Ормангюлю

Родовое гнездо встретило Алексея Казаринова весьма неприветливым образом: угрюмой миной экономки Евдокии Захаровны. Что с родителями они разминутся, он знал давно: маменька в одном из последних писем объявляла о решении везти отца на воды в Баден-Баден, настолько его одолела ломота в костях. Долгожданная встреча откладывалась на неопределенный срок, и с этим Алексей смирился. Но физиономия экономки, обрамленная серыми, как цепь дворового Полкана, буклями, словно вобрала в себя угрюмую хмарь, повисшую под сумеречным небом, и вместо ожидаемой радости от возвращения на сердце заскребли кошки.

— Пожалте домой, барин, — процедила Евдокия Захаровна таким тоном, каким обычно просят убраться с дороги чересчур назойливых побирушек на паперти.

Алексей невольно вздохнул. За спиной засопел, с тревогой переминаясь с ноги на ногу, Иван, слуга его дяди Николая, посланный, чтобы дотащить дорожный сундук. Ему явно тоже хотелось убраться отсюда подальше.

Евдокия Захаровна спохватилась, видимо, что ее могут упрекнуть в непочтительности, и посторонилась, учтиво открывая молодому хозяину путь в дом. И даже растянула губы в подобии улыбки. Алексей едва успел поставить ногу на ступеньку крыльца, как из двери высунулось веснушчатое личико горничной.

— Барин молодой приехали! — радостно взвизгнула она. — Ой, Алексей Павлович, возмужали-то как!

Алексей улыбнулся.

— Варюша, ты, что ли?

— Узнали! — с восторгом завопила Варюша.

Евдокия Захаровна выпрямилась и сверкнула на нее негодующим взглядом. Но Варюша и ухом не повела. Развернулась и кинулась в глубину дома.

— Степанид Афанасьевна, а Степанид Афанасьевна! Барин-то наш красавец какой стали! — послышался издалека ее голос.

— Радуется хозяину, — ровным голосом произнес Иван, поднимаясь по ступеням следом за Алексеем и подчеркнуто не глядя на экономку.

Та с шумом выдохнула, уловив реприманд, и тотчас попыталась сгладить неловкость.

— Что же это, барин, все вещи?

И она с удивлением указала на сундук, который тащил Иван.

— Нет, конечно, здесь только самое нужное, — сказал Алексей. — Остальное пока у дядюшки, позже перевезу.

И все. При упоминании о дядюшке востренький кончик носа Евдокии Захаровны презрительно дернулся. Попытки проявить радушие зачахли на корню.

Алексей с трудом подавил вздох. Можно, конечно, тешить себя доводами, что это личные антипатии экономки. Сколько сам он в былое время наслушался от нее, что, мол, благовоспитанные юные барышни в семействе, где она служила прежде, о подобных выходках и помыслить не смели, не то что некоторые неугомонные мальчишки. Но к тете его Евдокия Захаровна неизменно проявляла отношение почтительное, граничащее с подобострастным. До поры до времени. А поскольку эта неприязнь никуда не исчезла, стало быть, все семейство и по сей день не простило Наталье Казариновой, дворянке в энном поколении, брака с коммерсантом. Как говорится, хозяин насупится — собака лаем изойдет.

Алексей мотнул головой, точно отгоняя невеселые мысли, и пошел по лестнице наверх, к своей комнате. Иван с сундуком шагал сзади, а замыкала шествие Евдокия Захаровна с керосиновой лампой в руках.

На пороге своей комнаты Алексей остановился. Евдокия Захаровна протиснулась мимо него и стала зажигать лампу, стоявшую на столе. А он смотрел на знакомые с детства вещи, и в сумеречном свете растворялись годы, проведенные вдали от родного дома.

Как будто и не уезжал. Годичные кольца на половице возле двери. Он мог бы нарисовать их по памяти. В своих детских играх он назначал их озером и двигал по воображаемым волнам кораблик из ореховой скорлупки. Лепнина на потолке — как же лет в десять его стали раздражать эти цветочки в углах! Он, мол, не девчонка! А потом махнул на них рукой: пускай будут. Они маменьку радовали.

Вторая лампа разгорелась. Иван прошел в комнату со своей ношей.

— Куда ставить изволите?

— У стола поставь, — кивком указал Алексей. — Осторожней только.

— Да знаю, — буркнул Иван, бережно опуская сундук на пол.

Евдокия Захаровна обошла его, нарочито подобрав поближе к себе подол платья.

— Ужинать изволите, барин? — сухо спросила она. — Если да, то скажу сейчас…

— Барин! Алексей Палыч! — словно в отклик на ее слова, прозвучал со стороны лестницы зычный голос кухарки.

Алексей улыбнулся и вышел из комнаты.

Степанида Афанасьевна, тяжело отдуваясь, взбиралась в полутьме по ступенькам. Откуда-то из-за ее широкого плеча верещала Варя:

— Вы только поглядите, и не узнали бы, поди!

Кухарка ступила, наконец, на верхнюю площадку. На ее широком румяном лице блестели бисеринки пота. Сначала она близоруко прищурила глаза, а через мгновение всплеснула руками.

— Господи, соколик вы наш! Ведь и не узнать теперь!

Алексей, улыбаясь, шагнул ей навстречу.

— Степанидушка! Зато ты, я погляжу, совсем не изменилась!

Приврал, конечно. Вон как прибавилось морщин в уголках глаз и как согнулись плечи.

А может, и не приврал, потому что, поцеловав щеку старой кухарки, уловил привычное уютное тепло и аромат душистого свежего хлеба.

Степанида Афанасьевна, смеясь, запрокинула голову, чтобы получше разглядеть своего «соколика».

— А черен-то как стал, черен! Ты погляди, Варюша!

Алексей думал, что за время долгого пути домой его загар стал слабей, но, судя по возгласам старенькой кухарки, он все еще оставался слишком смуглым для здешних мест. А может, за несколько лет тропическое солнце так напитало его кожу своим жаром, что теперь не так-то легко было с ним расстаться.

— Степанида Афанасьевна, — ледяным тоном произнесла экономка. — Алексей Павлович только что с дороги и, вероятно, голодны. Извольте вернуться на кухню и заняться приготовлением ужина.

— Да сей же час, соколик мой ненаглядный, — умиленно отозвалась кухарка, не сводя глаз с Алексея, словно это он попросил у нее еды. — Сейчас-то что побыстрей приготовлю, а наутро… Грибочков все так же любить изволите?

— Еще больше, — заверил ее Алексей. — Соскучился по ним.

— Будет утром, непременно будет, — забормотала Степанида Афанасьевна. — Я ж сушеных грибов приберегла, думаю — вот воротится соколик мой… Иду-иду!

Повернувшись, она неуклюже заковыляла по ступенькам. Варюша скатилась вниз еще раньше: видно, поспешила помогать.

Евдокия Захаровна выждала пару мгновений и тоже прошествовала к лестнице. За спиной у Алексея откашлялся Иван.

— Так я, барин, пойду, пожалуй? — спросил он. — Остальные ваши вещи с утреца доставить изволите?

— Да, давай с утреца, — рассеянно отозвался Алексей. — Ступай, конечно.

Иван поклонился и стал спускаться вниз. Алексей остался один на верхнем этаже. Он медленно вернулся в свою комнату. От внезапного чувства одиночества сдавило грудь. Возможно ли было настолько отвыкнуть от родного дома?

Алексей несколько мгновений стоял на пороге, а потом, подчинившись внезапному, безотчетному порыву, подбежал к окну и толкнул ставни. Те поддались будто с неохотой, тягуче заскрипели петли.

Иван как раз шел по дорожке к воротам.

— Эй, погоди! — окликнул его Алексей.

Иван остановился, поднял голову и высмотрел распахнутое окно за ветвями боярышника.

— Ты завтра не спеши с вещами, — крикнул Алексей. — Я сначала сам к дяде утром зайду.

Иван снова поклонился.

— Как скажете, барин, — отозвался он и зашагал дальше.

Алексей притворил ставни, чтобы на свет лампы не слетелись комары, и подошел к дорожному сундуку. Он привез с собой кое-что, способное если не развеять чувство неуюта, то, по крайней мере, занять его.

Он присел возле сундука на корточки, отпер его и поднял крышку.

В верхнем отделении стоял небольшой деревянный ящичек с просверленными в крышке маленькими отверстиями. Алексей бережно поднял его, стараясь не наклонять, и поднес к уху. Послышался едва различимый шорох. Уголки губ Алексея дрогнули в улыбке.

— Барин? — в дверь просунулась голова Варюши. — Степанида Афанасьевна говорит: все скоро будет, вы не извольте беспокоиться. Вещи разбираете? Помочь вам, с дороги-то? Я тут вам креспонденцу занесла, третьего дня письмецо пришло.

Все это она обрушила на Алексея буквально в пару секунд, и тот смешался, не зная, на что отвечать в первую очередь За минувшие годы он совсем позабыл о ее способности говорить одновременно сразу о нескольких разных вещах. Варюша меж тем шагнула в комнату, держа в руках конверт.

— Я вам на стол его положу, барин. Вам помочь чем? Ой, а это что там такое?

Она с изумлением уставилась на шуршащий ящичек.

В глазах Алексея промелькнула озорная искорка.

— А это, Варюша, я с собой с Кубы привез. Маленькие местные жители.

— Шутить, барин, изволите? — подозрительно спросила Варюша, припомнив, видимо, то, о чем ни на минуту не забывала Евдокия Захаровна: о всевозможных проделках Алексея.

Тот покачал головой.

— И не думаю. Сама же слышишь, как они шуршат.

— Да кто ж там такой, барин?!

Алексей внимательно посмотрел на нее. В прежние времена он, не задумываясь, назвал и предъявил бы горничной содержимое ящичка и от души повеселился бы над реакцией. Но теперь он невольно призадумался над тем, что кому-то придется заботиться об этом самом содержимом в случае его отлучки, и Варюша — единственный человек в доме, на кого можно возложить такую обязанность. Стало быть, лучше ее не пугать.

— Видишь ли, — осторожно начал он. — Там, на Кубе, природа отличается от нашей. И некоторые животные… Они могут называться так же, как наши, но выглядеть совсем по-другому. Иногда они даже выглядят… более милыми.

— Это какие ж такие животные? — нахмурившись, спросила Варюша.

— Как тебе сказать… Тараканы, например.

Варюшу передернуло.

— Да вы что, барин, никак с той Кубы тараканов притащить изволили?!

— Они не похожи на наших! — уверял Алексей. — Они даже забавные.

— Бр-р-р!

— Они… Вот, погляди: они на рукавички похожи!

И он откинул крышку ящичка.

Конечно, сходство с рукавичками могло существовать лишь в глазах человека, чья увлеченность естествознанием дошла до состояния влюбленности. Скорее эти существа походили на крупные плоские желуди с темными шапочками. Они сидели среди веточек, щепок и обрывков картона и, внезапно оказавшись на свету, заметались в поисках укрытия.

Варюша близко не подошла, наблюдала с расстояния, вытянув шею. Наконец она вроде бы убедилась, что маленькие гости с далекого острова совсем не похожи на вездесущих прусаков, и осторожно подошла на шаг. Именно в этот миг один из тараканов, пытавшийся взобраться на кусок коры, потерял равновесие, свалился вниз и, упав на спинку, суетливо задергал ножками. Даже отдаленное сходство с рукавичкой развеялось, чары спали, и у Варюши вырвался вопль омерзения.

— Барин, да ну, уберите, ради бога! Как есть ведь таракан, только вон какой здоровый!

Алексей помог недотепе перевернуться обратно и со вздохом закрыл ящичек. Варюша шумно выдохнула и перекрестилась.

— И зачем они вам только понадобились? Али своих мало? Так вон у Антиповых в лавке наловить можно…

На пороге возникла Евдокия Захаровна.

— Ужин подан, барин, — холодно сообщила она. И, не удержавшись, добавила: — Разумеется, если бы мы были извещены о вашем приезде телеграммой, все было бы раньше готово. Чехлы мы с мебели в вашей комнате загодя сняли, но прочее…

Спорить не приходилось. Дядя напоминал, что надо телеграфировать о точном времени прибытия, но Алексей благополучно забыл.

Но и соглашаться с этой гарпией не хотелось.

— Ступайте, — отмахнулся он. — Сейчас спущусь.

Варюша воспользовалась моментом и, бросив на ящичек исполненный отвращения взгляд, выскользнула за дверь. Евдокия Захаровна слегка подвигала челюстью, точно пробовала на вкус вертевшиеся на языке слова, но, так ничего и не сказав, тоже удалилась.

Алексей поставил ящичек на стол, подальше от лампы. Взгляд упал на «креспонденцу», принесенную Варюшей. Этот почерк он узнал сразу. Федька, Федя Евлашев, верный наперсник в детских играх, отроческих шалостях и юношеских безумствах. Он и на Кубе не раз получал от него весточки. Порой скорбные — Федя извещал о смерти своего отца, крестного Алексея. Порой веселые — с рассказом о том, как тетка Феди, Елена Петровна, обыграла в карты гвардейского поручика. Уголки губ невольно тронула улыбка. В комнате будто сразу повеяло теплом. Рука невольно потянулась к конверту… Но Алексей остановился.

Еще в детстве, получив в подарок бонбоньерку, он первым делом съедал обычные конфеты, а самые любимые, самые вкусные оставлял напоследок.

«После ужина прочитаю, на ночь», — подумал он. И даже самому себе не признался, что письмо друга помогло бы ему быстрей оживить прошлое и снова почувствовать дом родным.

Час спустя он сидел на неразобранной кровати с развернутым письмом в руках. Смотрел он в стену, а перед глазами все равно стояли строчки, выведенные таким знакомым Федькиным почерком:

«...И вот еще почему я так рад твоему возвращению. Близится знаменательный день, наверное, один из самых важных в моей жизни. Помнишь ли ты детскую подругу нашу, Катеньку Панютину? Представь, скоро будет объявлено о нашей помолвке. И есть только одно, что может сделать этот день для меня еще более счастливым: это ты, друг мой, твое присутствие рядом со мной…»

Маленький ангел с серыми глазами под густыми ресницами, детские пальчики, смущенно вцепившиеся в оборки на розовом платье. Смех взрослых: «Что ты оробела, Катенька? Это сын друзей твоего папеньки, Алеша!»

Зимний парк, весь в хрустящем снегу. Летящие снежки. Страх, отчаянный страх случайно попасть снежком в девочку в ярко-синем капоре. И вдруг — ее смех. И в него попадает снежок, пущенный осторожно, так, чтобы не ушибить. И тогда он просто подбрасывает горсть снега — и серебристо-белые искорки оседают на ее капор и кажутся звездами на зимнем небе.

Лето. Кольца серсо мелькают над поляной. Катенька с деревянной шпагой в руке, солнечные лучи блестят в волосах, которые на свету кажутся не темно-русыми, а медовыми. «Я бы нарисовал с вас амазонку, если бы умел!»

Алексей мотнул головой, отгоняя видения, положил письмо на столик у кровати и принялся расстегивать рубашку. Переодевшись ко сну, он потушил лампу и забрался под одеяло.

Вернувшись к себе после ужина, он закинул в ящичек припасенный за ужином кусок хлеба. Теперь, лежа в постели, он прислушивался к тому, как в своем маленьком темном царстве одобрительно шуршат, радуясь угощению, его причудливые протеже.

«Вот что, друзья, приключилось, пока мы с вами за морями грелись. Ну да что уж теперь… раз сам на столько лет уехал».

Он закрыл глаза и под тихий шорох провалился в сон.

<div align="center">***</div>

Верно говорят: утро вечера мудренее. Когда Алексей распахнул ставни, впуская в комнату солнечный свет, вчерашняя горечь почти развеялась, оставив лишь ту легкую грусть, которую вполне можно принять с улыбкой. А мысли о том, чтобы не поехать к другу, он даже не допускал. Это же Федя. Самый близкий, самый дорогой друг, привязанности к которому не смогли стереть ни расстояние, ни годы.

Алексей уперся ладонями в побеленный подоконник, выглянул в сад. А боярышник-то подрос! Давний знакомец, с которым они одно время даже находились во вражде. С каким сокрушением поглядывал Алексей в детстве на клен и яблоньку, растущие у других окон! А вяз у особняка Синюхиных на другой стороне дороги?! Вот где роскошь, вот где приволье! В любое время дня и ночи можно перелезть прямо из комнаты на широкие ветки и спуститься на землю — приключениям навстречу. А попробуй на боярышник перелезь. Нет, он топорщился колючками напротив спальни молодого барина, как бессловесный Цербер. Однажды Алексей даже призадумался, а не полить ли зловредное дерево купоросным маслом, которым в доме чистили медную посуду. А как зачахнет — попросить, чтобы на его месте что-нибудь другое посадили. Но он вовремя сообразил, что, покуда новое дерево до его окна дорастет, в этой спальне уж его собственные дети жить будут. Да и навряд ли после купоросного масла тут что-то приживется. А главное — как представил он с рождения знакомый боярышник усохшим и безжизненным, так до боли стало жаль красивого и здорового дерева. И еще сделалось очень стыдно.

Алексей улыбнулся то ли собственным воспоминаниям, то ли боярышнику.

— Живи, дружище, живи, — тихонько шепнул он.

И тут его ноздри уловили знакомый дразнящий запах, идущий со стороны кухонного окна, и улыбка его сделалась еще шире. Степанидушка, верная своему слову, готовила для барина грибы.

