию. Ему казалось, что человеческая правда об этом мире — это ключ к восстановлению эльфов. Если бы только она попала в руки верховных магов и короля, то таких, как Онгер, не существовало бы. И война с человеком тоже бессмысленна. В нём же, скорее всего, осталась та жизнь, что в старом его проявлении. Но Онгер не знал — за свои пятьсот лет он не говорил с ними, только ломал их черепа.

Эльф чувствовал себя последней мразью, что только окрашивала мир в красный цвет. Его земная цель уже не имела смысла, его нынешняя цель тоже была бесполезна. Он тянулся за Маракешем, что так и изливался знанием. В его истории явно есть момент, когда он застал деградацию людей, а быть может, и становление эльфов. Это было не дано понять Онгеру: то ли люди отупели, то ли эльфы — глупцы. Но себя он не хотел причислять ни к одному из лагерей. Он явно не человек, а эльфом ему не дано быть. Он ненавидел и Лациуса, и Онгера.

Дождь прекратился, но оставил неопрятный осадок. Маракеш и эльф стояли около ленты. Громоздкий замок, что загружал местность своим появлением, давно уже стал местом пристанища душ без тела. Они бесконечно крутились по его течению и всё кричали на прохожих. Люди и магические твари без лиц — только истинная боль и жалость проскальзывали по ленте Мёбиуса. Врата в этот замок не охраняли, даже не было дверей. Простая арка, что заканчивалась непроглядной тьмой, манила уставшие глаза эльфа. Но как он заметил, Маракеш смотрел в бездну совсем ровно — он привык, что бездна порой смотрит в него. Разинув грубый рот, Хаджи сказал:

— Парабола. Первые врата.

Двинув своими ногами, путники зашли в темноту. Смыв кровь с тела, тьма окутала кин эльфа — все дурные мысли мигом вышли из головы. Осталось только чувство отвращения. Онгер ненавидел всё, но больше всего своё тело. Ему казалось, оно держит его, а душа всё пытается выйти из оков, чтобы отдаться темноте. Эльф потерял спутника — Маракеш совсем потерялся в бездне, даже его серебряных глаз не было видно. Ступая нежно и аккуратно, чтобы не расплескать выходящую душу, эльф стал чувствовать свой путь: кин как бы подсказывал, как и куда идть. Стал виден Маракеш и выход в следующий зал, что скрыт за синусоидой.

— Ты делаешь успехи, дружище, — ухмыльнулся Маракеш. — Зал сомнения впереди, а дальше — ненависть. Дух тебя не покалечил.
— А он тут правда живёт, этот Заратош?
— Я знаю, что ты видел его вне, и знаю, что ты писал о нём. Задумайся и посмотри по-новому на свои записи.

Подходя к синусоиде, эльф достал свой дневник — и из него пропали записи про Заратоша. Они заменились неизвестными символами, что похожи на точки и тире. Это как шифр. Бог тут кажется нелогичным, пока ты его не понимаешь. Тут правда становится ложью, когда её переосмысляешь. Но только вот Заратош — не факт, а фигура, что только нарастает в сознании, как снежный ком.

Из головы вымывался весь бред о цели. Есть только линия сути и добра. Теперь уж коридор синусоиды, что, струясь, расходился по стене в бесконечном потоке. Эльф почувствовал, что поднялся вверх, но лестниц не было — только пологая тьма позади. В это время он уже отбросил кин и перестал ему следовать. Маракеш стал казаться крылатым — его гордая спина теперь украшала сад мысли в этом замке, но вот только спутник оставался позади.

«А может, он сделал так и с Горноставом? Процесс старения и смерти — лишь переход на новый круг. Он говорил, что ненавидит эльфов, быть может, он так их истребляет. Я прохожу через дебри мысли для обретения божества внутри. Лишённый смысла ищет помощи. Смерть впереди.»

— Ты помнишь, зачем тебе Заратош? — неожиданно спросил Маракеш.
— От правды. Помню, друг.
— Неправды. Зачем тебе нужен Бог?
— Чтобы верить.
— Чтобы быть. Вера должна быть присуща только тебе самому. Сейчас ты растворяешься — запомни этот момент.

