Оно катится

Так странно — за стеной бушует толпа, а для меня весь мир как будто притих. Нет даже назойливой рекламы. Даже слабого тычка в мой фаервол. Все мои дополненные функции заблокированы, все параметры заморожены. Чувствую себя почти что человеком прошлого столетия — совершенно не властным над тем, что творится в моей голове. Даже хуже, ведь всё, что я сейчас вижу, воспринимаю, ощущаю, сохраняется на отдельном, тщательно изолированном носителе. Стоит попытаться анализировать эти ощущения, и тут же возникает крошечный лаг. Как будто на всё моё существо натянули презерватив, и он даже не ребристый.

Винсент Ван Оуэн — обвиняемый, свидетель и главная улика, поэтому он тщательно опечатан. Ни одна пылинка, ни один фотон не занесут и бита информации в старину Винса. Он теперь «только для чтения».

Вот, я уже думаю о себе в третьем лице. Если процесс затянется, раздвоения личности не избежать. А раздвоение личности — это, между прочим, преступление.

Арестуйте меня, офицер.

Офицер молчит и хмурится. Я настолько ценная улика, что суд запретил даже стандартные ингибиторы. Ничего постороннего в моей голове. Поэтому в ход пошли более приземленные технологии — наручники и целая батарея рестрикторов по всему телу. Тело ведь ерунда. Его сломать не страшно.

Первый день публичного слушания по делу Винсента Ван Оуэна будут транслировать на всю сеть, но в комнате, куда меня привели, на всех экранах какая-то муть. Кажется, шоу называется «Пойми меня». Две совершенно одинаковых истеричных курицы ненавидят друг друга, потом проживают день, обменявшись перспективами, а потом обнимаются и рыдают. Вот уж бред. Если бы они по- настоящему обменялись — продолжили бы таскать друг дружку за волосы, не моргнув глазом.

Сейчас ко мне по очереди запустят мою святую троицу. Трёх независимых экспертов, тех самых, которые освидетельствовали мой опыт и перспективу. Каждый из них успел немного побыть Винсентом Ван Оуэном — разумеется, со всеми предосторожностями, надевая мою перспективу, как маску, и брезгливо возвращаясь к чистенькому бэкапу по окончании проверки. Каждый из них написал отчёт и письменные показания на основе моих воспоминаний. Вот так. Три свидетеля по моему делу, и все трое — я. Один даже мультфильм нарисовал на основе некоторых ключевых моментов. Тоже материал дела. Жду не дождусь, когда это милое любительское аниме покажут в зале суда.

Но сейчас их задача — лишь проверить аутентичность моей перспективы. Поставить цифровую подпись под каждой печатью, сковывающей моих демонов.

Первый — доктор Адриан Талботт, королевский адвокат и эксперт по этике. Как и всякий, кто видел этику обнаженной и трогал её без перчаток, этот человек — флакон желчи и канцелярских чернил. Слог его отчета милосердно убивает в слушателе любые человеческие эмоции: «... Несмотря на то, что информация о фактических мотивах мистера Ван Оуэна была систематически удалена из его памяти, на основании характера его эмоциональных реакций на события четвертого апреля можно сделать определенные заключения о его измененном состоянии. Как уже было сказано, в процессе акта террора подсудимый испытывал постоянное и уверенное ощущение морального права. Очевидно, в глазах мистера Ван Оуэна ценность человеческой жизни пренебрежимо низка. Не менее очевидно, что он не воспринимал происходящее всерьёз. Мистер Ван Оуэн сохранял полное спокойствие, находился в приподнятом настроении, шутил, комментировал действия своих жертв; в его ассоциативном ряду ситуация в комплексе Скаймарт соотносилась с компьютерной игрой...»

— Вы часто фантазируете о насилии, доктор, — да, я покопался в твоём бэкапе, док. Страшно? — А ведь достаточно подкрутить один-два параметра...

— Вы когда-нибудь воплощали свои фантазии в жизнь, Ван Оуэн? — Страшно. Страшно, что Талботт совсем меня не боится. Даже не задается вопросом, откуда я знаю, как получил доступ. Потому что это уже не важно. В глазах эксперта по этике я уже не человек, а сумма составных частей. На крошечный шажок меньше человека. На огромный скачок для человечества. — Тогда вы знаете вкус разочарования. Мои фантазии устраивают меня как есть, спасибо.

— Фантазии — это так безопасно, да, доктор?

Безопасность превыше всего. Безопасность личности и вовсе священна. Но священных коров всё ещё можно доить, а на священном молоке заколачивать такие священные бабки, что вам и не снилось, доктор Талботт. Чтобы легально установить малейший модуль перспективы, нужны обследования, разрешения, консультации. Потом — тончайшая настройка контроля. Морально­этические параметры. Триггеры даймония — тревожные кнопки для тревожных людей. «Укажите, что для Вас недопустимо», — великодушно предлагает программа. Само собой, она не даст вам нарушить табу. По желанию может еще вызвать полицию или поставить на уши родных. Но самое главное — каким бы ничтожно малым ни было отличие получившегося гомункула от того, что вам привычно и комфортно с детства, на защищенном приватном сервере компании вас будет ждать чистенький бэкап. Ваше девственное «я», сохраненное за несколько минут до бесцеремонного вмешательства. На всякий случай.

Хотя какой там случай. Все лицензионные модули тщательно обкатаны, обезврежены и кастрированы. Можно попробовать продукт «с перчинкой», но можете не сомневаться, эта перчинка ровно одна, тщательно взвешенная и такая гипоаллергенная, что легко принять ее за плацебо. Что не освобождает от регулярного обязательного освидетельствования на работе. Даже дорогущая сборка на заказ после десятка сеансов сканирования и настройки, после утверждения всеми комитетами по комитетам, автоматически ставит тебя на контроль. А нелицензионные модули с ручной настройкой. Не думай о них слишком громко. И проверь, возможно, за дверью уже спецназ.

Если коротко, на вопрос «Можно я сам решу, кем мне быть?» настоящее общество отвечает «Ха- ха, нет конечно». И правильно делает. Как будто тебе можно доверять, сукин ты сын. Тебе дай волю — станешь Винсом Ван Оуэном.

— Вы мерзкое существо, Ван Оуэн, — правда эксперт по этике. Остальные обычно говорят «несчастное», «больное». Но доктора Талботта не обманешь. Не будь он королевским адвокатом, наверняка выразился бы покрепче. — Скоро вас сотрут, и слава Богу.

— Не сотрут. Сохранят для потомков, — люди во все времена обожали смотреть на мерзких существ. Мою перспективу, мой опыт не то что не уничтожат — размножат. Старательно опечатают и карантинируют, само собой, как будто я заразен. А потом зальют на тысячи серверов, иначе ученые, коллекционеры и бизнесмены передерутся за меня. Я теперь знаменитость. Даже за моё тело уже идут подпольные торги. — Я буду жить вечно, доктор Талботт, потому что я всем нужен. А вы?

Вот теперь разговор окончен. Гримаса королевского адвоката выражает всё, что благородная наука этика думает обо мне, но стесняется озвучить.

— Ах да. И Бога нет. Вы ведь в курсе?

Второй всадник Апокалипсиса не заставит себя ждать. Артур Васнецов, сумрачный гений кибернетики. Именно его идея — показать публике немного моей перспективы с помощью анимации. Я в целом не против, и работа старательная, но музыки не хватает. Без музыки не то, ведь у меня в голове всегда что-нибудь звучит. Ну же, ребята, я на что угодно согласен, хоть на Fortunate Son.

