Оранжерея

За стеклами оранжереи бушевала зима. Снег хлопьями валил на потемневшее еще днем небо, застилая мир белой пеленой. А внутри... Жара стояла густая, влажная, как в августовские речные сумерки. Воздух гудел от скрытых вентиляторов и тяжело пах землей, гниющими листьями и чем-то сладковато-цветочным. Громадные пальмы раскидывали листья под стеклянным куполом, орхидеи причудливыми бабочками цеплялись за коряги, а где-то в глубине журчала вода.

Аля ежилась от резкого перепада температур, стоя у служебного входа. Щеки горели от мороза, кончик носа красный, на ресницах – растаявшие снежинки. Она была закутана в пуховик до колен, толстый шарф и толстую шапку, похожая на неуклюжего медвежонка. В руках – два стаканчика с дымящимся глинтвейном, утратившим актуальность в этом буйстве лета.

Дверь скрипнула, выпустив волну густого, благоухающего тепла. В проеме возник Митя. Контраст был разительным. На нем были выцветшие, когда-то черные, а теперь серые спортивные шорты с бахромой по краям и огромная майка, пропитанная потом и землей. Майка съехала с одного плеча, обнажая рельефные мускулы. Волосы, темные и слегка вьющиеся, были собраны в небрежный, мокрый от пота хвостик, на щеках – грязные разводы. Но глаза сияли веселым озорством.

– Аль! – Митя радостно втянул носом запах глинтвейна. – Ты ангел! Я тут плавлюсь как в бане! Заходи быстрее, тут +30, а ты с мороза!

Аля шагнула внутрь, содрогаясь от теплового удара. Пуховик сразу стал невыносимым.

– Боже... Мить... – она закашлялась от влажного воздуха. – Ну тут и жара! А снаружи – Рагнарек! – Она сняла шапку, стряхнула снег с плеч. – Как ты тут вообще дышишь?

Митя уже прихлебывал глинтвейн, блаженно зажмурившись.

– Привыкаешь. – Он махнул рукой в сторону джунглей. – Это же лето, Аль! Вечное лето! Жара, цветы... пахнет, как на Волге в июле, только без пива. – Он озорно подмигнул. – Хочешь, покажу самый клевый цветок? Который ловит насекомых...?

Аля расстегнула пуховик, чувствуя, как пот стекает по спине.

– Цветы – это хорошо, – она потянула носом, – но пахнет тут... погребом после потопа. Ты один?

– Один-одинешенек! – Митя широко развел руками, майка съехала еще больше. – Смотритель ушел, я закрылся. Царствую! – Он поставил стаканчик и вдруг схватил Алю за руку. Лицо стало умоляюще-хитрым. – Слушай... поможешь? Совсем чуть-чуть? Мне надо пересадить пару монстер, а я один...

Аля скептически оглядела свой наряд: пуховик, теплые джинсы, свитер.

– Мить, я в чистом! И в теплом! Я в этом... – она указала на влажную землю, лейки, горшки, – ...сварюсь. У меня кофта и джинсы с начесом.

Митя закатил глаза:

– Фи, Алька! Какие предрассудки! – Он подвел Алю к груде тряпья в углу. Там висел длинный, когда-то белый, а теперь серо-зеленый хлопковый халат. Он выглядел ветхим, почти прозрачным, но чистым. – Вот! Рабочая форма от кутюр! Накинешь поверх... ну, того, что под свитером. И – вуаля! Ты – богиня тропического земледелия! Ни пылинки на твоем чистом! А халат потом в стирку... или на помойку.

Аля с отвращением тронула халат пальцем.

– Богиня? Больше похоже на саван. И он... дырявый. – Она показала на дыру под мышкой.

– Дырявый – значит, дышит! – Митя настаивал, уже стаскивая с Али пуховик. – Иди в раздевалку. Переоденешься быстро. Свитер-джинсы – на вешалку! Только халат накинь на... ну, на трусики-маечку! Или на меньшее! – Он хихикнул – тапки там у двери.

Аля, поддавшись натиску и глинтвейну, поплелась в указанную дверь. Пальмы шуршали листьями, будто сплетничая. Через минуту она вышла, красная от смущения и жары. Халат болтался на ней, как на вешалке, едва прикрывая бедра, прозрачный в мокрых местах и явно не скрывающий очертаний светлого, почти невидимого бюстгальтера и трусиков под ним. Ноги – голые и бледные после зимы, в резиновых тапках на два размера больше – выглядели особенно уязвимо.