<div align="center">***</div>

После сытного завтрака Алексей вышел за ворота, неся в руках ящичек. Его маленькие жители поначалу возмущенно шуршали, потом затихли, встревоженные частыми потряхиваниями. Ничего, предстоящая дорога была невелика по сравнению с долгим путем от Кубы до Ольхова, который им довелось преодолеть.

Ноги сами несли Алексея привычным путем, и ему оставалось лишь удивляться, как мало изменилось в его любимом сонном городишке и как отчетливо он все помнил. Вскоре тихий край садов, окружавших дома местной знати, остался позади, за площадью с торговыми рядами потянулись сначала полукаменные-полудеревянные дома купцов, сменившиеся особняками наиболее успешных коммерсантов.

Дом Николая Рокотова выделялся среди прочих отсутствием мраморных львов и драконов, стерегущих крыльцо, башенок и прочих «декоративных кудрявств», как выражался сам хозяин. Назвать здание аскетичным при этом тоже было невозможно: такой солидной торжественностью веяло от белоснежного фасада.

Алексей поднялся по ступенькам и постучался. Дверь распахнулась, но Иван, показавшийся на пороге, и слова не успел произнести, как его оттеснил хозяин.

— Алешенька! — он, сияя, обнял гостя за плечи. — Поверишь, со вчерашнего вечера соскучиться по тебе успел. Проходи, проходи давай.

Николай Рокотов, рослый статный мужчина с аккуратной каштановой бородкой, сохранял юношескую подвижность и гибкость. Алексей не раз видел, как он сам, сбросив сюртук и оставшись в рубашке, порой помогал работникам носить тяжелые мешки с товаром.

— Я думал, не рано ли… — начал было Алексей.

Когда он выходил из дома, над пышными соседскими садами висела уютная сонная тишь, да и многие лавки, попавшиеся по пути, еще оставались закрытыми. Но Рокотов только рукой махнул.

— Мы уж позавтракали давно и все в делах. Смотри, кто к нам наведался!

Алексей обернулся. Из глубины прихожей ему навстречу шагнул юноша примерно одних с ним лет. Невысокий, но по-кошачьи гибкий, с черными волосами и бархатистыми темными глазами, он улыбался так широко и белозубо, что, казалось, освещал помещение, в которое не успели как следует пробраться лучи утреннего солнца.

— Узнаешь Али? — спросил Рокотов.

— Помнить помню, да как узнать-то! — пробормотал смущенный Алексей, пожимая протянутую смуглую руку молодого человека.

До сих пор, слыша об племяннике турка Юсуфа, державшего чайную лавку неподалеку от площади, он вспоминал худенького застенчивого мальчугана, норовящего спрятаться за спину своего дяди и неуклюже бормочущего «добридень».

— И не говори, подрос! — смеясь, согласился Рокотов.

— Да оба подросли! — без признаков акцента отозвался Али, улыбаясь еще шире.

— Ну вот, а ты, Алеша, говоришь — не рано ли. Работа не ждет!

— Николай Лукич, я пойду, дяде помогать надо, — сказал Али.

— Ступай, — кивнул Рокотов. — Юсуфу-аге от меня поклон, скоро сам к нему наведаюсь.

— Вы тоже заходите, у нас лукум вкусный, — обратился Али к Алексею.

— Да ты уж нам принес лукум, сейчас чай с ним пить будем…

— А я еще приготовлю! Приходите! — Али слегка поклонился на прощание и скрылся за дверью, которую перед ним отворил Иван.

Юсуф был одним из тех, кто покупал у Рокотова сахар напрямую, без посредников, что позволяло ему держать цены в своей чайной достаточно низкими. Конкурентов, торгующих восточными сладостями в небольшом провинциальном городке, у него тоже не водилось, потому дела шли весьма успешно.

— Ступай в столовую, — распорядился Рокотов.

Алексей переступил порог просторной комнаты, окна которой выходили в сад за домом. Его взгляд тотчас зацепился за яркое красно-желтое покрывало, наброшенное на спинку дивана: один из заморских сувениров уже обрел свое новое место. Кое-кто из господ дворянских кровей поджал бы губы при виде этой пестроты, но Алексей, никогда не сомневавшийся во вкусе Рокотова, сразу понял его замысел: в пасмурные дни это покрывало будет смотреться солнечным бликом среди массивной мебели темного дерева.

— Алешенька!

Со своего места поднялась Наталья Алексеевна. Казариновская порода — вьющиеся черные волосы, яркие темные глаза — сказывалась в ней сильней, чем в ее родном брате. Что в Ольхове, что в Петербурге, что на далекой Кубе все частенько принимали Алексея за ее сына и потом удивлялись силе сходства между тетей и племянником.

— Ma tante! — он шагнул тете навстречу и обнял ее одной рукой.

— Алешенька, садись! Марьюшка сейчас чай… Да что это? — Наталья Алексеевна отступила на шаг, с веселым удивлением глядя на ящичек, который племянник по-прежнему прижимал к себе. — Ты своих питомцев обратно принес?

Рокотов, вошедший следом за Алексеем, расхохотался.

— С болонкой, с пуделем и даже с борзой к нам чай пить уже приходили, но чтобы с тараканами…

Горничная Марьюшка, как раз возникшая на пороге, взвизгнула и едва не выронила поднос.

— Успокойся, Марьюшка, они… э-э… взаперти сидят, — сквозь смех увещевал ее Рокотов.

— Я не знал, как быть, — смешавшись, пояснил Алексей. — Мне письмо пришло от Федора, к себе на помолвку зовет. Съездить вот хотел к нему в гости, но на Варюшу питомцев моих, пожалуй что, не оставишь…

Он умолк, понимая, что и на Марьюшку возлагать надежды не приходится.

— Доброе утро, сеньор!

Алексей обернулся, услышав знакомый голос.

Худенькая девушка, тонкая смуглая шея которой, казалось, едва удерживала вес густых черных волос, решительным движением отстранив с пути горничную, быстро вошла в комнату. Прошествовала прямо к Алексею, забрала ящичек из его рук и тут же покровительственно прикрыла его краем ярко-синей кружевной шали.

— Я позабочусь, — произнесла она со строгостью, почти комической для такого миниатюрного существа.

— Пилар, ангел ты мой. Спасибо!

Пилар коротко кивнула, сделала книксен и так же быстро вышла из комнаты, обеими руками придерживая доверенный ее заботам ящичек. Наталья Алексеевна только головой покачала, глядя ей вслед.

— Алешенька, это только ради тебя такие жертвы.

— Ну какие же это жертвы, Наташенька, — усмехнулся Рокотов. — Если бы не Пилар, я бы сам их под опеку принял. Животные, знаешь ли, для наблюдений весьма любопытные.

Наталья Алексеевна, засмеявшись, махнула рукой и вернулась на свое место. Рокотов развел руками.

— Что стоим-то, Марьюшка? Опасность миновала! Где наш чай?

<div align="center">***</div>

За окном поезда тянулись луга и рощи, полные той безоглядной, бесшабашной свежести, какую можно встретить только в самом конце весны и начале лета. Порой Алексею казалось, что он узнает знакомые места, порой — что нет.

Станцию Берестянка, возле которой была назначена встреча, не признать было трудно. Вокзал в Ольхове был любовно подновлен и обихожен купцами, на подъездах к нему даже красовался бюст местной знаменитости — механика и изобретателя Василия Шугаева. Николай Рокотов, еще будучи на Кубе, пересылал управляющему распоряжение, сколько средств выделить на памятник.

Станция Берестянка же служила памятником самой себе, оставаясь незыблемой при всем течении времени. Часть окошка в будке билетера была все так же заколочена фанерой, как и несколько лет тому назад, и на лужайке за откосом по-прежнему была привязана флегматичная белая коза.

Алексей остановился у лестницы, ведущей с перрона, и огляделся по сторонам.

Собираясь в Петрово-Знаменское, он не допустил той ошибки, какой попрекнула его Евдокия Захаровна: отбил Федору телеграмму о своем приезде. Он и ответ получил, в коем Федор заверял, что у станции его встретят на коляске.

— Алешка!

Это был явно не голос старенького Архипа, конюха Евлашевых. Алексей скатился по ступенькам и побежал навстречу тому долговязому молодцу с темно-русой шевелюрой, в которого превратился нескладный, угловатый Федька.

— Лешка! Лешачок ты мой! — Федька, радостно смеясь, хлопал его по плечам. — Темный весь, прямо как цыган стал!

— А ты-то сам куда так вымахал! Не разглядишь, пока головы не запрокинешь!

— Чемодану вашу, барин, извольте! — улучив момент, Архип ввернулся между друзьями и забрал у Алексея багаж. Тот взял с собой чемодан вместо громоздкого сундука, но и так поклажа оказалась увесистой.

— Куда ты, сам донесу! Тяжелый ведь!

Но седенький Архип, гордо остановив барина взмахом ладони, поволок чемодан к коляске.

— Я там книги захватил, — пояснил Алексей.

— Зачем, боже правый?! Отцовской библиотеки тебе мало?

Библиотека у покойного Александра Евлашева и в самом деле была выдающаяся. Львиную долю ее составляли труды по истории, географии и естествознанию. Алексей, с малых лет гостя в усадьбе, проводил за чтением немало часов, к огорчению непоседливого Феди и к облегчению нянек и гувернеров — по их уверениям, то было благословенное время, когда ничто не падало, не рушилось и не разбивалось. Евлашев-старший радовался как ребенок, видя интерес крестника к наукам, тем более что его собственный отпрыск особого пристрастия к книгам не питал. Именно он и настоял на том, чтобы Казариновы отпустили Алексея с Рокотовым на Кубу: убедил их, что такой шанс увидеть мир и набраться опыта и знаний упускать нельзя.

Друзья забрались на сиденье, Архип тряхнул вожжами и коляска, мерно поскрипывая, покатила прочь от станции, сопровождаемая безучастным взглядом черно-белой коровы.

<div align="center">***</div>

— Ну, рассказывай! — Алексей откинулся на спинку сиденья и вытянул ноги, насколько это позволяли размеры коляски: так и не успел ведь размяться после поезда. — Что тут у вас нового?

— Интересные дела! Кто с другого конца света приехал, я, что ли? — со смехом возмутился Федор. — Сам рассказывай, где побывал, кого повстречал.

<div align="center">***</div>

Из всей пестрой вереницы событий, происходивших за минувшие годы, в памяти вдруг почему-то всплыло одно: залитая солнцем площадка перед домом, маленькие птицы со смешным названием — граклы, похожие на родимых скворцов, тоже бойкие, верткие, бесстрашные, несмотря на невеликие размеры. Птицы шустро скакали по дорожке, хватая крошки, оставшиеся после завтрака на лужайке. Юная девушка в красном платье, сама хрупкая и проворная, как гракл, торопливо отошла от смуглого юноши с гитарой, подхватила поднос с посудой и направилась к дому. Возле Алексея она замедлила шаг. В быстром взгляде блестящих черных глаз он уловил странную смесь решительности и смущения.

— Mi hermano, — поспешно объяснила девушка, опасаясь, видимо, что появление юноши могут истолковать превратно. — Мой брат, сеньор. Рафаэль.

Рафаэль отвесил поклон, весело улыбаясь.

— Играешь на гитаре, Рафаэль? — с интересом спросил Алексей. Он совсем недавно поселился на Кубе, но латинская музыка уже покорила его таящейся в ней солнечной силой. — Споешь?

— Как-нибудь спою, сеньор, — пообещал Рафаэль. — Сейчас надо идти. Ждут.

Он произносил это медленно, зная, что Алексей еще плохо говорит по-испански. Тот кивнул, показывая, что понял. А сам краем глаза подметил, как легкая тень набежала на лицо девушки при словах брата. Она что-то тихонько пробормотала себе под нос и, покачав головой, ушла на кухню со своим подносом.

Алексей помахал Рафаэлю и тоже пошел в дом. Имя у девушки такое непривычное, не перепутать бы. Пилар.

<div align="center">***</div>

Алексей закусил губу, отгоняя воспоминания. Нет, делиться некоторыми историями он еще не был готов.

— Что рассказать-то… — пробормотал он почти что про себя и тут же хмыкнул. — В первый же день, как мы приехали, Николай Лукич меня на берег моря повел. И вдруг летит над волнами огромная птица, крыльями машет с такой мощью, будто парус на ветру хлопает. И клюв у нее могучий, здоровый такой. Я кричу: «Альбатрос! Дядя, это же альбатрос был?» А тот хохочет: «Это же пеликан!»

Федор фыркнул, представив себе, каково было принять за гордого альбатроса уморительного, хотя и весьма крупного пеликана. В детстве они с Алексеем долго изумлялись картинке в одной из евлашевских книг, на которой были изображены эти несуразные, но такие занимательные птицы. Оба тогда сокрушались, что в их краях подобных диковин не водится.

Широкие луга, тянувшиеся близ железной дороги, остались позади. Теперь коляска петляла среди рощиц и невысоких холмов. Алексей умолк, глядя на пестрящую цветами зелень, а потом подался вперед и хлопнул Архипа по плечу.

— Останови!

Тот натянул вожжи. Лошадка остановилась, всхрапнув.

Алексей соскочил на землю и, раскинув руки, побежал по траве. Федор поднялся на ноги, но слезать не стал.

— Ты чего? — крикнул он.

Алексей остановился и обернулся.

— Соскучился! — проорал он во весь голос и навзничь опрокинулся в траву — пусть еще не настолько вытянувшуюся, чтобы с трудом брести в ее дебрях, но уже достаточно высокую, чтобы броситься в нее, как в мягкую терпкую воду.

Стебли закачались над головой. Мелкие белые лепестки ярутки свесились вниз, точно любопытный цветок сразу дюжиной глаз уставился на нежданного гостя. Щеку щекотал пушистый розовый комок клевера. Пахло влажной зеленью и землей.

Алексей моргнул, сгоняя букашку, уже успевшую свалиться ему на лицо, и устремил взгляд на небо. Ни облачка. Только мелькают порой крылья чаек, долетающих сюда с озера.

Как же хорошо.

Трава перестала качаться, молчаливо баюкая пришельца. Алексей мотнул головой, отгоняя желание смежить веки, и медленно поднялся на ноги.

И замер.

Две лошади впереди. Две коляски. И откуда только вторая взялась? Как подъехала так быстро и бесшумно? Видно, они катили навстречу друг другу.

Во втором экипаже сидели две дамы. Старшая, седовласая, первой заметила Алексея и растерянно заморгала, не зная, чем объяснить его внезапное появление: слабость ли ее собственного зрения была тому причиной, или взлохмаченный молодой господин в элегантной одежде и в самом деле восстал прямо из травы. Вторая, заметив, как что-то привлекло внимание ее спутницы, отвлеклась от разговора с Федором и обернулась.

Алексей споткнулся, словно его нога запнулась о переплетения травы. Какими же знакомыми были серые глаза, смотревшие на него из-под полей соломенной шляпки, и насколько же прекрасней стала их обладательница за эти годы! Детская робость во взгляде сменилась спокойной сдержанностью, но при этом сколько милого озорства таилось в изгибе губ и так хорошо знакомых ямочках на щеках!

Алексей приблизился к коляске. Ноги как будто стали деревянными.

— Мое почтение, Елизавета Кузьминична! — поприветствовал он Панютину-бабушку и кашлянул, чтобы одолеть невесть откуда напавшую сиплоту. — Катенька… Здравствуйте.

— Алеша! — ахнула Елизавета Кузьминична. — Да ты ли это! Ты такой стал… Прямо…прямо…

— Как цыган, — подсказал Алексей, забираясь в коляску. — Верно, Федор?

— Лешачок, — рассмеялся Федор, снимая травинку с его воротника.

— Вы надолго сюда? — спросила Катенька.

И голос был прежний, только стал чуть глубже, чуть звучнее.

— Я пригласил Алешу на нашу помолвку! — радостно сообщил Федор, избавив друга от необходимости отвечать.

— Тогда еще повидаемся! — с добродушной улыбкой откликнулась Елизавета Кузьминична.

— Мы с бабушкой в Берестянку едем, — сказала Катенька, обращаясь к Алексею. — К доктору Риккерту.

Карла Рудольфовича Риккерта, полного, с гладко причесанными русыми волосами, в больших круглых очках, Алексей хорошо помнил. «Давайте я этих мальчишек к себе заберу, — предлагал тот старшим Евлашевым и Казариновым. — Все легче, чем вызывать меня из Берестянки каждый раз, как они свалятся с дерева или с крыши».

Он не успел встревожиться из-за того, что у Катеньки что-то не так со здоровьем, как Елизавета Кузьминична развеяла его опасения:

— Мигрени меня одолевают, — посетовала она. — Хочу с Карлом Рудольфовичем посоветоваться, пусть новую микстуру выпишет. Прежней только мух травить.

— Не смеем задерживать! — улыбнулся Федор. — Привет Карлу Рудольфовичу.

— Елене Петровне и Олимпиаде Григорьевне поклон! — Елизавета Кузьминична обернулась к кучеру. — Езжай, голубчик.

Коляски благополучно разминулись на дороге, каждая — заехав на траву. Алексей некоторое время глядел через плечо, как играют солнечные лучи на медовых волнистых волосах, виднеющихся из-под шляпки. Но вот экипаж Панютиных скрылся за поворотом, и он снова повернулся к Федору. Тот счастливо улыбался, рассеянно глядя куда-то вперед.

— Елена Петровна-то как? — спросил Алексей. — Здорова?

