Они смотрят

1

С тех пор, как её не стало, я перестал спать по ночам. Просто смотрю в потолок и перебираю все моменты, которые были с ней. Днём я тоже сплю плохо, но организм всё равно берёт своё: где-то после двух я падаю в мертвецкий сон до шести, потом встаю, пью кофе — и снова ночь. Всё стало странным: вроде бы всё по-старому, всё привычно, но её нет, и мир перевернулся. Он стал другим, пустым, чужим. И было ли это когда-то реальностью? Вопрос.

Моя каюта была где-то на краю основного здания станции, я перебрался сюда нарочно, так что перестать спать окончательно было лишь вопросом времени, а не моим желанием. Ночь здесь проходит бурно, агрегаты станции работают беспрерывно, так что даже если бы я хотел заснуть получилось бы с трудом. В этом месте нужен особый навык, чтобы спать или хотя бы иметь под рукой нейронку. Но раз всё пошло наперекосяк, я выбрал путь «по-старинке» — смотреть в металлический потолок и перебирать в голове все воспоминания, что были у нас.

Гулкий звук за стеной то и дело прерывал время, словно проносился где-то рядом так, что я чуть не подпрыгивал. В такие моменты я приходил в себя, выходя из транса, пытался отвлечься, улавливая серую реальность этих металлических стен. Но стоило шуму стихнуть, я снова погружался в те видения, где мы с ней вместе… где у нас были какие-то грандиозные планы, там, где мы любили друг друга.

Всё закончилось. Осталась лишь жёсткая необходимость тащить свою жизнь дальше — промежуток между снами, которые обрываются, словно тупой щелчок. Зачем мне это всё? Мне бы уйти за ней, туда, где она ждёт меня… хоть на миг.

Мы часто обсуждали, есть ли грань за смертью, есть ли «что-то там». Смеялись и говорили, что обязательно умрём в один день, чтобы вместе заглянуть за ту грань. Но вышло иначе: она ушла первой, без меня, не спросив, не получив «разрешения». Туда, куда мы собирались пойти вдвоём. Может, и мне теперь последовать за ней? Зачем тянуть дальше эти сутки, эти дни, эти бессонные ночи, полный мрак? Я оттягиваю неизбежное, пытаясь проникнуть в наши с ней прежние грёзы, где мы были живы… а её больше нет. Мне нужно туда, за ней.

Но что-то не пускает меня, не даёт уйти окончательно. Закрыв глаза, я вижу её лицо, прекрасные глаза, улыбку. И всё вдруг обрывается, оставляя меня одного, словно на пустой станции, среди всей этой груды неоконченных дел, которые мы когда-то планировали делать вместе. Сколько всего ещё могло случиться, но уже без неё, без той мечты…

Я встал. Сон не шёл — да я и привык, в общем. Уставился в дверь, точнее, в её щель — кажется, она была приоткрыта. Не помню, запирал ли я её? Да и всё равно. На этой странной «станции» всё давно почти работает само по себе. Это она когда-то продумала, как всё упростить, чтобы мы проводили больше времени вместе. И мы действительно проводили… но теперь её нет.

Я вытащил из ящика кружку — ту, что когда-то выбрал по её совету, хотя мне вначале не нравился цвет. Теперь это мелочь, но я пью из неё кофе и не хочу отказываться: пусть хоть это будет напоминанием о ней.

И вот я решил: а почему бы не пройтись по отсекам, осмотреть всё? Что мной двигало? Не знаю, возможно, воспоминание о её улыбке, её настойчивости. Но я поднялся и пошёл…

— Стой! — выкрикнул лёгкий, звенящий голос с дальней части коридора. Там клубился пар, настолько густой, что пройти сквозь него, не получив хотя бы лёгкого ожога, было практически невозможно. Я давно собирался починить систему в той части коридора, чтобы пар не обжигал, но не успел. Не успел… моя любовь, моя суть, мой смысл жизни ушла, исчезла. И вернуть её я уже не мог. Только мысли о ней служили мне путеводной нитью.

— Стой! — повторил голос, на этот раз более настойчиво. Но я не собирался никуда идти. Я смотрел на пар, и вдруг мне почудился силуэт внутри, превращающийся в странное мигание воды, насыщенной чем-то белёсым, то ли маревом, то ли тёмной дымкой с белыми проблесками… Силуэт приближался ко мне. Я стоял в полутьме, возле красного кругляшка кнопки аварийной сигнализации, вглядываясь в пар и пытаясь понять, что или кто в этом пару.

— Стой… — в этот раз голос прозвучал тише, но я вздрогнул. Он был каким-то шёпотом и в то же время бил, словно тяжёлый молот. Что это за голос? Моё воображение? Или… её голос, тот, который я потерял? Она шла ко мне, приказывая остановиться. Но я и так никуда не шёл — стоял на месте, остолбенев, глядя расширенными глазами на тёмные круги, пляшущие в туманном свете. В руке я сжимал красную кружку, едва не выскальзывающую из пальцев, а разум лихорадочно твердил, что это не может быть правдой.

Но я всё равно стоял, надеясь, что это не галлюцинация, что это действительно она — моя любимая, моя потерянная Кэт.

***

— Вот скажи мне, Андрей, — голос звучал в наших наушниках с шумом и помехами, но этого хватило, чтобы я обернулся к говорящей. Она сидела рядом, её глаза выражали тихий, невысказанный вопрос, произнесённый в старую гарнитуру, которая, казалось, была вдвое старше меня. Её голос, искажённый статическими шумами, звучал на общем канале, доступном всем пассажирам вертолёта Ми-8.

— Зачем нам эти военные? - продолжила она, но я не стал отвечать, потому что понимал: нашу «беседу» слышат все, включая пилота. Поэтому я лишь виновато улыбнулся и жестом показал Ирине, что стоит «закрыть эфир».

Исследовательская станция, в официальных бумагах проходившая как «Бур-1», на самом деле была секретным объектом. Расположенная почти в самом сердце Антарктиды, она считалась одним из наиболее труднодоступных мест на планете. Никто не спрашивал моего согласия — мне буквально вручили повестку, раз уж я работал в институте сверхсекретных материалов.

После собеседования в Главке меня и мою коллегу Ирину, которая занималась сверхтекучими жидкостями в другом институте, отправили на эту засекреченную станцию. Мы уже делали четвёртую пересадку, и нас сопровождали четверо военных. Один — видимо, старший — с короткой стрижкой, всё время уткнувшийся в какую-то папку или блокнот, и ещё трое, которых Ирина тихонько называла «отмороженными». Они смотрели куда-то в одну точку и практически не разговаривали. Всё это выглядело странно и непонятно.

Наша задача, казалось, была простой: понять, что происходит на станции «Бур-1», зафиксировать все в отчётах и вернуться назад. Но что-то в этой истории явно не сходилось.

Из тех данных, что у меня были, лишь вскользь упоминалось, что на станции работали двое человек, занимавшихся какими-то исследованиями (какими именно — неизвестно). Информация о них почти не просачивалась наружу. И вот эта пара — Константин Стернен и его жена Катерина Стернен — по имеющимся данным, заключили двойной контракт на постоянное пребывание на станции в течение года. Но спустя год и два месяца — оперативное время выхода на связь — никакого ответа так и не последовало. Ещё через месяц было решено организовать экспедицию, чтобы выяснить, что произошло и почему станция молчала.

Зачем государству понадобились два таких разных специалиста, как я и Ира, — неясно. Но, как говорится, если платят хорошо, я не упущу шанс заработать, хотя дела с военными меня немного настораживают. Ирина тоже заметила это и постоянно напоминала мне о странности ситуации, где бы мы ни находились.

Вертолёт сделал резкий вираж, от которого у меня подкатило к горлу: полёты — явно не моё, как и спорт, и многое другое (но это уже другая история). После разворота он пошёл на посадку. Я глянул вниз через иллюминатор — кроме бескрайнего белого покрывала, практически неотличимого от горизонта и затянутого мутными облаками, не увидел ничего.

Мы приземлились.

2

Высадка наружу была довольно быстрой — нас подгоняли военные. Мельком я заметил тревожную мину на лице Иры, но мы не сопротивлялись. Согнувшись от резкого порыва холода, мы пригнулись и перебежками двинулись к станции.
Немного опустив голову, я сквозь мутные стёкла защитных очков наконец разглядел станцию.
На первый взгляд она выглядела, как нагромождение старых контейнеров. Но, присмотревшись, я заметил, что они выстроены строго по схеме и технологически куда продвинутее обычных грузовых блоков.
Вся станция мигала приглушёнными огнями, которые едва пробивались сквозь пелену надвигающейся бури. Сначала я подумал, что это турбуленция от винтов вертолёта, но, отойдя достаточно далеко от машины, понял: буря здесь реальна.