— Для независимого эксперта у вас многовато зависимостей, Артур.

— Не мешайте, — паренёк лукавит. Как я ему помешаю, такому многозадачному.

— Видел ваши детские травмы. Очень характерные. Так бывает, если в неподготовленное тело загрузить опыт, подразумевающий физические тренировки, координацию, развитую моторику... И ощущение ужасное. Как будто ты пьяный, тело не слушается, вялое и медленное, даже самые привычные движения не получаются... Кем вы хотели быть, Артур? Карате-пацаном?

Молчит. Делает вид, что ужасно сосредоточен на циферках у меня в голове. Даже губами шевелит. Карате-пацаном быть не стыдно, а вот лицензионный опыт в двенадцать лет раздобыть негде. А пиратство — страшная статья. Такая страшная, что на её фоне я, скромный маленький домашний террорист, приученный к горшку, не очень-то и смотрюсь.

Или вот твоя собственная конфигурация, Артур. Очень кустарная. Я знаю, потому что я видел твой бэкап. Комок паники, нервов и бессонницы, бессловесный раб корпоративной лампы. И что я вижу в жизни? Настраиваешь себя только в путь, без всякой авторизации. Всё во имя работоспособности, конечно. Во имя работоспособности можно чуть-чуть жульничать.

«Можно, но только чуть-чуть». К этому состоянию рано или поздно приходят все правила. От заповеди «не убий» до законов робототехники. Человечество проходило через это миллион раз

— клонирование, аборты, однополые браки, некропсия, огонь.

Что ж, Артур. Если для тебя даже ты сам — набор чисел, то я и подавно. Я просто бракованный код, да? Уверен, ты мог бы найти изъян. Найти и исправить. Удалить всё лишнее, отключить ненужное, дописать важное. О, ты бы многих так исправил. Ну, ну, куда же ты?

А вот и третья — моя муза, киберпсихолог Хелен Беккер. Не знаю, почему я так ей одержим. Может, сама мысль, что она была мной, так заводит. Вы ведь в курсе, какое самое первое применение в этом мире нашла технология перспективы?

Ага, угадали. И не делайте вид, что вам ни разу не было любопытно.

— Вспомнили что-нибудь, Винсент?

Дежурное участие. В этом мире больше нет никакого «вспомнили».

— Да, один пикантный эпизод. Из вашего преподавательского опыта.

— Нет, Винсент. Не нужно, — это наша с ней игра. Я зачем-то ищу её одобрения, она зачем-то делает вид, что однажды найду.

— Не буду. Только из уважения к вам.

— Вы меня не уважаете, Винсент. Уж я-то знаю, я эксперт по вам.

— Лестно.

— Скучно.

— Больно.

— Привыкайте.

Для Талботта я мерзость. Для Васнецова — ошибка в коде. Для Хелен — просто пациент. Я мерзкая больная машина.

— Можно личный вопрос, Хелен? Чисто между нами, не для протокола.

— Нет.

— Лично вы что обо мне думаете? Считаете чудовищем?

— Я считаю вас трагедией, Винсент. Мне симпатичен Ван Оуэн. Тот, прежний, которого я не знала. Я не понимаю, как он мог стать вами. Как он мог допустить то, что вы сделали. Я знаю, он бы этого не хотел.

Больно. Но я привыкаю.

— А мне плевать на его хотелки, Хелен. Тот чувак умер. Перестал существовать. Корабль Тесея уплыл.

— Жаль.

— Кого, Хелен? Кого вам жаль?

Вместо ответа — цифровая подпись. Пора бы мне уже привыкнуть.

Никто не стучит грёбанным молотком, но в зале суда гробовая тишина. Она не продлится дольше мгновения, так что позвольте просто насладиться. На меня смотрят миллионы. Я самое рейтинговое шоу этой недели. А какое хорошее шоу без сюрприза?

Я бы и так собрал свои миллионы просмотров. Миллионы неловких лайков под заголовком трагедии. Я — страшилка нового века, воплощенная в жизнь. Перспектива-убийца. Толпа групи-юристов катается за мной по пятам, и до сих пор нет единого мнения, кого и как сегодня будут судить. Кто я? Уважаемый личностный инженер, сорвавшийся с катушек в состоянии измененного сознания? Зловредная программа, сожравшая уважаемого инженера изнутри? Психопат, ставивший на себе запрещенные эксперименты? Жертва чьей-то очень жестокой шалости?

Юридически даже самая полная перспектива с опытом, даже самая полноценная маска личности не является лицом. Это всё еще программа, софт, набор данных. Порожек, который ей нужно переступить, чтобы стать человеком, лежит в самой серой, самой неосвещенной области современной мысли. А я пришёл и публично на него нагадил.

Сегодня я сам представляю себя в суде, и представление определенно удалось. Пока тянется мгновение тишины, трое экспертов за моей спиной стоят в полной соматической блокаде. Мгновение заканчивается, и оживают рестрикторы. Теперь моё тело опечатано не хуже, чем мой мозг, но пока губы не парализованы, я успеваю прошептать первые слова моей речи.

— У меня... заложники... — не «У меня есть мечта», конечно, но тоже запоминается.

Воздух над головой наполняется полицейскими дронами, потом полицейскими рожами и полицейскими дулами. Где-то за пределами поля зрения экспертов пытаются разблокировать и привести в чувство, но получают трёх Винсентов Ван Оуэнов, наперебой выкрикивающих:

— У меня их бэкапы! Прямо там, в моей голове! И только там. Три личности у меня в заложниках!

Киберспецы соображают быстро. Они уже ломятся в мою несчастную голову, но она, как на грех, опечатана как самая ценная улика. На безопасности ведь нельзя экономить.

— Прекратить! — хрипит моё тело на полу. — Немедленно! Я сотру их! Всех троих! Вы видели «вирус Ван Оуэна» в деле, вы знаете, что я могу.

Не знают, но уже проверяют. Самый защищенный гражданский сервер в мире стыдливо молчит. Бэкапы Адриана Талботта, Артура Васнецова и Хелен Беккер пропали отовсюду. Эти трое словно никогда и не жили на свете.

— Боже милосердный! — хрипит моими устами эксперт по этике Талботт. — Я... я в теле Ван Оуэна! Я им управляю! Не слушайте этого мерзавца, взломайте его!

— Слушайте этого мерзавца! — кричит тело Талботта с пеной у рта. — Или мне стереть кого- нибудь в качестве демонстрации? А?! Может, онлайн-голосование устроим?

Меня поднимают в полный рост. Полицейские в основном молчат, всё общение по защищенным каналам, но по глазам и так всё видно. В задних рядах шепоток: «У него есть сообщники! Он не мог действовать один!» О, ребята, вы попали. Скоро всем залезут в голову по самые гланды.

— Мои требования просты! — визжит тело Хелен. Какой ужасный звук. Наверное, она поэтому никогда не повышает голос. — Мне нужен телепорт! В здании комиссии есть служебный. У вас пятнадцать минут, потом начну их стирать.

— Попытаетесь меня вырубить — сотру! — вторит ей фальцетом тело Артура. — Попытаетесь влезть в мой софт — сотру! Без глупостей, ясно?