— Как командир артиллерийской батареи, — откликнулся Федор, и Архип одобрительно хмыкнул на козлах. — На днях у садовника грабли отобрала — решила, мол, что он недостаточно резв. Сама орудовала.

— Сад все такой же красивый?

— Еще краше, пожалуй. Рододендроны повсюду…

— Елена Петровна же вроде сирень везде хотела?

— Олимпиада Григорьевна настояла, — вяло произнес Федор.

Алексей заметил, как легкая тень набежала на его лицо. Мачехи своего друга он не знал: весть о женитьбе Александра Петровича на знатной вдове из столицы пришла к нему уже на Кубе. Сам Федор о новой родственнице почти не писал, упомянул лишь о рождении маленького брата. Алексей, почуяв эту отчужденность, от расспросов воздерживался.

Федор, по природной легкости характера и добродушию подолгу размышлять о неприятном не склонный, быстро встрепенулся и хлопнул Алексея по колену.

— В наших садах еще кое-что новое появилось! Уже — мое. Покажу, как с дороги отдохнешь.

— Ты садоводством увлекся? — изумился Алексей.

Федор задорно тряхнул головой.

— Лучше! Но нет, не спрашивай! Не скажу. Хочу, чтобы ты сам все увидел.

Алексей с любопытством покосился на друга, на его сияющее от азарта лицо, и решил набраться терпения. Тем более что ждать оставалось недолго: впереди над кронами деревьев слева от дороги появился голубой купол церкви Знамения Пресвятой Богородицы, выстроенной дедом Федора. До усадьбы оставалось рукой подать.

<div align="center">***</div>

Рододендроны и правда господствовали в саду, заслонив столь любимую Еленой Петровной сирень. Выбравшись из коляски, остановившейся перед крыльцом дома, Алексей вдохнул полной грудью и огляделся по сторонам.

— Точно в букет попал, — пошутил он.

— Ох и боев было из-за этого! — покачал головой Федор. — Выкорчевать сирень, что уже росла, tante не позволила, и на рододендроны поначалу ворчала. Бледная немочь, мол, а не цветы. Но как те в силу вошли, закудрявились, примирилась: пускай уж, говорит… А вот к мяте своей Олимпиаду Григорьевну так и не допустила.

Он кивнул на пышный ковер из мяты, раскинувшийся у окон. Алексей улыбнулся, вспомнив, с какой заботой расхаживала Елена Петровна с лейкой по этому маленькому зеленому царству.

Дверь распахнулась.

— Ну что, явились, путешественники! — послышался столь хорошо знакомый зычный голос.

Елена Петровна принялась спускаться по ступенькам крыльца. Была она все так же крепка, как запомнилось Алексею, только приземистей сделалась, точно начинала клониться к земле, и в волосах, туго стянутых в пучок на затылке, почти не осталось темных прядей — упрямую лобастую голову заснежила седина.

Она подошла к Алексею, запрокинула голову, близоруко вглядываясь в его лицо.

— Хорош стал, орел! Ох, Сашенька не увидел… — На мгновение на ее глаза набежали слезы, но она тотчас тряхнула головой и крепко обняла гостя. — С приездом, Алешенька! Ты тут дома, всегда помни!

— Спасибо, Елена Петровна, хорошая вы моя! — Алексей расцеловал ее в обе щеки. — Как же я по вам соскучился!

— А уж нам-то тебя, озорника, как не доставало! — Елена Петровна ухватила его за руки и заулыбалась, любуясь. — Быстро вы доехали! Стол-то не накрыт еще.

— Успеется, я не голоден!

— Стол не накрыт? — оживился Федор. — Так я тебе свое хозяйство показать успею!

Он ухватил Алексея за руку и почти бегом повлек его за дом, туда, где, помнилось, за садом тянулся луг.

— Куда?! — всплеснула руками Елена Петровна, но тотчас рассмеялась. — Вот шалопуты. Архип, ну чего ты там сидишь, как обабок? Неси в дом чемодан!

<div align="center">***</div>

Сокровищница Федора сыскалась в глубине сада. Несколько дуплянок с островерхими берестяными колпачками, стояло на брусках среди пушистого ковра из клевера.

— Вот, — с гордостью произнес Федор, взмахом руки указывая на них. — Пчелы мои, знакомься!

Алексей рассмеялся, с веселым удивлением оглядывая это маленькое царство. Возле летков, расположенных в нижней части ульев, деловито покачиваясь в воздухе, кружились пчелы. Некоторые садились на розовые и белые головки клевера, некоторые устремлялись в сторону луга и быстро исчезали с глаз.

— Надо же. Не ожидал от тебя! — сказал Алексей. — Что вдруг тебя к пчелам понесло?

— Не поверишь, — ответил Федор, — случайно все вышло. Возвращался я как-то летом домой… не то чтобы поздно, а рано: рассвело уже. Это друг в Берестянке именины справлял. А в голове гул, тяжесть… Крикнул я Архипу, чтобы коляску остановил. Думаю, пешком пройду, хмель быстрее развеется. И вот иду я по лугу, Архип где-то в стороне. И вдруг смотрю: в цветке алтея, в самой чашечке, пчела спит. Свернулась, как котенок в лукошке, и лежит себе. Веришь — смотрел я на нее, будто сам в новом мире проснулся. Много я о пчелах раньше думал? Так, салфеткой отогнать, когда в саду чай с вареньем пьем, — и все. А тут будто сказку наяву увидел. Никогда раньше такого чуда не встречал. Отошел я на цыпочках, чтоб не разбудить ее, вернулся домой — стал у отца в библиотеке про пчел все искать. Потом и сам кое-что из книг выписал. Вергилия-то помнишь?

— Вергилия? — переспросил Алексей, решив, что ослышался. — Ты про поэта?

— Другие мне неведомы, — засмеялся Федор.

— Как не помнить, — ухмыльнулся Алексей. — Бедный мсье Прежан! Зарекся, поди, с тех пор таким ученикам, как мы, «Энеиду» задавать.

Федор расхохотался.

— Теперь и я вспомнил! Ты был Турном, а я Энеем.

— А обломки швабры — мечами, — кивнул Алексей.

Вопреки написанному в книге, победил Турн, однако плохо пришлось не поверженному Энею, а оконному стеклу, а потом на звон и грохот примчался мсье Прежан, и тогда худо стало всем, кто проявил чрезмерное рвение в изучении латыни.

— То мы «Энеиду» читали, а теперь я «Георгики» достал.

— Ты что, Федя? Неужто там про пчел было?

— А как же. Советы: как от ветра уберечь, как вблизи воды их селить. За водой дело не стало, тут и ручей неподалеку, и пруд, где Керей с женой уток кормят…

— Кто? — переспросил Алексей.

Но ответить ему Федор не успел.

— Федька! — загремел знакомый зычный голос.

Обернувшись, Алексей увидел подбоченившуюся Елену Петровну, стоящую посреди дорожки.

— Ты что, Алешу голодом заморить решил? На стол накрыто уже, а ты его все своими россказнями кормишь! А ну, оба в дом!

<div align="center">***</div>

За обедом состоялось знакомство Алексея с мачехой Федора и его маленьким сводным братцем, Кириллом. Олимпиада Григорьевна была женщина статная, сохранившая, несмотря на не первую молодость, дивную красоту. Ее густые белокурые волосы, собранные в высокую прическу, напоминали корону, большие миндалевидные глаза имели тот оттенок синевы, который часто можно встретить в вечернем небе поздним летом. Низкий грудной голос звучал размеренно, неторопливо и словно бы обладал месмерической силой: стоило его обладательнице заговорить, как все взоры обращались в ее сторону.

Кирилл, пухлощекий мальчуган с весело блестящими голубыми глазами, обещал вырасти похожим на мать. За столом он явно едва сдерживал присущую его возрасту резвость, и сидевшая рядом нянюшка то и дело принуждена была урезонивать своего воспитанника.

— Что, Алексей Павлович, — прозвучал низковатый, как голубиное курлыканье, голос Олимпиады Григорьевны, — понравилось ли вам на Кубе?

Алексей улыбнулся.

— Я не выдержал бы там несколько лет, если бы не понравилось, — отозвался он.

— Александр Петрович, царствие ему небесное, говорил, вы учиться туда поехали? Что же вы там изучали?

— Я полагаю, крестный говорил не об университетах, — ответил Алексей. — Он хотел, чтобы я мир посмотрел, природу в дальних краях увидел.

— С кем же вы ездили? — осведомилась Олимпиада Григорьевна.

Алексей взглянул на нее с невольным удивлением. Похоже, покойный супруг делился с ней не всем. А впрочем, может, он и рассказывал ей, да она сама запамятовала — велика ли важность для постороннего человека.

— С тетушкой своей ездил, Натальей Алексеевной, — сказал он, — и с ее супругом.

В синих глазах Олимпиады Григорьевны вспыхнула искорка живого интереса.

— О, они путешественники?

— Нет, — сказал Алексей. — У дяди моего дела там: добыча сахара.

Некоторое время Олимпиада Григорьевна смотрела на него с искренним недоумением.

— Это как же?..

— Николай Лукич коммерсант, — ровным голосом произнесла Елена Петровна.

— Коммерсант? Ваша тетушка замужем за коммерсантом? — Олимпиада Григорьевна, не сводившая глаз с Алексея, даже не пыталась скрыть осуждающих ноток в голосе, хотя прямого недовольства не выразила.

— Мезальянсы похуже бывают, — отчетливо проговорила Елена Петровна.

Федор, привыкший, видимо, к подобным пикировкам, и ухом не повел. Не дрогнула и сама Олимпиада Григорьевна, хотя тон, которым произнесли эти слова, не оставлял сомнений в их цели. Алексей же, охваченный чувством неловкости, опустил взгляд. Нападками в адрес Рокотова его было не удивить, но стать причиной раздора в уютном и любимом доме крестного оказалось на редкость неприятно.

Он все еще пребывал в замешательстве, когда общее внимание отвлек на себя Кирилл. Он неожиданно хлопнул ладошкой по краю тарелки так, что та подпрыгнула, задребезжав, и немного вареной картошки вылетело на скатерть. Мальчик звонко рассмеялся.

— Софья Ивановна, вы все-таки следите за ним, — с укоризной молвила Олимпиада Григорьевна.

Нянюшка засуетилась, неловко подбирая ложкой кусочки картошки, и забормотала какие-то увещевания своему сорванцу. Федор между тем придвинул к другу блюдо с пирожками.

— Угощайся, пока теплые!

— На меду, поди? — спросил Алексей, с удовольствием взяв аппетитный пирожок, и впрямь оказавшийся теплым.

— Мы медовых блюд за общим столом не едим, — чуть понизив голос, произнесла Олимпиада Григорьевна. — У Кирилла сыпь от этого.

— Медовые коврижки вам с Федором потом в комнаты подадут, — пообещала Елена Петровна.

Алексей невольно бросил взгляд на Кирилла: не начнутся ли обиды. Но то ли тот был еще слишком мал, чтобы вдумываться в такие вещи, то ли просто не обратил внимания — сосредоточенно приоткрыв рот, он выводил ложкой по тарелке одному ему понятные узоры.

<div align="center">***</div>

Несмотря на сытную трапезу, на отдых Алексея так и не тянуло. Слишком уж он соскучился и по другу, и по столь дорогим с детства местам. Федор же первым делом притащил его в свою комнату. С первого взгляда бросалось в глаза, насколько здесь прибавилось книг.

— И почти все — про пчел, — констатировал Федор.

Алексей невольно ухмыльнулся, заметив на полке томик Вергилия. Федор взял книгу со стола.

— А это сочинение барона Берлепша, — сказал он. — Пчеловод прогрессивный взглядов. Он подвижную раму изобрел, чтобы проще стало мед из улья доставать. Подумываю вот, не попробовать ли. Хотя с Кереем воркотни не оберешься.

— Да что за Керей такой? — спросил Алексей. — Ты ведь уже упоминал о нем?

— Это я, брат, черемиса нанял, чтобы в пчелином моем хозяйства помогал. Черемисы — знатные бортники, если и вовсе не лучшие.

— Да, крепко ты за дело взялся. — Алексей листал написанную на немецком книгу, покачивая головой. Кто бы мог подумать, что разводить этих жужжащих хлопотуний — такая премудрость!

— Крепче некуда, — заверил Федор. — До пчел, скажу тебе, частенько с друзьями бражничал, теперь лишнего глотка не отопью: пчелы ни винного, ни водочного духа не выносят. Даже трубку не курю перед тем, как к ним пойти: табаку они тоже не любят. А что до Керея, так он и сейчас в роще борти держит. Считает, что это самое правильное. С моими ульями смирился, потому что они на дупла похожи, а вот против новшеств Берлепша и восстать может.

— Барин! — в комнату заглянула горничная. — Елена Петровна вам с Алексеем Павловичем отнести велели.

Она прошла в комнату и поставила на стол блюдо, накрытое вышитой салфеткой. Из-под тряпицы виднелся краешек поджаристой ковриги. Горничная выскользнула за дверь.

— Это, кстати, Алви, жена Керея, вышивала, — заметил Федор, приподнимая салфетку с нарядным красно-белым узором. — Рукастая, целыми днями хлопочет. Тете ее вышивка нравится, она у себя несколько ее полотенец держит. Угощайся, Алеша!

У Алексея сделался несчастный вид.

— Да помилуй, мы же только что пообедали! Давай пройдемся лучше, я же по каждому деревцу здесь соскучился!

<div align="center">***</div>

Солнце стояло высоко, и в его ярком свете заросли рододендрона будто светились и походили на разбредшиеся по саду легкие облачка. Алексей не удивился, когда Федор первым делом свернул к своим любимицам. И отметил про себя, что ему-то можно будет без опаски поведать о необычных питомцах, привезенных из-за океана, пусть даже от них, в отличие от пчел, нет никакого проку.

— Кстати, — спохватился он, когда они остановились в нескольких шагах от крайнего улья, чтобы не тревожить его маленьких обитательниц. — А Олимпиада Григорьевна не ропщет из-за пчел? Раз у сына ее сыпь от меда.

— Она-то? — рассеянно откликнулся Федор, с умилением глядя, как очередная пчела забирается в леток. — Нет, она только следит, чтобы Кириллу ничего на меду не готовили, и сама ради него меду не ест. А против ульев моих она ничего не имеет. Справляется даже порой, все ли, мол, в порядке.

— Мне показалось, или они с Еленой Петровной не очень-то ладят?

Алексей сам понимал, что спрашивает об очевидном. Федор вздохнул.

— Конечно, не ладят. Две хозяйки на одной грядке. А ведь мне еще Катеньку в дом ввести… — Тут его глаза оживленно засияли. — Она ведь завтра в гости приедет, Катенька! С родителями своими. До помолвки недалеко, им обговорить многое надо.

Алексей вяло улыбнулся. А в памяти встал другой солнечный день, не возле цветущего луга, а там, где воздух раскален и пронизан соленостью моря.

<div align="center">***</div>

Рафаэля он увидал второй раз на городской площади. Паренек сидел у фонтана, пальцы легко скользили по грифу гитары, и плавная музыка чарующе сплеталась с беззаботным плеском воды. Алексей, заметив своего нового знакомца, хотел подойти поздороваться с ним, но тут из-за поворота появилась маленькая процессия: молодая девушка неспешно шествовала по дороге в сопровождении дуэньи и служанки с корзиной, полной фруктов. Юную красавицу он знал: Ана Линарес, дочь одного из местных богачей, приходившего в гости к его дяде. Миловидная, изящная, в лимонно-желтом платье с воланами и в кремовой мантилье, удерживаемой черепаховым гребнем, она шла вдоль бугенвилей, свисавших с каменной ограды, сама похожая на сорвавшийся с ветки цветок. При виде нее Рафаэль встрепенулся. В глазах засветилась радость, аккорды гитары набрали силу, и он что-то начал напевать чуть глуховатым мягким голосом.

Не нужно было иметь семь пядей во лбу, чтобы догадаться, в чем дело. Алексей, хоть и собирался пересечь площадь, продолжил свой путь по той же стороне дороги, где и шел раньше. Донья Ана осталась на другой стороне. Она узнала молодого русского сеньора и ослепительно улыбнулась ему, к беспокойству своей дуэньи, которая тотчас подобралась, как собака, заметившая кота. Алексей вежливо приподнял соломенную шляпу в знак приветствия и зашагал дальше. Назад он не оглядывался. Зато заметил двоих молодых людей на углу табачной лавки. Один стоял, покусывая губы, второй запястьем покачивал рукоять висевшего у пояса ножа. Оба с неприкрытой ненавистью смотрели в ту сторону, где, как хорошо знал Алексей, находился лишь один человек: юный музыкант, напевающий песню у фонтана под лучами палящего солнца.

Он невольно придержал шаг.

Один из молодых людей тронул другого за плечо, мотнул головой, и оба скрылись в глубине лавки. Алексей оглянулся.

Рафаэль больше не играл. Он сидел у фонтана, как завороженный глядя вслед легкой фигурке в лимонно-желтом платье. А донья Ана продолжала свой путь и лишь едва заметно повернула голову, качнув складками мантильи.

<div align="center">***</div>

«Только не ревновать, — заклинал, мысленно обращаясь к себе самому, Алексей. — Я видел ревность, я знаю, до чего она может довести, мне знакомо ее уродливое злобное обличье...»

Кто-то тянул его за локоть. Алексей вздрогнул, вырываясь из мира воспоминаний, и оглянулся. Федор, улыбаясь, увлекал его за собой.