Мы зашли внутрь. Первый отсек — или, скорее, бункер — встретил нас скрежетом металлических дверей и автоматическим включением ярких ламп.
Я быстрым движением отряхнулся и немного пригнулся, словно стряхивая волнение, затем снял очки, чтобы осмотреться. Изо рта валил пар, но, к моему удивлению, на лице ощущалась слабая теплота — снаружи было почти минус шестьдесят, так что внутри, по ощущениям, было около минус пятнадцати.
— Ну и погодка… — фыркнула Ирина, тоже отряхиваясь, словно снежная фигура. На ней, почему-то, осело особенно много снега. Я усмехнулся, сравнивая её с привидением в шубе, но, взглянув в сторону, заметил лицо главного военного. Он только что снял защитные очки — и замер.

— Задача номер один: проникнуть в шахтный корпус. Вы — вперёд сразу за мной. Второй — замыкающий, — он кивнул на одного из военных. — А третий и четвёртый — рассредоточиться по периметру, осмотреть оставшиеся корпуса.
Он достал из-за пазухи свёрнутую карту и указал двум солдатам направления, куда им идти.

Меня удивили их обозначения — "Первый", "Второй". Не имена, не позывные. Они даже не обратились друг к другу по-человечески — просто кивнули и молча ушли. Я начал лучше понимать Ирину: она сразу заметила в них нечто странное. А до меня дошло только сейчас.

Хотя, с другой стороны, мы на секретном объекте — зачем мне знать их имена или звания? Меньше знаешь — дольше живёшь...

— Вперёд, — скомандовал командир. Я не успел додумать мысль — словно по чужой команде, механически сделал шаг в ту сторону, куда он указал. Ирина скривилась в привычной гримасе, повторяя его жест, и я невольно усмехнулся. Мы последовали за ним вглубь бункера, замыкающий, или кто он там, шёл последним.

Бункер оказался довольно просторным, но пустым. Насколько я понял — это был ангар для самоходной техники, но ни одной машины здесь не было. Зато сам бункер выглядел ухоженным: всё стояло по своим местам, было чисто и аккуратно.

В углу этого ангара была тяжёлая металлическая дверь и ещё две по бокам, поменьше. Мы направились к той, что слева. Я снова поёжился, натянул очки — мороз и буря снаружи всё ещё давали о себе знать. Но за дверью оказался металлический тоннель, похожий на кишку необычного лифтового отсека.

Видимо, соединительный коридор между основными частями станции.
«Умно», — подумал я. Не нужно каждый раз выходить наружу, чтобы перейти в соседнее здание.

Хоть это и был тоннель, внутри тоже было холодно — почти как снаружи, но зато спокойно. Без ветра, без снега, и это уже было легче. Освещение яркое, как и в ангаре. Всё выглядело ухоженно. Всё говорило о том, что станция работает в штатном режиме, и, если мы сейчас пройдём этот переход, нас встретят те, кто тут дежурит.

Но этого не произошло.

Мы вышли в небольшое помещение с открытой лестницей, ведущей наверх. Командир осмотрел ее, сделал пару шагов и велел остальным остаться на месте. Ирина снова скривила лицо в лёгком удивлении. Я, как обычно, усмехнулся — её реакция на всё это военное безумие немного разряжала обстановку, и я был ей за это благодарен.

Спустя некоторое время Командир махнул нам рукой сверху, где-то с третьего пролёта и мы начали подниматься. Металлическая лестница дрожала под нашими шагами, и каждый удар ботинка будто отдавался эхом в глубине — не вверх, а вниз.
В какой-то момент я услышал что-то… странное. Не совсем звук — скорее тень звука. Протяжный, почти болезненный отголосок. Стон? Или чей-то голос, тонущий в металле? Звон от лестницы стал каким-то другим, будто он больше не был просто шумом — он вибрировал внутри, странно, с отдачей. Я тряхнул головой. Нужно было отвлечься, но напряжение росло, и даже гримасы Ирины, которые обычно помогали мне держать себя в руках, теперь казались неуместными.

Мы вошли в расширенный отсек, и я замер на пороге. Всё внутри напоминало не научную станцию, а высокотехнологичную рубку космического корабля — настолько совершенной, что у меня перехватило дыхание. Панели, встроенные в стены, плавно светились мягким белым светом, пульты были встроены в гладкие консоли без единой видимой щели, а голографические дисплеи вспыхнули, как только мы переступили порог. Я не ожидал увидеть здесь такое — в забытом богом бункере на краю мира.

Я настолько был впечатлён, что, даже не дождавшись сигнала от командира, начал заходить внутрь этой импровизированной рубки, осматривая пульты, экраны и остальное оборудование. Это место будто было создано для меня. Всё казалось до боли знакомым, как будто я снова оказался в своей лаборатории. То же самое, похоже, почувствовала и Ирина — она сняла куртку, шарф, осматривала пульты, двигалась быстро, точно, внимательно.

Вокруг стояла почти абсолютная тишина. Лишь редкие щелчки панелей, будто техника просыпалась от долгого сна.

— Оставить, — рявкнул командир, и я отдёрнул руки от клавиатуры, с помощью которой уже собирался вызвать полный доступ к состоянию станции и начать осмотр всего, что тут есть.

— Командир… или как вас там, — зло произнесла Ирина.

— Первый, — сухо ответил он.

— Первый, — с издевкой повторила она за ним, — мы здесь, чтобы провести диагностику, собрать данные и вернуться обратно. Мы не ваши подчинённые и прекрасно понимаем, что ситуация нестабильна.

Черты её лица заострились — Ирина выглядела напряжённой, почти как хищник перед прыжком. Очевидно, эти военные давно её раздражали, и сейчас она решила высказать всё.

— Моя задача — ваша охрана. Но и безопасность станции входит в мои обязанности. Сначала мы проверим всё оборудование самостоятельно, а уже потом вы приступите к своей работе, — отрезал «Первый».

Ирина скривилась ещё сильнее, но не возразила. Лишь отбросила планшет с описаниями в сторону, скрестила руки на груди и всем видом выразила своё несогласие — но подчинилась.

Я тоже замер, с туповатой улыбкой, подняв руки в жесте, словно сдаваясь. Потом отступил к Ирине и коснулся её плеча, будто пытаясь её успокоить.
Она бросила на меня взгляд такой силы, что, будь в её глазах огонь, я бы сгорел на месте. Я отдёрнул руку и замер рядом, стоя смирно и наблюдая, как командир — или «Первый» — и его напарник проверяют пульты. Они достали какие-то странные приборы с вытянутыми антеннами и водили ими над пультами и экранами. Время от времени устройства издавали короткие сигналы, а на корпусах вспыхивали тусклые зелёные огоньки.

Всё заняло около двадцати минут. Мы с Ириной стояли в стороне, не вмешиваясь и не понимая, что здесь происходит.

Наконец, они отошли, убрали оборудование, и «Первый» громко сказал:
— Приступайте.

— Благодарим за щедрое разрешение, — с лёгкой усмешкой протянула Ирина, чуть приподняв бровь, — а то мы тут уж начали думать, не под трибунал ли попали.
Она вернулась к записям с подчеркнутой деловитостью, не скрывая иронии. Я тоже подошёл к терминалу и начал вводить команду запроса системного состояния.

Система встретила меня равнодушно — не выдав никакой ошибки. Все команды, полученные мной в Главке, были распознаны, коды приняты, и поток данных хлынул на экран. Я начал сортировать поступающую информацию: лог событий, показания с датчиков, отчёты по модулям, энергетика, жизнеобеспечение — всё, как в инструкции. После того как получил устойчивый ответ от станции, порывшись в карманах, я достал накопитель. Немного повозившись, нашёл порт подключения, вставил устройство и запустил копирование отчётных блоков.

Началась рутина. Всё было настроено заранее — система просто выдавала данные, и делать там уже было особо нечего. Я откинулся на спинку кресла, закинул руки за голову, чуть размялся и громко хрустнул шеей. Ирина подняла глаза, улыбнулась, но продолжила вчитываться в планшет.

Я встал, оглядел рубку, всё ещё напоминавшую командный отсек космического корабля, и почти машинально направился к углу, где стояла кофемашина.

Подходя к ней, бодрым голосом бросил солдатам у двери:
— Кофе, господа офицеры?

Те даже не шевельнулись. Стояли, как вкопанные, не реагируя — будто и не слышали меня. Я не стал настаивать, лишь пожал плечами и двинулся дальше.