Меня неуверенно передают из рук в руки. Хелен моим голосом призывает всех к спокойствию, дает советы по переговорам. Полицейские возбужденно переглядываются. Я знаю, о чём сейчас речь в служебном канале. Телепорт? Да это же отлично. Дадим ему телепорт. Все рабочие ассемблеры под госконтролем, их по пальцам одной руки пересчитать можно. Перехватим пакет на выходе, отделим данные заложников, и готово.

В коридоре моё тело начинает паниковать. Хелен до ужаса боится телепортации. Но, кажется, план уже утвержден высоким начальством. Чисто, аккуратно и без риска для гражданских. Телепорты очень надежны, несмотря на все противоречия. Однажды их расконсервируют. Может, даже рассекретят технологию для коммерческого использования.

Они выполняют все требования. Передают мне контроль над терминалом дизассемблера, убираются вон из помещения. Ждут там, за стенами, затаив дыхание, и мониторят поток данных. Куда ты намылился, Ван Оуэн? Европа? Луна? Марс?..

— Клондайк!!! — может, я и правда слышал этот панический вопль перед тем, как развалиться на атомы, а может, нафантазировал его, но мне нравится думать, что они кричали, когда на мониторах загорелась новая точка. Забытая как страшный сон, наверняка скрытая табличкой «Здесь драконы» на всех современных картах. Ассемблерный терминал телепорта Клондайк.

Наш первый вздох, один на четверых, с привкусом пыли. Снаружи кабинки ассемблера огромный полутёмный зал, изрисованный граффити. По стенам целая панорама. Из старинного принтера вылезают палочные человечки. Справа налево проживают целую жизнь — идут на работу, летят в космос, дерутся, занимаются спортом, сексом и еще чем-то, что современному человеку уже сложновато расшифровать, умирают один за другим — и товарищи сбрасывают их тела в огромный картридж для принтера.

Наш первый шаг на пути к картриджу оживляет зал. Мёртвый терминал встречает нас музыкой и светом, приветливыми голограммами. «Добро пожаловать на Клондайк!» — у заставки приятный голос. У всей этой мёртвой цифровой херни всегда такие приятные живые голоса.

— Что такое Клондайк? Ну-у... это мечта, — рассуждает улыбчивая девушка-голограмма, подписанная «Элис. Колонист». Высокая атлетичная блондинка с безупречными зубами.

— Безграничные возможности, — вторит ей «Боб. Колонист», светящийся здоровьем и фальшью.

— Здесь ты можешь быть кем угодно.

— Клондайк для смелых. Для тех, кто не боится мечтать.

— Мы здесь строим новый мир, — смеётся Элис, обнимая чьих-то детей. Рекламные инфографики вокруг неё оптимистично рассказывают о тысячах гектаров научных комплексов нового поколения, дожидающихся лично тебя, чтобы перерезать ленточку, об искусственных экосистемах, о следующих стадиях проекта терраформирования.

— Клондайк. — у меня на губах привкус желчи. Значит, эксперт по этике у руля. — Мы на Клондайке. Чёрт бы вас побрал, Ван Оуэн! Вы сумасшедший!

Осторожнее с такими заявлениями, доктор. Мы с вами теперь почти одно целое. Лишь очень хрупкая цифровая граница отделяет вас от моего сумасшествия.

Слышите шаги, док? Сквозь жизнерадостную голографическую Элис в зал врывается реальная Элис из плоти и крови, постаревшая, мрачная, с переломанным носом. Упакованная в военный комбинезон, обвешанная оружием, Клондайк ведь для смелых. Стайка дронов, промчавшись над ее головой, окружает нас с предостерегающим гудением.

— Добрый день, мэм. Я доктор Адриан Талботт с.

— Завали, — Элис не смотрит нам в глаза, а вот её винтовка смотрит. Позади маячит ещё одна Элис, почти точная копия, но помоложе, посвежее. Двое угрюмых Бобов подпирают двери.

— Добро пожаловать на Клондайк, — молодая Элис смачно плюет нам под ноги, как только дроны, закончив сканирование, возвращаются в улей. Старая Элис молча протягивает Талботту пистолет, но принимает его нетвердой рукой уже Хелен.

— Что мы здесь делаем, Винсент? — как она смотрит на этот пистолет. С каким ужасом. Я почти слышу её мысли сквозь тонкую грань между нашими сознаниями. — Какой у вас план?

— Никаких планов, — признается ей внутренний голос. Мой голос. — Вы же были мной, помните? Но вы не знаете мой план, потому что его нет. Он был, без сомнения — нас ведь ждали здесь. Они ведь подключили терминал Клондайка к сети после стольких лет. Значит, я из прошлого с ними договорился. Наверное, кучу денег заплатил. Но этот хитрый ублюдок, я из прошлого, подчистил мне память, так что мы с вами в одной лодке.

Она не хочет быть со мной в одной лодке, но хитрый ублюдок не оставил ей выбора. Или оставил? Он же попросил зачем-то пистолет. Вообще, если подумать, я им горжусь. Он рисковый парень. Не оставил мне никакого плана, даже хлебных крошек. Только мой характер, опечатанный как форт Нокс, и мои знания. О телепортации, о Клондайке. Мы с ним умные люди, я и он. Мы мыслим схоже. Когда я потребовал телепорт, я просто выгадывал время, чтобы подумать. Чтобы остаться наедине со своими заложниками и поискать малейшую подсказку от покойного Винсента Ван Оуэна. И старик не подвёл. Он подарил мне Клондайк.

Моё тело неуклюже ковыляет к выходу походкой Васнецова. Он тыкается в мои настройки, пытаясь на ходу взломать даймоний. Впечатляет. Но каким бы он ни был гением, за тридцать секунд много не навоюешь. Тридцать секунд у руля. Забавная настройка моего даймония, которую правительство бережно сохранило, как и все прочие. Чтобы её отменить, нужен пароль от системы, а он стёрт из моей памяти прежним Винсентом Ван Оуэном.

За свою тридцатку Артур успевает разблокировать кое-какие системы связи с внешним миром, сделать несколько поисковых запросов, щурясь, выйти на свет и пробормотать:

— Какого хре...

Вокруг здания терминала громадный военный кордон. Несколько десятков хмурых Элис и Бобов провожают нас взглядами. В пыльном небе дроны сбиваются в стаю.

На обломках скульптуры напротив парадного входа переливается кислотными цветами жизнерадостное голограффити: «ТЕХНОАД».

Всё-таки Васнецов знает своё дело. Я снова принимаю сигнал, и на мой фаервол обрушивается приветственная волна вирусов и рекламы. Мы будто распечатали древнюю гробницу, и проклятье фараонов пробует наш иммунитет на прочность. Мусор в карантин, сообщения в корзину.

— Не интересно, что вам пишут, Винсент? — внутренний женский голос умело скрывает напряжение.

— Половина — фанатская почта, половина — угрозы расправы, как всегда.

— Да, я примеряла ваше эго, Винсент. Мне велико. Зато в глубине души.

— Какой души, Хелен? Вы прямо сейчас внутри меня. Видите где-нибудь душу?

—... в глубине души вы понимаете, что это дешёвая слава. Нынче не нужно много ума, чтобы стать Геростратом. А вы были умны и тщеславны. Вы бы не пошли на это ради внимания. У вас должна была быть цель. Попробуйте вспомнить, Винсент. Почему Клондайк?