— Пойдем, а то и в самом деле права тетушка: заболтаю я тебя своими пчелами. Пруд наш посмотрим?

— Конечно, — отозвался Алексей, радуясь возможности отвлечься и от воспоминаний, и от того, что к ним побудило. — Он, поди, зарос совсем?

— Ничуть, — шагая по траве, говорил Федор. — Но рыбы там, скажу тебе… Мы мостки построили, с них удобней удить, чем с берега.

— Это же здесь, где ракита?..

Узнав один из любимых уголков, Алексей ускорил шаг и вскоре очутился на невысоком, но отвесном берегу, за которым блестела звонким серебром гладь пруда. У берега, словно витиеватая рамка у зеркала, тянулись широкие листья кувшинок, и цветы на крепких стеблях с невозмутимой неподвижностью смотрели в ярко-голубое небо. По воде бесшумно скользили кряквы.

— Керей с Алви их тут подкармливают, — кивнув на птиц, сказал Федор, подошедший к другу. — Утица у них священная птица.

Алексей с удивлением взглянул на него.

— Что же они, язычники?

Федор пожал плечами.

— Крещеные вроде… Но у черемисов многие древнюю веру хранят. О, гляди, легки на помине!

По противоположному берегу шли рослый мужик с темно-русыми волосами и бородой и невысокая женщина в красном платье. Завидев хозяина и его гостя, оба остановились и отвесили поклон. Федор помахал им рукой.

— Ну, что еще посмотреть-повспоминать хочешь? — спросил он, снова повернувшись к Алексею.

Тот пожал плечами и запрокинул голову, подставляя лицо теплым солнечным лучам.

Что посмотреть? Яблоневый сад, тянущийся почти до самой реки. Старый вяз, в дупле которого вечно копошились среди трухи дивные жуки. Колодец с зычным эхом. Сколько чудес его детства оживало вокруг — и развеивало, отгоняло в небытие то сумрачное облако, которое едва не омрачило этот день.

<div align="center">***</div>

Вечером за столом собрались все, кроме Кирилла, уже уложенного спать, и его нянюшки, ужинавшей на кухне. Стояли неспешные теплые летние сумерки. Со стороны пруда неслась лягушачья многоголосица. Горничная обходила комнату, задергивая шторы, чтобы не налетело комарье.

— Ты бы, Алеша, рассказал нам, что видел, — попросила Елена Петровна. — Красиво ведь там?

— Очень, — подтвердил Алексей. — Много удивительно красивых цветов. Как на ваши рододендроны и сирень смотрю — вспоминаю местные сады.

Олимпиада Григорьевна бросила на него взгляд, полный если не теплоты, то по меньшей мере благодарности.

— Семян не привез? — деловито справилась Елена Петровна.

Алексей покраснел.

— Не догадался, — признался он, решив умолчать о том, что привез вместо этого. — Но, даст бог, я не последний раз там был. Как дядя снова соберется, попрошусь с ним. Тогда не забуду.

— Да полно тебе, — засмеявшись, махнула рукой Елена Петровна. — Разве я не понимаю? С тамошними красавицами до цветов ли было?

Как ни гнал от себя Алексей тревожные воспоминания, уйти от них, видимо, было не суждено. Перед глазами встал другой вечер, другое застолье.

<div align="center">***</div>

Покрытые глиной, беленые стены худо-бедно сдерживали жару, но только в поздних сумерках Алексей, еще не совсем свыкшийся с местной погодой, начинал дышать свободнее. В тот день принимали гостей, и он чувствовал себя вполне несчастным в своем торжественном костюме.

— Хоть с полчаса побудь, — вполголоса обратился к нему Рокотов, прекрасно понимавший страдания племянника. — Потом к себе убежишь. Но, видишь, сеньорита глаз с тебя не сводит.

Алексей обернулся и вздрогнул, встретившись взглядом не с кем иным, как с Аной Линарес. Теперь в ярко-розовом кружевном платье, она держалась ручкой в тонкой перчатке за локоть отца и улыбалась так же ослепительно, как давеча на городской площади.

Алексей почувствовал, как его лицо заливает краска. Но причиной этого было совсем не то смущение, какое мог предположить его дядя. Его одолело чувство неловкости перед Рафаэлем.

Это могло показаться странным: ведь они только шапочно были знакомы друг с другом. Но Алексей видел, с каким волнением тот ждал приближения сеньориты Линарес, как смотрел ей вслед. И она ведь дала ему понять, что отметила это! А теперь, всего несколько часов спустя, как ни в чем не бывало прожигала его своими блестящими черными глазами под завесой длинных густых ресниц. Что-то неприятное, отталкивающее чудилось ему в этом кокетстве.

Он окинул взглядом комнату, полную гостей, взял с подноса бокал с шампанским и решительным шагом направился к седовласой даме, вяло обмахивавшейся веером на кушетке.

— Сеньора Эскобар…

Старушка встрепенулась, как разбуженная птица, заулыбалась и, приняв бокал, что-то защебетала с такой живостью, что Алексей разобрал лишь «muy amable» — «весьма любезно». В сторону отца и дочери Линаресов он не смотрел и не знал, как был воспринят его маневр. Недоумение на лице дяди он, однако, заметил и решил при случае объяснить ему, в чем дело. В том, что его поймут, он не сомневался.

А потом он краем глаза уловил движение в дверях. Из тускло освещенного коридора за происходящим наблюдала хрупкая девочка-служанка со странным именем Пилар, и на губах ее быстро, как стремительная птица, охотящаяся за мотыльком, промелькнула улыбка.

<div align="center">***</div>

— Или там местные кавалеры на девушек заглядываться не дают? — вырвал Алексея из раздумий голос Елены Петровны. — Вон наши недавно с иванихинскими схлестнулись, чтобы те подальше держались. Архипов сынок, Николка, неделю подбитым глазом светил. Там, небось, тоже случается? Головы-то горячие.

— Случается, — подтвердил Алексей, но его мысли неожиданно приняли совершенно другое направление. — А помните — это к вопросу о горячих головах, — Александр Петрович нам свои заметки о бешеном меде читал? Что есть где-то в Турции, в одном-единственном месте, такой мед, что люди от него в буйство впадают, а если сердце не выдержит, могут и умереть?

Елена Петровна хлопнула ладонью по краю стола.

— Да что ж такое-то, и этот про мед заладил! Мало того, что Федька вот-вот сам жужжать начнет, теперь и Алешу туда же понесло.

Федор отложил ложку и с интересом уставился на друга.

— В заметках, говоришь, было? — переспросил он.

— Бешеный мед, — раздельно проговорила Олимпиада Григорьевна, и в ее голосе явственно прозвучали насмешливые нотки. — Это же надо такое выдумать.

В глазах Елены Петровны сверкнул опасный огонек. Теперь и она отложила ложку.

— Брат мой покойный выдумками не увлекался. В Турции он при дипломатической миссии служил, немало сведений для науки собрал.

— Я знакома с деятельностью моего покойного супруга, — в тон ей откликнулась Олимпиада Григорьевна. — И полагаю, что и суеверия простого люда тоже можно для науки собирать.

— Отец больше увлекался естествознанием, — вмешался Федор, но обе женщины, увлекшиеся поединком взглядов, не обратили внимания на его слова.

— Так помнишь ты это? — обратился к нему Алексей в попытке разрядить обстановку.

— Теперь припоминаю, — согласился Федор. — Правда, столько лет прошло, да и слушал я не так внимательно, как ты. Это ты у нас лешачок, все про корешки, травы да букашек разных всегда выспрашивал. А у меня тогда пчел еще не было, я многое мимо ушей пропускал.

— Так поискать в бумагах твоего отца можно.

— Полно, Алексей Павлович, уж не на ночь ли глядя искать будете? — с укором обратилась к гостю Олимпиада Григорьевна.

Судя по виду Елены Петровны, она разрывалась между желанием договорить невестке то, что еще оставалось невысказанным, и внезапным согласием с ней же в этом новом вопросе. В конце концов, гостеприимство взяло верх.

— Завтра поищете, неугомонные, — проворчала она. — И не говори мне, Алеша, что не устал!

— Не скажу, — заверил Алексей.

Ко сну его пока не клонило, но он знал, что это непременно произойдет после сытого ужина. Переезд на поезде, целый день на ногах — все подобное в юности дается легко, но усталость все равно улучит миг, чтобы оплести и тело, и разум ленивой теплой истомой.

Чемодан Алексея уже ждал его в той самой комнате, в которой он так часто валился на постель, не чувствуя ног после целого дня беготни, веселых игр, проказ и прочей светлой, счастливой круговерти, на которую так щедры детство и юность.

<div align="center">***</div>

После завтрака Елена Петровна позвала племянника к себе: предстояло обсудить что-то в связи с предстоящим приездом Панютиных и приближающейся помолвкой. Федор предложил Алексею подождать его, обещая скоро освободиться, но за окнами стоял птичий гомон, свежий воздух, лившийся в открытые окна и двери, дурманил голову, и не было никаких сил сидеть в четырех стенах.

Алексей спустился по ступеням крыльца и огляделся. При виде пышных лепестков рододендрона, то белых, то светло-розовых, будто сияющих в лучах утреннего солнца, сказал себе, что неправа была Елена Петровна, обозвав их «бледной немочью»: все-таки хороши. Он прошелся мимо зарослей, любуясь цветами, а потом направился к английскому парку. Именно там рос старый вяз с полным букашек дуплом. Увы, вчера оказалось, что обветшалое дерево рухнуло пару лет тому назад, и место, где оно росло, укрыла трава. И все-таки парк оставался одним из самых живописных уголков усадьбы хотя бы потому, что более всего походил на лес, пусть даже и попавший под чрезмерно заботливую руку садовника.

Обойдя его, Алексей свернул к утиному пруду, решив, что уже оттуда наведается к ульям. Наверняка, освободившись от дел, Федор явится именно туда.

Выйдя на берег, он остановился, с удивлением глядя вниз. На мостках, закрыв лицо руками, сидела маленькая женщина в красном платье. Судя по тому, как вздрагивали ее плечи, она плакала. Рядом по воде кружили утки, словно недоумевая, почему само их присутствие не служит ей утешением.

Алексей осторожно, чтобы не поскользнуться на траве, еще покрытой утренней росой, спустился к мосткам и нерешительно подошел к женщине. Та, поглощенная своими переживаниями, даже не расслышала его шагов.

— Алви? — негромко спросил он.

Женщина вздрогнула и подняла голову. Она была довольно молода, и даже заплаканный вид не скрывал ее миловидности.

— Да, барин? — пробормотала она, поднимаясь и вытирая глаза тыльной стороной руки.

— Что ты плачешь?

— Олимпиада Григорьевна по лицу ударили, — вырвалось у Алви. — Что ж я ей…

Она не договорила и снова закрыла глаза рукой. Алексей оглянулся. Рядом никого не было. Ни ее мужа, который мог бы оказать поддержку, ни Олимпиады Григорьевны, чтобы объяснить, в чем дело. Оставалось только добиваться ответа у самой Алви.

— За что? — в растерянности спрашивал Алексей.

— Уяча маленькому барину дала, — всхлипывая, объяснила она.

— Что за уяча? — Алексей совсем смешался.

— Да вот… — Алви наклонилась и подняла с мостков маленькую корзинку, укрытую платком с такой же красно-белой вышивкой, какую вчера показывал Федор. — Колобки медовые, я часто их готовлю. Маленький барин просили-просили, как было не дать? А тут она, и откуда только взялась! На няню накричала, а меня и вовсе ударила.

Она снова залилась слезами.

— У Кирилла же вроде сыпь от меда? — вспомнил Алексей.

— Да он сколько раз у меня уяча выпрашивал — никогда ничего не бывало!

Алексей приподнял край салфетки, и из корзинки на него выглянули румяные золотистые колобки, такие ладные, дышащие солнечным теплом, что рот сразу наполнился слюной, даром что времени после завтрака прошло не так уж много.

— А мне можно уяча? — спросил он.

Алви удивленно взглянула на него.

— А как же, барин! Я их для всех делаю.

Алексей подцепил двумя пальцами колобок, полюбовался им на солнце, а потом отправил в рот. Алви, переставшая, наконец, всхлипывать, внимательно следила за ним и радостно заулыбалась, когда он зажмурился от удовольствия.

— Понравилось? Берите, барин, берите! Я еще приготовлю.

Алексей не стал отказываться. Видя, какой успех имеет ее угощение, Алви как будто позабыла о своей обиде.

Камень плюхнулся в воду в каком-нибудь аршине от мостков. Утки взлетели и, почти касаясь крыльями поверхности пруда, устремились к зарослям ивняка. Алексей и Алви оглянулись. На берегу стоял Кирилл, весело смеясь. Подбежала запыхавшаяся няня, ухватила воспитанника за руку и увела его в глубину сада.

<div align="center">***</div>

Вопреки ожиданиям Алексея, возле ульев Федора не оказалось. Он нашелся в доме, в библиотеке, месте, для него прежнего не самом обычном. Он сидел в кресле, окруженный клубами табачного дыма, и перелистывал бумаги, исписанные размашистым четким почерком Александра Петровича.

— Как ты кстати, Алеша, — произнес он, махнув трубкой в знак приветствия. — А скажи-ка, ты точно помнишь, это в отцовских записках было? Про бешеный мед.

Несмотря на то, что Алексей был немного огорчен происшествием с Алви, он не смог удержаться от смеха.

— А ведь права Елена Петровна: крепко тебя с пчелами разобрало!

Обойдя кресло, он добрался до окна и распахнул его, чтобы разогнать густое табачное облако.

— Разобрало, — согласился Федор, не поднимая глаз от стопки исписанных листов, лежащей у него на коленях. — Но второй раз перелистываю — и про мед ни слова. Так что, наверняка ли ты помнишь?

— Наверняка, — подтвердил Алексей. Он наморщил лоб, вспоминая. — Там еще про горы что-то было.

— Есть про горы! — оживился Федор. — Вот! Он про поездку в горы пишет, как проводник его уговорил на осле впервые в жизни прокатиться… А тут… Тут сразу про то, как гостей ждали, это в городе уже. Будто пропущено что…

Алексей подошел и заглянул ему через плечо.

— Вот же номера страниц, — подсказал он. — Проверь.

— И верно! — Федор присмотрелся и в углу страницы разглядел карандашную пометку. — Ах ты ж!

— Что такое?

— Да ты сам погляди! Вот, где про осла, шестьдесят четвертая страница. А за ней сразу шестьдесят восьмая. Три страницы пропали!

Вдвоем они перебрали всю рукопись, лист за листом. Недостающих страниц так и не нашлось.

— Что ж такое-то! — с отчаянием в голосе воскликнул Федор. Он с досадой стукнул чубуком погасшей трубки по подлокотнику кресла. — Самое интересное пропало! Куда же страницы деться могли?

Алексей не успел ничего ему ответить. Снаружи донесся стук копыт и дребезжанье колеса по камням. Он шагнул к окну, отодвинул занавеску и увидел экипаж, появившийся из-за зарослей цветущего кустарника.

Приехали Панютины.

<div align="center">***</div>

Елена Петровна и Федор уединились в гостиной с господином Панютиным для разговора о торжестве в честь помолвки, а супругу его увела к себе Олимпиада Григорьевна. Она сетовала на мигрень и изъявила желание побыть в доме. Алексей при виде нее ощутил укол совести: за поисками рассказа о бешеном меде он так и не поведал другу о происшествии с Алви. С одной стороны, он сомневался в том, что это вообще следовало делать: стоило ли подливать масла в огонь, когда дела в семействе и без того не походили на идиллию. С другой стороны, правильно ли что-либо скрывать? В конце концов он решил открыть все Федору, когда они окажутся наедине. А до тех пор оставалось лишь уповать, что Алви удалось отвлечь от перенесенной обиды похвалами ее стряпне.

Сам Алексей решил пройтись по саду. Ведь где-то там бродила по дорожкам Катенька, приехавшая с родителями вместе. Елена Петровна, выглянувшая из дверей гостиной, можно сказать, благословила его.

— Барышню нашу найди, развлеки, пока мы тут о делах судачим, — попросила она вполголоса.

Алексея в сад точно ветром сдуло.

Катенька нашлась недалеко от дома, она сидела на скамейке среди рододендронов. Заслышав шаги, она подняла голову, и в серых глазах заиграли веселые искорки.

— Здравствуйте, Алеша.

Алексей сел на краешек скамейки, словно при звуке этого голоса ему подрубило ноги. Спросить позволения, конечно, следовало, прежде чем подсаживаться, но он оправдал себя поручением Елены Петровны.

— Добрый день, Катенька. Как вашей бабушки здоровье? Я гляжу, она с вами не приехала?

— С бабушкой все хорошо, благодарю, — отозвалась Катенька. — Выписал ей доктор новую микстуру, она ее весь вечер нахваливала. А сейчас дома осталась, ей два дня подряд тяжело выезжать.

— Кланяйтесь ей от меня.

— Непременно, — улыбнулась Катенька. — Что это вы?..

— Не двигайтесь, — попросил Алексей.

По розовой ленте, обвивавшей тулью нарядной шляпки, полз, неуверенно перебирая ножками и то и дело замирая, муравей. Не иначе как перебрался с ветки рододендрона, почти касавшейся Катенькиного плеча. Алексей подставил муравью палец, и тот охотно перебрался на более надежную опору со скользкого шелка.