Подойдя ближе к стене, я снова уловил знакомый звук — тот самый глухой, протяжный, как будто стон, что уже слышал на лестнице. Только теперь он был громче, плотнее, и будто исходил из самой глубины станции.

Я замер.

Обернувшись, я заметил, что не я один его уловил. Мы встретились взглядом с Ириной. Её лицо стало напряжённым, в нём мелькнуло удивление и что-то вроде кратковременного испуга.

Солдаты тоже отреагировали. Командир, будто по сигналу, снял с предохранителя короткий автомат и занял стойку, прикрывая вход. Второй последовал за ним. Они были молчаливы, точны, синхронны.

Будто уже знали, что такое может произойти.

3

Наша немая сцена застыла — два солдата водили своими короткими автоматами из стороны в сторону, словно сканируя пространство. Ирина стояла с открытым ртом, на её лице застыл вопрос, который она даже не пыталась озвучить. Я, с рукой, всё ещё протянутой к кофемашине, замер, не в силах оторвать взгляда от их движений.

Всё казалось... неправильным. Как будто мы шагнули внутрь сцены из старого фильма — мрачного, забытого, где финал известен заранее, но никто из героев ещё не в курсе. Всё вокруг будто слегка дрожало, как на старой плёнке.
Какого чёрта здесь происходит? — промелькнуло у меня в голове.

И в этот момент треснул эфир — в рации раздался искажённый голос:

— Третий первому. Сектора три, четыре, гамма и бета — чисто. Следов не замечено. Двигаюсь к точке сбора.

— Принято, третий, — глухо ответил командир, не двигаясь, всё так же держа автомат наготове.

И тут рация снова ожила — хриплый щелчок, а затем:

— Четвёртый первому… фиксирую активность в отсеке главного синтеза. Действую по протоколу, запрашиваю подтвержде...

Передача оборвалась.

На её месте послышались странные, еле различимые шорохи, будто кто-то водил пальцами по микрофону. За ними — короткий, сухой свист, резко перешедший в басовитый, неестественный гул. Он не был громким, но ощущался кожей, внутренне. Потом, словно в просвете между помехами, прорезался голос. Фраза была короткой.

Слишком отчётливой.

Слишком.

— Стой… — прошептал голос.

Этот голос... он не должен был прозвучать в рации. Он не мог появиться здесь — среди стали, холода и гудящих кабелей. Он был женским. Тихим. Чистым до дрожи. И настолько чуждым всему, что окружало нас, что казалось — сама станция на мгновение замерла, прислушиваясь.

В этом голосе было не просто предупреждение. В нём слышалась печаль. Тонкая, болезненная, словно отголосок боли, застрявший в петле времени. И ещё — отчаяние. Безысходное, обречённое… как у того, кто уже прошёл весь путь до конца и теперь кричит назад, в пустоту, надеясь, что кто-то всё-таки услышит.

Всё это начинало напоминать мне нечто большее, чем просто обычная экспедиция на станцию, больше, чем научная рутинная операция. Раньше подколки Ирины над военными казались уместной ироничной разрядкой, но теперь… теперь они звучали как неуместная бравада перед чем-то, что невозможно понять. Эти шутки словно вытесняли страх, который мы тогда ещё не осознавали. А теперь стало ясно: всё, что происходит на станции, — это не сбор данных. Не исследование. Не контроль. Это что-то иное. Что-то, что прячется под гладкой оболочкой металла и гудящих кабелей.

Почему замолчал «Четвёртый»? Почему вместо его доклада мы услышали… это? Что это было за помещение, в котором, будто бы, раздался тот чужой, несоразмерно жёсткий голос? Почему он звучал, как застрявший между частотами голос — не снаружи, а как будто изнутри?

Всё выглядело слишком правильно, слишком аккуратно… но ощущение внутри меня только усиливалось: нас втянули в эту историю не просто так.

Я сделал шаг к кофемашине — будто к спасению, к чему-то простому и понятному. Как будто, если я сейчас нажму кнопку, всё это исчезнет: холод, тревога, странные звуки, взгляды без эмоций. Как будто включённая машина могла вернуть нормальность.

Машина ожила — зажужжала, замигала. И в этот момент все обернулись ко мне. В глазах военных мелькнуло что-то — не злость, нет, скорее… напряжение, как у хищников, почуявших движение в кустах. А в глазах Ирины — удивление. Неловкость. И, возможно, даже укол презрения. Такого я от неё не ждал. Но сделал вид, что не заметил — продолжил выбирать себе напиток, снова нажал на кнопку.

— Отставить, — рявкнул командир.

Я вздрогнул и обернулся, будто застигнутый ребёнок, которого поймали за порванной шторой. Взгляд командира был тяжёлым, неподвижным.

— Четвёртый, приём, — проговорил он, но в рации ответом был только... вакуум.

Один щелчок. Потом — пустота. Никаких слов. Только странное шипение, словно станция сама выдохнула в эфир. Шипение, в котором был смысл. Оно будто говорило: всё кончено. Здесь больше никого нет.

— Третий, приём, — не сдавался командир.

— Третий на связи.

— Точка сбора: статус — отмена.

— Принято.

— Новые данные. Фиксируем последнее положение четвёртого — выдвигайся к нему мы следом. Код красный. Подтверди.

— Код красный, принято, — последовал ответ. Связь тут же оборвалась.

Командир молча убрал рацию и перекинул автомат за спину. Второй повторил его движение почти синхронно.

— В связи с новыми обстоятельствами, ситуация на станции признаётся критической. Протокол: код красный. В соответствии с ним, я блокирую доступ ко всем отсекам. Вы остаётесь здесь до моих дальнейших распоряжений.

— Командир… — начала Ирина, но он резко обернулся, и движение его было настолько резким, почти звериным, что она отпрянула, будто он хотел впечатать её в металлический пол.

— Оставить! — рявкнул он так, что воздух в отсеке будто сжался. — Ознакомиться с инструкциями по протоколу "код красный". Ждать распоряжений. Второй, за мной.

Он развернулся открывая дверь нашего отсека, и вышел, шаги глухо отдавались в стенах. Второй последовал за ним, снова держа автомат наготове. Дверь за ними закрылась.

Раздался звук блокировки — клацанье запоров, скрежет, будто внутри механизм поворачивал что-то массивное. Нас заперли. Тихо, без лишних слов.
И я понял — теперь мы здесь по-настоящему одни.

Мы с Ириной так и остались стоять, глядя им вслед, не до конца осознавая, что только что произошло. Событий было слишком много — и всё это за какие-то жалкие минуты. Мозгу требовалось время, чтобы переварить хоть часть, но, судя по распоряжениям командира, времени у нас теперь было предостаточно. Мы остались заперты. Официально.
— Вот же сука, — выдохнула Ирина.

Я замер. Такие слова от неё — всегда сдержанной, уравновешенной, культурной — звучали почти как пощёчина. Но сейчас передо мной стояла не она, а кто-то иной: злая, хищная, остро очерченная. И, странно, но именно эта сторона делала её ещё более притягательной.

Я выдохнул, прикрыл глаза. Нужно собраться. Эти качели — от оцепенения до резких вспышек эмоций — могли быстро привести туда куда я не хотел попадать. Сейчас нам нужны холодная голова и ясное мышление. Не паника. Не бегство от стены к стене в поисках выхода. И тем более не флирт.

— Похоже, нас заперли, — попытался я разрядить обстановку, потянувшись за кружкой кофе, которая уже была готова. — Кофе? — предложил я Ирине, протягивая чашку.

Она лишь бросила на меня мрачный взгляд и снова повернулась к двери.
— Суки, — прошептала уже почти беззвучно, подходя ближе и пытаясь открыть её.

Замки не поддавались. Панель мигала красным, кнопки издавали неприятные, резкие сигналы при каждом её нажатии — будто сама дверь протестовала против любых попыток уйти.

Я не стал вмешиваться. Пусть остынет. В любом случае, без командира мы отсюда не выберемся, и значит, нервничать сейчас попросту бессмысленно.
Я опустился в кресло, откинулся на спинку, закинул ногу на пульт и начал медленно пить горячий кофе. Аромат и тепло разливались внутри, смывая остатки напряжения. Я даже поймал себя на том, что на какой-то миг всё забыл — просто смотрел в голографический экран, где мелькали цифры и отчёты, и наслаждался моментом. Покой был хрупким. Но именно поэтому — пугающе приятным.

— Как ты можешь просто сидеть и ничего не делать?! — не унималась Ирина, расхаживая по рубке взад-вперёд. — Они же заперли нас здесь! Какое они вообще имеют право?!

Я смотрел на неё, медленно потягивая кофе, не отвечая. Её истерика не трогала меня — наоборот, в каком-то смысле даже успокаивала.
Где-то внутри я понимал: если один из нас останется холодным, всё будет не так уж и плохо.

