Онколоид

У Хмелева диагностировали онкологический заболевание, в третьей стадии, так что больному оставалось недолго. Этому недугу суждено было стать последней записью в его медицинской карте.

Замурлыкала телефонная трель: звонила Марина.

– Пап, как самочувствие? – спросила она.

Какое самочувствие у ракового больного? Жизнерадостное, конечно. Хмелев хотел выразиться более определенно – посредством незаменимой обсценной лексики, которая в данной ситуации пришлась бы к месту, – но вовремя сдержался. Дочь оставалась единственной нитью, связующей его с ускользающим миром реальности.

– Вроде полегчало, – предположил он осторожно.

На самом деле вовсе не полегчало, а как в последние месяцы. Онкология прогрессировала: не стремительно, но неумолимо. Близилась развязка еще одной жизни. Наверное, Марина уже подыскивала сиделку и больницу – точнее, дом престарелых, – куда можно ненадолго пристроить больного. Потом местом его пристанища станет кладбище или крематорий – по желанию клиента, так сказать. И вся-то интрига состояла в том, сколь долго и тяжело придется мучиться, а больше ни в чем уже.

Однако, Хмелев не желал снисхождения. Потому и объявил, что сегодня полегчало: чтобы дочь не задала неизбежного вопроса насчет сиделки. Пока не нужна, а потом и вовсе не понадобится.

– Ну и ладушки, – обрадовалась Марина. – До магазина дойдешь или подвезти продуктов?

– Дойду, не беспокойся, – пообещал Хмелев. – Я еще тот ходок. Мне в олимпийском марафоне участвовать.

Дойдет, дойдет – куда денется?

– Пока, папа. Позвоню завтра.

Понимая, что добрался до самого края, Хмелев еще посидел на стуле. В боку всколыхнулась знакомая боль – пришлось поторопиться.

Первым делом он принял двойную дозу обезболивающего. Врачи не рекомендовали, но теперь не все ли равно? Затем Хмелев долго и тщательно выбирал ножик. От принятых таблеток боль начала утихать, поэтому – на фоне жалости к себе – возникла мысль еще немного пожить. Но Хмелев отогнал эту слезоточивую мысль, понимая, что боль неизбежно вернется.

За стеной загромыхала блатная музыка: не то у дяди Васи из двести шестнадцатой, не то у Чуколдина из двести восемнадцатой. Бесцеремонность гопников – молодого и пожилого – всех возмущала, но общественность ничего не могла противопоставить их криминальному задору, кроме полиции.

Противная и излишне громкая музыка подстегнула к выбору, но кухонные ножи решительно не подходили. Пришлось остановиться на бритвенных лезвиях, коробка с которыми удачно нашлась в шкафу.

Боль пульсировала с каждым мгновением все сильнее, музыка у приблатненных соседей играла все громче, и Хмелеву надоело терпеть. Сколько можно?! Он пошел в ванную комнату, уселся на табуретку, которую принес из кухни, и решительным движением перерезал вены на левом запястье. Предсмертную записку писать не стал, осознавая, что в возбужденном состоянии выверенного текста не выдаст, а оставлять о себе дурную память не хотелось. Он не псих какой-нибудь экзальтированный, а взрослый мужик, осознающий последствия принимаемых решений. Его ли вина, что онкологическое заболевание дошло до третьей стадии?

Кожа разошлась, обнажив бело-розовые ткани. Из разрезанного запястья хлынула кровь.

Хмелев содрогнулся от сделанного, но решил быть мужественным до конца, поэтому просто смотрел на хлещущую из разреза кровь, стараясь при этом расслабиться.

Расслабление вышло чрезмерным. Сначала перед глазами заплясали толстые полупрозрачные личинки, затем мир неожиданно обернулся черно-белым, словно в телевизоре сломалось цветное изображение. А потом Хмелев медленно сполз со стула на кафель, распахнув дверь в коридор. Причем сам понимал, что сползает со стула и бьется головой о дверь, но ничего не мог поделать, потому что терял сознание.

Сколько он находился без сознания, неизвестно – вероятно, не слишком долго. Очнувшись, Хмелев понял, что еще жив и продолжает лежать на полу – что, разумеется, непорядок. Это претило творческой натуре, поэтому – чувствуя себя, прямо скажем, омерзительно – Хмелев пополз в комнату, работая сохранившейся правой рукой. Надрезанная левая волочилась следом, оставляя за собой красную полосу.