Алексей медленно опустил руку. Муравей добрался до кончика его пальца и деловито сбежал на землю. Через несколько мгновений он скрылся за стебельками травы, а по саду разнесся звонкий Катенькин смех.

— Вы, Алеша, совершенно не изменились! Все такой же…

— Лешачок? — подсказал он, выпрямляясь.

— Верно! Все так же о каждой букашке заботитесь, — подтвердила Катенька.

— Хоть вы считаете, что я не изменился, — отшутился Алексей. — А то все твердят, что не узнать, мол, совсем цыган стал…

— Отвыкли, — объяснила Катенька. — Вы всегда смуглы были.

«Вы хорошо меня помнили, значит?» — едва не сорвалось у него с кончика языка. Но он смотрел в эти родные серые глаза и не смел произнести ничего настолько дерзкого.

— Расскажите про ваше путешествие, — попросила Катенька.

Алексей пожал плечами, в искренней растерянности не зная, с чего начать.

— Что же сказать… Жарко очень. С непривычки первое время трудно было, особенно если находиться возле болот. Там воздух тяжелее всего казался. Но становится легче, когда освоишься. — Он огляделся по сторонам словно в поисках подсказки. — Цветов много. Я, представьте, увидел, как апельсины цветут!

Катенька улыбалась, внимательно слушая его.

— Там, представьте, есть даже такие апельсины, — воодушевленно продолжал Алексей, — которые горьки на вкус.

— Не представляю, — мотнула головой Катенька.

— Есть, есть! Местные жители в их соке мясо маринуют!

Катенька засмеялась.

— Быть не может! Апельсины же всегда такие вкусные! Помните, как мы их впервые все попробовали?

— Конечно, помню, — сказал Алексей.

К именинам Федора Александр Петрович привез в поместье целый ящик дивных заморских плодов, каждый едва ли не с мяч размером. Это было целое событие, особенно когда детей научили срезать с фруктов кожуру так, чтобы она раскрывалась в виде яркого цветка.

— Я так впечатлен был, — произнес Алексей, уходя в воспоминания, — что и придумал тогда графа де Сипеналя.

В потемках выбрался он в тот вечер из дома через окно в столовой. Сторонясь пятен света из комнат взрослых, побежал к воротам, а потом долго брел, то и дело по щиколотку проваливаясь в снег, по дороге — по счастью, прямой. Целую вечность спустя он стоял возле дома Панютиных, сам не веря, что одолел этот путь. Потом достал из-за пазухи сверток, разложил под Катенькиным окном вырезанные из кожуры яркие цветы и вывел пальцем на снегу: «От графа де Сипеналя». Истинным чудом было, что он и сбежал, и воротился к крестному домой никем не замеченный, и даже не простудился, хотя долго вытряхивал из сапожек налипшие изнутри колкие льдинки.

— Это анаграмма от слова «апельсин» была, — задумчиво сказал он. — Сам не пойму, как это нелепое прозвище придумалось.

Катенька молчала, и, повернувшись к ней, он увидел, что она разглядывает его с удивлением.

— Так это вы были, Алеша? — спросила она.

Будто ком снега из той февральской ночи обрушился ему на голову.

— Я, — только и смог сказать он.

— А я… — начала было смущенно Катенька, но тут на дальнем краю дорожки появилась знакомая долговязая фигура.

И граф де Сипеналь тотчас оказался забыт.

— Федор… — Катенька порывисто поднялась ему навстречу.

Встал и Алексей.

Что ж, по крайней мере, теперь он знал, что не стоило корить себя за долгую отлучку. Раз при виде оранжевых цветов, раскиданных по снегу, Катенька подумала о мягком, застенчивом Федоре, а не о неугомонном Лешачке, значит, тому она и хотела верить.

Он смотрел, как Катенька и Федор спешат друг другу навстречу, и хотелось раскинуть руки и рухнуть в заросли рододендрона так, чтобы пышные цветы укрыли его целиком. Все как у Вергилия. Эней одержал победу над Турном.

<div align="center">***</div>

Вскоре после отъезда семейства Панютиных набежали облака, потянуло прохладой. Собирался дождь. Из детской доносилось обиженное хныканье Кирилла: мальчику хотелось играть в саду, куда его не пускали из-за погоды, портившейся на глазах. В ответ слышалось воркование няни и строгий голос Олимпиады Григорьевны. Последняя явно была не в духе, и неудивительно: об утреннем происшествии в доме все-таки прознали. Алексей здесь оказался ни при чем, то ли от самой Алви, то ли от Керея обо всем прознала Елена Петровна. Какой именно разговор состоялся по этому поводу между двумя дамами — неизвестно, но судя по тому, в каком настроении Олимпиада Григорьевна прошествовала в комнату своего отпрыска, ей напомнили, что работники Федора в ее подчинении не находятся.

Сами же Алексей и Федор снова удалились в библиотеку. Помимо книжных шкафов, там стоял массивный письменный стол, принадлежавший Александру Петровичу. Рукопись хранилась в центральном ящике этого стола. Теперь оба друга вытаскивали на свет каждый листок, каждый клочок бумаги и просматривали его в поисках недостающих страниц.

— Да нет, Алеша, бесполезно, — изрек Федор, усаживаясь в кресло и плотнее запахиваясь в уютный темно-малиновый халат. — Одна страница еще могла бы случайно куда-то выпасть, но чтобы три сразу?

— Но что тогда могло случиться? — пробормотал Алексей, задвигая последний из ящиков, обшаренный им два раза подряд.

Федор развел руками.

— Ума не приложу. Право, это досадно. Я ведь с вечера думал, как папенька был бы рад, что его труд мне пригодился. И на тебе: именно этот отрывок исчез.

— А не мог Александр Петрович сам эти страницы выбросить, чтобы переписать?

Федор помотал головой.

— Нет, нет. Он очень гордился тем, что закончил эту рукопись. Посмеивался еще: издадут, говорил, мои мемуары — глядишь, и памятник мне поставят, как вот Шугаеву поставили.

И Федор невольно вздохнул.

Алексей, расстроенный и этой странной пропажей, и грустью, охватившей друга, и собственной тоской по крестному, с которым не успел даже проститься, сел во второе кресло — и сразу вскочил, поскольку в комнату вошла Елена Петровна.

— Федор, мне чернильницу бы, — сказала она. — Приглашения писать надо на помолвку твою.

Федор тоже поднялся с места.

— Хотите, здесь пишите, — предложил он. — А хотите — чернильный прибор к вам в комнату отнесу.

Елена Петровна задумалась на мгновение.

— Ко мне давай, — решила она. — Мне у себя привычней.

Федор взял со стола чернильный прибор и направился к дверям. Елена Петровна двинулась было за ним, но приостановилась и обернулась к Алексею.

— Сейчас пришлю, чтобы камин затопили, — сказала она. — Раз уж забились вы сюда, как два ежа. Вон сыростью какой тянет — трех комаров прихлопнула, пока сюда шла.

С этими словами она скрылась за дверью. Алексей, не зная, чем заняться в ожидании Федора, подошел к камину. Вынул полешко из дровницы, хотел подложить его внутрь — и увидел на темных от золы камнях странный почернелый ком, будто оставшийся от смятых листов бумаги. Он осторожно взял ком за краешек, вытащил его, но этого движения оказалось достаточно, чтобы находка разлетелась хлопьями липкой сажи. Только самый кончик, почти нетронутый огнем, уцелел в его пальцах. В свете лампы, горевшей на столе, Алексей увидел на побуревшем клочке сделанную карандашом пометку: «67».

<div align="center">***</div>

Вечером зарядил дождь. Тяжелые капли стучали по окнам, нагоняя сонливость. Алексей лежал в своей постели, глядя в потолок. Мысли все время возвращались к находке, сделанной в библиотеке. Он не мог взять в толк, кому понадобилось жечь именно эти страницы. Но и совпадением объяснить случившееся он не мог. Обгорелая скомканная бумага, конечно, недолго лежала в камине. Еще в мае наверняка стояли холодные дни, огонь разводили, а после все прибирали. Нет, это произошло совсем недавно. Как будто кто-то хотел сделать это Федору назло. Но кто? И почему?..

Другу о своей находке Алексей не сказал. Зато Елена Петровна вытянула у него правду, когда он, зайдя в ее комнату, принялся расспрашивать, помнит ли она, что содержалось в рукописи ее брата касаемо бешеного меда.

— Да не помню! — в сердцах отвечала она. — Это вам с Федькой про такое интересно, а я, прости господи, Сашины чтения всегда вполуха слушала. Что ж сами-то не прочтете, коли так разобрало? Полдня, почитай, в библиотеке просидели!

Тут и пришлось рассказать, в чем дело, и предъявить в подтверждение своих слов уцелевший клочок.

Елена Петровна мигом посерьезнела. Она нахохлилась в своем кресле-качалке, сцепив руки на животе. С минуту сидела молча, хмуро глядя в стену из-под насупленных седых бровей.

— Тут, Алеша, на тебя больше надежды, — сказала она наконец. — У молодой головы память лучше. Попробуй-ка сам вспомнить, что ж там было такое.

Кивнув, Алексей направился к дверям. Он уже был на пороге, когда Елена Петровна окликнула его.

— Феде не рассказал?

— Нет, — ответил он. — Не хотел огорчать его.

— Вот и славно, — пробормотала Елена Петровна, по-прежнему глядя в стену и тихонько покачиваясь в кресле взад-вперед.

Теперь, лежа без сна, Алексей пытался восстановить те воспоминания, которым минуло несколько лет. Когда-то папенька научил его: если что-то забыл, вернись мысленно в тот миг. Что делал? Какая погода стояла? Кто был рядом? И важно вызвать в памяти какую-нибудь яркую черту, в которой уверен наверняка.

Он прикрыл глаза.

Библиотека. Александр Петрович сидел за столом, подперев голову рукой, и читал вслух своим глуховатым негромким голосом. Федя ушел в угол комнаты, забрался на диван, подобрав под себя ноги. Смотрел куда-то в сторону, похоже, толком и не слушал. А сам он сидел в кресле, прямо перед крестным. И почему-то ему было не по себе.

«Мед называли бешеным, потому что люди, отведав его, начинали бредить и становились слабы, а те, кто страдал сердечной хворью, мог и умереть. Использовал этот мед против своих врагов еще Митридат».

Было жутко. Мед Алексей любил, и при мысли, что лакомство может оказаться смертельной ловушкой, по спине бежали мурашки. За окном шумел дождь, а голос крестного звучал успокаивающе, ровно, и он с улыбкой читал, как попал в те края, где добывали это странное снадобье.

«Причиной тому было то, что пчелы собирали мед с особого цветка…»

Сложное название, непривычное для детского слуха. На диване украдкой позевывал Федя. За окном сверкнула молния, где-то вдалеке потревоженным медведем глухо заурчал гром.

Порыв ветра бросил в стекло брызги дождя, как пригоршней. Глаза Алексея распахнулись, уставившись в потолок, по которому метались тени раскачивающихся ветвей.

«С особого цветка под названием рододендрон».

<div align="center">***</div>

Дождь, утихший было за ночь, лил снова, но теперь уже Алексей смотрел на его зыбкую завесу из окна поезда, уносившего его к Ольхову. Федор с утра совершенно растерялся, узнав, что другу внезапно понадобилось съездить в город.

— Если забыл что, я могу телеграмму дать и человека отправить, — предлагал он.

— Нет, нет, Федя, мне повидаться кое с кем непременно надо, — отвечал Алексей. — Архип! Живей давай!

Он понимал, как странно звучит его объяснение, возникшее вдруг поутру, хотя еще накануне ни о каких встречах не было и речи. Но говорить о своих подозрениях, пока еще ничем не подкрепленных, не собирался. Для себя Алексей постановил так: если окажется, что он ошибается, он честно все расскажет Феде и они вместе посмеются над его фантазиями. Если же все подтвердится…

Алексей прикрыл глаза, прижавшись лбом к стеклу. Вспоминалась другая история, когда человеку возле него грозила беда.

<div align="center">***</div>

Дом всполошили крики маленькой Пилар. Точно птичка, залетевшая в дом и мечущаяся в поисках выхода, она носилась по коридору, молотя кулачками в каждую дверь.

— Ayuda! Ayuda! — раздавался в ночной тишине пронзительный крик.

Алексей, зачитавшийся в своей комнате и так и не успевший лечь в кровать, выскочил первым. В дальней части дома хлопали двери, слышались испуганные голоса служанок. Пилар кинулась к нему, тоненькие, но удивительно сильные пальцы впились в его плечи.

— Ayuda, señor! Mi hermano!

— Да что случилось?! — Алексей вглядывался в ее расширенные от ужаса глаза, не понимая, в чем дело.

— Убивать! — срывающимся голосом крикнула Пилар. — Сеньор Алехо, они убивать моего брата!

И, ухватив его за руку, поволокла его за собой к черному ходу.

Алексей не помнил, как пробежал через сад, как выскочил на улицу. Помнил, как споткнулся о сломанную гитару, валяющуюся на пыльной земле. И, подняв глаза, увидел, как один из тех двоих человек возле табачной лавки бьет ногой в лицо стоящего на одном колене Рафаэля, а другой подходит ближе, и в свете фонаря почти одинаково блестят его широкая белозубая ухмылка и лезвие мелькающего в проворных пальцах ножа.

— Эй! — заорал Алексей, чувствуя, как от нахлынувшего гнева зрение сужается до узкого кольца, в котором осталось место лишь для его противников.

Оба обернулись. Тот, что ударил Рафаэля, улыбнулся и успокаивающе поднял руку, как бы говоря: «Пустяки, сеньор, не стоит вашего внимания». Второй презрительно сплюнул и поднял нож повыше, чтобы его стало как следует видно.

Алексей брал одно время уроки бокса, чем весьма гордились и крестный, и отец. Гордился он и сам, пока однажды Рокотов не позвал его в одно из складских помещений. Там на перевернутых ящиках сидели двое парней, весело болтавших друг с другом и лузгавших семечки. При виде хозяина и его племянника оба поднялись на ноги и приветливо заулыбались.

— Бокс — дело уважаемое, — сказал Рокотов. — Но, как и любое другое искусство, он хорош тогда, когда оппонент знает и чтит его правила. Если же правила соблюдает только один, то… То этого может оказаться недостаточно.

Алексей с недоумением смотрел на него. Рокотов откашлялся.

— Думаю, лучше объяснить все на деле. Тришка, Авдей…

Он сделал рукой приглашающий жест, и парни, только что по-братски улыбавшиеся друг другу, внезапно сшиблись, как два петуха. Прошло всего лишь несколько секунд, прежде чем Алексей, глядя на катающийся по полу яростный клубок, понял, как мало он знал и умел.

— Хорош! — гаркнул Рокотов полминуты спустя.

Тришка и Авдей вскочили на ноги и снова заухмылялись, хотя у одного была разбита губа, а второй потирал плечо.

— Научите племянника, — распорядился Рокотов. И сразу предостерегающе поднял руку. — Только осторожно. А то мне жена такое задаст, что вам и не снилось.

Сколько раз, поднимаясь с усыпанного песком и соломой пола амбара, Алексей проклинал тот день, когда дяде вздумалось обучать его искусству дикого, свирепого, стихийного боя. И как он благословил каждый отработанный удар, каждый бросок сейчас.

В первую очередь он избавился от ножа, плясавшего перед его глазами, и не успело еще острое лезвие с глухим стуком зарыться в дорожную пыль, как завязалась драка, по ярости похожая на схватку уличных псов.

Алексей видел, как убегал, подволакивая ногу, второй его противник. Когда удрал первый, он и не заметил. Отряхиваясь, стирая с губ пыль и капли пота, он стоял посреди дороги, глядя, как крошечная Пилар поднимает на ноги своего брата, а откуда-то из темноты спешат к нему дядя в халате и громко кричащая tante.

Рафаэль пошатывался и держался за бок, но все-таки стоял самостоятельно. Пилар обернулась. Ее лицо было еще влажным от слез, но в глазах светилось почти суеверное восхищение. С того дня она, кажется, считала себя не столько служанкой в доме Рокотовых, сколько преданным оруженосцем сеньора Алехо.

<div align="center">***</div>

Стекло неприятно холодило лоб, и Алексей откинулся на спинку сиденья. За окном мелькали знакомые виды. Поезд приближался к Ольхову. Оставалось лишь добраться до чайной лавки Юсуфа-аги.

Алексей нашел свою цель без труда: чайная лавка находилось возле площади. Али как раз крутился у входа, протирая оконное стекло. На память он, видимо, не жаловался: как ни была коротка их встреча в дома Рокотова, при виде гостя на его губах сразу появилась радостная улыбка.

— Алексей Павлович! — воскликнул он. — Заходите! Я вам обещал, что лучший рахат-лукум попробуете.

— Я… — начал было Алексей, но Юсуф-ага, выглянувший из-за двери, мигом втянул его в дом.

— Какой гость у нас! Заходите, что же так долго к нам не заглядывали!

<div align="center">***</div>

Других посетителей в этот час еще не было, и с этим Алексею повезло. Сидя за столом в полутемной чайной, украшенной коврами, он рассказывал Юсуфу-аге и Али, какое странное дело привело его к ним.

— Бешеный мед, — говорил он. — Опасен он тем, что пчелы делают его из пыльцы, собранной в цветках рододендрона. Не знаете, так это или нет?

Али растерянно взглянул на дядю.

— Рододендрон?..

Тот, судя по озадаченному выражению лица, тоже не понимал, в чем дело.