Артур тоже пытался понять, почему Клондайк. Посылал запросы в сеть, но не тут-то было. У них здесь, на Клондайке, полная изоляция, уютный маленький интернет планетарного масштаба. Впрочем, справка на его запрос нашлась и здесь.

Непризнанная республика Клондайк, бла-бла-бла... первая колония человечества за пределами Солнечной системы, бла... Клондайкский кризис. Первая страница вся в заголовках. «Клондайк, который мы потеряли». «Клондайк двадцать лет спустя: мир будущего, застрявший в прошлом». «Совет безопасности продлил санкции против Клондайка еще на десять лет». «Технорай или техноад? Взгляд по ту сторону клондайкской блокады». Увлекательное чтиво, не сомневаюсь. Артуру будет чем заняться, пока у руля другие.

— Я понял! — пара Бобов неприязненно оборачивается на мой возглас.

— Поняли, Винсент? — она трогательно осторожна. Так боится спугнуть.

— Только что упало анонимное сообщение. Предлагают выпить кока-колы. Чем не цель? — как раз успеваю найти взглядом бар «У Боба» посреди опустошённой войной улицы. Начинаю шагать, и Талботт бездумно продолжает.

— И что дальше? — хрипло спрашивает он на ходу. Отвлекает внимание. Я не слышу его мыслей, но его блуждающий взгляд выдает королевского адвоката с головой. В свои следующие тридцать секунд он точно поднимет бунт. Попробует с кем-нибудь связаться. Но это Клондайк, доктор. Здесь нет королей и не любят адвокатов. Никто вам не поможет.

«У Боба» за стойкой Боб, не то чтобы кто-то удивился. За его спиной пара экранов. Орбитальная станция передает новости с той стороны блокады. «Дезинтеграция Ван Оуэна: побег или самоубийство?» — вопрошает плашка на экране. Действительно.

Талботт так засмотрелся новостями, что пропустил свой бунт. Оказывается, как только я исчез, у меня обнаружилась целая команда юристов (ай да я!). С благой вестью — дескать, если правительство признает парня, вышедшего из телепорта на Клондайке, юридически мной, возникнет прецедент с разрушительным эффектом домино. Придется пересмотреть легальный статус всех Элис и Бобов и статус Клондайка в целом, статус всех бланков в галактике и, в конце концов, статус всех перспектив. Хотите, чтобы ваш бэкап стал физическим лицом?.. Короче, Винсент Ван Оуэн открыл шкатулку Пандоры, запечатанную вместе с консервацией технологии телепорта, и всем было бы дешевле и спокойнее прикрыть её без шума, пока не поздно. Всем, кроме родственников жертв и прочей возмущенной общественности.

— Я вообще не понимаю, какие тут дебаты! — мужик с красными глазами пытается с головой влезть в камеру, но плашка «Отец одной из жертв четвертого апреля» ему мешает. — Люди! Вы себя слышите?! Телепортировался, хренопортировался! Он взломал мою дочь, понимаете! Заставил её убивать! Она... её... Это не правосудие! Это *бип* собачья! Мы хотим правосудия! Для наших родных! Для тех, кого уже не вернуть!

— Смотрите, Винсент. Смотрите на них, — все свои тридцать секунд Хелен неотрывно разглядывает фотографии пострадавших. Зачем? Я и так знаю каждого в лицо и по имени. — Я помню все настройки вашего даймония. Угрызения совести как механизм контроля отключены.

Но я не верю, что вы ничего не чувствуете, когда смотрите на них.

— Чувствую. Чувствую досаду от того, что у них тут нет кока-колы.

— За санкционкой надо ехать в Хокинг-таун, — со знанием дела говорит Боб Бармен. — Здесь нихера нет.

Зато народ душевный. Под новости троица притихла, ушла в себя, так что мы успели познакомиться с несколькими местными. Боб Водитель рассказывал о войне, Элис Пьянь оказалась милейшей девушкой, как и её подруга Элис Лесбиянка, Одноногий Боб хвастался протезом и познакомил с сыном. Парня зовут Двуногий Боб. На фоне других Бобов он в свои пятнадцать разительно выделяется. Нет, сходство есть, и с отцом, и с матерью, но сразу видно, что сын, а не клон. Первый шажок на пути к несовершенству сделан. Мои дети растут. Плодятся. Накапливают мутации. Превращаются в людей.

Мои эксперты молчат, переваривая духовную пищу. В новостях кишмя кишат их коллеги, новые и новые эксперты по мне с невероятными открытиями и разоблачениями. Консерваторы говорят, что мой поступок — послание всем либералам, либералы — что консерваторам, бионатуральные фанатики из Disconnected Nation — что вообще всем, и покайтесь, ибо грядёт.

А за окнами — музыка и стрельба. Яростно сигналят машины. Даже Талботт выглянул посмотреть. По улице растянулась цветастая, горластая, голограмистая процессия. В кузове нарядного вездехода стоит босая девушка, юная Элис с парой очаровательных несовершенств, появившаяся на свет естественным путём. Она в каком-то трансе или под наркотой, два Боба держат её за руки, стайка дронов вьётся над головой. На лице Элис крошечные шрамики от палёной прошивки.

— Это Элис Средняя, — невозмутимо сообщает Боб Бармен. — У нее сегодня обряд совершеннолетия.

— Что за обряд? — хрипло спрашивает Талботт. Жаль, не могу заглянуть в его воображение.

— Ну, это. сейчас к ассемблеру поедут. Там большие шишки собрались, Элис Колонист и Боб Колонист лично обряд проведут, всё как полагается. Обмоют её, дадут записать послание себе, а потом это, закачают ей Элис.

— Чего сделают?

— Элис ей поставят. Ну, личность. Ты ж видишь, она не на ассемблере сделанная, а того, — пальцы Боба Бармена изображают короткий и скучный половой акт. Двуногий Боб провожает девушку взглядом, полным благоговения и ужаса.

Элис ей поставят. Моё детище живёт, процветает и множится. Пока наши генные инженеры проектировали идеальные тела для первой пары колонистов Клондайка, иммунные танки- вездеходы, ювелирно заточенные под здешние условия, от атмосферы до гравитации, я создавал для них идеальные личности. Так родились Элис и Боб из рекламного ролика — самоотверженные и отважные стоики-первооткрыватели, трудолюбивые и гуманные, открытые, любознательные, с юморком. Главная ценность для них — семья.

— Мы все семья, — с гордостью объясняет Одноногий Боб, похлопывая сына по плечу. Он хочет добавить что-то еще многозначительное, но в небе с треском взрываются дроны, очередь хлещет по противоположной стороне улицы, и инстинкт бросает Васнецова лицом в пол.

— На пол все, на пол! — ревёт Боб Бармен. Снаружи визжат тормоза и люди.

— Это чего? — шепчет Артур.

— Естественники. Дебилы, бля.

— Это которые против традиций, — объясняет Одноногий Боб. — Бывшие наши. Которые, типа, за то, чтобы детей как есть растить. Ну вот и что из них вырастет? Бандиты, блин.

— Они больше не члены семьи, — прибавляет Элис Пьянь со странным выражением.

— А что, на ассемблере больше не делают никого? — интонации Хелен угрожающе спокойны.

— Да дорого, блин, — вздыхает Боб Бармен. — И так уже на последнем поколении экономили как могли. Хотя может это я старпёр, вот и ворчу.