Осадок, такой белый и крошащийся, казалось, оставался на шестернях сознания Онгера. За синусоиды воспринял его как врага. Дрожащими частицами он заполнял тело, что привыкло к бунтующему сознанию. Белый мрамор, что до входа в комнату не блестел, осветил кин эльфа. Он видел им невинность и элегантность, будто снова в королевском дворце. Но только вот злое пятно Маракеша растворялось в этой белизне. Он вспомнил Горностава, что впервые испугал его в этом мире, а теперь и Хаджи. Сознание и тело, на удивление сработавшись, начали бить тревогу, будто большой колокол на судне. Мрамор тянул Онгера: его руки погружались в молочную негу и засыпали в этом месте. Уходя уже по локоть, руки не сопротивлялись, броня уже начинала скрипеть и сдавливать тело. Поднятая голова, что ещё не смирилась с поражением, последний раз решила взглянуть на злое пятно — и тут всё стало ясно.

Не бывает в мире зла и нету плохого. Есть только ты, что так воспринимает мир. Будь ты вором — твоим врагом был бы стражник; будь пастором — то еретик; будь королём — то сам ты себе враг. И тут так же: он неудобен Онгеру и Лациусу и чему-то третьему, сидящему в голове, от того и зол. Но только вот этот мрамор, что красотой и невинностью глаз сводит, неудобен всем.

Эльф достал одну за одной конечностью. Шестерни закружились, и мотор стал работать безукоризненно. Зло теперь казалось пресным сухарём, а зал этот — просроченным молоком, а сам он был хлебом.

— Как тебе? — развернулся Маракеш.
— Ты наконец-то не видишь?
— К счастью, — Маракеш поднял свою руку, и показалось его туловище. — Пора тебе приоткрыть завесу одной тайны.

На животе спутника открылось измерение — такое окно в никуда. Там был далёкий космос, что поражал своей массивностью и размахом. В эту дыру можно было пролезть и оказаться прямо в бескрайних просторах, что оберегает вселенский дух. Вдруг одна планета приблизилась к окну и стала всё прислоняться. В конце концов, Онгер увидел самого себя, что стоит по ту сторону экрана.

— Будет тебе известно, что есть тысячи вариаций тебя, что жаждут того же. И все они успешнее, и все они умнее. Но только тебе пора сбыться.

Борода опустилась, и экран потух. Из зала гиперболы дуло опустошением. Даже не попав в чертог, сразу мир стал замирать. И дух, и тело, и вера пали — остался только смрад. Пальцы стали ссыпаться и обращаться в пыль, броня и кожа сточились и распались, а глаза навсегда потухли. Маракеш шёл впереди, заставляя смрад расходиться. Впереди была она — дверь божеств. Но только вот тот свет, что так манил, был далеко, а эльф же тут. В этом полумрачном мире без входа, только с выходом.

Но вдруг — искра. Зажёгся прах тела. Казалось, что пытает всё, что было до этого. Как сера на спичке: вечно разгораясь и потухая за мгновение. Кипело что-то в груди солдата, что от самого себя остался без глаз. Он перебирал руками в белой пыли по полу. По центру зала был крест, а от него расходились линии, что распускали тело. Попав на них, тебя бы расчленили, и гипербола тебя бы забрала — ведь двойственная эта функция, как и смысл зала.

Прах продолжал пылать. Расходящиеся линии на мокром от страха полу всё звали остатки эльфа пройтись по ним. Путь к единственно верной цели лежал через ад сомнения и страха. Ненависть, сжигавшая боль, была на вершине. Онгер ненавидел Маракеша, что завёл его сюда. Он мог бы спокойно прожить вторую жизнь в аду наряду с остальными эльфами, но спутник дал ему невыполнимую, а самое главное — ненужную цель. И как понимать всё, что тут происходит?

Остатки пыльных конечностей скреблись по полу, перешагивая ветки гиперболы. Уже лестница. Там пятно — Маракеш. Эта сущность была непоколебима: напарник всё время стоял, и ни одна пылинка не смела пасть на его тело. Подползая к его ногам, Хаджи не дал свою руку — он заставил Онгера подняться самому. Тут же смрад спал, броня вновь появилась, и кожа, и руки, и ненависть слепая пропала. Кристально чистыми глазами, смотря на лик своего непоколебимого спутника, эльф заметил, что он как далёкий мираж пропал — просто растворился и ушёл вместе с ветерком, что дул из зала Божества.

Внезапно дневник под бронею стал неистово чесаться. Вселенский зуд захватил тело, и эльф, не стерпев, достал книжку. Развернув её на пустой странице, он заметил, как буквы начали сами появляться.

Эльф, конспект 5, день -

«Я гнев не более, и в нашем доле я поражён своею красотой. О мягкий дол, прибой и скалы, что кружат голову мне. Не найдя связи, я растворился во мгле.