— А эти звуки? Ты тоже их слышал! Что это было? Мы что, все с ума сошли? Коллективное помешательство? Не может быть! Это... это всего лишь звуки бури снаружи. Просто наше уставшее сознание интерпретирует их как нечто большее. Вот и всё.

Она говорила быстро, сбивчиво — как будто пыталась не столько объяснить мне, сколько убедить себя. И я не мешал. Если это помогает ей — пусть.

Моя задача была проста: допить кофе и ждать. Данные продолжат собираться ещё не скоро — по моим прикидкам, минимум сутки. Делать было особо нечего, так что я просто наблюдал за Ириной. Вдруг успокоится — тогда, возможно, получится с ней поговорить.

Но всё пошло иначе.

Она остановилась резко, как будто что-то оборвалось внутри. Ещё минуту назад бурлила, кричала, ругалась на всех и всё подряд, а теперь — словно кто-то выкрутил звук. Просто опустилась в соседнее кресло и зарыдала.

Что?!

Я чуть не выронил кружку. Резко встал, едва не запнувшись, сделал шаг в её сторону, стараясь не упасть — тело не слушалось, как после долгого бездвижья.

— Ира, ты чего… — ничего лучше я придумать не смог.

Я подошёл ближе и попытался обнять её. Она сидела, сжавшись в кресле, прикрыв лицо руками, не отвечая, только всхлипывая всё сильнее. Я понимал: это только начало. Что-то надломилось в ней, и теперь уже не остановить. То состояние, которое проникает под кожу и остаётся надолго. Его нельзя выбить из головы. Можно только выговорить. Выкрикнуть. Или... пережить в тишине.

Я просто был рядом. Обнял её, крепко, как мог. И на этот раз она не отстранилась.
Она не сопротивлялась.

— Они... они... — выдавила она сквозь слёзы, — они не имели права... я же... я — не просто...

Слова терялись в рыданиях, сливались в одно неразборчивое шептание.
Я не пытался понять, что именно она хотела сказать. Не сейчас. Я просто обнимал её и слушал, просто слушал.

4

Сколько мы так просидели — я не знал. Время будто застыло.
Я уставился в одну точку, отрешённо слушая, как Ирина тихо бормочет что-то себе под нос. Постепенно её голос стих, и вскоре она уснула прямо у меня на плече.

То ли из-за изматывающего перелёта с четырьмя пересадками, то ли из-за давления происходящего, но её сознание наконец сдалось. Я был только рад — хоть кто-то из нас нашёл себе покой.

Кресла на станции оказались неожиданно удобными — я мысленно окрестил их "директорскими". Не такие, чтобы уснуть в них специально, но если расслабиться — вполне. Ирина устроилась в них идеально. Я осторожно подложил ей под голову мягкую спинку, снял куртку и укрыл её. Она слегка поёжилась, потянулась, шевельнула губами — и, зарывшись лицом в ткань, снова провалилась в сон.

Одна задача решена.

Женские эмоциональные всплески мне были знакомы ещё по первому браку. Тогда всё закончилось быстро — не прошло и года, как моя жена превратилась из весёлой девушки в постоянно раздражённую истеричку. Дом становился не местом покоя, а полем мины. Развод был вопросом времени. И он случился.

Я решил, как только Ирина проснётся, нужно будет с ней поговорить. Место здесь слишком странное. Секретное. Зарытое. И вести себя здесь нужно соответствующе. Без истерик. Без слабостей. Недаром же военные так вздрогнули, когда один из них не вышел на связь. Что с ним случилось? Не ясно.

Я подошёл к кофемашине. Рука уже потянулась к кнопке пуска, но я передумал. Шум может разбудить Ирину — пусть спит. Я развернулся и впервые за всё это время внимательно осмотрел импровизированную рубку. С самого начала, как только мы прибыли, я почти сразу сел за терминал, не обратив внимания на саму архитектуру помещения. Теперь же всё было иначе.

Комната имела гексагональную форму. Одна сторона шестиугольника вёла к выходу. Вдоль других стен были встроены панели — шкафы или терминалы, переливающиеся тусклым светом, с индикаторами за толстыми, скорее всего звуконепроницаемыми, стёклами.

Центр занимал огромный пульт, за которым я уже работал. В одном из углов, будто специально выделенном для отдыха, находились кофемашина, микроволновка, кулер, небольшой чайник и мини холодильник.

Не роскошно, но для работы — достаточно. Есть всё нужное, чтобы не свихнуться. Я открыл холодильник — внутри, как я и ожидал, лежали несколько полуфабрикатов.
Разогревать их особого смысла не было — поесть можно и позже. Я налил себе воды. Она была странной — чуть вязкой. Или мне показалось?

Вернувшись к пульту, я вновь уставился на строки цифр, бегущих по голографическому экрану. Глаза скользили за потоком, мысли отключились. Будто впал в медитацию — ничего не чувствовал, ничего не анализировал, просто смотрел.

Внезапно кресло рядом со мной заскрипело и отъехало назад. Кто-то сел.
Я повернул голову — рядом устроился мужчина. Измождённый, с серым свитером, взъерошенными, будто выгоревшими полосами, с пышной, растрёпанной бородой. Его лицо было серым, обвисшим, а глаза — пустыми, выжженными усталостью.

Он молча проверил пару индикаторов на панели, достал планшет с соседнего пульта и, пробежав глазами данные, начал что-то вбивать в клавиатуру.
Я не мог понять, кто он и откуда. Мне казалось, я бы заметил, если бы кто-то ещё был в рубке.

Прошло несколько минут — он всё так же молча работал, потом встал, подошёл к кулеру, налил себе воды и направился к выходу. Дверь… она была закрыта. Но он прошёл сквозь неё, словно её просто не существовало.

Я резко дёрнулся. Облил себя остатками воды. Кресло качнулось, и я с глухим звуком рухнул на металлический пол. Боль пронзила спину, я зашипел и оглянулся на дверь — ожидая, что вот-вот оттуда выйдет.

Что это было? — мелькнуло в голове. Я спал? Возможно.
Скорее всего, это был сон — короткий, как бывает на грани истощения. Просто плод усталости, скомканный обрывок разума. Но лицо того мужчины…
Оно засело в памяти, будто картина. Картина мрака и безысходности. В его взгляде было что-то чужое, чуждое до дрожи. Не злоба. Не безумие. Пустота. Полная, абсолютная. Он смотрел, как будто видел меня насквозь. Не просто глазами, а чем-то глубже. Будто читал мою душу, листая страницы. И всё же — мельком.
Будто я был для него не больше, чем стул. Предмет интерьера.

И вот это… пугало сильнее всего.

— Хорошо... — пробормотал я себе под нос, стараясь отогнать навязчивые, мрачные мысли, что клубились в голове, как сизый дым. Пора было отвлечься, иначе я рисковал утонуть в них окончательно.

Я медленно поднялся с кресла, подхватил опустевший стакан, поставил его на пульт и начал озираться в поисках чего-нибудь, чем можно было бы вытереться. Оставаться мокрым в этом прохладном помещении совсем не хотелось — здесь и без того было зябко, а уж о выходе наружу и думать не стоило: один только ветер мог продуть насквозь.

Салфетки, как и всё прочее, хранились в выдвижных ящиках у мини-кухни.
Открыв один из них, я нащупал несколько штук и принялся торопливо промакивать себя, пытаясь высушить свитер, который пропитался водой сильнее, чем я ожидал. Казалось, что воды в стакане было немного, но она каким-то образом успела растечься по ткани так, словно я опрокинул на себя целое ведро.

Я замер. В памяти всплыл тот самый мужчина. Он ведь тоже подошёл к кулеру. Взял стакан. А затем просто ушёл — прошёл сквозь дверь, не открывая её, будто та вовсе не существовала. Я машинально опустил взгляд на пол. Металлический настил отбрасывал тусклый блеск, в нём отражались лампы и... капли. Следы. Я различал их отчётливо. Вот те, что остались от моего падения. А вот — другие. Те, что тянулись дальше. Прямо по направлению к гермодвери.

Но больше всего поразило то, что они не начинались там, где я ожидал. Эти следы шли от мини кухни где стоял я.

Я так и держал комок салфеток в руках, не в силах оторвать взгляд от пола. Мурашки побежали по спине, как будто кто-то ледяными пальцами прошёлся по позвоночнику, оставляя за собой следы, которых не было, но которые чувствовались кожей.

Я медленно перевёл взгляд на дверь. Она казалась обычной. Глухой. Надёжной. Но сейчас я ждал от неё чего угодно. Будто за ней что-то стояло.
И уже решало — появиться или нет.