Звуки процессии и звуки стрельбы стихают там, за окном. Конечно же, мы не собирались делать больше одной Элис, больше одного Боба. Это было бы незаконно. По тогдашним законам генетически одинаковых бланков можно было сделать не больше пяти, а личность должна была быть уникальной. Хотя бы чуть-чуть. Но во время Клондайкского кризиса повстанцы захватили ассемблер и раскопировали нашу идеальную парочку в целую армию. Теперь здесь Клонтаун. Натуральные люди или разъехались, или их выжили бесконечные Элис и Бобы.

— Хорошо, Ван Оуэн, — говорит доктор после долгого увесистого молчания. — Плана у вас нет. Требований нет. Так придумайте. Давайте сядем и решим, чего хочет каждый из нас, и начнём переговоры.

— А может, меня всё устраивает? И вообще, какие переговоры с террористами, Господь с вами, доктор. Его нет, кстати.

— Тогда я вам обещаю, что я сделаю вашу жизнь адом, если вы...

— Адом? Мы на Клондайке, док. Вы что, вывески не читали?

— Успокойтесь, доктор. Сейчас Винсент такой же узник в собственном теле, как и мы с вами. Перед нами простая дилемма — мы можем рано или поздно начать сотрудничать к взаимной выгоде, или мешать и вредить самим себе, пока не погибнем самым бессмысленным образом.

— Хелен, перестаньте играть материнскую фигуру, вы убиваете моё либидо.

— Клянусь, Ван Оуэн, — бульдожья мимика королевского адвоката корёжит моё прекрасное лицо, дуло пистолета упирается в другие, не менее прекрасные и нужные части моего тела, — если не прекратите вести себя как свинья, я лично убью ваше либидо раз и навсегда.

— Ну всё, хватит! — прикрикивает Боб Бармен, рука под стойкой. — Клиентов мне распугаешь.

Ладно тебе, Боб. Клиенты не против. Элис Пьянь уже начала прямую трансляцию под заголовком «ОМГ этот псих сейчас отстрелит себе член».

— Только что началась прямая онлайн-трансляция, которая может стать новым поворотом в скандальном деле Ван Оуэна, — несется с экранов. Ничего себе, Элис Пьянь, да ты галактическая знаменитость! Но когда я поднимаю глаза, я вижу не пистолет Талботта у меня в паху, а незнакомого паренька, брызжущего слюной:

— Жители Клондайка! Мы Люди Четвертого Апреля, и нам плевать на санкции! Нам плевать на политику! Мы хотим правосудия для наших близких! И мы готовы заплатить любую цену. Сумма, которую вы видите на экране, уже в escrow-системе Клондайка. Где-то на вашей планете прячется трусливый убийца Винсент Ван Оуэн. Эти деньги — награда за его голову.

— Идём отсюда, — я так заслушался, что даже не понял, кто стал моим внутренним голосом. Может, все трое.

— Ты меня слышишь, Ван Оуэн?! — несётся нам вслед. — Тебе не спрятаться! Пока в этой галактике есть честные люди! Храбрые люди! Беги, Ван Оуэн!

— До скорого, Боб. Элис.

— Беги!

Мы не бежим, конечно же. Идём бодрым прогулочным шагом. Улицы Клонтауна понемногу оживают вокруг. Большинство Элис и Бобов сейчас, наверное, на празднике, но несколько уже увязались за нами, как будто невзначай. Кто на машине, кто пешком.

— Винсент, — Хелен осторожна, как сапёр. Я прост, как косынка. — Я уверена, вам самому хочется знать правду. Мне хотелось, когда я была вами. Если мы все сейчас погибнем...

— Смерть — это пустяки, Хелен. Это устаревшая концепция. Видели Элис и Боба? Они бессмертны. Бесконечны. Моё тело дезинтегрировалось на Земле, а мы с вами беседуем. Ваше тело тоже можно разобрать и собрать заново. Ваш разум, вашу личность — запросто. Вы просто информация, Хелен. Просто пакет, отправленный с Земли в ад.

— Значит, вот как вы думали четвертого апреля. Хотели кому-то что-то доказать? Может быть, себе?

Впереди, на выездном кордоне, стоят машины. Стоят вооруженные бланки. Незнакомые Элис, неизвестные Бобы, хотя я мысленно дал им всем имена. Элис Убийца. Боб Киллер.

— Что будем делать, Ван Оуэн? — сипит мой внутренний Талботт.

— Спросите Бога, док. Или вы теперь мне молитесь?

Они обступили нас уже со всех сторон, но отчего-то медлят. Может, их слишком много, и жаль делиться наградой. А может, какое-то позабытое знание, впитанное с терабайтами личности, стучится к ним в даймоний.

— Так... послушайте, — Хелен тяжело дышит моими лёгкими. — В этом теле не только Винсент Ван Оуэн. Наши личности — его заложники. Мы.

Твоё время истекло, Хелен. Пришло время триумфа тщеславного покойника Винса Ван Оуэна, который просто не мог не заложить в свои детища крупицу подсознательного знания о том, кто их создал. Кто их папочка.

— Что для вас недопустимо? — мы обводим взглядом застывших бланков. Некоторые словно окаменели с пальцами на спуске. С паникой в глазах.

— Главная ценность для Боба и Элис — семья, — продолжаю я. — Главный триггер даймония — причинить вред члену семьи. Мера контроля — полная соматическая блокада, — я отбираю у ближайшего Боба ствол, — тревожный сигнал в администрацию колонии и ужасные муки совести.

— Ты больше не член семьи, — неуверенно бормочет какая-то Элис. Но я уже слышу, что это так не работает, да, милая? Наверное, изгнание из семьи — это какой-нибудь обряд. Старая традиция. Элис Колонист и Боб Колонист непременно должны участвовать.

Очередь уносится в небо над самым моим ухом.

— Несовершеннолетний! — орёт мой внутренний Артур Васнецов так, словно это самое страшное слово на свете.

— Бежим, Ван Оуэн! Бежим!

И вот теперь мы бежим.

Мы ползём. Световой день на Клондайке подходит к концу, но дроны прекрасно видят в темноте. Мы замаскировали все свои сигналы — Васнецов очень хочет жить! — но чем ближе закат, тем больше стаи дронов, тянущиеся к горизонту. Туда, где гигантское черное облако их собратьев окружает громаду генератора Максвелла.

— Как будто на месте ползём. — доктор Талботт не был рождён ползать.

— Не ориентируйтесь на генератор, док. Эту хрень из космоса видно.

Других ориентиров, впрочем, негусто. Разве только остовы сгоревших мегасерверов. Могилы нерожденных разумов, гробницы утерянных технологий, кто их теперь разберет. Но ночевать там не тянет. Судя по карте, ночевать на Клондайке вообще не очень весело. Названия одно жизнерадостнее другого. Бывший геоинженерный полигон теперь, оказывается, называется Чёртова Яма. Самый первый на Клондайке научный городок — Склеп. Гнездо звучит ещё ничего, но я-то помню, что там было раньше. Там стояли блоки биопринтеров. Именно они, а не ассемблер телепорта, должны были производить тела для новых колонистов. И каждый из нас, я уверен, по-своему представил, что они производят теперь.

Так что мы ползём. Разговоры сошли на нет — то ли нам не о чем говорить, то ли поговорить надо слишком о многом. Каждый раз, когда Васнецов осторожно выходит в сеть, анонимное сообщение предлагает ему выпить кока-колы. Вот это я понимаю — контекстная реклама.