Мир вернулся к своему потоку. Это место, что ни на есть, самая настоящая пытка — но зато какая. Мне стыдно за самого себя. Стыдно, что есть Маракеш, стыдно, что не оставил у себя таких людей, как Горностав и Ральд. Моим наказанием было рождение, а пребывание тут лишь очистило меня. Нет встречи мне с этими людьми, потому что я их и убил — даже Борбина, что не видел, тоже убил. Посмотри, читатель, на мой путь с другой стороны. Ведь это простая жизнь, лишённая магии и приукрас. То, что ты видишь, есть плод моего воображения. Или это реальность?

Этот мир всего лишь шутка над моим несовершенством. Ад не ломает людей, он делает их одинаковыми. Это всего лишь консервация: рано или поздно ты станешь тем, кем должен. Но вот только я... совсем не то, что происходит.»

VI

Записи резко оборвались. Книга выпрыгнула из рук, превратилась в пса и убежала. Ошеломлённый эльф, что явно был к чему-то похожему готов, всё равно вздрогнул. Но, не потеряв настроя, он двинулся вглубь зала Божеств.

Горячим ветром обдавая лицо, хоромы встречали гостя. Эльф всё вспоминал, как видел Бога, как только пришёл в этот мир: открывает глаза — видит песок, руки, сталь; поднимает глаза — видит умерших; задирает глаза — видит, бык мчится по небу, мыча и бормоча, а все кричат: «Заратош! Заратош!»

Колонны расходились перед ногами эльфа, раскрывая воинов в доспехах. Их тела были облиты смолой, что застыла и, видимо, убила их. Довольно знакомая броня была на них — кажется, это противники Онгера. Может, тут есть тот, кто его убил. А дальше идут эльфы, братья Онгера. Тут и Ральд, что совсем не старый, а вот и Борбин, что так внешне похож на Лациуса. В отдельной смоляной тюрьме стоит Горностав: он наг и избит, видимо, за его проделки при жизни.

Эльфа стало разносить. Он хотел кричать, но был спокоен. Он прекрасно понимал, что тут есть Заратош — он точно смотрит. Медленно скинув с себя отжившие своё железки, пришедший оказался только в робе. Эльф стоял и ел пустоту зала глазами, как вдруг открыл рот:

— Извиняйся передо мной, Заратош. За то, что жизнь прошла тут мерзким слепком. За то, что ты не потрудился сделать всё ровно. Зачем мне эти переходы в сознании? Моя жизнь тут — лишь переход и обрывки.

Из стены вышел Онгер — такой же эльф, каким был сам он. В руках он держал меч, а в глазах — презрение.

— Это моя доля. Тут всё и должно таким быть. В моём праве проживать всё раз за разом.
— Я — твоё тело? — увидел самого себя эльф.
— Нет. Не задавай вопросов, — Онгер Заратош подошёл к своему отражению. — Ты очистился, но только вот зачем? Да, да, Комедия. Твоя душа, дружище, пошла наперёд всей сути ада. Ты начал с Лимба и пойдёшь вглубь. Обычно по истечении вины такие, как ты, идут по уменьшению кругов, а ты забираешься в гору.
— Как и меч.
— Да, ты начинаешь понимать. Ты предал природу и пошёл на смерть, но ты предал суть свою и жил по лжи. Видишь, насколько ты аномален. Дружки же твои тебе врали — они два лентяя, что судьбы свои приняли.
— А где Маракеш?

Острое жало пронзило туловище эльфа. Он обернулся и увидел сзади серебряные глаза. Хаджи уничтожил эльфа.

— Теперь тебе следует понять, как быть дальше. И кто ты.

Заратош поменялся и стал Лациусом — таким маленьким эльфом, что босыми ногами шлёпал по полу.

— Но знаешь, мне нравится быть Онгером Заратошем.

Душа эльфа вышла из тела и устремилась куда-то ввысь. Он попал в желоб, что провёл его к ленте-стене замка. Душа стала крутиться в бесконечном потоке рядом с тысячами таких же душ, но вдруг вышла из потока, устремилась куда-то ввысь и растворилась в лампе Нимба.

За высокими горами были ещё восемь кругов. Там и прожил остатки сознания Онгер-Лациус-Третий. Да, впрочем, неважно, как его зовут.

Его дневник, что остался в Нимбе, снова стал книгой и занял своё место в зале божеств. Его хранили оба зеркала и часть сознания с бородой. Заратош же, что так вдохновился всем этим, решил дописать дневник:

Онгер Заратош. Конспект последний, день бесконечности.

«Прожив свой век непристойный,
Он выбрал пучу и страданье,
Чести оказался достойный,
Но голову принёс на покоянье.»