Они шевелятся

Кошмар начался не сразу. Более того, начался он вообще не как кошмар. А как некие странности, которые Ника далеко не сразу смогла уложить в систему. Когда уложила – сработал внутренний аналитик сам по себе, без её участия – кошмар уже перестал на мягких лапах нарезать круги вокруг неё и Стёпы. Он изготовился к прыжку. И прыгнул, сомкнув на Никиной шее влажно чавкнувшие челюсти. И все вокруг стало кошмаром.

***

Стёпа родился мёртвым. Точнее, чуть не умер во время родов, но откачали, спасибо. Правда, предупредили сразу, что возможна масса сложностей со здоровьем, но Ника махнула рукой на эти предупреждения. Главное – сыночек живой, а остальное – не важно.

В течение следующих лет она, кажется, только и делала, что снова махала этой самой рукой. На то, что ушёл муж. Не выдержав её постоянной возни с действительно не самым здоровым Стёпой. На потерю крутой и престижной работы – из отпуска по уходу за ребёнком она выходить не собиралась, а ждать её никто не стал. На то, что из центрального района и хорошей квартиры пришлось переселиться в маленькую «двушку» на окраине. Муж так хитро вывернул дело, что их квартиру пришлось делить. А у неё была оставшаяся от тётушки жилплощадь, которая несколько лет стояла пустой.

В итоге всё как-то устаканилось. В «двушке» она сделала хороший ремонт, свою долю за квартиру взяла деньгами и отложила на счёт, нашла дистанционную работу переводчика (спасибо, мама, что настояла на инязе с тремя языками). И потратила время и силы на то, чтобы бывший платил на Стёпу нормальные алименты, а не три копейки со своей официальной зарплаты.

Всё, больше махать рукой было не на что. И Ника сосредоточилась на важном – на Стёпином здоровье. Точнее, не на здоровье даже. На состоянии. Физически её сын был почти здоров. Да, немножечко бледен и анемичен, но в пределах нормы. Да, по каким-то параметрам чуть отставал. Но в целом, он и бегал, и играл, и развивался как большинство других детей. И пошёл вовремя, и заговорил. Но… Были странности – Ника назвала это так. Потому что обследования у всех возможных психиатров, неврологов, эпилептологов и прочих специалистов ничего не дали. Ментально мальчик тоже был здоров. Несмотря на… На странности. Их было три.

Во-первых, периодически Стёпа впадал в необъяснимый столбняк. Ника думала, что это какое-то подобие эпиприступа, когда не судороги и пена изо рта, а ступор. Её мальчик замирал в причудливых неудобных позах не несколько минут. И при этом его взгляд… Сложно объяснить, но Нике казалось, что в такие моменты Стёпа смотрит как бы внутрь себя. Вглубь даже. И это было пугающе.

Во-вторых, Стёпа что-то слышал. Точнее, слышал то, чего не слышал больше никто. Говорил он хорошо и бойко, поэтому уже в свои три года сообщал Нике, с каким звуком движутся облака, с каким – лопаются почки на деревьях. А в пять – обстоятельно докладывал, о чём с ним разговаривает бабушка, живущая вместе с ними в квартире. По описанию Ника узнала свою умершую тётку. И это было в-третьих: Стёпа ещё и видел. Что-то или кого-то.

Эти странности проявлялись постепенно и сына явно не напрягали и не пугали. Ника же постепенно стала и напрягаться, и пугаться. Но доктора после всех обследований и анализов разводили руками. Впрочем, один маститый психиатр сказал, что Стёпины странности прекрасно укладываются в симптоматику шизофрении, но надо смотреть. В трехлетнем возрасте подобные заболевания еще сложно диагностируются.

Естественно, сына с такими странностями Ника не могла отдать в сад, а оставлять на попечении няни не хотела. Поэтому и дистант, и потеря карьеры. Поэтому и одиночество, бывший муж сразу записал сына в «ненормальные». Его родители тоже открестились от внука, а Никина мама жила далеко, у нее был новый муж, так что «бабушкинство» совершенно не входило в круг её интересов. Близких подруг у Ники не было, а все коллеги и приятельницы постепенно отсеялись. И в какой-то момент она поняла, что ей даже не с кем поделиться своими страхами. А их становилось всё больше.