Добравшись до комнаты, Хмелев заскрежетал зубами – заорал даже, – и перевалил непослушное тело на диван. Теперь все: на естественном ложе смерти можно безболезненно – не без бытового удобства даже – отойти в мир иной.

Сознание заколебалось и начало уплывать. Вскоре оно отделилось от страдающего тела и устремилось ввысь. Хмелев увидел себя как бы сверху, валяющимся на запачканном кровью диване. Отвратительное зрелище, надо сказать, – ничем не напоминающее то, когда смотришься в зеркало. Хотя отвращаться было поздно: все уже случилось.

Хмелев ожидал, что отделившаяся душа немедленно устремится ввысь, к божественной бесконечности, но ошибся. Душа зависла над диваном – на уровне люстры приблизительно, – и продолжала висеть, словно в ожидании. В ожидании чего? Этого Хмелев не знал и боялся даже предположить. Тем не менее его отделившаяся душа оставалась в сознании и не испытывала телесных страданий. Это казалось логичным, ведь бесчувственное тело пребывало внизу, на запачканном диване.

Понемногу взор, задержавшийся на уровне люстры, прояснился. Хмелев заметил, что его распростертое на диване тело вроде бы побледнело, а в больном боку вырисовалась некая призрачная сущность, причем живая. Голубоватые очертания расплывались, тем не менее в них угадывались плоский хвост, множество мелких ножек на цилиндрическом теле и несоразмерно огромные клешни – все характеристики, присущие заурядному ракообразному.

Хмелев не был дураком и связал дважды два. Ракообразное, обитающее в пораженном онкологией органе: а чем еще оно может являться? Это существо и есть причина – нет, не причина, а содержание – заболевания.

Мозг выдал мгновенную ассоциацию:

«Онкологический… онкологик – нет, онколоид. Пусть будет онколоидом».

Не успел Хмелев порадоваться тому, что мозги у него – несмотря на посмертное состояние – исправно функционируют, как онколоид зашевелился, потом просунул усатую морду между хмелевских ребер и выполз наружу.

Предмет интереса определился, когда онколоид принялся слизывать кровавые пятна на простыне. Кровь, понимаешь, его заинтересовала! Вылизав простыню, онколоид скользнул с дивана вниз и пополз в направлении ванной комнаты – по кровавому следу, оставленному не завершившим дело самоубийцей.

Хмелев бы и дальше – не без любопытства – наблюдал за происходящим, но в этот момент его душа, словно альпинист с неприступной скалы, сорвалась с люстры в распростертое на диване тело. От неожиданности сознание помутилось, а неприкаянная душа потеряла ориентацию в пространстве и времени.

***

Очнувшись, Хмелев обнаружил себя на диване: живым, но не сказать, что здоровым. Порезанная левая рука затекла и ныла. ОН с опаской приподнял ее и увидел безобразный порез, от которого снова захотелось потерять сознание. Однако, кровь запеклась, что означало: самоубийство не удалось.

Наверное, стоило перевязать руку: так заживет быстрее.

Хмелев встал с дивана, нашел лейкопластырь и залепил порез. Потом, подумав, перебинтовал запястье, а сверху наложил эластичную повязку, чтобы бинт держался. И вдруг ощутил: что-то не то происходит – в смысле, не то, что должно происходить. Не то с его организмом, не то с окружающим миром случились изменения, которых он пока не улавливает.

И тут Хмелев сообразил – а, сообразив, не поверил.

Бок не болел совершенно!

Нет, после принятия болеутоляющего страдания заметно уменьшались, но опухоль никуда не пропадала: к ней по-прежнему было страшно притрагиваться. А сейчас утолщение не давало о себе знать, совсем как в иные – молодые и, несомненно, более счастливые – времена.

Хмелев притронулся к пораженному органу: ничего. Надавил: снова ничего. Он не мог даже нащупать – как это называется, пальпировать? – опухоль, еще недавно увеличивавшуюся день ото дня и доставлявшую своей динамикой невыразимые душевные страдания. Вовсе не ощущал, а чувствовал себя превосходно.

Неужели онколоид покинул бренное тело? Если так, то Хмелев абсолютно здоров – если, конечно, не считать гнилых зубов, сердечной аритмии и посаженной печени, которые в сравнении с онкологией безобидные цветочки.