– Ну? – Аля неловко поправила полу развязавшийся пояс. – Доволен? Я похожа на садовода-любителя?

Митя присвистнул, медленно обходя Алю:

– Садовода? Да ты... тропическая фея! – Его взгляд скользнул по силуэту груди под тонкой тканью халата, по голым ногам. – Кто бы знал, что под всей этой зимней броней... настоящее лето! – Он игриво улыбнулся. – А теперь, фея, за работу! Тащи лейку, покажу, кого поливать!

Они двинулись вглубь. Жара обволакивала Алю сильнее, прозрачный халат мгновенно прилип к спине и бедрам, превратившись во вторую кожу, лишь подчеркивающую очертания светлого белья. Воздух был густым, сладковато-тяжелым.

Перед ними открывалось огромное пространство, закованное в стекло. Высоченные стены и изогнутый потолок-купол образовывали хрустальную клетку. За ними бушевал декабрь: снежная круговерть закручивала белые вихри, темнеющее небо сливалось с землей, редкие огни города мерцали, как утонувшие звезды. Эта белая, холодная пучина резко контрастировала с буйным, дышащим летом внутри.

Широкая, выложенная светлым камнем тропинка петляла, как змея, уходя вглубь оазиса. По бокам вздымались джунгли: монументальные пальмы с веерами листьев, бросающими узорчатые тени; лианы, свисающие гирляндами и оплетающие опоры; папоротники размером с человека; кусты с причудливыми цветами, похожими на инопланетных бабочек. Влажная земля, кора деревьев, мох – все блестело, как после дождя. Где-то вдалеке, теряясь в зарослях, виднелась противоположная стена оранжереи, затянутая зеленой пеленой и снежным кружевом снаружи. Тишину нарушало лишь журчание невидимого источника и легкий шелест листьев.

Аля вдруг замерла, уставившись на ближайшую пальму. Среди ее огромных листьев, на тонкой ветке, сидели две крошечные синички – ярко-желтые грудки, синие шапочки. Они чистили перышки, совершенно невозмутимые.

– Ой, смотри! Птички! – прошептала Аля, пораженная. – Как они сюда попали?

Митя усмехнулся:

– Залетные хулиганки! Прорвались через какую-то щелку еще осенью, наверное. Теперь тут живут. Никто их поймать не может – юркие! А сами улетать не собираются – не дуры же! Тут тепло, сытно, и снега нет! Настоящий синичий курорт!

– Как тебе мое царство? – Он широко махнул рукой, указывая на стеклянный купол, за которым метель рисовала белые круги. – С одной стороны – Арктика, с другой – Амазония! А я мостик между мирами! – Он хихикнул, поправив сползшую лямку майки на загорелом плече. – Дядя мой – главный "ботаник" в этом раю. Ну, я ему помогаю... за скромное вознаграждение и право дышать летом круглый год. – Он пнул ногой пустой горшок. – Работы – выше крыши! Полить, пересадить, подрезать, удобрить, протереть эти бесконечные стекла от конденсата... Иногда чувствую себя Золушкой, только вместо тыкв – орхидеи, а вместо феи – дядя-агроном с вечно недовольным лицом.

Митя ткнул грязным пальцем в сторону чахлого растения с обвисшими листьями.

– Видишь этого нытика? Фикус Федя. Вечно ноет о влаге. А сегодня – беда! – Он драматично взмахнул совком. – Система полива капут! Сдохла после обеда. Только завтра придут чинить. Теперь все водохлебы – моя головная боль. – Он схватил Алю за локоть, потащив вдоль каменной тропки к глухой стене, где торчал неказистый латунный кран. К нему был присоединен длинный, темно-зеленый шланг, свернутый в неаккуратный бублик.

– Вот наш спаситель! – Митя с размаху пнул шланговый бублик, заставив его размотаться на пару метров. Он поднял тяжелый наконечник, погладил его шершавую резину снизу вверх, как дуло орудия. Глаза его хитро сощурились. – Знаешь, Аль, у меня с ним особые отношения. Он надежный. Главное оружие садовода. – Он фыркнул своим грубоватым смешком.

Аля покраснела, но ухмыльнулась:

– Совсем с ума сходишь в своей теплице. Что делать-то?