Старые, почти забытые страхи, глубоко спрятанные в детстве, вдруг вырвались на свободу. Они захватили воображение, разорвали в клочья логику и оставили меня наедине с одним-единственным чувством. Темнота заполнила всё. Внутри остались только широко раскрытые глаза, в которых плясал первобытный страх, не нуждающийся в объяснении.

Я боялся, мне было страшно по-настоящему. И в этот момент я не пытался бороться со страхом. Я просто принял его. Потому что понимал — он не без причины.

— Андрей… — вырвал меня из панического оцепенения сонный, хрипловатый голос Ирины. — Сделай мне, пожалуйста, кофе, раз ты там…

Я резко перевёл взгляд на Ирину. Она пришла в себя, и уже не выглядела такой отрешённой, как раньше, но в её лице было читался лёгкий интерес, смешанный с тенью тревоги. Я снова повернулся к двери и проследила за моим взглядом… и тоже уставилась в сторону двери.

— Андрей, всё хорошо, — сказала она тихо, почти шёпотом, будто боялась спугнуть тишину. — Это просто дверь.

Я с трудом вырвал себя из онемения, медленно закрыл глаза, сделал глубокий вдох и попытался говорить спокойно, хотя голос дрожал.

— Нам нужно убираться отсюда. Как можно скорее.

На лице Ирины проступил испуг. Она не ответила сразу, лишь уставилась на меня с немым вопросом, будто не узнавала.

— Здесь что-то не так, Ирина, — продолжил я. — Очень не так. И дело совсем не в данных, не в отчётах. Здесь... что-то другое. Что ты знаешь про эту станцию?

Я отложил смятую салфетку, подошёл ближе, наконец отвёл взгляд от двери и сосредоточился на её лице.

— Станция «Бур-1»… — проговорила она медленно, будто вспоминая слова из заученного текста. — Введена в эксплуатацию три года назад. Официально — исследование подлёдных слоёв на сверхглубоких скважинах.

— Это я тоже читал, — перебил я, подходя ближе. — Я спрашиваю о неофициальном. О том, что не пишут в инструкциях.

Ирина прищурилась. Её взгляд стал острым, изучающим, словно она решала — говорить или нет. Но в конце концов, будто смирившись с тем, что всё уже зашло слишком далеко, заговорила:

— Неофициально — это секретная лаборатория. Цель — добыча и исследование некоего источника сверхплотного топлива. В толще льда, по информации, содержатся ранее не обнаруженные элементы. Именно это и объясняет минимальный штат, уровень допуска и постоянную засекреченность объекта.

— Это не просто слухи, — перебил я её жёстко. — Мы оба ставили подписи под теми самыми бумагами в Главке. Мы оба прекрасно понимали, что едем сюда вовсе не ради сбора данных и сухих отчётов. Вернее — не только ради них.

Твоя специализация — сверхтекучесть. Моя… — я запнулся, ощутив, как внутри что-то напряглось. Уровень секретности моего отдела был выше, чем у самой этой станции, и потому я не мог — не имел права — произнести вслух то, чем действительно занимался.

— Протокол, — выдавил я наконец, выбрав максимально безликое слово, — о котором даже сейчас я не могу говорить открыто. Всё это… всё происходящее… складывалеться в слишком тревожную картину.

Ирина кивнула, не сразу, с задержкой, словно в голове у неё с трудом выстраивалась цепочка из услышанного.

— Мне кажется, — продолжил я, всматриваясь в её лицо, — что на станции произошло нечто, что вышло из-под контроля. Мы здесь вовсе не для сбора рутинных данных. Скорее, нас сюда направили, чтобы залатать дыру — устранить последствия какой-то ошибки, фатальной по своей сути. И теперь, чтобы то, что произошло, не вырвалось наружу, всё это пытаются прикрыть нашими руками.

— Но как мы можем что-то прикрыть?.. — наконец заговорила Ирина. В её глазах читалась не просто тревога, а понимание, что всё это — не гипотеза, а, возможно, факт.

— Я не знаю. Вернее, догадываюсь... — я замолчал, не желая произносить вслух то, что в голове уже звучало слишком отчётливо. — Но, честно говоря, я бы предпочёл, чтобы это были всего лишь догадки.

— И ты не можешь мне рассказать всё, что знаешь? Мы ведь здесь вместе прибыли сюда.

— Не могу, — медленно ответил я. — Точнее, могу, но не всё. А то, что смогу рассказать… скорее только сильнее запутает тебя.

Ирина смотрела на меня с вопросом в глазах, но я не произнёс ни слова больше. То, что она могла бы услышать, было бы для неё не понятным а объяснить я не мог скованный грифом секретности.

— Пойми, Ирина, — я наклонился ближе, чтобы наши взгляды встретились. — Элемент, который здесь нашли… он другой. Мы до конца не понимаем ни его состава, ни его конечных свойств. Всё, что мы пока знаем — это то, что из него получают сверхплотное топливо, которое, теоретически, может позволить достигать скоростей, близких к скорости свету. Но это лишь вершина айсберга.

Я запнулся. Горло пересохло.

— По моим предположениям, свойства этого элемента простираются гораздо дальше. В разы. В десятки раз. Возможно, за грань того, что мы вообще способны классифицировать. И теперь, как мне кажется, военные уверовали, что полностью контролируют этот элемент… Но они ошибаются. И, скорее всего, те, кто был здесь до нас, тоже это поняли — только слишком поздно.

Ирина молча смотрела на меня. Её глаза становились всё шире. В них загоралась та самая искра, что возникает, когда страх впервые превращается в понимание. Понимание того, зачем она на самом деле здесь. И что именно от нас могут потребовать.

— А военные?.. — неожиданно спросила она. — И тот четвёртый… тот, кто пропал?

— Я не знаю, — покачал я головой и отвёл взгляд. — Возможно, всё дело в безопасности. Или в том, что кто-то за пределами этой станции всё же уловил сигнал, почувствовал, что здесь происходит. Может, другие страны уже догадались. И вот теперь, как умеем, мы пытаемся всё замести.

Ирина отстранилась. Она будто пыталась переварить всё сказанное, собрать его в голове в единую картину. Спустя какое-то время она встала, молча подошла к кофемашине, сделала себе чашку и осталась стоять рядом с мини-кухней, глядя в пол.

— Что ты видел? — спросила она вдруг, тихо, но очень чётко.

Я вздрогнул. Её голос вырвал меня из мыслей, заставив вернуться к тому, что я так хотел забыть.

— Что?

— Когда я проснулась… ты сказал, что нужно убираться отсюда. Что-то произошло. Что ты видел?

— А, это… — я почесал затылок, отвёл взгляд. — Да ничего особенного. Мне просто показалось. Сон, наверное. Усталость, нервы, ситуация — всё это навалилось одновременно, вот я и накрутил себе чего-то.

— Но ты ведь сказал, что нужно убираться со станции, как только я пришла в себя? — она шагнула ближе. В её голосе не было страха. Была только требовательная сосредоточенность.

— Сказал. И сейчас повторю. Потому что, насколько я понимаю, эксперимент с этим элементом вышел из-под контроля.

— Откуда ты это знаешь? Что ты видел, Андрей? — её голос стал тонким, напряжённым. Он звенел, как туго натянутая струна.

— Ира… то, что я видел… — я сжал кулаки. — Это был всего лишь сон. Наверное. Не больше.

— Андрей? — снова её голос. Твёрдый. Неотступный.

— Я… я видел его, — наконец выдохнул я, кивнув в сторону фоторамки, что стояла на краю гало экрана.

Она изображала мужчину и женщину, улыбающихся на фоне станции. Фото было сделано в полярную ночь — за их спинами вспыхивали сияния, а сама станция уходила в темноту, озарённую лишь редкими огоньками под звёздным небом.

5

Резко поставив кружку на стол, Ирина подошла к фоторамке и взяла её в руки. Она всматривалась в снимок, изучая каждую деталь, каждую мелочь, будто пыталась выловить то, что ускользнуло раньше.

— Это те, кто пропал? — спросила она, не отрывая взгляда от фотографии.

— Да. Катерина и Константин Стернены, — подтвердил я, наблюдая за ней.

— И ты видел его? — её голос был настойчивым.

— Я же говорил… это был сон. Я сидел, прикрыл глаза и… ну, увидел что-то. Наверное, это просто сон, — повторил я, чувствуя, как защита трещит по швам.

— А следы? — она резко указала рукой на мокрые отпечатки, тянущиеся к гермодвери. — Я видела твой взгляд, когда ты стоял у кофемашины. Ты был напуган до дрожи. Андрей, не делай из меня дурочку.