Придя к такому выводу, он ощутил сердцебиение – на этот раз приятное. Возникли мысли о том, как удивится его чудесному выздоровлению Марина. Обрадуется, понятное дело: это же какие неприятности удалось отсрочить! Новая жизненная дорога открылась его духовному взору, оставалось лишь пойти по ней.

Сначала требовалось прибраться, конечно. Не дай Бог, заглянет дочь – и что увидит? Отца в кровавых лужах и с блаженной физиономией.

Хмелев включил пылесос и – в режиме влажной уборки – принялся пылесосить. Вспомнив об испачканной одежде, разделся и понес грязные тряпки в ванную комнату, чтобы заложить в стиральную машину.

Открыв дверь, он остолбенел, и сияющая улыбка сползла с побледневшего лица.

На кафельном полу сидел и лакомился кровавыми потеками онколоид: расплывчатый, как во время хмелевского вознесения, такой же неторопливый и до ужаса отвратительный. Только в прошлый раз Хмелев видел его в нематериальной – оттого расплывчатой – ипостаси, теперь же все было реальнее некуда. Расплывчатость в чертах онколоида присутствовала, но куда в меньшей степени, чем раньше. Можно сказать, что онкологическая тварь существовала сразу в двух совмещенных проекциях: в виде материального тела и колеблющегося видения.

Ракообразное расположилось хвостом к двери. Услышав подошедшего Хмелева, выкатило на спину расположенные на тонких хоботках зенки, развернулось и направилось в коридор.

Хмелев вскрикнул и отпрянул.

Тварь уверенно преодолела порожек ванной и поползла по коридору, в сторону жертвы.

Потеряв самообладание, Хмелев схватил обувную ложку и метнул в приближающегося врага. Бросок был точен, но нисколько не повредил онколоиду, продолжившему движение. Кажется – по причине частичной нематериальности, – он легко пропустил ложку через себя, словно не заметил.

До смерти напуганный Хмелев забежал в комнату и забаррикадировался стулом. Но баррикада не спасла. Во-первых, под дверью имелась довольно широкая щель, а во-вторых, тварь являлась частично нематериальным существом и, как оказалось, могла преодолевать подобные препятствия без затруднений.

Онколоид вполз в комнату и, покачивая тоненькими усиками-антеннами, медленно направился в сторону хозяина. На пути возник электрический провод от включенного в сеть пылесоса. Наткнувшись на него, ракообразное старательно оползло препятствие, затем продолжило движение.

Хмелев запрыгнул на диван – онколоид полез следом. Путь ко входной двери был перекрыт, оставалось выпрыгнуть в окно. Но на этот смертоубийственный шаг живший на десятом этаже Хмелев не решился. Между тем мерзкая тварь добралась до голой хмелевской ноги, проползла по ней и, оказавшись на животе, быстро и нежно – как в дешевом фильме ужасов – внедрилась в тело, обосновавшись в нем знакомым уплотнением в боку.

И возвратилась боль, как и полагается на третьей стадии онкологического заболевания.

***

За тот недолгий период, в котором Хмелев возвратил здоровье, он ощутил вкус к жизни и не собирался сдаваться. Если раньше он не находил иного выхода, чем самоубийство, то теперь имелось спасение, и очевидное. Выгнать онколоида из тела и не допустить обратно, желательно вообще уничтожить.

Кажется, тварь покидала тело во время сновидений. Если так, то ее можно выманить: однажды соблазнившись вкусом крови, она не удержится и во второй раз. Но кто помешает возвращению в оставленное тело? Здесь Хмелев терялся.

Помогла врожденная наблюдательность. Когда онколоид полз к нему, то обогнул электрический провод от включенного пылесоса: зашипел даже, так ему не понравилось. Следовательно, твари не умеют преодолевать провода под током: это возможно использовать.

Не обернуть ли себя проводами – с тем, чтобы напугать ее?

По размышлении Хмелев отказался от обертывания. Нельзя ходить, будучи постоянно опутанным проводами, включенными в розетку. В квартире – еще туда-сюда, но на улицу не выйдешь, если только таскать с собой аккумулятор. Нет, гнилая идея. Правильнее ограничить не свои передвижения, а неповоротливого ракообразного.

Тут взгляд Хмелев упал на стоящую на серванте клетку из-под сдохшей канарейки, и изобретательская мысль оформилась.

К сожалению, в техническом плане Хмелев был подкован слабо, а привлечь помощников не считал возможным. К тому же пораженный бок пульсировал болью: жил какой-то своей особой жизнью, – так что передвигался больной с трудом, тем не менее приступил к действиям.