– Элементарно! – Митя с силой сунул шланг Але в руки. – Ты – тут. У крана. Я – там, у Феди-нытика. Я крикну "Воду!" – ты открываешь кран медленно и не до конца. Поняла? Не рви с места! Он старый, напор бешеный!

Не дожидаясь ответа, Митя схватил свободный конец шланга и засеменил вглубь зарослей, волоча за собой темно-зеленую змею. Его голос донесся из-за гигантского филодендрона:

– Не зевай, русалка! Я дам сигнал!

Аля осталась одна у крана. Шум метели за стеклом казался далеким мифом. Здесь царили влажная тишина, прерываемая шелестом листьев, далеким журчанием воды и чириканьем синичек где-то на пальме. Аля подошла к ближайшей орхидее – причудливый цветок, похожий на застывшую бабочку, пурпурный, с бархатными лепестками. Она наклонилась, чтобы вдохнуть едва уловимый, пряный аромат, прозрачный халат съехал, обнажив плечо.

Из зеленой чащи донесся приглушенный, искаженный эхом голос Мити:

– ...адь... к... ни... да...

Аля насторожилась. "Воду"? "Подай"? Звучало похоже. "Наверное, просит включить!" – решила она. Митя же говорил – "не рви с места". Аля крепко ухватилась за массивный вентиль крана и резко провернула его ДО ОТКАЗА.

Шланг у ее ног вздрогнул, как живой, и напрягся. Где-то в глубине оранжереи раздался громкий, нечеловеческий визг, смешанный с хлюпающим плеском и матом:

– А-А-А-А! АЛЬ! Ё* ТВОЮ!!! ЧТО ТЫ НАДЕЛАЛА?!

Через несколько секунд из-за папоротников выскочил Митя. Вид его был эпичен. Серая майка прилипла к нему, как вторая кожа, обрисовывая рельеф торса, пресса. Вода стекала с его волос, с подбородка, заливая шорты. В руке он сжимал перекрученный шланг, из наконечника которого слабо сочилась струйка.

– ТЫ С УМА СОШЛА?! – завопил Митя, подбегая и с силой дергая рычаг перекрывающего вентиля на шланге рядом с краном. Плеск прекратился. – Я кричал "ПОГОДИ!"! ПО-ГО-ДИ! А ты – БАХ! Полный напор! Меня чуть не сбило с ног! Как будто гидрант взорвался у меня в руках! – Он отряхивался, как мокрая собака, брызги летели во все стороны. – И открыла до упора! Тут же написано: "ОТКРЫВАТЬ ПОСТЕПЕННО"! – Он ткнул пальцем в стершуюся надпись на кране.

Аля, виновато съежившись, пробормотала:

– Я.… я не расслышала! Подумала – "Воду!"...

Митя простонал, сдирая с себя мокрую, холодную тряпку майки. Она была тяжелой, вода хлюпала.

– Фух... хоть дышу... – Он швырнул майку на каменную лавочку рядом. Потом, не раздумывая, скинул и промокшие шорты. Они присоединились к майке. Митя остался стоять перед Алей в одних плавках и белых кроксах. Его торс был мокрым, капли воды скатывались по коже, цепляясь за веснушки на плечах. Он потянулся, облегченно вздохнув, абсолютно не стесняясь.

Аля замерла, ее взгляд непроизвольно скользнул вниз, потом резко отвел в сторону, к заснеженному куполу. Щеки пылали.

– Мить... а вдруг... камеры? – прошептала она.

Митя фыркнул, лениво проводя руками по своему мокрому торсу, смахивая капли:

– Камеры? Ха! Они сдохли через неделю после установки. От этой духоты и влаги. Конденсат залил все схемы. Теперь это –болванчики с красными глазками. – Он кивнул в сторону маленького купола под потолком, из которого торчали облезлые провода.

Он стоял перед Алей – мокрый, почти голый, уверенный в себе, с вызовом в глазах. Жара оранжереи, запах влажной земли и растений, вид Митиной наготы и его бесстыдная легкость создавали густую, дурманящую смесь.

– Иногда, когда жарко невмоготу и я один... я тут так и хожу. Растениям все равно. Синичкам – тем более. – Он игриво напряг бицепс. – Так что расслабься, русалка. Здесь только ты, я, Федя-нытик и вечнозеленые свидетели. Теперь... – Он потянулся за ведром. – ...таки будем поливать Федю? По старинке. Ведрами.