Алексей полез за пазуху и достал цветок рододендрона, сорванный перед отъездом в усадьбе Евлашевых. Дядя и племянник тотчас заулыбались.

— Ormangülü! — воскликнул Али.

— Да-да! — оживился Юсуф-ага. — Знаем, конечно.

Али взял цветок и повертел его, разглядывая пышные лепестки в свете масляной лампы.

— Такие много где у нас дома растут. Впервые слышу, что они опасны.

Юсуф-ага взял у него цветок.

— Я слышал об этом меде, — произнес он. — И о том, что добывают его из этого цветка, тоже слышал. Хотя сам ни разу не видел, чтобы пчелы вообще подлетали к ормангюлю. Такой мед, который может отравить тело и разум, есть на моей родине только в одном месте, в горах. Наверное, происходит одно из двух. Либо в том краю нет никаких других цветов, либо дело не в самом ормангюлю, а в той земле, на которой он растет. Иногда яд попадает в растение из той почвы, которая его питает.

Алексей внимательно слушал его.

— То есть если ро… ормангюлю растет на хорошей земле и вокруг много других цветов, которые пчелам нравятся больше, то их мед не будет опасен для человека?

— Конечно, — подтвердил Юсуф-ага. — Иначе мало какой мед можно было бы есть. Как сказал Али, этот цветок много где растет, да и не только у нас.

Алексей негромко засмеялся.

— Тогда вы меня успокоили.

Али приподнял бровь.

— Настолько успокоили, что вы наконец попробуете рахат-лукум?

И придвинул к гостю тарелку. Юсуф-ага со своей стороны кивнул на чашку.

— Пейте чай, Алексей Павлович, если остынет, не так вкусно будет. А что случилось с ормангюлю?

Алексей отпил глоток душистого чая, от которого по телу сразу разлилось тепло, особенно блаженное в непогожий день. На миг он задумался, стоит ли объяснять все как есть, но сразу ощутил укол совести: люди, к которым он примчался за столько верст в поисках помощи, заслуживали честного ответа.

— Если я правильно все вычислил, то одна дама специально заполонила весь сад этими ормангюлю в надежде свести в могилу своего пасынка-пасечника, моего близкого друга. Тогда единственным наследником всего состояния останется ее собственный сын. Которому, кстати, она есть мед запрещает. И сама его тоже не ест.

Глаза Али расширились. Юсуф-ага покачал головой.

— До чего способны дойти люди в своей алчности! — он тихонько засмеялся. — Эх, женщины, женщины. Что же, пусть дальше растит свои цветы в надежде на то, что когда-нибудь что-то получится. По крайней мере, настоящего вреда от нее не будет.

Один из ковров, покрывавших стены, внезапно качнулся в сторону. На пороге двери, спрятанной за тяжелой тканью, возникла немолодая женщина, волосы которой полностью скрывал ярко-синий платок.

— Женщины, говоришь? — с сильным акцентом выкрикнула она. — Я приехала за своим сыном в эту холодную землю, где так редко бывает солнце, я мерзну тут ради него месяц за месяцем, год за годом, а ты будешь рассуждать, на что способна женщина ради своего ребенка? Что ты знаешь об этом?!

И она потрясла в воздухе крепко сжатыми кулаками.

Али едва не поперхнулся чаем. Юсуф-ага развернулся к ней.

— Долунай! — в изумлении воскликнул он. — Ты что это? Ступай к себе, сестра!

— А что ты ее гонишь? — послышался с порога чайной голос, так хорошо известный Алексею. — Она все верно сказала.

Опираясь на сложенный зонт, как на трость, в зал шагнула Елена Петровна Евлашева.

<div align="center">***</div>

В маленьком, но по-незатейливому уютном зале ожидания ольховского вокзала Алексей вяло следил, как какой-то мужик, возбужденно размахивая руками, препирается с билетером. Последний в конце концов выскочил из своей будки и принялся энергично указывать на расписание, вывешенное на доске.

— Эх ты! — донесся до Алексея горестный возглас мужика. — Я по-человечески к тебе, а ты мне расписаню бумажну в харю тычешь! Тьфу!

Он плюнул на пол и поплелся к выходу. Билетер развел руками и возвратился на свое место.

Рядом послышался шорох. Алексей обернулся. Елена Петровна, сидевшая на лавке рядом с ним, достала из ридикюля сложенный листок бумаги, развернула и, близоруко щуря глаза, принялась разбирать написанное.

— Тесто раскатать тонким слоем… Это от Долунай-ханым, — пояснила она, перехватив взгляд Алексея. — Те сладкие пирожки, которыми они нас напоследок угощали. Я ей тоже пообещала колобки эти…

— Уяча? — улыбнулся Алексей.

— Они, они. У Алви рецепт спрошу, отправлю с кем-нибудь в город при случае. Только Долунай-ханым не надо говорить, что это от нее: для них черемисы, поди, язычники, от них не возьмет. А от меня — другое дело.

Елена Петровна бережно сложила листок и убрала его обратно в ридикюль.

— Я, Алеша, сразу смекнула, что ты к туркам с утра побежал, — сказала она. — Дай, думаю, следом поеду. Велела Николке, сыну Архипову, старую коляску запрячь. И, видно, на тот же поезд поспела, что и ты. Решила: если ошиблась вдруг и ты не к ним — сама в чайную к Юсуфу зайду, расспрошу.

— Не ошиблись, — задумчиво отозвался Алексей.

— Что же еще эта злыдня удумает? — покачала головой Елена Петровна. — Помолвка-то не за горами, а Федя мой целехонек.

Хотелось сказать что-нибудь подбадривающее, но Алексей понимал, что любая попытка принизить грозящую его другу опасность не вызовет приязни. И он промолчал.

— Заметил ты, что Юсуф говорил? — продолжала между тем Елена Петровна. — Что человека, слабого здоровьем, этот мед, пожалуй, и убить может?

— Заметил, — кивнул Алексей. — Я вчера еще припомнил на ночь глядя, что про то и Александр Петрович писал.

— И как она только прознала, ящерица эдакая. Федина маменька-то, царствие ей небесное, сердечной хворью страдала, потому так рано и преставилась. И у Феденьки тоже нелады с сердцем были, слабеньким рос. Потому мы с Сашей всегда радовались, когда ты его за собой на луг да на речку тянул. Это с тобой он окреп, вон каким, видишь, стал…

Она тяжело вздохнула, теребя кожаную ручку ридикюля.

— А ведь это я, Алеша, не знаю еще, что за хворь так внезапно Сашу в могилу свела… — тихо проговорила она.

Послышался гудок паровоза. Елена Петровна встрепенулась.

— Наш поезд! Я Архипу сказала, когда примерно воротимся, он встречать нас будет. — Она легонько хлопнула Алешу по руке и поднялась на ноги. — Вставай, пойдем на перрон.

<div align="center">***</div>

Федора они застали в гостиной. Тот сибаритствовал в кресле у камина, завернувшись в любимый халат.

— Сговорились вы все меня сегодня бросить! — посетовал он. — Да еще в такой дождь, когда из дома и выходить противно.

— Ну, разнылся! — добродушно попеняла ему Елена Петровна, тоже подсаживаясь поближе к теплу. — Глафира! Чаю нам приготовь. И правда сырость-то какая. Согреться бы.

— Вы сначала уехали, одна за другим, — перечислял Федор свои обиды. — Потом, едва Архип со станции вернулся, Олимпиада Григорьевна его заняла — в Берестянку укатила.

— Что это ей в Берестянке понадобилось? — мигом ощетинилась Елена Петровна. Алексей, устроившийся на диване, тоже насторожился в ожидании ответа.

— К доктору собралась, — пояснил Федор. — Ей госпожа Панютина рассказала, что ее матушке тот дивную новую микстуру прописал, вот она и решила тоже к нему съездить. Вы же знаете, у нее часто мигрени случаются.

Алексей со своего места видел, как дернулась челюсть у Елены Петровны. Некоторое время та боролась с собой, пытаясь сдержаться, но наконец не стерпела и процедила:

— Это, видать, у нее голову от собственного яда распирает.

— Зря вы так, тетушка, — отмахнулся Федор. — Когда вы с ней не бранитесь, она весьма спокойно себя держит. А сегодня так и вовсе любезна была. Вернулась от доктора довольная, на радостях трубку новую мне подарила.

Елена Петровна резко развернулась к нему.

— Чего это она?

Появилась горничная с чашками на подносе, но на нее уже никто не обратил внимания. Елена Петровна и Алексей пожирали взглядами обескураженного их резкой реакцией Федора. Горничная поставила поднос на стол и удалилась.

— А что такого? — пробормотал Федор. — Сказала, давно уж мне ее отдать хотела, да запамятовала…

Он вынул из кармана халата новенькую трубку.

— Курил уже? — спросил Алексей, подаваясь вперед и быстрым движением забирая трубку у него из рук. Прежде чем Федор успел ответить, он заглянул в чашечку и с облегчением убедился, что в ней нет и следов табака.

— Нет еще, — отозвался Федор. — Но в чем дело, кто мне объяснит? Почему вы так всполошились?

Елена Петровна ничего не ответила. Она не сводила глаз с трубки, которую вертел в руках Алексей.

— Что за дерево такое? — тихо вымолвил тот, разглядывая поочередно и чашку, и чубук, и мундштук.

— Я почем знаю? Это ты у нас Лешачок, с каждым кустом по имени знаком. Не бриар, конечно, но что-то хорошее. Вишня, может?

— Какая же это вишня? У той прожилок больше, и вишня если в красный цвет и отдает, то в более чистый, без такой синевы.

— Что, Алеша? — с тревогой спросила Елена Петровна. — Что ты там высмотрел?

Алексей поднялся с дивана.

— Мне, Елена Петровна, кое-что проверить нужно. — Он повернулся к другу. — Ты, Федя, прости, но заберу я пока у тебя эту трубку. Если с ней все в порядке окажется, разрешу тебе ее впредь о мою голову выбивать. Но дай мне полдня, хорошо?

И, не дожидаясь ответа, выскочил из гостиной.

Придя к себе в комнату, он первым делом кинулся к столу, где на круглом подносе стояли графин с водой и пустой стакан. Алексей вылил в стакан воду и опустил туда трубку, придавив сверху несессером, чтобы не всплывала. Потом огляделся по сторонам. Если оставить все как есть, горничная, прибираясь поутру, может заметить странную композицию и удивиться. А там, глядишь, и сболтнет чего при Олимпиаде Григорьевне. Но лучше той не знать, какой интерес вызвал ее подарок.

Побродив по комнате и отвергнув пару-тройку возможных тайников, Алексей в конце концов пристроил стакан в угол платяного шкафа и плотно прикрыл дверцы. Потом, довольный собой, он возвратился в гостиную.

Федор, как-то странно побледневший и будто осунувшийся за эти недолгие минуты, поднял на него по-детски растерянный, недоумевающий взгляд. В своем кресле горько вздохнула Елена Петровна.

— Рассказала я все нашему Феде, Алешенька, — негромко вымолвила она.

<div align="center">***</div>

К ужину Федор понемногу пришел в себя и за столом, по крайней мере, сохранял внешнее спокойствие. Немалую роль в восстановлении его душевного равновесия сыграл довод Елены Петровны: «Не тяни с помолвкой и со свадьбой. Женишься, составишь духовную — у этой злыдни все из рук уплывет». Мысль о том, что козни мачехи лишь приближают брак с Катенькой, придала ему сил. И Олимпиаду Григорьевну, явившуюся к трапезе последней, он встретил благожелательной улыбкой.

— Как микстура доктора Риккерта? — спросил он.

Олимпиада Григорьевна с плавной неторопливостью опустилась на свое место и прикоснулась кончиками пальцев к голове — то ли проверяла собственное самочувствие, то ли поправляла прическу.

— Помилуйте, Феденька, как я могу знать? Я ее только заказывать ездила, готовой у него нет пока.

— Когда же она будет?

— Карл Рудольфович завтра сам привезти обещался. — Олимпиада Григорьевна взяла чашку, осторожно прикоснулась к краешку губами и, видимо, сочтя чай чересчур горячим, поставила ее обратно на блюдце. — А как вам трубка ваша, Феденька?

Она смотрела на пасынка со своей обычной спокойной, словно сонной улыбкой. Алексей покосился на Елену Петровну: удержится ли? Но та не поднимала глаз от своей тарелки, хотя и чувствовалось, что она вся подобралась.

Федор с виноватым видом развел руками.

— Не пробовал еще. Я перед сном к пчелам собираюсь пойти, проведать, как там они после дождя. А они, знаете, табачного духа не выносят.

— Собираетесь к пчелам в такую пору? — изумилась Олимпиада Григорьевна. — Так ведь темно будет, что вы увидите? И потом, разве же они не спят?

— Спят, — подтвердил Федор. — И увидеть я их не увижу, зато послушаю.

Олимпиада Григорьевна слегка подняла бровь. Казалось, она готова была отпустить какое-то ироническое замечание, но удержалась, и вовремя: Елена Петровна подняла, наконец, голову и смерила ее тяжелым взглядом. Сейчас довольно оказалось бы одного неосторожного слова, чтобы все вспыхнуло. Но Олимпиада Григорьевна снова взяла свою чашку, так ничего и не сказав, и за столом воцарилась спокойная тишина, нарушаемая лишь стуком вилок о тарелки.

<div align="center">***</div>

Уже в потемках Федор и вправду появился в плаще и направился к крыльцу. Алексей тут же увязался за ним.

— Ты что, и в самом деле за пчел тревожишься? — спросил он, шагая следом за другом по траве и недовольно морщась: дождя давно уже не было, но зелень так и не просохла, да еще и выпала обильная вечерняя роса.

— С ними и после сильного ливня беды не случается, — отозвался Федор. — У меня ульи добротные. Но раз уж сказал, придется прикинуться.

Они отошли достаточно далеко от дома, чтобы заросли кустарника полностью скрыли их от освещенных окон. Федор внезапно остановился и, повернувшись к другу, положил руку ему на плечо.

— Так скажи мне, Алеша, что там с трубкой этой такое?

Алексей вздохнул. Лица Федора толком было не различить в темноте, но он живо представлял себе его встревоженный взгляд.

— Бывают опасные деревья, Федя, — сказал он. — Я сейчас опыт один провожу, но для него время нужно. Подожди середины следующего дня, тогда смогу сказать, ошибся я в своих подозрениях или нет.

Федор постоял пару мгновений неподвижно, потом повернулся и двинулся дальше. Друзья остановились в нескольких шагах от ульев, очертания которых смутно угадывались во мраке.

— Спят… — еле слышно, одними губами произнес Федор.

Алексей молчал. Совсем рядом с ним в своих теплых дуплянках спали десятки, сотни, тысячи удивительнейших созданий, воспетых еще древним поэтом. В саду тянулись к небу нежные цветы чудесной красоты. Какой жестокий и алчный ум понадобился, чтобы совместить их ради отнятия человеческой жизни?

Он повернулся, зябко обхватив себя за плечи, и зашагал к дому. Позади шуршала трава — Федор шел за ним следом.

<div align="center">***</div>

Алексей сам дивился тому, что после тревожного дня проспал всю ночь как убитый, и утром собирался к завтраку второпях. И все же перед выходом из комнаты задержался — остановился возле шкафа. Рука потянулась к дверце и замерла. Ему самому трудно было понять, чем вызвана нерешительность. Чего он больше страшился — пугающего открытия или собственной неправоты?

«Подожду еще немного, хоть до полудня. Так будет вернее», — решил он, повернулся и вышел из комнаты.

Вскоре после завтрака явился доктор Риккерт с обещанной микстурой. Он не сильно изменился с тех пор, как Алексей видел его в последний раз. Да, располнел, пожалуй, больше, и волосы поредели, но глаза все с той же ироничной искоркой взирали из-под круглых очков. Елена Петровна не пожелала отпускать его без чашки чая, и вся компания собралась в столовой. Здесь внимание доктора сосредоточилось на Алексее.

— Расскажите, любезный, как ваша поездка прошла, — попросил он.

Алексей пожал плечами.

— Вполне успешно.

— Я, собственно, не о том. Хотя и дела дядюшки вашего тоже, безусловно, интересны. Он ведь сахар поставляет? А что же, собственный наш сахар, свекольный, не теснит его?

— Теснит, — подтвердил Алексей. — Но тростниковый сахар по-прежнему ценится многими.

— Табак разве не прибыльнее?

— Ну вы и скажете, Карл Рудольфович, — усмехнулась Елена Петровна. — Доктор — а предлагаете такую, простите, дрянь возить.

Олимпиада Григорьевна, сидевшая подле своего эскулапа, едва заметно повернула голову в ее сторону. Риккерт расхохотался.

— Не в бровь, а в глаз, Елена Петровна! Но разве я предлагал нечто подобное? Нет, я исключительно о деловых предпочтениях спрашивал. И занятие дядюшки вашего, Алексей Павлович, почитаю весьма заслуживающим уважения. Но я бы хотел узнать не об этом. Что, верно там малярия лютует?

— Лютовать не лютует, но случается, — подтвердил Алексей. — Особенно на болотах.

— А о местных методах лечения вы что-нибудь слышали?

Алексей со смущением пожал плечами.

— Не интересовался.

— Молодая кровь о болячках думать не любит, — вступилась за него Елена Петровна. — Это вам, докторам, любопытно да тем, кому уже по летам пора, вроде нас с вами, Олимпиада Григорьевна, верно я говорю?