Первым делом он нашел в кладовке шнур от поломанного электроприбора и сильно обрадовался находке. Очень не хотелось делать обрезание новенькому пылесосу: пригодится еще! Затем Хмелев битых два часа потратил на то, чтобы соорудить захлопывающуюся дверцу – но и с этой сложной задачей справился, ведь на кону стояла жизнь. Получив нечто вроде мышеловки, Хмелев обмотал клетку электрическим проводом – так, чтобы зазоры между ними оставались по возможности равномерными, затем приспособил свободный конец провода на падающей дверце. После падения клетка оказывалась полностью обернута электрическим проводом, что – согласно теоретических соображений – не позволяло вражине выползти наружу.

Когда полумертвый Хмелев закончил, стояла глубокая ночь. Шоссе двигалось огнями, но большинство окон в жилых домах были потушены. И то сказать, припозднился. Оставалось зарядить ловушку, заснуть и надеяться на чудо.

Он нашел недавно вскрытую упаковку с бритвенными лезвиями и вытащил новое. Мучить решил уже пострадавшую левую руку, но в другом месте: поближе к локтю. Заранее приготовил зеленку и лейкопластырь с бинтами. Перерезать вены не было необходимости, но требовалась кровь – побольше, чтобы отметить путь до ловушки. Хмелев установил клетку в трех метрах от дивана: это расстояние и рассчитывал прокапать кровью.

С опаской – не так безумно, как в прошлый раз – чиркнул по коже. Кровь закапала, но немного. Пришлось повторять еще дважды, пока от дивана до клетки не пролег кровавый след. Накапав побольше крови в саму клетку, матерящийся и млеющий от ужаса Хмелев обработал порезы и заклеил лейкопластырем.

Ловушка была готова – оставалось заснуть.

Естественно, Хмелев принял двойную дозу болеутоляющего: не из наплевательского отношения к здоровью, но по необходимости. Проснется – спугнет онколоида, чего доброго.

Лекарство подействовало, но он еще долго лежал, не в силах погрузиться в сон. Малейшие движения отзывались в боку: не присмиревшей болью, но ощущением, что опухоль на месте – не рассосалась. Теперь Хмелев понимал, что никакая это не опухоль, а притаившийся онколоид, жаждущий пососать крови.

Сон наступил все-таки, но ненадолго.

Спящий проснулся от одиночного стука. Не успел сообразить, что произошло, а ноги сами вскочили с дивана и понесли к выключателю. Вспыхнул желтый – слепящий спросонок – свет, и обомлевший Хмелев увидел, что ловушка сработала. Дверца упала, заперев онколоида, собравшегося попить кровушки.

Усатая и клешнястая онкологическая тварь тыкалась в прутья, но не могла преодолеть электрический провод, которым была обернута клетка.

Хмелев схватился за бок, но не нащупал опухоли. Он – несмотря на то, что снова не выспался, – был здоров и полон энергии. Ловушка сработала в четыре утра, но излечившийся был настолько перевозбужден, что спать не лег, разумеется. Он намеревался сполна насладиться своей заслуженной победой и, соответственно, поражением онколоида.

– А вот посиди-ка здесь. Как тебе придется?

Онколоид тыкнулся недовольной мордой в прутья, затем принялся слизывать кровавые ошметки.

А Хмелев уже раздумывал над тем, как онкологическое животное уничтожить. Собственно, решение напрашивалось, но требовало проверки.

На этот раз лишнего провода не отыскалось – пришлось отрезать у кипятильника: им все равно не пользовались. Воткнув штепсель в розетку, Хмелев осторожно просунул оголенные провода в клетку, намереваясь убить тварь электрическим током. Поначалу вроде бы получилось: при прикосновении она встрепенулась, зашевелила усами и заклацала клешнями, – но не скончалась.

Первоначальный успех не имел продолжения, как Хмелев ни старался. Приходилось признать, что убить онколоида электричеством невозможно, а другими – еще более топорными – методами Хмелев и пробовать не решился.

Он просидел перед клеткой до обеда, но не смог придумать, как уничтожить врага. Мысль о том, что электричество когда-нибудь отключат, вследствие чего онколоид вырвется из клетки наружу, приводила в содрогание. Этого нельзя было допустить ни в коем случае. Но что делать, он не знал.

После обеда позвонила Марина.

– Папа, ты как?

– Мне получше, – поосторожничал Хмелев.