Митя вылил воду из крокса, все еще в одних плавках и босиком, ловко присел у крана. Мышцы спины играли под влажной кожей, когда он наполнял два пластиковых ведра – одно большое, зеленое, другое поменьше, рыжее от ржавчины. Вода булькала, переливаясь через край.

– Держи, подсобник! – Он с легким стуком поставил маленькое ведро перед Алей. Брызги холодной воды окатили голые щиколотки Али и нижний край халата, мгновенно потемнев и прилипнув к бедрам и тонким трусикам под ним. – Большое – мое. Ты со своим – за мной! Федя ждет!

Они пошли по скользкой каменной тропке, неся тяжести. Вода в ведрах колыхалась, плясала, выплескиваясь наружу с каждым шагом. Холодные капли воды из ведра лизали Алины босые икры и иногда особенно нагло лезли под полы халата – мокрые пятна расползались по бедрам, пропитывая легкую ткань трусиков ледяной сыростью. Аля ежилась, но руки были заняты.

– Вот, нытик! – Митя плюхнул свое ведро у подножия фикуса. – Пей, Федя, неблагодарный! – Он схватил ковшик, висевший на ветке, и стал аккуратно лить воду под корни. Аля последовала его примеру, стараясь не расплескать. Вода из ее ковша текла по листьям, смешивалась с каплями пота на шее Мити, падала на землю.

– Знаешь, Аль, – заговорил Митя, не отрываясь от полива, – в свободное время... я тут плету. – Он кивнул на кучу ярких обрезков в углу – увядшие орхидеи, обломанные бутоны гибискуса. – Цветов после подрезки – море! Жалко выбрасывать. Вот... – Он вытер мокрые руки о плавки и повесил ковш на место. – И делаю венки. Даже продавать начал.

Они поставили пустые ведра у дорожки. Митя, не дав Але опомниться, схватил ее за руку. Его пальцы были прохладными и влажными.

– Пойдем! Покажу мастерскую! Не говори дядя, а то накроется - мой бизнес!

Он повел Алю в самую глубь оранжереи, к массивному дереву с толстыми узловатыми корнями, поднимавшимися из земли, как стены сказочной избушки. Корни сплелись в арку, создавая небольшую, скрытую от основного пространства полянку. Земля здесь была устлана мягким мхом. Тут у стеклянной стены, затянутой изнутри густым молочно-белым конденсатом, была его "мастерская". На старом пне лежали связки сухих стеблей, пара перышек, и...

– Вот он! – Митя торжествующе поднял великолепный венок. Он был сплетен не из луговых ромашек, а из самой роскоши оранжереи: бархатные пурпурные лепестки орхидей переплетались с ярко-оранжевыми, восковыми чашечками неизвестных цветов, как застывшие язычки пламени; нежно-розовые завитки сухих лиан обвивали изумрудные листья папоротника, а всю эту диковинную россыпь усыпали крошечные синие бусины ягод. Венок казался диковинной короной тропической феи – тяжелый, благоухающий, дышащий жаром и влагой стеклянного рая. Митя сиял, держа этот сказочный венец в руках.

– Красиво? – Он не дождался ответа. – Это – для тебя, русалка! За помощь! И за... неожиданный душ! – Он хихикнул.

Митя встал перед Алей, его босые ступни утопали в мягком мху. Их разница в росте стала заметнее. Аля замерла, чувствуя, как жара и влажность полянки сгущаются. Митя поднял руки, его обнаженный торс оказался в сантиметрах от Алиного лица. Запах влажной кожи, пота и цветочной пыльцы ударил в нос.

– Не шевелись... – прошептал Митя, его голос вдруг стал тихим и сосредоточенным.

Он аккуратно водрузил тяжелый, благоухающий венок на Алину голову. Лепестки коснулись лба, стебли слегка зацепились за каштановые пряди. Пальцы Мити, нежные и уверенные, поправили венок, их кончики скользнули по вискам Али, оставив мурашки.

– Вот... – Митя отступил на шаг, оценивая. Его глаза блестели в полумраке под корнями. – Ты – королева джунглей. Или русалка, выброшенная в тропики. – Он улыбнулся. – Идеально.