Конец кошмару положила тёмная ноябрьская ночь. Ника проснулась от странного ощущения, которое она не могла сформулировать. Снилось что-то душное, вязкое, тошнотворное. С трудом вынырнув из сна, Ника открыла глаза и чуть не завопила. Рядом с её кроватью стоял сын. Видимо, в своём приступе, потому что застыл он в позе изломанного ветрами дерева и смотрел явно не на неё, а в ту самую глубь себя. Ника обречённо подумала, что к прочим странностям прибавился ещё и лунатизм, раньше Стёпа во сне не ходил. Не успела эта мысль до конца сформироваться, как губы сына дрогнули. И Ника услышала шёпот:

- Мамочка, я боюсь… Они шевелятся…

И тут же Стёпин взгляд изменился. На неё снова смотрел её родной мальчик, смотрел испуганно. И позу он сменил на обычную: просто стоял с опущенными вниз руками. Ника вскочила, подняла сына на руки, крепко прижала, заворковала ласково:

- Ну что ты, котёночек мой, кто тебя напугал? Сон страшный приснился, да?

Стёпа расплакался.

- Нет, мамочка, это не сон. Они шевелятся. Игрушки в моей комнате.

Ника выдохнула. Видимо, какие-то звери на батарейках или инерционные машинки Стёпу напугали. С сыном на руках она пошла в его комнату. Зашла – и остолбенела.

Они действительно шевелились. Игрушки, в которых не было никаких батареек и механизмов. Книжки на столе. Одежда на «плечиках» в настежь раскрытом шкафу. Было такое ощущение, что все эти предметы оживают. И пробуют двигаться. У кого-то это получалось лучше – любимый Стёпин плюшевый заяц Шунька полз по полу к Никиным ногам. У кого-то хуже – робот-трансформер раз за разом пытался встать и падал. И всё это – в тусклом неверном свете детского ночника.

Мать и сын стояли и в ночной тишине смотрели на то, чего просто не может быть. Ника не знала, о чём думал Стёпа, но сама она лихорадочно высчитывала расстояние от того места, где стояла, до порога. Ей надо было выскочить из комнаты и закрыть дверь. Причем, сделать это как-то одним прыжком, спиной вперёд и с ребёнком на руках. Пока она решалась, Стёпин зимний комбинезончик вылетел из шкафа и рванулся прямо к её лицу.

Ника взвизгнула, совершила-таки прыжок в коридор и захлопнула дверь, которая, к счастью, открывалась наружу. И тут же со стороны детской раздался стук, словно в дверь кто-то настойчиво барабанил. Ника молниеносно посадила Стёпу на полку с обувью и придвинула к двери комод. Попутно удивившись, как она вообще смогла его сдвинуть – тяжеленный, дубовый, доставшийся в наследство от тётушки вместе с квартирой. Но смогла. Слава Богу.

Снова схватив Стёпу на руки, Ника метнулась на кухню, включила свет. К счастью, там ничего не шевелилось, все вещи спокойно стояли, лежали и висели на своих местах. Первым делом Ника забаррикадировала дверь. Попутно жалея, что не поставила полностью деревянную, оставила тётушкину, с матовым стеклом. Но массивная тумбочка для посуды перекрыла половину двери и стекла, это как-то успокаивало. Устроив сына на угловом диванчике и укутав пледом, она включила чайник. Часы на микроволновке показывали три часа ночи, не время для еды. Но Нике нужно было чем-то отвлечь Стёпу и дать себе время и возможность подумать.

Сын получил свое детское печенье, тарелку овсянки и обожаемое им какао. Себе Ника сделала крепчайший кофе и достала из загашника плитку шоколада – в сладком она старалась себя ограничивать. Но момент для ограничений был неподходящий: мозг следовало разбудить, встряхнуть и заставить думать. Не вышло. Как только она присела за стол напротив сына, тот стал прислушиваться. А потом ещё и смотреть в тот угол кухни, где раньше стояло тётушкино кресло. Он смотрел и кивал. Ника покрывалась холодным потом и мурашками, но не вмешивалась. Наконец, Стёпа перевёл глаза на неё:

- Мама, бабушка говорит, что мёртвое хочет меня к себе забрать. Потому что я тоже немножко мёртвый. И ещё немножко колдун. Так бабушка говорит. Я хотел, чтобы одежда сама в шкаф залезала, чтобы игрушки сами себя убирали, чтобы страницы у книги сами перелистывались. И они ожили. Потому что я так захотел. Но сами они этого не хотят. Они хотят меня к себе забрать, чтобы я вместе с ними был мёртвым.