— Ирин… — начал я, но она перебила меня грубо, без всякой мягкости:

— Хватит. Я не дура, и на такие вот… — она снова ткнула пальцем в следы, — не подписывалась. У меня задача совершенно иная. И даже в служебной инструкции всё чётко прописано, включая любые форс-мажоры. И ничего из этого не объясняет происходящее.

Я неловко отстранился, не зная, что сказать. Всё, что оставалось — повернуться к пульту и свернуть поток цифр, сменив вывод на другую информацию.

— Что ты делаешь? — спросила она, подходя ближе.

— Пытаюсь найти хоть что-то. Например, где сейчас наши военные.

— У тебя есть доступ к камерам?

— Конечно, — ответил я, не отрываясь от экрана. — Все коды доступа я получил ещё в Главке, — я указал пальцем вверх, имея в виду столицу, — и уже тогда понял, что мы прибыли сюда не просто собирать показания и составлять отчёты.

С глухим стуком Ирина поставила рамку обратно на стол. Стекло чуть звякнуло, и я заметил, как на фотографии Константин оказался повернут чуть под углом, так, что его лицо смотрело теперь прямо на меня. Его улыбка, казавшаяся на первый взгляд дружелюбной, внезапно приобрела неуловимо настораживающий оттенок. По спине снова побежали мурашки.

— Ну, давай, — выдохнула Ирина и придвинула своё кресло поближе, села рядом. Я продолжил вводить команды, вводя пароли, открывая доступ к внутренним протоколам и архивам. Пальцы бегали по клавишам уверенно, механически. Всё внутри меня было напряжено.

Наконец, последняя авторизация была завершена, и на экране начали поочерёдно появляться окна с изображением — миниатюрные прямоугольники камер наблюдения, покрывающие почти всю станцию.

Ничего сверхъестественного я на экранах сначала не увидел. Всё выглядело вполне буднично: коридоры, складские помещения, комнаты отдыха, кухня — причём полноценная, в отличие от нашей убогой мини-кухни. Несколько камер показывали бушующую бурю снаружи, из-за которой картинка периодически дёргалась, будто сама станция дрожала.

Но вот, наконец, появился основной отсек, тот самый, к которому был привязан весь смысл этой станции. Он был поделен на три уровня: уровень добычи элемента, зона сортировки и калибровки, а также верхний ярус, где находился логистический центр и лаборатория. Всё это было выстроено с умом — так, чтобы лаборатория могла быть чуть оторвана от производства, но при этом быстро и напрямую получала результаты, которые затем можно было немедленно отправить на материк.

Первый уровень выглядел как стеклянный дворец, вырезанный из цельного, голубовато-мерцающего куска антарктического льда. В самом центре располагалась массивная цилиндрическая шахта — колонна диаметром около метра, уходящая вниз в неизвестную глубину. В ней и находился источник элемента.

Второй уровень напоминал автоматизированный склад: сортировочные машины, роботизированные манипуляторы, конвейеры… Всё было выключено. Замершее. Видимо, добыча элемента была приостановлена.

А вот третий уровень оказался куда интереснее. В логистическом центре камеры зафиксировали движение. Там находились наши военные. Они перемещались осторожно, короткими перебежками, прячась за выступами контейнеров, ящиков, обломков какого-то оборудования. Их поведение не оставляло сомнений — они направлялись прямиком ко входу в лабораторный отсек.

— Что они делают? — спросила Ирина, не отводя взгляда от экрана.

— Если правильно помню, они ушли искать четвёртого… — произнёс я, но в собственных словах не чувствовалось уверенности. Звучало так, будто речь шла не о бойце, а о каком-то заблудившемся знакомом, с которым случайно потеряли связь на вечеринке.

— Это я понимаю, — сказала Ирина, хмурясь, — но почему они идут в лабораторию?

— Последнее, что передал четвёртый, — это «сектор синтеза». А синтез у нас как раз там. Больше таких отсеков на станции нет, — я кивнул в сторону карты, где отсек был выделен тонким красным контуром.

Ирина прищурилась, взглянула на меня с подозрением.
Я виновато улыбнулся уголком губ — жест скорее примирительный, чем уверенный.

— Похоже, ты знаешь больше, чем я, — произнесла она холодно.

— Верно, — кивнул я. — И поверь, от этого мне не легче.

Мы вновь обратились к монитору, наблюдая, как военные приближаются к лабораторному отсеку. Их движения были скоординированными, чёткими — как будто они готовились не к проверке, а к штурму. Они обходили укрытия, занимали позиции…

И вдруг всё погасло. Без малейшего предупреждения, без характерного щелчка или треска — просто в одно мгновение исчезло всё: свет, мониторы, пульт, и всё помещение моментально окутала плотная, почти осязаемая тьма. Это была не просто темнота, к которой привыкают глаза, а липкий, густой мрак, такой, в котором не видно даже собственных рук, такой, который не просто существует, а будто бы давит на тебя, проникая под кожу.

Ирина тонко пискнула и испуганно вскрикнула, прижимаясь ко мне, как будто инстинктивно искала в темноте хоть какую-то опору. Я сразу почувствовал, как её пальцы крепко вцепились в мой рукав, а сам, словно слепой котёнок, начал судорожно мотать головой из стороны в сторону, тщетно пытаясь разглядеть хоть что-то в этом кромешном мраке.

— Какого чёрта?! — вырвалось у меня, наконец.

— Андрей, стой! — прошептала Ирина с такой дрожью в голосе, что я мгновенно замер. В этом "стой!" было что такое, что он оно проникло прямо в сердце и парализовал меня. Этот голос был высоким, сдавленным, и настолько отчаянным, что я тут же вернулся обратно, опускаясь рядом с ней и стараясь не делать резких движений.

— Всё в порядке, — сказал я, хотя сам в это не верил, но попытался успокоить её хоть словами. — Я попробую вспомнить, где здесь мог быть шкаф с аварийным питанием…

Я повернулся туда, где, по моей памяти, должен был находиться блок питания, щурился, пытался напрячь зрение, но, как и ожидал, не увидел ровным счётом ничего. Впрочем, шкаф должен был включиться автоматически — аварийное питание обычно срабатывает без участия человека. Но сейчас не было ни гудения, ни мигающего индикатора, ни даже тусклого света. Совсем ничего.

Я повернулся к Ирине и, нащупав её плечо, осторожно провёл ладонью по её голове, стараясь успокоить. Она дрожала всем телом. Этот жест — простой, почти машинальный — вдруг пробудил во мне что-то странное, будто в глубине живота вспыхнул тёплый и тревожный огонёк. Он не имел ничего общего с влечением, это было нечто иное — первобытный страх, перемешанный с чувством ответственности, того самого, которое заставляет не бежать, а остаться и защитить.

Я глубоко вдохнул, стараясь сосредоточиться. Мы должны были разобраться, что происходит. Потому что темнота, окутавшая нас, была не обычной. Это было не просто отсутствие света - это было полное отлучение всего питания.

— Хорошо, — прошептала она, мягко отстраняясь от меня.

Не найдя слов, я медленно поднялся. На ощупь, осторожно передвигаясь в полной темноте, я направился к одному из технических шкафов, которые заметил ранее и заранее мысленно пометил, как важные точки.

Каждое моё движение было точным — как по инструкции. Я знал, где именно расположен аварийный шкаф, что нужно нажать, куда потянуть. Я проходил это десятки раз на тренировках, они тогда казались мне странными и не ненужными но вот теперь ,как оказалось, пригодились.

Я едва не споткнулся, чуть не уронил что-то со стола, поскользнулся на мокром полу, но в итоге добрался до шкафа. Я знал, что делать. Чётко. Последовательно.

Первым делом я нащупал спрятанный кинжал — то, что всегда держал при себе, тщательно замаскированный в левом запястье. Он был плотно закреплён, так что ни один случайный взгляд не смог бы понять, что это вовсе не просто защита запястья, а холодное оружие. Тонкое, чёрное лезвие, покрытое матовым покрытием, почти сливалось с моей кожей. Старая привычка, оставшаяся ещё со времён первых экспедиций, в которые меня отправляли на отдалённые и забытые станции, проявила себя и сейчас. Именно тогда, среди таких же, как я, исследователей и техников, я впервые услышал совет, который с тех пор ни разу не игнорировал: всегда имей при себе скрытое оружие — что-нибудь компактное, но надёжное.

И я последовал этому совету. Прошёл пару закрытых курсов по обращению с клинковым оружием, научился быстро извлекать его из спрятанного от глаз отсека на запястье. С тех пор я мог, не задумываясь, вытащить клинок и при необходимости нанести удар. Хотя и не был сторонником насилия, но, как говорится, бережёного бог бережёт. И здесь, в этой проклятой темноте, я был особенно благодарен себе за то, что не пренебрёг этим правилом.