Аля стояла в венке из тропических цветов, в прозрачном мокром халате, прилипшем к телу, с каплями воды на ногах. За спиной Мити, на запотевшем стекле, расплывались золотистые пятна уличных фонарей – единственные огни внешнего, зимнего мира, похожие на далекие звезды в этом влажном, цветочном раю. Воздух звенел тишиной, нарушаемой лишь их дыханием и далеким журчанием воды. Митя смотрел на свою "королеву" с гордостью и чем-то еще – теплым и обещающим.

"Королева джунглей... Ты и правда, как русалка... выброшенная в этот зеленый рай. Такая... дикая и нежная." Голос Мити смешался с шелестом папоротников. Пальцы обхватили Алино запястье.

"Мить... что ты..." Зашептала Аля. Пурпурные орхидеи венка закачались у нее на лбу.

Митя без слов взял Алину руку – ту, что судорожно сжимающую полу халата. Прижал ладонь к щеке. Кожа Мити горела, как нагретый камень.

"Слышишь?" – прошептал он, и Аля почувствовала под пальцами бешеный пульс.

Митя наклонился. Его губы, мягкие и влажные, нежно коснулись тончайшей кожи внутренней стороны Алиного запястья – там, где синевой проступали вены, где отдавалось эхом каждое биение сердца. Поцелуй был легким, как прикосновение лепестка, но Аля ахнула, будто обожглась.

Митя поднял взгляд. Его глаза в полумраке под корнями были темными-темными, почти черными, и невероятно серьезными. Ни капли привычного баловства.

— Холодно тебе в этом мокром тряпье? — Голос Мити снова стал низким, вкрадчивым. Он развязал пояс халата одним рывком. Тонкая ткань, давно ставшая второй кожей, бесшумно соскользнула с Алиных плеч, упала на мох темным прозрачным ореолом.

Аля замерла, прикрыв грудь руками. Светлый, почти невидимый бюстгальтер внезапно казался ей кричаще-белым.

— Смотри, — Митя повернул Алю лицом к запотевшему стеклянному полотну стены. — Видишь огоньки? Это – город. Люди. Они там кутаются в шубы, мерзнут в своих коробках... И не знают, что тут, за стеклом... — Он обнял Алю крепче, его руки скользнули по Алиным рукам, подняли их. — ...у нас свое лето. Свои джунгли. И своя... королева.

Он прижал Алины ладони к холодной, мокрой от конденсата поверхности стекла изнутри. Шок от ледяного прикосновения.

-Это лишнее, — Митя улыбнулся уголком губ. Ловкие пальцы нашли застежку сзади. Щелчок крючка. Теперь Аля стояла перед ним только в тонких, мокрых насквозь трусиках и венке. Воздух оранжереи ласкал обнаженную кожу, заставляя ее покрываться мурашками.

Митя, тихо смеясь, его губы коснулись Алиного уха:

"Оставь автограф! Пусть гадают утром, что тут было! Тропическая фея? Или просто... очень мокрая и смелая девчонка, которой надоела зима?"

Его руки скользнули вниз, к поясу Алиных трусиков. Зацепились за мокрый край.

Тонкая ткань легко соскользнула по бедрам и упала на мох.

Аля стояла теперь перед стеклом в одном лишь венке из тропических цветов. Ее силуэт – изгибы бедер и линия спины– проступал сквозь матовую пелену конденсата как таинственная, размытая тень, отмеченная сверху четкими отпечатками ладоней. Снаружи, сквозь снежную круговерть, этот силуэт мог бы показаться лишь игрой света и льда – если бы кто-то смотрел.

Митя стоял за ее спиной, его бледная кожа контрастировала со смуглой кожей Али. Он прижал свои ладони к стеклу выше Алиных ладоней. Два автографа в затерянном мире тепла.

— Наши метки, — прошептал Митя, прижимаясь торсом к Алиной спине и глядя на их двойной силуэт в заиндевевшем зеркале зимы. — Пусть висит. Как напоминание... что под снегом — бывает лето.

За стеклом метель закрутила новый вихрь, затягивая белой пеленой мерцающие огни города. А внутри, в густой, сладкой духоте, под взглядом немых синичек, пахло влажной землей и цветами.

Запотевшая поверхность под пальцами была границей миров: внутри – пышущая жаром жизнь, снаружи – снежная пустошь. Митя плотно прижимался спиной Али к своему животу.