Пока проблема не разрешилась окончательно, он не желал огорошивать дочь волшебным выздоровлением. Могли возникнуть вопросы. Но, видимо, в голосе прозвучало что-то позитивное – плохо скрываемое торжество, что ли, – потому что Марина удивилась:

– Тебе в самом деле лучше? Не врешь?

– Когда я врал? – пошутил спохватившийся отец.

– Всегда.

Он не стал настаивать, потому что жаждал определенности. Которой не было.

Разговор с дочерью закончился, а Хмелев продолжал сидеть перед клеткой в глубоких раздумьях.

Не прибегнуть ли к очистительному огню? Намочить спиртом ватку и кинуть в клетку – авось, тварь вспыхнет и сгорит синим пламенем? Может, и вспыхнет, но Хмелева пугала мысль, что онкологическое ракообразное ненароком вырвется из клетки на свободу – тогда болезнь возвратиться. Как знать, насколько оно сообразительно: не исключено, учтет полученный опыт и в простецкую ловушку больше не попадется.

Между тем онколоид закончил лизать кровавые пятна и тыкался в прутья все более активно. Потом защелкал клешнями, словно пытаясь перекусить электрические провода. Тварь принадлежала обоим мирам, и Хмелеву казалось, что клешни высекают из тонких проводков искры параллельного мира. Пока безуспешно, но сколько канареечная клетка продержится?

– Что же мне с тобой делать? – спросил Хмелев дрогнувшим голосом. – Ты бы отдохнул, сволочь. Кровушки попил, что ли.

Внезапно он сообразил, что в сетованиях содержится здравая – хотя не самая приятная при реализации – идея: дать попить кровушки.

Шалея от безнадеги, Хмелев в третий раз за последние сутки взрезал себе левую руку и накапал кровь на днище клетки. От канарейки блюдечко оставалось – в него и накапал. И – о чудо! – ракообразное прекратило клацать клешнями, а занялось слизыванием жидкости. Нравилось ему это дело, без сомнения.

– Ты что же, так и будешь моей кровью питаться? – спросил Хмелев, премного довольный тем, что прочность клетки покамест не подвергается испытаниям. – Не жирно будет?

Онколоид жадно лизал накапанную в блюдечко кровь.

– А не подружиться ли нам на этой почве? Ты крови немного жрешь вроде. А мне для кровообращения полезно.

Тварь не ответила, занимаясь своим делом.

***

На лестничной площадке послышались крики: это бузили урки из двести шестнадцатой и двести восемнадцатой. Хмелев на цыпочках подкрался к двери и посмотрел в глазок. Что-то в самом деле происходило, но больше на лестнице, поэтому обзор отсутствовал.

Решив уточнить, он приоткрыл дверь – с максимальной осторожностью, конечно, и готовностью в любой момент захлопнуть – и увидел то, что увидел.

Дядя Вася размашистыми ударами лупил Чуколдина. Соседи поначалу мирно курили – во всяком случае, лестницу заплевали и забросали окурками, – а потом разошлись во мнениях. И началась битва. Как можно предположить, проходила она с переменным успехом, потому что бетонный пол лестничной площадки был залит кровью.

Хмелев со вздохом затворил дверь. Звонить в полицию не стал: соседи наверняка вызвали. Сама скоро приедет.

Загрустив от несовершенства мира, он вернулся в комнату, к опечатанной канареечной клетке, и предался прежним раздумьям.

Как быть в ситуации, когда ты видишь онколоида, а никто другой не видит? Подкармливать кровью, дожидаясь отключения электроэнергии? Вызвать специалистов? Приедут из сумасшедшего дома – туда вызыванта и доставят. Или уехать из города, надеясь на то, что тварь не сможет разыскать реципиента и навсегда исчезнет из его жизни или найдет другого.

На этой мысли Хмелев задержался. Не на той, чтобы уехать из города, что в отсутствии денег представлялось несколько нереальным, а на той, чтобы найти онколоиду другого реципиента. Услужливый мозг мигом выстроил алгоритм перехода. Кровавая цепочка следов, тянущаяся к потенциальному онкологическому больному, и ползущее по ним ракообразное. Несложная операция – и Хмелев свободен как ветер: можно начинать новую жизнь.