Ситуация с отключением питания ясно дала понять: это было именно то, чего я опасался. Отключение света превращало всё происходящее в разряд чрезвычайных событий и выводило обстановку далеко за рамки даже того самого "красного кода", который объявил Первый.

Я подошёл к шкафу, задев при этом что-то на столе. Несколько предметов с грохотом упали на пол, и я услышал тихий вскрик Ирины, которая, кажется, вздрогнула и отпрянула.

Я открыл дверцу и принялся осматривать содержимое, стараясь не торопиться. Нижняя полка была на месте, а над ней располагались переключатели. Я нащупал нужное положение и уже собирался потянуть рукоятку вверх, чтобы активировать питание, как вдруг…

Я услышал за спиной еле различимое гудение, словно что-то шероховатое скользнуло по полу. А затем что-то ударило меня в грудь с такой силой, что я отлетел назад, спиной врезался в консоль в центре рубки и с глухим стуком рухнул на пол.

Действуя машинально, я выхватил кинжал и сделал пару выпадов в темноту, точно по рефлексу. Подобные ситуации были частью тренировок, меня не могла застать врасплох простая атака. Но… я прорезал только воздух. Лезвие не встретило никакого сопротивления, словно противник испарился или вовсе не имел тела.

С громким выдохом я перекатился через плечо и, сгруппировавшись, вскочил на ноги, заняв оборонительную стойку. Кинжал я держал перед собой, взгляд метался по сторонам, пытаясь разглядеть хоть что-то в этом вязком, глухом мраке.

— Андрей?! — сипло крикнула Ирина откуда-то из-за спины. В её голосе было больше страха, чем уверенности.

— Всё нормально, споткнулся, — отозвался я как можно более спокойно, пытаясь скрыть напряжение. — Сейчас включу свет и все будет хорошо.

Голос мой прозвучал слишком легко, даже неестественно. Я продолжал вглядываться в темноту, но она оставалась непроглядной, живой, враждебной.

Я был слеп. И, что самое паршивое — я не мог адаптироваться к темноте. Она была другая. Не та, что приходит с выключенным светом, а словно созданная, намеренно сотканная, чтобы скрыть внутри что-то или кого-то.

Кто-то оттолкнул меня от шкафа. Кто-то сейчас был здесь. Прятался в темноте. И я не мог с этим ничего сделать. Но ждать тоже было нельзя. Нужно было действовать. Прямо сейчас. Иначе… иначе уже не будет шанса.

6

Оставшись стоять посреди помещения, как гладиатор на арене с коротким кинжалом в руке, я всматривался в окружающую меня тьму, отчаянно пытаясь разглядеть хоть что-нибудь. Напряжение медленно и мучительно нарастало, превращая воздух в густую, вязкую массу, которую было трудно вдохнуть. Я понимал: ждать нельзя, надо срочно действовать.

Решение пришло внезапно, будто его вложили в голову извне. В памяти всплывали схемы помещений станции — пусть и фрагментарно, размыто, но главное осталось чётко. Особенно в том, что касалось безопасности. Инструкции по чрезвычайным ситуациям были впечатаны в сознание, словно высечены на камне.

Именно тогда я вспомнил: сразу у гермодвер, слева от неё есть неприметный отсек. Маленький технический шкаф, в котором хранятся аварийные фонари, комплект защитного снаряжения и самое главное — два мощных прожектора. Зачем они здесь, я не знал, но сейчас это не имело значения.

Я осторожно шагнул назад, чувствуя, как напряжены мышцы, словно я двигался по тонкому льду, готовому треснуть в любой момент. Каждый шаг казался мучительно долгим и ненадёжным. Медленно, почти ощупью, я начал продвигаться в сторону Ирины. Она тяжело, прерывисто дышала, и в её дыхании чувствовался страх, передающийся мне как слабый электрический разряд.

Темнота словно шевелилась вокруг меня, плотно обступая и прижимаясь к телу. Я моргал, напрягал зрение, но глаза никак не привыкали к мраку. Мне начало казаться, что в этой непроницаемой тьме кто-то стоит, кто-то движется, кто-то тихо, едва слышно дышит совсем рядом. Но стоило лишь резко повернуть голову, как эти иллюзии бесследно исчезали, оставляя после себя липкое ощущение, что я не один.

«Нужно успокоиться, нужно собраться», — повторял я про себя, медленно приближаясь к Ирине, чувствуя, как паника холодными волнами захлёстывает разум, угрожая стереть последние остатки здравомыслия.

Я осторожно коснулся её ноги коленом, и она резко вздрогнула, едва не вскрикнув. Но тут же, словно сама ощутив опасность, Ирина судорожно прижала ладонь ко рту, пытаясь заглушить звук. Молодец — подумал я, чувствуя, как моё сердце пропускает удар.

Подойдя ближе, я почти вплотную приблизился к её лицу и тихо прошептал ей прямо в ухо, чувствуя, как она едва сдерживает дрожь:

— За мной. Только тихо.

Я медленно обошёл её, выдвигаясь вперёд, выставив перед собой короткий кинжал, и немного торкнувшись ее левой рукой, дав понять, чтобы она следовала за мной. Ирина бесшумно переместилась за мою спину, как будто мы оба оказались в центре невидимого лабиринта, полного затаившихся теней.

Темнота по-прежнему казалась живой, густой, агрессивной — она буквально выедала глаза. Я продолжал напряжённо вглядываться в мрак, но различить хоть что-то было невозможно. В воздухе вокруг меня словно витало нечто невидимое, ощущаемое лишь на уровне инстинктов, заставляющее кожу покрываться мурашками.

Я передвигался вслепую, делая короткие шаги и не отрывая кинжала от готовности ударить в любой момент. Напряжение внутри меня нарастало так, что сердце билось бешено, стуча в груди, словно желая вырваться наружу. Казалось, ещё немного — и я начну кричать и размахивать оружием, как обезумевший от страха зверь.

Но я удерживался, двигался медленно, осторожно, пока не упёрся плечом в металлическую поверхность двери.

Ирина снова поняла всё сама — всё-таки она была научным сотрудником, а не простым ассистентом, и тоже начала тихо и аккуратно помогать мне открывать маленькую дверцу отсека, где, как я надеялся, всё ещё хранилось то, что могло спасти нас от этой кромешной, живой тьмы.

Я стоял, выставив правую руку с кинжалом вперёд, немного пригнувшись и стараясь хоть как-то защитить Ирину, левую же руку держал позади себя, отгораживая её от невидимой угрозы. Пальцы левой ладони, напряжённо расправленные, наткнулись наконец на холодный предмет — полярный фонарь, так мы его называли. Тяжёлый, массивный, из чёрного, шершавого пластика с огромной линзой, способной, казалось, разогнать любую тьму и выхватить светом её тайны.

Не медля больше ни секунды, я резко повернулся, направив луч фонаря прямо туда, где стоял шкаф, от которого несколько мгновений назад меня оттолкнула неведомая сила.

Луч прорезал темноту и мгновенно выхватил из неё нечто, от чего моё сердце замерло в груди. Серые, переливающиеся сгустки, похожие на вязкие клубки живой, пульсирующей тьмы, зависли в воздухе. Существо, будто сотканное из густой мглы и ночных кошмаров, медленно извивалось и переливалось в свете, демонстрируя странные, мерцающие вкрапления, напоминавшие тысячи крошечных глаз.

На мгновение, лишь долю секунды, я оцепенел, охваченный ужасом. В следующее же мгновение это нечто дернулось, исказилось, будто ощерилось — и, вдруг сформировавшись в отвратительно искажённое подобие обгоревшего человеческого лица, устремилось прямо ко мне, разевая беззвучный рот в немом, но полном ярости крике.

Я отшатнулся назад, пытаясь упереться в металлическую дверь и вслепую выставил вперёд свой спасительный кинжал, но понимал, что уже не успеваю. Тварь неслась ко мне, разевая искажённый в безмолвном вопле рот. Но неожиданно опоры за моей спиной уже не оказалось — Ирина не теряла времени даром и, воспользовавшись отсутствием питания, успела открыть обесточенную дверь, что в данный момент казалось абсурдно простой задачей. Оставалось только толкнуть её, что Ирина и сделала, отчаянно крича мне:

— Андрей, быстрее!

На долю секунды я задумался: странная система безопасности, где при аварии двери перестают быть дверями и превращаются просто в куски металла на петлях. Но эта мысль была всего лишь мимолётной искрой, потому что в следующее мгновение я уже летел вниз, кубарем выкатываясь на холодный металлический пол технического отсека.