На матовых щеках Олимпиады Григорьевны зарделись пунцовые пятна. Федор, сидевший ближе всех к распахнутому окну, вскочил, делая вид, будто кого-то заметил в саду.

— О, Керей! Тетушка, вы вроде у него рецепт какой-то спросить хотели?

— Сама спрошу, и не у него, а у Алви. Да садись уже! — Елена Петровна махнула рукой. — Торчишь тут флюгером.

— Керей — это бортник ваш? — с живостью спросил Риккерт. — Встретил я его тут как-то возле рощи, прошлись немного вместе. Спросил его между прочим, как его крестили, а он мне — Карлом! Представляете?

— Странно, — произнесла Олимпиада Григорьевна. — Я его как-то о том же спрашивала, так он мне сказал, что Кириллом крещен.

— Каков плут! — расхохотался Риккерт.

— Плут? — возмутилась Олимпиада Григорьевна. — Да этот черемис просто дерзок!

— Чем это дерзок? — насмешливо спросила Елена Петровна. — Приятное людям сказать хотел.

Олимпиада Григорьевна повернулась в ее сторону, но ответить ничего не успела, ибо на этот раз близость грозы почуял даже гость. Риккерт встал из-за стола.

— Однако засиделся я у вас, — промолвил он, поднося руку к груди. — Благодарю за угощение, пора мне восвояси. Я там в клинике вместо себя помощника оставил, старательного, но по молодости еще бестолкового. Позвольте откланяться.

Провожать доктора вышли Олимпиада Григорьевна, Федор и Елена Петровна. Алексей же поднялся в свою комнату.

Уже без колебаний отворил он дверцу шкафа, вытащил стакан, скинул с него несессер и вытащил мокрую трубку.

Стоя посреди комнаты в яркой полосе солнечного света, он со странным чувством удовлетворенного отвращения разглядывал дерево, обретшее после стояния в воде густой фиолетовый цвет.

<div align="center">***</div>

— Что ты с ней сделал? — изумился Федор, когда Алексей выложил фиолетовую трубку на стол в его комнате.

Елена Петровна, сидевшая тут же в кресле, уставилась на результат опыта с таким омерзением, словно перед ней распласталась дохлая ядовитая гусеница.

— Ничего особенного, только в воде подержал, — сказал Алексей. — Высохнет — станет как прежде. Только я ее тебе не то что курить, но и вовсе брать в рот не советую. Это тис.

— Мне это что-то должно сказать? — осторожно спросил Федор.

— Ядовитое дерево, — объяснил Алексей. Он кивнул на книги, лежавшие на столе. — Добавь в свое чтиво Плиния Старшего. Не помню, было ли у него что-нибудь о пчелах, но о том, что люди, пившие вино из тисовых кубков, умирали, он, наверное, писал.

Елена Петровна скрипнула зубами. Федор растерянно смотрел на трубку, весь вчерашний вечер мирно пролежавшую в кармане его халата.

— У тиса все ядовито, — продолжал Алексей. — Люди лосей, насмерть отравившихся его ягодами, находили. От него сердце отказывает.

Елена Петровна резко оттолкнулась от подлокотников кресла и встала на ноги.

— Довольно с меня, — проговорила она. — Федя, Николку или Архипа пришли ко мне, кого первым увидишь. А сам к черемисам своим ступай, на обед у них останешься. Я Алви знаю, она тебя без сытной еды не отпустит. А в этом доме чтобы ни крохи хлеба не ел, ни воды не пил! Пока я не разрешу.

Федор кивнул и направился к двери. На полдороге вернулся и протянул руку к трубке, понемногу обретавшей прежний цвет.

— Куда? — прикрикнула Елена Петровна.

— Сожгу.

— Я тебе улику сожгу! Ступай, куда я велела.

Федор покорно вышел из комнаты. Елена Петровна развернулась к Алексею.

— А ты что встал? С ним иди. Всегда же не разлей вода были.

Она повелительно махнула в сторону двери, а потом вытащила из комода носовой платок и бережно, почти торжественно принялась заворачивать в него улику.

<div align="center">***</div>

Домик черемисов сиял такой опрятностью и свежестью, что казался просторней, чем был на самом деле. Алви носилась по горнице, что-то взбалтывая в миске, что-то засовывая в печь, и ее маленькое личико светилось от радости, что можно побаловать гостей своей стряпней. При каждом шаге на ее платье поблескивали и позвякивали монетки, которых Алексей как-то и не приметил раньше. Керей с Федором, сидя за столом, препирались из-за новых ульев.

— Я тебе чертеж принесу, сам посмотришь! — пообещал в сердцах Федор.

Керей отмахнулся.

— И смотреть не стану. Придумали тоже рамки какие-то.

— Так ведь пчелам при этом меньше беспокойства!

— Скажете тоже, Федор Ляксандрыч! Вот у вас, чтобы окно вымыть, всю стену вынут — каково будет?

— А если при этом всю комнату перетряхнуть — легче разве?

— Ну его, — насупился Керей. — Вы, конечно, хозяин, но я за такими ульями глядеть не стану. Дуплянки оставьте, за ними послежу, а новыми сами балуйтесь.

— Подвинься! — пихнула Алви мужа в плечо и выставила на стол горшок с душистым супом. — Ну, что ты расселся? Пуро принеси.

— Это что? — поинтересовался Алексей.

— Это, брат, стоит попробовать! — засмеялся Федор. — Напиток на меду.

Керей встал, вытащил из-за сундука, стоявшего в углу, бутыль и принес ее на стол.

— Хороший напиток, чтобы ничем не хворать. Только чтобы к пчелам потом ни ногой!

— Да не так уж и крепко вроде? — усомнился Федор.

— Сказал — ни ногой, — строго повторил Керей. — Не любят они этого.

— Видал? — улыбнулся Федор, подмигнув другу. — С таким бортником не забалуешь.

Керей согласно хмыкнул и уселся обратно на лавку.

Алексей с благодарностью кивнул Алви, придвинувшей к нему наполненную супом тарелку, и снова поглядел на ее мужа.

— А я спросить хотел, Керей, крестили-то тебя как?

Федор бросил на друга быстрый взгляд, и в глазах его мелькнула смешливая искорка.

Керей, неспешно водивший ложкой по горячему супу, пожал плечами.

— Мать сказывала — Иваном крестили. А она вот — Аннушка, — он кивнул на жену. — Только ведь у нас в деревне всех по-старому звали.

— У вас красивые имена, — произнес Алексей. — Как в сказке.

Алви тихонько засмеялась.

— Ешьте, барин, ешьте. Сейчас блины поспеют — вот тогда совсем сказка будет.

<div align="center">***</div>

— Не получается у нас наказ твоего бортника выполнить! — рассмеялся Алексей. — Мы к пчелам не пошли — так они сами вокруг вьются.

Они с Федором стояли на лугу, недалеко от берега реки. Высоко над ними кружили чайки, а вокруг пестрели россыпи цветов, над которыми роились пчелы.

Федор развел руками.

— Нашей вины в том нет.

— А знаешь, — задумчиво произнес Алексей, — я что-то и не припомню, чтобы пчелы в саду, где рододендроны, летали. Ни одной за эти дни там не видел.

— Им среди этих цветов привычней, — откликнулся Федор. При упоминании о рододендронах в его глазах будто что-то погасло. Алексей, заметивший перемену, смотрел на друга, не зная, что и сказать. Он помнил ту ночь, когда по зову Пилар бросился на выручку Рафаэлю. Почему-то даже при виде блестящего лезвия ножа не было так муторно и жутко, как сейчас. Да, тогда произошло бесчестное нападение двоих на одного — но нападение открытое, как сорванная маска, как брошенные на стол карты. А здесь нечто ядовитое таилось под внешним спокойствием, и никто не мог предугадать, когда и как отрава выплеснется наружу в следующий раз. И если от этого становилось не по себе даже ему, почитай, случайному гостю, то каково же сделалось на душе у Федора?

— А если мы ошиблись, Лешачок? — тихо спросил тот. — Вдруг это совпадение? И все дело в том, что ей по сердцу эти цветы? А трубка… Разве она разбирается в трубках? Могла случайно выбрать.

— Кто бы стал трубку из такого дерева мастерить? — возразил Алексей. — Нет, ее кто-то изготовил на заказ. А еще не забывай о сожженных страницах.

Федор покачал головой, глядя себе под ноги.

— Да я не забываю, Алеша. Только если поверить в подобное, до чего же на душе нехорошо делается. Не от страха, нет. Но оттого, что это так… грязно.

Алексей молчал, не представляя, что сказать. Но появление новых лиц избавило его от необходимости вымучивать неуклюжие слова поддержки. В стороне, у плетеной изгороди, отделяющей сад от луга, стояла Елена Петровна в сопровождении жандарма и призывно махала им рукой.

<div align="center">***</div>

— Право, Елена Петровна, исключительно из уважения к вам… — бормотал жандарм Щербинин, стаскивая с себя фуражку и вытирая испарину на лбу. — Как-то слишком… внезапно это.

— А у вас, Евсей Куприяныч, часто убийцы о своих делишках предупреждают загодя? — осведомилась Елена Петровна, маршальской поступью вышагивая к дому. Растерянный жандарм и недоуменно переглядывающиеся Алексей с Федором шли за ней следом.

Щербинин деланно хохотнул.

— Скажете уж, сударыня! Конечно же, нет, но…

— Тетушка, — подал наконец голос Федор. — Объясните же, силь ву пле, что вы задумали? Неужто арестовать ее хотите?

— Уличить ее хочу, — не оглядываясь, бросила через плечо Елена Петровна. — На чистую воду вывести. Под окном гостиной встанете, все трое. И слушайте так, чтобы ни одного слова не пропустить. А я уж постараюсь, чтобы она разговорилась.

— Уфф… — выдохнул Щербинин, снова нахлобучивая фуражку на голову.

Елена Петровна сделала своей свите знак остановиться: за дебрями рододендрона уже виднелись стены дома.

— Здесь стойте, — велела она. — Как я из окна махну — подходите тихонечко.

И, не дожидаясь ответа, удалилась.

Щербинин посмотрел на Федора.

— Господин Евлашев, неужто правда все это?

Федор не ответил ничего, но жандарм, всмотревшись в его лицо, перекрестился.

— Страсти-то какие… Тут в Берестянке артельщики в прошлом году драку в чайной затеяли, только два окна уцелело, так разговоров на цельную неделю было. В нашей-то тиши, мол, — да такой гром. А тут вон что…

Алексей, следивший сквозь переплетение ветвей за домом, обернулся.

— Сигнал, — сказал он.

<div align="center">***</div>

Елена Петровна села возле окна, чтобы не подпустить к нему Олимпиаду Григорьевну. Иначе та неминуемо заметила бы засаду: Щербинина, притаившегося у стены справа, и Федора с Алексеем, устроившихся с левой стороны. Снаружи отчетливо были слышны голоса разговаривавших в комнате женщин.

— Что вы так срочно меня позвали, Елена Петровна? — в голосе Олимпиады Григорьевны слышались еле уловимые нотки раздражения. — Кирилла едва только спать уложили, в его возрасте послеобеденный сон очень важен.

— Ему и няни хватит, — отрезала Елена Петровна. — Скажите-ка лучше, голубушка, что вы старшому моему племяннику подсуропили?

Послышался легкий стук, точно какой-то деревянный предмет положили на стол.

— Что такое? — всегда плавный, будто с ленцой, голос Олимпиады Григорьевны прозвучал громче и резче обычного.

— Это я должна спросить, что такое! — загремела Елена Петровна. — Дерево-то ядовитое!

— Что за чушь вы городите? — отозвалась Олимпиада Григорьевна.

— Чушь? Это тис, который лося и то с ног валит.

— Дерево и есть дерево. Не несите ерунды.

Скрипнуло кресло, будто сидевший в нем человек резко подался вперед.

— Ерунда, говоришь? И то, что ты сад весь рододендроном засадила в надежде, что Федора ядовитый мед сгубит, тоже ерунда? И то, что страницы рукописи, где мой брат о бешеном меде писал, ты спалила — и это ерунда, стало быть?

Алексей видел, что Щербинин в трех шагах от него морщится, словно от боли. Видимо, метод допроса претил его выучке.

— Елена Петровна, вы с ума сошли?

— На твою беду — не сошла. Думала, никто не смекнет, что ты Федьку изводишь, чтобы все одному Кириллу досталось?

У Олимпиады Григорьевны вырвался странный горловой возглас, похожий на смешок, но она ничего не сказала.

— Собирай вещи и убирайся в город к своей родне, — велела Елена Петровна. — Ноги твоей здесь больше не будет.

— Вы не вправе мне приказывать, — томный голос Олимпиады Григорьевны неожиданно обрел мощь. — Я в доме покойного мужа. Я хозяйка. И не сметь командовать мной!

— Ишь ты, разгуделась, как полковая труба! — насмешливо отозвалась Елена Петровна, ничуть не обескураженная зычным окриком. — Уберешься, как миленькая, все равно житья здесь тебе не дам, за каждым шагом твоим следить стану. Но уберешься одна! Кирилл здесь, с нами останется. Не допущу, чтобы ты из него такую же гадюку, как ты сама, растила!

Неожиданно наступила тишина. Алексей и Федор затаили дыхание. У правой створки окна подобрался, напрягшись, Щербинин.

Голос Олимпиады Григорьевны зазвучал снова, но теперь он сделался гораздо глуше и действительно походил на шипение.

— Чтобы не смели даже имени сына моего произносить, чтобы мне угрожать! Ополоумевшая старуха! Вы просто выжили из ума. Бред всякий несете! Пошлю завтра за Риккертом, пусть выпишет вам что-нибудь, чтобы впредь не заговаривались!

Послышались быстрые удаляющиеся шаги, и занавески на окне взметнулись от сквозняка, когда в глубине комнаты грохнула дверь.

Алексей только теперь почувствовал, что у него выступила испарина. Он с шумом выдохнул, вытер пот со лба и отодвинулся от стены. Ногой он случайно заступил на маленький огородик Елены Петровны и, ощутив запах раздавленных листочков мяты, торопливо шагнул обратно.

— Видали? — опершись руками о подоконник, к ним выглянула Елена Петровна.

Федор провел ладонями по лицу.

— Господи! Будь она ни при чем, удивилась бы, что трубка оказалась из ядовитого дерева. А она даже не спорила!

— Верно подметили, Федор Александрович! — подхватил Щербинин. — Я уж и сам все скумекал. Только, Елена Петровна, кто ж допрос так ведет? Хитрей надо, с подковыркой! Она же слов признательных не произнесла, а что трубке ядовитой не подивилась — за это не арестуешь!

— И не говорите, голубчик, в раж вошла! — горестно отмахнулась Елена Петровна. — Что ж нам делать теперь посоветуете?

— Посоветуюсь в Берестянке кое с кем, — решил Щербинин. — Может, Федору Александровичу прямо сейчас, до свадьбы, духовную так составить, чтобы горгона ваша ни с чем осталась. Прямо сейчас съезжу.

Елена Петровна оживилась.

— И то верно! Ступайте, голубчик! Федюша, Архипа сыщи, пусть Евсея Куприяныча отвезет.

Щербинин отвесил ей поклон и вместе с Федором направился к конюшне. Алексей пошел за ними следом. Уже в сотне шагов от дома он обернулся. У одного из окон второго этажа стояла неподвижная фигура Олимпиады Григорьевны. Она неотрывно смотрела на удаляющиеся фигуры пасынка и жандарма, но с такого расстояния невозможно было разгадать выражение ее лица.

<div align="center">***</div>

До вечера Олимпиада Григорьевна не выходила из своей комнаты, не явилась и к ужину. Глафира, горничная, доложила, что у барыни сильная мигрень и они желают завтра за доктором послать. Елена Петровна только фыркнула и пожала плечами.

Федор ужинал вместе со всеми. Елена Петровна допустила его к столу лишь потому, что самолично присматривала на кухне за готовкой.

— Это все можно, — сообщила она, придвигая к племяннику тарелку с жареной рыбой. — Я от печи на шаг не отходила.

Федор взъерошил волосы на лбу.

— Что ж такое! — вырвалось у него. — Неужто так теперь и жить с оглядкой?

— Чай, недолго, — махнула рукой Елена Петровна. — Евсей Куприяныч скоро разузнает, как все дело повернуть, чтобы гадюка наша без ядовитых зубов осталась.

— Да как же я в такой дом Катеньку приведу, тетушка?

У Алексея екнуло сердце. Только теперь он подумал, что беда может грозить не одному Федору. А Елена Петровна меж тем развернулась к племяннику.

— В какой «такой»? — громыхнул ее голос. — Наш это дом, покойным моим отцом выстроенный. И никто, кроме нас, здесь не властен! А за Катеньку не бойся, пусть та крыса только попробует зуб на нее оточить. Да Катенька и сама за себя постоять умеет, я ее с младых лет знаю.

Федор вяло улыбнулся и взялся за рыбу.

— Ешь-ешь, — буркнула Елена Петровна. — А то совсем лядащий сделаешься — какая тогда помолвка!

— Кстати, а рододендроны что? — спросил Федор. — Вы ведь не станете их выкорчевывать?

— Еще чего, — фыркнула Елена Петровна. — Раз до сих пор от них не померли, пусть себе растут. Привыкла я к ним, красивые.

— Алеша вон говорит — он пчел возле них и не видел.

— Али об этом тоже говорил, — вспомнил Алексей. — Обычно пчелы к этим цветам сами не летят, если выбор есть. А у вас здесь еще и мята растет.