Где взять окровавленного человека? Вынести клетку на улицу, избить до полусмерти случайного прохожего? Хмелев староват для таких упражнений, да и совесть не позволит. И с клеткой не срасталось: провод должен находиться под электричеством. Оставалось заманить в квартиру какого-нибудь простака, причем такого, чтобы без ненужной жалости: чтобы натравить на него онколоида с легким сердцем. Нелюдь требовалась или кто-то совсем никудышный.

Крики и стуки на лестничной площадке возобновились с новой силой: видимо, начался новый раунд.

И тут Хмелев понял. Каких ему нелюдей нужно, когда вот они, ненавистные татуированные урки: дядя Вася и Чуколдин, – да еще в требуемом окровавленном состоянии?! Решился как-то сразу, без раздумий. Рисковал страшно, конечно, но правильно говорят: ужасный конец лучше бесконечного ужаса.

Далее следовал этой максиме.

Взяв клетку с онколоидом, донес до двери. Длины электрического провода как раз хватило, и Хмелев возблагодарил небеса за посильную помощь. Нужно было спешить, пока не приехала полиция или драчуны не расползлись по квартирам.

Хмелев распахнул дверь во всю ширину проема. Урки выясняли отношения на следующем лестничном пролете, возле мусоропровода. Военное счастье оказалось переменчиво: теперь Чуколдин находился сверху дяди Васи и обучал его житейской мудрости.

Хмелев глубоко вздохнул и – понимая, что на карту поставлена не жизнь даже, а ужасы посмертных мучений, – открыл дверцу канареечной клетки. Находящийся внутри онколоид оживился и, поигрывая клешнями, пополз к выходу.

Хмелев отпрянул, ожидая последующего.

Онколоид выглянул из клетки и, словно не веря нежданно полученной свободе, заколебался. Один глаз на тоненьком стебельке устремился вперед, тогда как второй искривился назад – туда, где на расстоянии метра застыл бледный Хмелев. Приняв решение, онколоид засеменил вперед, в лежащую перед ним кровавую лужу, и принялся слизывать жидкость.

Хмелев дождался, когда поделенный на сегменты хвост ракообразного минует порожек, и осторожно притворил дверь. Внезапно ослабевшие ноги подогнулись, и больной осел на пол. Сердце отчаянно билось, рубашка взмокла от горячего пота. Перед глазами поплыли извивающиеся прозрачные личинки, окружающий мир перещелкнулся на черно-белый режим, и Хмелев привычно поплыл.

Неизвестно, сколько он просидел в отключке – недолго, вероятно. Когда изображение возвратилось – в первоначальном цветном варианте, как полагается, – за дверью слышались повелительные голоса: приехала полиция.

Держась за стену, Хмелев поднялся и поплелся в комнату. После всего пережитого он желал прилечь – но продолжал чувствовать себя физически здоровым, конечно. С того момента, как онколоид его покинул, опухоли в боку не ощущалось. Разве что психическое состояние вызывало опасение. Но с этим Хмелев справился, дай время.

В дверь постучали: полиция приступила к опросу соседей. Понимая, что формальности неизбежны, и с ними лучше разделаться сразу: «Ничего не видел, ничего не слышал, не мучайте больного человека», – Хмелев пошел к двери, чтобы отворить.

В дверь снова постучали… нет, приложились со всей дури.

Почему не звонят, кстати? Неужели дверной звонок не работает?

В третий раз в дверь не стукнули, а – насколько можно было понять – попытались выбить. Удар был страшенным, металлическая конструкция заходила ходуном.

Опешивший Хмелев остался стоять где стоял.

Раздался аппетитный хруст, и сквозь металл просунулась ракообразная морда. Онколоид прогрызал металл в своем – ирреальном – четвертом измерении, оставляя металл неповрежденным в привычной реальности. Хмелеву не стало от этого легче. В отличие от полиции, толпящейся на лестничной площадке, он видел, как ракообразное увеличивает прогрызенное отверстие и мало-помалу просачивается в квартиру. Самым страшным было, впрочем, не это, а то, что габариты онкологической твари заметно увеличились. Высотой она теперь достигала взрослого дога, а длиной и поболе.

Хмелев бросил умоляющий взгляд на клетку, в которую возросший онколоид явно не помещался, и попятился.

Между тем тварь догрызла отверстие в стальной двери, перевалила через нее плоский хвост и неспешно направилась по коридору. Оказавшуюся на пути канареечную клетку она попросту смяла, навалившись на нее непрошибаемой головогрудью, и поползла дальше.

Хмелев взвыл от ужаса и бросился в комнату, потому что больше бежать было некуда...