Губы Мити скользят по чувствительному месту за ухом, вызывая мурашки:

«Наше убежище, Мы спрятаны. Затеряны. Никто не знает, что в этой хрустальной клетке...» Его руки медленно оторвались от оставленных на стекле отпечатков. «...живут две русалки.»

Пальцы Мити – сначала холодные от прикосновения к стеклу – коснулись ребер. Аля вздрогнула от контраста. Митя не спешил. Его ладони скользнули вниз по ребрам Али, ощущая каждый изгиб. Движения были исследовательскими и нежными одновременно. Они обогнули талию, встретились на животе – плоском, напряженном от учащенного дыхания.

Пальцы Али непроизвольно сжимаются на стекле:

«Мить...»

Это было все, что она могла выдохнуть. Жара внутри нее нарастала, смешиваясь с жаром оранжереи.

Шепот Мити стал гуще, горячее дыхание шее:

«У нас... свое лето.»

Его руки поднялись вверх, скользя по центру живота, к основанию груди. Пальцы нашли грудь, обхватили ее – сначала мягко, потом увереннее. Большие пальцы провели по нижнему изгибу каждой груди, вызывая резкий вдох у Али. Затем – сосредоточенное движение: указательные и большие пальцы Мити зажали Алины соски. Соски моментально отозвались, становясь твердыми бугорками под пальцами Мити. Аля ахнула, ее голова откинулась назад, на Митино плечо, глаза закрылись.

Долгий, влажный поцелуй у основания Алиной шеи.

«Чувствуешь? Как бьется... Здесь...» Его губы прижались к пульсирующей вене на шее, пока пальцы продолжали свою игру, заставляя Алю выгибаться. Холод от стекла уступил место внутреннему пожару, и руки Мити, ведомые этим жаром, казалось, сами излучали тепло теперь.

Руки Мити снова опустились вниз. Скользнули по животу, обрисовали тазовые кости. Пальцы погрузились в ложбинку ниже живота, лаская кожу со следами от резинки, едва касаясь. Аля вжалась в Митю, ища опоры, ее руки соскользнули со стекла, бессильно упав вдоль тела. На запотевшей поверхности остались только их призрачные отпечатки.

Митя крепче обнял Алю одной рукой за талию, другой рукой продолжая свое плавное, неумолимое путешествие вниз, к внутренней поверхности бедер. Его пальцы скользили по гладкой, горячей коже, вызывая дрожь и слабость.

Пальцы плавно спустились ниже, в ложбинку, где начинались нежные, чуть вьющиеся волосы. Митя не спешил проникать глубже. Его ладонь легко, почти невесомо замерла, покрывая теплом. Большой палец начал совершать бесконечно медленные, едва уловимые полукруги – не вниз, а поперек, по самой выпуклой, защищенной костями части. Это было мучительное, сладостное ожидание, заставлявшее Алю дрожать мелкой дрожью. Она чувствовала, как под этой ладонью все внутри сжимается и плавится одновременно, Аля бессильно уперлась лбом в холодное стекло, ее дыхание застучало по запотевшей поверхности новыми облачками.

Вторая рука Мити, тем временем, не отпускала Алину грудь. Он не просто сжимал – он владел. Ладонь обхватили ее снизу, поддерживая тяжесть. Указательный и средний пальцы сомкнулись вокруг соска, зажав его в тиски – не резко, но неумолимо, с постоянным, возрастающим давлением. Боль, острая и яркая, тут же смешалась с волной сладкой истомы, хлынувшей из низов живота прямо в зажатый сосок.

Его указательный палец у Али между ног сместился на сантиметр вниз, нашел скрытое под кожей, и прижал. Волна конвульсивного удовольствия прокатилась по Алиному телу от точки под пальцем Мити до зажатого соска. – «Я хочу тебя» – Шепот Мити слился с гулом вентиляторов где-то в глубине.

Аля не выдержала. Ее тело, напряженное как тетива, вжалось спиной в Митю, ища опоры, слияния, спасения от этого сладкого напряжения. Повинуясь глубинному импульсу, она чуть развела ноги, шире упершись босыми ступнями в прохладный мох. Это было немое приглашение. Мольба. Сдача.

Митя понял мгновенно. Его смешок, прозвучавший Але прямо в ухо, был низким, торжествующим, полным обещания.

«Вот так... Королева... Дай лету войти...»