Ника задохнулась от ужаса. Господи. Что ж это… Неужели у Стёпы и правда шизофрения? Они последний раз обследовались в четыре года, а сейчас ему уже пять… «Конечно, - язвительно прошипел внутренний голос. – А игрушки двигались – это тебе показалось, да? И одежда, летящая тебе в лицо, привиделась, правда? Или у тебя тоже шизофрения?».

Очень хотелось плакать. Но Ника не могла ещё больше пугать и без того растерянного и напуганного Стёпу. Пошутила только, ты, мол, не хоти, чтобы у нас нож сам резал, хорошо? Стёпа кивнул степенно так, как взрослый. А потом положил руки на стол, голову на руки и уснул. А Ника до утра просидела в одной позе, боясь пошевелиться. Краем глаза она видела стекло в кухонной двери. И ей постоянно чудилось, что за ним что-то шевелится.

В ноябре светает поздно, но Ника почему-то подумала, что всей нечистой силе важен не свет, как таковой, а сам факт. Поэтому в восемь утра она аккуратно поднялась, как могла осторожно отодвинула тумбочку и выглянула в коридор. Никого. Пыхтя и напрягая все возможные мышцы, дотолкала до места комод. Отдышалась и, сжимая в правой руке нож, левой резко распахнула дверь в детскую. Вроде ничего не шевелилось. Включила большой свет, на цыпочках зашла – всё в порядке. В удивительном порядке. Шкаф закрыт, пытавшийся встать робот сидит на книжной полке, а заяц Шунька, как обычно, лежит на Стёпиной подушке. То есть, никаких следов ночного кошмара. Она приоткрыла шкаф – да, и комбинезон как ни в чём не бывало висит на вешалке. Словно и не летал по воздуху, метя ей в лицо.

На всякий случай Ника обошла всю небольшую квартиру, заглянула и в свою комнату, и в санузел, и в крошечную кладовку. Тишина и спокойствие. Выдохнув с облегчением, она вернулась на кухню. И чуть не закричала. Стёпы не было. Стояла нетронутая чашка с подернувшимся плёнкой какао. Полная тарелка каши. Семь печений. На диванчике лежал аккуратно сложенный плед, в который она укутала сына. Ника заметалась по квартире, зовя Стёпу. Снова заглядывала во все углы. И звала, звала, звала… Никого. Совершенно обессиленная, она в который уже раз пошла на кухню. А вдруг?.. Но на том месте, где сидел её сын, теперь восседала тётушка. Давно покойная. И смотрела с осуждением.

Ника даже не испугалась. Она, кажется, полностью утратила способность бояться. В конце концов, если Стёпа с тётушкой разговаривал, почему бы и ей не побеседовать?

- Тётя Аня, где мой сын?

Тётушка пожевала губами, покачала головой укоризненно:

- Ушёл. Туда, где ему и положено быть. И ты, Вероника, это прекрасно знаешь.

Ника стиснула кулаки так, что ногти впились в кожу.

- Что я знаю, тётя Аня?! Что вы такое несёте?! Мой сын только что был здесь, на этой кухне!

Укоризна и осуждение в глазах тётушки сменились сочувствием:

- Вероника, девочка моя… Стёпа умер. Пять лет назад. Умер при рождении. Его никогда не было в этой квартире. Его никогда не было нигде. Он есть только в твоей голове. А на самом деле он давно мёртв. А ты не даёшь ему быть там, где он быть должен.

Ника протестующе замотала головой:

- Нет! Нет! Вы врёте! Там его комната, его одежда и игрушки!

Тётушка вздохнула:

- Родная моя… Ты можешь сколько угодно покупать вещи умершему ребенку… Варить ему кашу и какао. Но это его не вернёт. Отпусти его, Вероника. Отпусти…

***

Ника стояла на кладбище. Перед могилой новорождённого сына, со смертью которого она никак не могла смириться. Уколы, таблетки, снова уколы и снова таблетки. Не выдержавшие всего этого муж и свёкры, полностью обессиленная Никиным состоянием мама. Пять лет ада. Пять лет кошмара. Пять лет больных иллюзий.

Всё кончилось. Ника приняла. Оплакала. Отпустила. И смогла впервые прийти на могилу Стёпы. Посадить цветы. Положить игрушки. И порыдать о нём и о себе.

Ника уже шла в сторону кладбищенских ворот, но внезапно ей послышался какой-то странный звук. Она резко обернулась. Плюшевый заяц, которого она оставила на Стёпиной могиле, валялся в двух шагах от неё. И его мягкие серые лапки тихонько шевелились…