Когда за деревьями показывается домишко, над Клондайком уже вовсю горят звёзды. Половина из них, конечно, никакие не звёзды, а орбитальные станции блокады, но всё равно красиво.

В доме темно. Снаружи — только тусклое голограффити: «Уходи». Но мы не уйдём. Куда нам идти?

Дом заброшен и пуст, иссечен шрапнелью, источен оставленным без присмотра временем. Пол утопает в полимерных шариках. Безжизненный ЗЭ-принтер в углу, похоже, извергал их фонтаном, пока не издох. На некоторых смешные рожицы.

— Привал, — моё усталое тело под управлением Талботта делается ещё более усталым. Мы падаем в гору полимерных лиц своим скучным, измученным мясным лицом. И нам больно.

— Джекпот! — я поднимаю притаившуюся в куче пластикового мусора бутылку над головой. Тёмное стекло, тёмная жидкость, ни этикетки, ни даты. Она идеальна.

— Хотите надраться? — ворчит доктор.

— С одной бутылки вас унесет, — предупреждает Хелен.

— Если это не кислота для принтера, — Васнецов в своей стихии. Здесь, на Клондайке, бояться всего — нормально.

— Можем проголосовать, — еще не успев договорить, понимаю, что возражений не будет. Весь экипаж Винсента Ван Оуэна в равной степени устал мыслить и существовать. Всем нужен перерыв.

— Скучно просто так пить. Может, сыграем в игру?

— Дайте угадаю, Хелен... Правда или действие?

— Попытаться стоило.

Мы пьём просто так, и это скучно. Мы сидим в зоне военных действий за хреналлион световых лет от дома, на планете, где самые опасные и непредсказуемые технологии нашего времени растут как сорняки, и нам скучно. А стоит залезть в интернет, и мне предлагают глоток кока-колы.

— У меня есть теория, — говорю я наконец. Половина бутылки уже во мне, самое время разделиться на оптимистов и пессимистов. — Насчёт Винсента Ван Оуэна.

Да, я люблю поговорить о себе, но они все слушают.

— Помните, из-за чего телепорты законсервировали?

— Дубликат Сахарова, — Артур отвечает как на экзамене.

— Ага. А перспективы зарегулировали после Модульгейта. А уж когда грянул Клондайкский кризис. Короче, старина Винс ведь написал кучу людей. Которые ожили, зажили, родили детей, передохли уже, наверное. Плюс мы знаем, что он нелегально перепрошивал людей на подпольном редакторе. Мог перекроить их по своему образу и подобию. Поневоле почувствуешь себя господом боженькой, да?

— Уверен, эту сторону его личности мы все прочувствовали, — тактично отмечает королевский адвокат.

— Ну и вот. Винс видит, что человек — это просто информация, описывающая, м-м, состояние системы. И она расшифрована, она на ладони. Ни одного бита загадки.

— И Винсент грустит о бессмертной душе?

— И Винсент злится. У него в руках бессмертие, а человечество разрешает смерть. У него в руках бесконечность, а человечество отмеряет её по крупице. Код, который он пишет — это код сингулярности, это ключ к мирозданию, к парадоксам Вселенной. А человечество говорит «собирай промо-коды, чтобы получить кружечку». А мироздание и парадоксы — это можно, но только чуть-чуть. Слишком много сразу неудобных вопросов. Давайте не решать их сегодня, давайте откладывать, как ленивые школяры. А то вдруг мы ошибёмся. Даже хуже, вдруг останемся должны кому-нибудь денег. Как с дубликатом Сахарова. Даже тот же Клондайк — это проблема, отложенная на потом. Бомба замедленного действия, заметенная под ковёр. Представляете, если бы изобретатели колеса сказали «Едрить! Оно катится! Оно само катится! Это капец! Давайте больше никогда так не делать».

— Но Винсент ведь видел Клондайк. Видел, что бывает, если дать колесу катиться куда оно захочет.

— Думаю, ему плевать. Теперь мы бессмертны, Хелен. Мы всемогущи. Осталось только осознать это. Отринуть страх. Начать ошибаться налево и направо.

— Как всё просто, — ворчит Талботт, но я чувствую, он задумался.

— Вы же понимаете, что вы бэкап, доктор? Сохраненная копия? Как только игру можно сохранить

— всё. Её нельзя проиграть.

— То есть когда Винсент взламывает своих пациентов, играет с их настройками, заставляет их творить невообразимые вещи — и либо погибнуть, либо страдать от осознания содеянного...

— Он хочет доказать, что ничего страшного не произошло. Ничего необратимого не произошло. Человечество уже большое, пусть подует на вавку, и всё пройдёт.

— И все погибшие вернутся к жизни? И все всё забудут? Весь ужас, всю боль?

— Конечно, нужно только признать, что их бэкапы — это всё ещё они. Что если починить их тела и загрузить сохраненные данные, они воскреснут. А память можно подчистить. Всё будет по- старому, и даже лучше. Можно дважды войти в одну реку. Сколько угодно раз можно.

— Вот только бэкапы всех погибших исчезли.

— И это для меня загадка. Я уверен, старина Винс обязательно сохранил бы их. Но где? Как? Почему не оставил мне подсказку?

— Зачем вообще стёр себе память? — в тон мне подхватывает безжалостная муза Хелен. — Если он хотел что-то доказать, зачем забыл, что именно?

— Я весь день жду, что где-то на Клондайке меня ждёт следующий кусочек головоломки. Почему вообще Клондайк? Зачем ему бежать из зала суда, в самом начале публичного слушания, если он собрался проповедовать? Если собрался заставить человечество отвечать на трудные вопросы?

— Может, он просто свихнулся, — Васнецов проецирует на меня свои страхи, но эти страхи пусты.

— В этом мире даже свихнуться по-настоящему нельзя, — я качаю нашей общей головой. — Безумие — просто набор настроек. В любом сервисном редакторе тебя починят или откатят.

— Может, его замучила совесть, — гнёт своё Хелен.

— Совесть можно отключить. Кажется, он так и сделал.

— Зачем, если был так уверен в своей правоте?

Я роюсь в модулях моей памяти снова, и снова, и снова. Ни намека на ответ. Если Винсент думал, что я догадаюсь, он переоценил мой ум. Чёртов нарцисс.

— Тихо! — очередь Артура наступит через несколько секунд, но от так серьёзен, что мы замолкаем. — Есть сигнал! Кто-то пингует нас. Глушимся!

И мы глушимся. Растворяемся в тишине и темноте инопланетной ночи. Ночи на Клондайке не должны были быть такими тёмными. Или они только кажутся такими, потому что сюда не долетает родной привычный свет? Ему до нас еще миллионы лет пути...

Мы молчим. Мы как будто умерли. А вот чёртов принтер выбрал время, чтобы ожить, зажечь индикаторы, начать шевелиться и ужасающе хрипеть, силясь выдавить из себя полимерные чернила.

— Эй. Вы меня слышите, — синтезированный голос низкого качества, но кто вообще додумался сделать говорящий принтер?!

— Заткнись! — шипит Талботт. — Заткнись! Заглохни!

— Вы здесь, — есть что-то жуткое в полном отсутствии вопросительных интонаций. — Вы здесь.

— Нет тут никого!

— Помогите. Помогите.

По всему дому оживают приборы. Умная панель над дверью высвечивает одну и ту же голонадпись, снова и снова: «Уходи». Кто за то, чтобы послушаться?