Тело ударилось о металл с оглушительным грохотом, отдаваясь резкой болью в костях, но рефлексы и старые уроки самообороны, впитанные когда-то давно наравне с другими инстинктами, сработали молниеносно — я сразу же перекатился и встал в боевую стойку, направив кинжал обратно к дверному проёму.

Громко заскрежетал металл о металл — это Ирина с силой захлопнула тяжёлую дверь и уже отчаянно крутила вентиль, запирая её на надёжный механический замок. Выходит, что всё-таки меры безопасности здесь были предусмотрены, просто военные решили не запирать нас полностью.

"Но почему они…" — снова мелькнула у меня в голове суматошная, сбивчивая мысль, но сейчас было не до неё.

Поднявшись на ноги и тяжело дыша, я поспешно отступил от двери и направил на неё мощный луч прожектора. Свет выхватил из темноты холодный металл и едва заметные следы чего-то тёмного и вязкого, оставшиеся на двери — словно то, что было внутри, успело коснуться её прежде, чем мы оказались в безопасности.

За дверью отчётливо слышались жуткие, странные звуки: шорохи, царапанье металла, словно кто-то настойчиво пытался пробраться оттуда, и вместе с ними смешивался тихий, тоскливый вой и приглушённые стоны. Но страшнее всего были голоса, которые едва различались в этой мешанине звуков. Слова звучали словно бы издалека, теряясь в шипении и царапанье, но постепенно становились всё отчётливее:

«Остановитесь!» — голос был отчаянным, искажённым, словно кто-то выдавливал из себя каждое слово с невероятным усилием.

Иногда казалось, будто этот голос выкрикивает короткое, обрывистое «Стой!», а иногда снова звучало это мучительное, растянутое «Остановитесь», полное отчаяния и боли.

У меня похолодело внутри от ужаса. Я не мог пошевелиться, не мог даже сделать шаг, лишь тупо смотрел на дверь, парализованный, держа на неё направленным мощный свет фонаря. Казалось, стоит ослабить внимание, и этот голос, эти кошмарные звуки проникнут сюда, разорвут моё сознание в клочья.

— Идём, — тяжело дыша, с трудом произнесла Ирина, выводя меня из оцепенения.

В её голосе тоже слышалось напряжение, но она держалась намного лучше, чем я мог ожидать. Похоже, все эти странности станции не так пугали её, как реальная угроза -отсутствие энергии. Она боялась того, что можно увидеть и потрогать, а не этих мистических воплей и шёпота, просачивающихся сквозь металл. В отличие от меня, она продолжала действовать, пусть и на грани истощения.

Я сделал глубокий вдох, стараясь справиться с собой, и медленно отступил от двери, не отрывая от неё тревожного взгляда, словно опасаясь, что то, что находится по ту сторону, вот-вот прорвётся внутрь.

— Нам нужно в лабораторию, туда, к военным, — Ирина решительно снизила интенсивность своего фонаря, оставив освещённым лишь один узкий участок мрачного коридора, который в эту секунду казался бесконечно длинным и пугающе безжизненным.

— К военным? — переспросил я, невольно сглотнув, пытаясь привести в порядок мысли после только что пережитого кошмара.

— Да, — её голос прозвучал твёрдо, хотя она тоже тяжело дышала. — В секторе синтеза есть отдельный реактор, он питает весь исследовательский модуль и буровую установку. Оттуда мы сможем отправить сигнал и вызвать вертушку.

Её слова звучали абсолютно логично, но в моей голове не утихала тревога. Перед глазами стояли кадры с камер наблюдения: военные, напряжённые и осторожные, двигавшиеся к лаборатории с автоматами наизготовку, как будто точно знали, что там ждёт что-то, чего лучше никогда не видеть. И сразу после этого на станции погас свет. Совпадение?

Словно почувствовав мои сомнения и воспользовавшись моей заминкой, Ирина негромко добавила, глядя прямо мне в глаза:

— У нас нет другого варианта, Андрей. Там есть энергия, там есть связь. Или ты хочешь вернуться обратно в рубку?

Я поднял фонарь чуть выше, и в свете мощного луча её лицо вдруг обрело пугающий, искажённый оттенок — улыбка Ирины казалась неестественной, нервной, почти зловещей. Моё сердце на мгновение замерло, но я усилием воли заставил себя улыбнуться в ответ, стараясь подавить внезапную вспышку страха.

Я коротко кивнул ей и, сделав глубокий вдох, первым двинулся по тёмному коридору, судорожно припоминая схему станции и рассчитывая маршрут так, чтобы добраться до отсека синтеза как можно быстрее.

Пока я судорожно вспоминал расположение отсеков и их запутанные переходы, Ирина уверенно вела нас вперёд. Даже несмотря на то, что мы вздрагивали от каждого случайного звука, от каждого шороха, сопровождавшего нас по пути, двигались мы быстро, словно что-то гнало нас вперёд, не давая остановиться даже на секунду. Темнота коридоров станции стала плотнее, гуще, будто стены сжимались вокруг нас, стараясь удержать внутри.

Наконец, мы остановились перед массивной герметичной дверью отсека синтеза. На мгновение наступила тишина. Я перевёл взгляд на Ирину, и мы молча уставились друг на друга, тяжело дыша и не решаясь сделать последний шаг.

Ирина протянула руку, чтобы открыть дверь, но тут же резко отдёрнула её. Металл двери дрогнул и застонал, словно за ней кто-то ожидал нас, внимательно прислушиваясь.

— Ты слышишь это? — голос Ирины дрожал.

Я кивнул, чувствуя, как холодный пот стекает по спине. Из-за двери доносился глухой гул, напоминавший далёкую бурю. Но в этом шуме, в этих стонах, явно слышалось что-то другое — тихий, еле различимый голос. Он повторял лишь одно слово, отчаянное и наполненное мукой:

— Стой…

Ирина резко подняла взгляд, и в её глазах я заметил напряжение и настороженность. Прежде чем я успел хоть что-то предпринять, дверь с тяжёлым металлическим скрежетом начала медленно открываться сама, словно невидимая сила настойчиво приглашала нас войти внутрь. Я инстинктивно шагнул вперёд, крепче сжимая кинжал и пытаясь заслонить Ирину от того, что ждало нас за порогом, но пути назад уже не было.

Свет внутри отсека вспыхнул внезапно и ослепительно, и на секунду я утратил зрение. Когда зрение вернулось, я увидел бесконечное, переливающееся марево, сгусток тёмной, вязкой субстанции, медленно вращающейся в воздухе вокруг реактора. В ней были лица — мучительные, искажённые болью и отчаянием. Среди них я вдруг заметил знакомые образы, те самые, что недавно видел на фоторамке — это были Константин и Катерина Стернены. Их лица, измождённые и печальные, постепенно растворились, сменившись суровым, застывшим в немом крике лицом Первого и его подчинённых солдат. Следом появлялись другие люди — десятки, сотни незнакомых лиц, и каждое из них выражало такую глубокую, щемящую скорбь, что я застыл на месте, заворожённый и полностью поглощённый бесконечным каскадом человеческой боли и отчаяния.

Их глаза открылись, и они посмотрели на нас — бесчисленное множество глаз, каждый наполненный немым мольбой и предупреждением. Их губы шевелились, бесконечно повторяя одно слово, раз за разом, всё отчётливее и отчётливее:

— Стой… Стой… Стой…

Но было поздно. Субстанция уже окружала нас, медленно и неизбежно. Я почувствовал, как эта вязкая тьма проникает под кожу, заполняет лёгкие и разливается холодом внутри сознания, лишая последних остатков воли. Я попытался закричать, позвать на помощь, но мой голос оборвался, превратившись в тихий, жалобный стон, который слился с сотнями других голосов, с воем бесконечной антарктической бури.

Последним, что я увидел, был взгляд Ирины. Её глаза, полные печали и страха, смотрели прямо на меня, молча умоляя о помощи. От этого взгляда моё сердце, которое всё ещё отчаянно билось, сжалось от невыносимой беспомощности и боли. Я хотел защитить её, но уже не мог пошевелиться, лишь наблюдая, как тьма поглощает нас, растворяя сознание в себе.

Свет погас так же резко, как и загорелся.

Гермодверь медленно закрылась с тяжёлым, глухим стуком.

Станция замолчала, но вокруг неё всё ещё носился звук — толи завывание ледяного ветра, толи бесконечный человеческий стон, в котором едва различимо звучало одно слово, последнее предупреждение, навсевремя застрявшее между мирами:

— Стой…

Артем Стрелец 27.03.2025г.

Подписывайтесь на канал t.me/gss_sagittarius

– все новости о новых книгах появляются там регулярно!