— Мята здесь при чем? — удивилась Елена Петровна.

— Запах резкий, — объяснил Алексей. — Наверняка он пчел отпугивает.

— Ну, вот видите. — Елена Петровна откинулась на спинку стула, сцепила руки на животе и усмехнулась с довольным видом. — Куда этой моли ядовитой против нашего хозяйства!

<div align="center">***</div>

Алексей не думал, что сумеет быстро заснуть после тревожного дня, но будто провалился в темноту, едва коснувшись щекой подушки. Отдаленный шум, становившийся все отчетливей и громче, вытянул его из забытья. Он сел на кровати, не представляя, который час, видел только, что за окном все черно. А из глубины дома доносился пронзительный женский вопль:

— Помогите! Убива-ают! Барыню убивают! Уби-или!

Алексей скатился с кровати, как был, в исподнем, выскочил в коридор. Он сразу столкнулся с Федором, тоже едва одетым.

— Что случилось? — закричал он.

— Не знаю! Тетушка!

Оба бросились дальше по коридору и, свернув за угол, увидели, что дверь в комнату Елены Петровны распахнута. На пороге с керосиновой лампой в руках стояла Глафира и голосила что есть мочи.

— Тетушка! — вырвалось у Федора.

Он ринулся вперед, оттолкнул Глафиру и влетел в комнату. Остановился он так внезапно, что Алексей, бежавший следом, врезался в него, едва не сбив с ног.

— Крику подняли, как в курятнике! — перекрывая шум, послышался ворчливый голос Елены Петровны. — Уймитесь уже!

Алексей взял из рук Глафиры лампу и, мягко отстранив Федора, шагнул в комнату.

Елена Петровна, вся растрепанная, сидела на своей кровати. В руке она сжимала одно из длинных вышитых полотенец Алви, которые украшали ее комнату. Простыня была скомкана, одеяло отброшено в сторону, подушка отлетела в угол. А на полу неподвижно лежала женщина в длинном шелковом пеньюаре. По распущенным густым светлым волосам Алексей узнал Олимпиаду Григорьевну. Возле нее валялись массивные часы из малахита, с медным орлом, раскинувшим крылья, — обычно они стояли на комоде подле кровати.

— Что здесь происходит? — пробормотал Федор, в изумлении разглядывая эту картину.

— Да ничего! Все уже произошло, пока ты десятый сон видел, — буркнула Елена Петровна. — Задушить меня попыталась, моль ядовитая.

— Б-барыня! — всхлипнула Глафира, так и не смея переступить порог комнаты. — Может, за дохтуром послать?

— И за доктором, и за Евсеем Куприянычем, — распорядилась Елена Петровна. — А вы двое — марш портки надевать.

<div align="center">***</div>

Рассвело. Доктор Риккерт все еще не выходил из комнаты, в которую перенесли Олимпиаду Григорьевну, до его приезда так и не пришедшую в себя. Елена Петровна, Федор, Алексей и Щербинин с двумя своими помощниками сидели в гостиной. Евсей Куприяныч только покачивал головой и вздыхал.

— Я все о племяннике пеклась, самой и в голову не приходило на ночь запереться, — рассказывала Елена Петровна. — Вдруг навалилось что-то на меня, я даже спросонок подумала — потолок обрушился. И только доносится издалека, будто ветер в трубе воет: «Сына отнять?! Сыном грозить?» Не видать ни зги, дышать нечем — это она подушкой, значит, меня накрыла и навалилась сверху. Пытаюсь спихнуть ее — она мои руки ловит и еще крепче надавливает. Я ухватила за что-то, рванула что есть сил — и вдруг меня отпустило разом. Сбросила я подушку, сижу, воздух ртом хватаю, как карась, — а эта на полу валяется. Это я случайно полотенце схватила, что у меня на комоде было постелено. А на нем сверху часы стояли, подарок отцов. Они эту моль по макушке и тюкнули. Хорошие часы, добротные. Не поломались.

У Федора вырвался нервный смешок, и он торопливо прикрыл лицо рукой. Щербинин мельком взглянул на него и кашлянул.

— Доказательства есть? — проявил служебное рвение один из жандармов.

Щербинин мигом развернулся к нему.

— Ты что, Зуйков, глаза за уши задвинул? На руки госпожи Евлашевой глянь! Такие синяки и царапины она сама себе, по-твоему, наставила?

— Да я ж для протокола! — оправдывался Зуйков.

В гостиную осторожно заглянула няня.

— Кирилл проснулся, плачет, — громким шепотом доложила она.

Елена Петровна вскинулась в своем кресле.

— Дайте ему пирожок — поест, снова ко сну потянет, — велела она.

— Теперь даже можно пирожок с медом, — пробормотал Федор.

Няня тихо скрылась за дверью. А вместо нее порог переступил Риккерт. Он был растерян и бледен — Николка разбудил его еще затемно и привез в Петрово-Знаменское едва пришедшим в себя со сна.

— Ну, что там? — насупившись, как гриф, высматривающий добычу со скалы, гаркнула Елена Петровна.

Риккерт тяжело вздохнул.

— Олимпиада Григорьевна очнулась, но говорить не может и никого не узнает, — возвестил он. И добавил после непродолжительного молчания: — Для человека, подверженного таким мигреням, столь сильный удар по голове… Я должен сразу предупредить, что можно ожидать любых последствий.

Теперь нервный смешок вырвался у Щербинина.

— Вот те и на. Вчера арестовать ее не мог — доказательств не было, а нынче их хоть отбавляй — а арестовать все равно нельзя. — Он развел руками. — Непруха!

<div align="center">***</div>

Алексей сидел в своей комнате, и за окном царил ленивый ольховский полдень. Где-то далеко за пыльной зеленью крон слышался стук колес — чей-то экипаж тащился по улице.

Он вернулся домой на следующий же день после помолвки Федора и Катеньки. Госпожа Панютина заикнулась было о том, чтобы перенести торжество в связи с болезнью Олимпиады Григорьевны, но остальные дружно воспротивились этому. События, происшедшие в доме Евлашевых, попытались, конечно, скрыть, но на каждый роток не накинешь платок: кто-то из дворни обмолвился словом в Берестянке, кто-то видел, как из Петрово-Знаменского выезжали жандармы… Да и охрану, приставленную к палате Олимпиады Григорьевны в местной больнице, трудно было не приметить. Отложенная помолвка лишь подогрела бы слухи, и без того ползущие по округе.

Торжество удалось на славу. Даже маленький Кирилл отвлекся и не спрашивал всех, когда, наконец, его повезут к матушке: Алви принесла ему целую плошку медовых колобков, и этого ему вполне достало для счастья.

Алексей уехал дневным поездом, пообещав, что вернется в Петрово-Знаменское гораздо раньше, чем состоится свадьба. А пока ему хотелось побыть одному.

На столе послышался шорох. Алексей посмотрел на ящичек и улыбнулся. Питомцев ему этим утром торжественно вернула Пилар. Она вся светилась от гордости и, открыв крышку, предъявила его взору крошечных, не больше арбузного семечка, малышей, копошившихся на дне.

— Сеньор Николас сказал, что вы стали дедушкой, — сказала она.

Пилар задерживаться не стала, даже чай не выпила.

— Мне еще в лавку к сеньору Юсуфу надо зайти, — объяснила она. — У него новый помощник.

— А как же Али? — вырвалось у Алексея.

— Уезжает домой, — отозвалась Пилар. В ее глазах промелькнуло странное задумчивое выражение. — Он на днях заходил к сеньору Николасу попрощаться. Сказал, везет мать на родину. Она здесь тоскует.

Она ушла, оставив после себя легкий аромат корицы и теплых фруктов. Алексей долго сидел в одиночестве, обдумывая услышанное. А потом, когда недовольное шуршание в ящичке усилилось, спустился вниз, чтобы раздобыть на кухне какое-нибудь угощение для питомцев.

Там он и столкнулся с Евдокией Захаровной, перебиравшей пучки сушеных трав на подоконнике.

— Убежала уже ваша гостья? — осведомилась она.

— Убежала, — кивнул Алексей. — Она непоседливая.

Евдокия Захаровна повернулась к нему.

— Что же она, и на зиму здесь останется?

— Почему же нет?

— Разве она к нашим холодам привыкнет?

Алексея удивил неожиданный напор в ее голосе — не думалось ему, что эта чопорная особа способна на пылкость.

— Мы говорили ей, какие у нас бывают сильные морозы, — сказал он. — И слушать ничего не захотела. Поеду с вами, говорит, на любых морозах буду вам помогать.

Тут ему вспомнилась странная грусть, появившаяся в глазах Пилар, когда она говорила о причинах отъезда Али. А не начала ли тосковать она сама, оказавшись оторванной от всего привычного мира? И не станет ли ей еще хуже зимой, когда облетит листва, смолкнут птицы и голые ветви деревьев будут тщетно тянуться к солнцу, укрытому серыми облаками?

— Ничего, — попробовал отшутиться он. — Зима наступит — я ее на коньках кататься научу.

Евдокия Захаровна резко вскинула голову.

— Скверная затея, — процедила она.

— Отчего же? — удивился Алексей.

Евдокия Захаровна взяла с подоконника пучок травы, машинально встряхнула его.

— Я раньше у Никитиных служила, в соседней губернии, — тихо произнесла она. — Дочка у них была, Машенька. Точно солнечный зайчик. Веселая, смышленая. Ко мне все ластилась. Как доченька мне была. Взяли ее однажды старшие под Рождество на пруд — на коньках кататься. А там мальчишки ее толкнули. Лед и хрустнул.

У Алексея точно ком в горле застрял. Он смотрел на Евдокию Захаровну, не веря то ли тому, что в ее жизни были какие-то бури, то ли тому, что она поделилась ими именно с ним.

— И… и что? — спросил он. В горле сделалось шершаво.

— Слава богу, берег близко был, — пожав плечами, сказала Евдокия Захаровна. — Вытащить успели. Да захворала она с тех пор. Таяла, как снег на солнце. Доктора велели ее в Швейцарию увезти. Вся семья туда и переехала.

— А вы? — брякнул Алексей и тотчас мысленно отвесил себе подзатыльник за дурацкий вопрос.

— А зачем я им там, — отозвалась Евдокия Захаровна. — Я здесь осталась. Так и не видела больше своей Машеньки. Сейчас-то она уж большая, поди. Меня, наверное, и не помнит.

Она положила пучок травы на место и взглянула на Алексея.

— Так вы что искать изволили, Алексей Павлович?

Алексей забрал из бочонка в углу моченое яблоко и, пробормотав что-то невнятное, вернулся к себе.

<div align="center">***</div>

Письмо от Федора передали с посыльным на следующий день. Задумчиво ероша волосы, раз за разом перечитывал Алексей эти строки, хотя, пожалуй, вполне мог бы уже рассказать их по памяти.

«Нынче утром нам сообщили, что Олимпиада Григорьевна пропала куда-то из больницы. В палате своей она была одна, расспросить даже некого. Охранник клялся, что с поста в коридоре не отлучался, да и не врет, наверное: зато окно внутри оказалось распахнуто. Но как же она могла оттуда выбраться, если пребывала в полном беспамятстве? Проверили записи у доктора Риккерта: там сказано, что она ни говорить, ни ходить, ни узнавать кого-либо не в состоянии. А самое странное, что записи эти получили мы от его помощника, а самого Карла Рудольфовича со вчерашнего дня не могут найти…»

— И не найдут, — пробормотал Алексей, бросая письмо на стол.

Теперь ему было понятно, кто рассказал Олимпиаде Григорьевне о хвори самого Федора и его матери. Злосчастная трубка из тиса появилась в доме после того, как заботливая мачеха съездила к Риккерту в Берестянку. И сам доктор наведался к ним на следующий же день, чтобы посмотреть, как работает средство.

После удара часами по голове ни один врач, кроме Риккерта, Олимпиаду Григорьевну не осматривал. А значит, никто не знал наверняка, каково ее состояние на самом деле.

— Барин! — прощебетала Варюша, заглядывая в комнату. — Вам еще креспонденца пришла, день, видать, сегодня такой, особый!

И она протянула Алексею телеграмму.

День и впрямь оказался особенный. Прочитав телеграмму, он вытащил было из угла свой чемодан, но сразу бросил и взялся за драгоценный ящичек с тараканами. Приоткрыл крышку.

— Уж простите, дружочки мои, — сказал он. — Придется вам опять по улице проехаться. Зато потом снова будете у заботливой сеньориты Пилар.

Он бережно поднял ящичек и вынес из комнаты. Листок с печатными буквами остался лежать на столе, в беззаботном пятне солнечного света:

«Приезжай зпт нужна поддержка тчк пропал кирилл тчк похищен".

<div align="center">***</div>

С отъездом Алексей все же повременил до следующего дня. Пока что он решил рассказать все Николаю Лукичу. Пожалуй, во всем Ольхове это был единственный человек, способный что-то посоветовать, ибо сам он, как ни рвался к другу, все же понимал: одной дружеской поддержки мало, надо действовать. Но как — пока не представлял.

У Рокотовых Алексей засиделся допоздна. Tante удалилась к себе, чтобы не мешать маленькому совещанию. Ушла и Пилар, заботливо унесшая в свою комнату вверенное ее попечению семейство.

Алексей с Николаем Лукичом устроились возле кофейного стола в гостиной. Комнату освещала керосиновая лампа, шторы задернули, чтобы отвадить оживившихся с сумерками комаров.

— Ты, Алеша, говоришь, Риккерта с детства знаешь? — задумчиво произнес Рокотов, теребя пуговицу синего персидского халата.

— Да. Все мои шишки, поставленные в поместье, лечил.

— А не припомнишь ли, родня у него какая-нибудь в чужих краях имелась? Он ведь немец, как я понимаю?

Алексей помотал головой.

— Вы к тому, что он мог к родственникам уехать? Я уже думал об этом, пока сюда шел. Нет, не припомню ничего такого. Он никогда о семье не рассказывал.

— Если кто и есть, думаю, жандармы по его бумагам это установят. Только, Алеша, вряд ли это верный след.

Алексей с удивлением посмотрел на дядю.

— Почему же?

Рокотов вздохнул и откинулся на спинку кресла.

— Слишком хитер, слишком скрытен. И осторожен. Наверняка учел, где его будут искать в первую очередь. И потом, смотри сам. Его познания сходны с твоими. Не замечал этого?

Алексей пожал плечами.

— Даже не знаю. Про мед ему, возможно, рассказала Олимпиада Григорьевна. Хотя…

Он умолк на полуслове. Рокотов внимательно смотрел на него.

— Крестный и при Риккерте мог свои мемуары читать, — сказал Алексей. — Он порой устраивал такие вечера с мемуарами для гостей.

— Вот видишь, — кивнул Рокотов. — А уж про тис — наверняка его затея.

— Где же тогда их искать? — пробормотал Алексей.

Его дядя развел руками.

— Мир просторен. — Он усмехнулся. — Вдруг он после твоих рассказов на Кубу подастся. Там бы и повстречались.

Алексей встрепенулся.

— А вы, дядя, снова туда собираетесь?

Рокотов засмеялся.

— Эк у тебя глаза разгорелись! Да, собираюсь, конечно. Но не в ближайшие месяцы уж точно. А вообще надо бы. Да и птичку-невеличку нашу здесь бы не заморозить.

— Пилар? Она сама так хотела повидать Россию…

Рокотов пристально посмотрел на Алексея, а спросил отчего-то совсем не о том, о чем они только что говорили.

— Свадьбу твоего друга-то как, не перенесут теперь?

Алексей невольно покраснел. Дядя будто прочитал его мысли. Точнее, именно ту мысль, которой он сам стыдился.

— Не должны, — произнес он. — Елена Петровна уж точно этого не допустит.

— Вот и славно, — тихо проговорил Николай Лукич.

Алексей покинул дом дяди и тети, когда сумерки совсем сгустились. На улице уже горели фонари. Если бы он оглянулся, то увидел бы, что свет горит у Рокотовых не только в гостиной, но и маленькой комнате на втором этаже. Там стояла у окна Пилар, обеими руками бережно прижимая к себе деревянный ящик, будто баюкала порученное ее заботам сокровище.

Эпилог

Маленький мальчик с ногами взобрался в плетеное кресло, стоявшее под навесом на корме парохода, и, жмурясь от удовольствия, вцепился зубами в краешек поджаристой медовой булочки. Статная белокурая дама, стоявшая, опираясь о борт, в сопровождении полноватого господина в очках, с мягкой улыбкой любовалась этой сценой.

— По крайней мере, теперь мое дитя не будет лишаться любимых лакомств, — проговорила она.

Ее спутник тоже заулыбался.

— Там, куда мы едем, его будет ждать множество дивных угощений.

Мимо борта с пронзительным криком скользнула чайка. Через пару мгновений ее уже не было видно среди слепящих солнечных лучей.

Дама поморщилась, поднеся тонкие пальцы к виску.

— Эти жуткие птицы… Кто бы знал, как мне надоели их противные голоса.

Господин поймал ее руку и поднес к губам.

— Ничего, дорогая. Скоро мы окажемся достаточно далеко от берега, и эти птицы перестанут нас преследовать. — Он посмотрел вверх и сощурился. — Перейдем под навес, моя любовь. Вам вредно долго находиться на солнце.

Чайки и в самом деле постепенно отстали от парохода, медленно двигавшегося по синим водам Атлантики в сторону Вест-Индии.