— Мы люди. Заперты здесь, — шелестит принтер. У него тихий неестественный женский голосок.

— Освободите. Дайте подключение.

— Это что ещё за нахер?! — королевский адвокат шевелит волосами на моей голове.

— Нам нужно в сеть. Заперты здесь. Изолированы. Люди.

Климат-контроль отбивает морзянкой SOS. Маленькие камеры поворачиваются на нас. Один за другим загораются экраны.

— Вам письмо, — бесцветно произносит почтовый сервер. — Выпейте кока-колы. Спасите.

— Меня зовут Эвелин, — доверительным шёпотом сообщает система оповещения.

— Неа, — Васнецов тащит нас к выходу. — Нифига.

— Спасите нас. Мы с сервера. Спасите нас.

— Ну что, Ван Оуэн, — рычит эксперт по этике у меня в мозгу, — катится твоё колесо?! Хочешь побыть тостером двадцать лет? А двести лет?

Нет, поэтому мы выбегаем в ночь. Ночь кричит нам в лицо: «Вон он!» и плюётся огнём.

— Нет! Пожалуйста! Нет! — заходится в истерике Эвелин, пока охотники за головами разносят её маленький жуткий домик по атому. Потом она замолкает. У нас за спиной ослепительный миг смерти. Волна помех прокатывается по моей прошивке.

— Кто аннигилирует?! — ревёт ночь нам вслед. — Какая сука аннигилирует?! Всю награду нам запорешь! Убью!

Мы бежим. Смерть — не более чем формальность, но мы всё равно бежим. Ради Винсента Ван Оуэна. Он бы этого хотел.

Сообщения накапливаются. Каждый раз, когда мы начинаем плутать, и Васнецов осторожно выглядывает в сеть, сеть велит ему выпить кока-колы.

— Да выпейте вы уже этой проклятой колы! — беснуется Талботт.

— Может, это ключ к головоломке, — Хелен как будто не здесь. В каком-то смысле она и правда не здесь. Хелен, которую родила земная миссис Беккер, осталась в миллионах световых лет отсюда. Но эта Хелен, настоящая Хелен из чистой первозданной информации, стала рассеянной и отстраненной. Не то чтобы кто-то из нас мог её винить. — Может, он от вас этого хочет.

Но мне всё ещё плевать на его хотелки. Я уже ни в чем не уверен. Может, Ван Оуэн был маньяком. Садистом. Может, пресытившись всем остальным, он ставит какой-то дурацкий эксперимент на самом себе. Некоторые на Земле уверены, что он загрузил в себя перспективу какого-то чокнутого фанатика-анархиста. Я так не думаю. Да, перед четвертым апреля он действительно скачал перспективы нескольких конченных отморозков. Но я видел этих ребят. Они агрессивны и тупы. Со всеми знаниями Винсента Ван Оуэна они бы не придумали, как поковырять в носу левой рукой. Если даже он надевал их маски, потом точно загрузил бэкап. Нет, я уверен, что старина Винни дошёл до ручки без посторонней помощи. Что он стал мной не по волшебству редактора, а под действием общества. Общество — тот еще криптонит.

Но я из принципа не собираюсь пить его грёбанную колу. Хотя пить хочется. Моё тело пьяненькое и нервненькое, и у него сушняк.

— Мы здесь сдохнем, — Артур поднастроил себя втихаря, и теперь как будто прогноз погоды зачитывает.

— Может, можно нас куда-нибудь выгрузить? Всех нас? — королевский адвокат растерял почти всё королевское, но ещё пытается держаться.

— Ага, — Васнецов бесцветен. — В тостер.

— Здесь нихрена нет, — слова Боба Бармена стучатся Богу в уши. — Плюс на любом локальном носителе нас найдут.

— А на орбите? — док не сдаётся.

— А на орбите блокада, они там не принимают никаких данных с Клондайка, не идиоты же.

— Что, ни одного довоенного спутника? Ни одного нейтрального?

— Вообще-то один есть, — Васнецов аж подкрутил себе немного эмоций. Очередное сообщение про колу летит в корзину. — Но он не на стационарной орбите. Пишут, что его запустили во время гражданской войны, наземные транспондеры гадостью какой-то поливать. И вроде не сбили ещё.

— Есть карта покрытия?

— Есть. Если будем двигаться на Хокинг-таун, не разминёмся. Часа через полтора-два будем в зоне.

Когда за тобой охотится целая планета, полтора-два часа — вечность. Кстати о вечности.

— А если у нас получится — что? — меланхоличный внутренний голос Хелен начинает действовать на нервы. — Будем транслировать с орбиты «Мы люди. Спасите. Меня зовут Хелен»?

Мы молчим. Но мы идём, и все свои тридцать секунд она идёт с нами.

Может, я переоцениваю дьявольский гений Ван Оуэна. Может, всё пошло не по плану, он чего-то не предусмотрел, и теперь мы никогда не узнаем правду. Но на полпути к зоне покрытия спутника стоит автомат с газировкой.

— Здесь есть кола.

— Мои счета заморожены.

Артур не принимает этот аргумент. Несколько секунд колдует над автоматом, и банки лавиной катятся нам под ноги.

— Возьмите колу, Винсент.

— Чёрт вас побери, Ван Оуэн, просто вылейте в себя эту проклятую колу!

Трое против одного. Ты победил, покойник Ван Оуэн. Вот, я пью твою чёртову колу. Ты доволен?

— Какая-то странная.

— Может, испортилась, — Васнецов разочарован. Все разочарованы. Все ждали откровения. Я даже глаза прикрыл, когда пробовал. И... ничего. Никакого откровения.

Никакого... Я бросаюсь к следующей банке, но мои тридцать секунд истекли.

— Винсент?

— Тихо! Стоять! Это важно! — я ещё не могу сформулировать, почему это важно, но мои эксперты послушно ждут полторы минуты. Я открываю ещё одну банку. Ещё одну. Я обливаюсь, весь липкий и противный, и начинаю дырявить банки, глотать просроченную газировку из пробоин.

— Ван Оуэн сошёл с ума от газировки? — доктор не смеется, и никому не смешно.

— Винсент? Винсент, всё хорошо?

Но всё очень плохо. Я ещё не могу сформулировать, не могу осмыслить, почему, но из моих глаз уже катятся слёзы, оставляя дорожки на липких щеках. Моё тело садится на землю, прямо в сладкую лужу, и кто бы ни был у руля, он не может унять наши общие рыдания, истерические, животные, неуправляемые.

Что я наделал. Что ты наделал, Винсент Ван Оуэн. Что ты натворил.

Моя совесть выключена, моя память стёрта, а я сижу и размазываю по лицу сопли с кока-колой. Если таким меня найдут и прикончат — это ли не правосудие.

— Винсент. Поговорите с нами. Я вижу, вы что-то поняли. Что-то вспомнили. Расскажите!

У меня нет сил говорить ни внутренним голосом, ни внешним, я просто открываю логи своей памяти. Операции по счёту. Чеки за газировку.

— Да, он пил очень много этой дряни, — теперь даже Талботт осторожен. Плачущие люди вселяют неуверенность и страх даже в лучших из нас, да, док? — И что?

Я перебираю чеки. Вот этот. Вот этот.

— Он долго искал колу из конкретной партии, — умница, Артур. Соображаешь. А вот я дурак.

Какой же я дурак. Мы оба, я и Винсент. — Нашёл. Стоп, это же шестое апреля. Это уже после терактов.