Рука, что только что ласкала лоно, мгновенно сменила тактику. Большой палец, наконец, нашел то, что искал – маленький, тугой, невероятно чувствительный бугорок, скрытый в складках. Прикосновение было не нежным, а уверенным, властным, знающим. Митя прижал подушечку пальца прямо к нему – не скользя, а утвердившись. И начал массировать. Сначала кругами – медленными, размашистыми, заставляя Алю закусить губу, чтобы не закричать. Потом – быстрее, уже, целенаправленно, фокусируя все давление на этой одной, пылающей точке.

Его ладонь скользнула вниз и тогда его средний палец, скользкий от влаги самой Али, нашел вход. Не просил разрешения. Погрузился. Глубоко. Плавно. Внутри было тесно, невероятно горячо и пульсирующе. Аля вскрикнула, ее внутренние мышцы судорожно сжались вокруг вторжения, пытаясь удержать, принять. Митя не остановился.

Атака была невыносимой. Аля забыла про стекло, про вьюгу, про венок, съехавший на затылок. Мир сузился до жгучего огня внизу живота, до глубокого, влажного вторжения, до непрекращающегося, вихревого движения Митиных пальцев. Она зарычала, низко и по-звериному. Тело выгнулось в дуге, едва не отрываясь от Мити, чтобы тут же вжаться обратно, с еще большей силой. Внутри все сжалось в тугой, болезненно-сладкий узел, а потом – разорвалось.

Все внутри взорвалось. Оно вырвался из самого центра, из точки под Митиным пальцем, и хлынуло горячим электричеством во все конечности, в кончики пальцев, в корни волос. Ее внутренности сжались, судорожно обхватывая Митин палец, выжимая из себя всю накопленную влагу. Ноги затряслись, она бы упала, если бы не железная хватка Мити, обхватившей ее за талию и прижимающей к себе. Из горла вырвался долгий, надрывный стон, мир померк во вспышках белого света. Она тряслась в Митиных руках, как лист на ветру, пока волны медленно затихали, оставляя ощущение полного, влажного опустошения между ног.

Митя не убирал руку сразу. Его палец оставался внутри, чувствуя последние пульсирующие сокращения. Большой палец легко ласкал перевозбужденный бугорок, теперь невероятно нежный. Он прижимал Алю к себе, целуя ее мокрую шею, впитывая ее запах – смесь цветов, пота и тепла. Его собственное дыхание было неровным.

Хриплый Митин шёпот звучал почти благоговейно:

«Вот и лето. Добро пожаловать в джунгли»

Аля обмякла в Митиных объятиях. Ее тело ныло сладкой, приятной неги, смешанной с глубокой усталостью. Голова тяжело лежала на Митином плече, взгляд мутно скользил по запотевшему стеклу, где их расплывшиеся отпечатки ладоней теперь казались древними рунами, оставленными в этом хрустальном коконе.

Митя не отпускал. Его руки – та, что только что владели Алей с такой жестокой нежностью, обвили Алю просто, крепко, прижимая к своей потной, горячей коже. Он целовал Алины мокрые виски и шептал что-то неразборчивое, убаюкивающее. Его собственное дыхание было неровным, грудь вздымалась под Алиной щекой. В его прикосновениях не было прежней дерзости, только глубокая, чуть ошеломленная нежность.

Венок из орхидей давно съехал на пол, к их босым ногам, рассыпая пурпурные и оранжевые лепестки по мху. В воздухе тяжелая смесь ароматов цветов, влажной земли, их пота и чего-то нового, острого, животного. Зима за стеклом бушевала с прежней силой, снежные вихри закручивали белые воронки, но ее вой теперь был далеким, чужим шумом, как радиопомехи из другого измерения.

Митя прошептал, его голос был хриплым, но мягким:

«Вот и все, русалка... Причалила...»

Он провел ладонью по Алиной спине, от лопаток до талии, долгим, успокаивающим движением.

«Отдыхай...»

Аля не отвечала. Она закрыла глаза, погружаясь в тепло Митиного тела, тепло опустошенного, но странно умиротворенного собственного нутра, тепло влажного воздуха, обволакивающего их словно одеялом. Она нашла свое лето. Оно пахло по́том и землей. И оно было бесконечно реальнее любой вьюги.

Где-то высоко на пальме чирикнула сонная синичка. Ей, наверное, все было видно. Но ей было все равно.