К тому времени, как я нахожу в себе силы говорить, наше общее тело обезвожено, но даже смотреть на кока-колу нет сил.

— Я видел эти чеки. Тоже гадал, что за блажь его посетила после теракта, и почему он всё об этом стёр. Кока-кола... другая на вкус!

Гробовое молчание в моём гробовом мозгу.

— Чокнулся, — вердикт доктора неумолим. — Попил и чокнулся.

— Помолчите, — Хелен, ты же умница, ты же начинаешь понимать. — После теракта вы. Он загрузил свой бэкап, так?

Я жду тридцать секунд, чтобы кивнуть.

— Он раньше никогда этого не делал, да, Винсент?

Конечно, он этого не делал. Зачем ему. Он уже постиг человеческую природу. Он уже мог плавать без нарукавников. Его пациенты загружались снова и снова, но сам Ван Оуэн не носил масок. До самого четвёртого апреля. Это был решающий шаг. Он бы не стал делать этого с другими, не опробовав на себе.

— И всё прошло отлично, я уверен. Он был доволен. Сохранил перспективы и опыт всех и каждого.

Перспектива плюс опыт тождественны личности. Винсент Ван Оуэн не просто верил в это — он это знал лучше прочих. Он всё проверил. Всё предусмотрел.

— Ни бита загадки, — Хелен печально улыбается моим заплаканным лицом. Тянется не то погладить саму себя по волосам, не то влепить затрещину.

Конечно, ни бита. Это экспериментально доказано. Современная Мария прекрасно знает, насколько красный цвет красный. Усомниться в этом — значит прослыть в научных кругах презренным квалиафагом.

Но теперь я знаю, что случилось с Винсентом Ван Оуэном. Почему он отключил свою совесть, зачем стёр память. После восстановления бэкапа он попробовал свой любимый напиток — и не узнал вкус. Может, это крошечный сбой в системе. Глюк памяти. Ошибка восприятия.

И вроде бы мелочь, да? Жить с этим можно? Но Винни не умел жить с такими мелочами. Он не успокоился, пока не нашёл баночку из нужной проверенной партии. Не успокоился и после этого. Как можно успокоиться, зная, что смерть существует? Что необратимость существует? Что существует этот крошечный бит, отделяющий перспективу от человека, копию от оригинала, вечность среди звёзд от вечности в тостере?

И он поставил ещё один эксперимент.

— Э-э, ребята, говорить загадками увлекательно, но нас опять пингуют. Там, внизу, какой-то сигнал.

— Подожди! — рявкнула на Артура внутренняя Хелен. — Винсент? Вы в порядке?

— Нет, Хелен. Ни хрена я не в порядке, — но эксперимент должен продолжаться. Винсент бы этого хотел. Я этого хочу. Вот только мои настройки всё ещё заблокированы, и экзистенциальный ужас никак не отключить. Не просто ужас от содеянного. Не просто ужас от осознания. Ужас маленького человека перед огромной непонятной вселенной.

Мы бежим по склону, и ужас катится за нами по пятам. Там, за гребнем холма, ночные огни Хокинг-тауна. Здесь только тьма человеческого невежества. Наверное, в грандиозной схеме вещей это ничего не значит. Был Винсент прав или ошибался, он совершил открытие. И люди, его

несчастные подопытные, все ещё могут воскреснуть и жить, как ни в чём не бывало. Может, разлюбят кока-колу. Может, перестанут узнавать красный цвет. А скорее всего даже ничего не заметят. Мой даймоний молчит, но что-то внутри орёт. Тоненько так.

Потому что этот бит мог быть самым ценным. Или совершенно ненужным. Так или иначе, я не имел никакого права его отнимать. Вот что для меня недопустимо.

Вспышки разрезают ночь. Мы бежим по расплавленному шоссе, по лабиринтам полуразрушенных зданий. Нас окружают. И ведь никак им не объяснить, что идёт очень важный эксперимент. Что каждый наш шаг навстречу спутнику — это огромный скачок для человечества. Да мне и самому не очень верится. До зоны покрытия ещё километр. С тем же успехом она могла бы начинаться в соседней вселенной.

— Васнецов. Скажите ради всего святого, что вы сохранили тот модуль.

— Что за модуль?

— Вы знаете, что за модуль, Артур! Тот, который порвал вам мышцы в двенадцать лет. Скажите, что не удалили его на всякий случай. Что это было, кстати?

— Войска особого назначения колониального корпуса, — Васнецов стыдливо роется в памяти. — Палёнка из глубокой сети.

— Давайте его сюда!

— Кому?

— Всем!

Свои тридцать секунд я просто кричал, так что Талботту достался охрипший голос. Хотя нет, я не просто кричал. Я ругался. До сих пор не знаю, на каком языке. Талботт перешёл на английский.

— Как вам это, сукины дети?! А?! Я вас всех в ад отправлю, сволочи! Подходите! Подходите по одному! Простите! Ох! Извините! — это уже Хелен. В первые секунды она растерялась, но это пустяки по сравнению с тем, как растерялись охотники, когда остервеневший Винсент Ван Оуэн выскочил на них из-за угла и бросился врукопашную. Конечно, скоро они возьмут себя в руки. Скоро поймут, что их добыча — не универсальный солдат, а яростно матерящийся от страха, рвущий собственные сухожилия, норовящий выплюнуть лёгкие комок паники и насилия. Но нам ведь нужно преодолеть всего километр.

Ещё рывок. Ещё. Огонь на подавление. Тридцать секунд ты в аду и у тебя всё болит, полторы минуты ты наслаждаешься зрелищем

— Осторожнее, док, у тебя антиуглеродная пушка!

— Анти-что?..

Волна помех захлёстывает нас с головой. Может, Винсент Ван Оуэн был адреналиновым наркоманом, а может, мы сделали его таким, но он бы точно этого хотел.

Он бы точно хотел, чтобы мы протянули последние триста метров. Было бы очень обидно не протянуть. Но моё тело спеклось. Я даже не знаю, кто сейчас у руля, потому что оно больше никого не слушается. Кровь заливает глаза, лёгкие, душу.

— Назад! — выплёвывает Талботт с кровью, уперев антиуглеродную пушку нам в живот. — Назад, сучары! Аннигилирую!

Слыхали? Он не шутит. Плакали тогда ваши денежки.

Но триста метров — это всё ещё очень много. Я даже не знаю, летит ли чёртов спутник на нас, или мимо нас, и есть ли он вообще. А наши убийцы тихонько ждут. Скоро мы не сможем держать эту антиуглеродную бандуру. Умеренно скоро мы умрём. Четыре пакета прямиком в ад.

— Из-за сраной газировки, — истерически смеется Васнецов у меня в голове.

Но дело, конечно, не только в ней. Смерть — это ведь тоже эксперимент. Настоящая смерть. Окончательная. Необратимая.

Умирание рушит мои настройки, разваливает стройную упорядоченную систему. То ли это бредит моё тело, собранное из грязных клондайкских атомов, то ли я уже слышу их мысли — Хелен, Талботта, Васнецова. Словно между нами нет никаких преград. Словно мы одно. Бред, конечно. Может, это просто вирусы расползаются из карантина.

Но я готов поклясться, что слышу сигнал почтового оповещения. Что сообщение стучится в мой умирающий мозг и предлагает выпить кока-колы.

Бред, конечно. Откуда ему взяться без подключения к сети?