Оседлай Элвиса!

Первое, что вы должны понять: я не всегда был таким — великолепным, мускулистым созданием с гривой, струящейся по ветру, и умом, острым достаточно, чтобы распознать идиотизм за версту. Нет, раньше у меня были руки. И книги. И горячий кофе по утрам. А теперь у меня есть хвост, которым я отмахиваюсь от надоедливых мух, и сэр Годвин.

Это не честный обмен. Это результат того, что ты решил поспорить с магом о тонкостях телепортационной магии после третьего бокала вина. Мой совет: никогда так не делайте. Особенно если у мага плохое чувство юмора и под рукой оказалось заклинание неконтролируемой трансмутации. В общем, теперь я здесь. В теле коня. Моего бывшего лабораторного ослика, если быть точным. Ирония, я тебя презираю.

Второе, что вы должны понять: мой рыцарь, сэр Годвин Львиное Сердце (да, это настоящее имя, и да, он его абсолютно оправдывает, если говорить исключительно о волосатости), — это ходячее, или, точнее, скачущее, воплощение принципа Питера. Он поднялся до уровня своей максимальной некомпетентности и с гордостью там укрепился.

Вот он, красуется передо мной на заре, его латы начищены до ослепительного блеска, который днем непременно выдаст нас любому разбойнику или хищной твари в радиусе пяти миль.

— Чуешь, Элвис? — провозгласил он, вдыхая полной грудью воздух, пахнущий навозом и влажной соломой. — Чуешь ветер перемен? Сегодня начинаются наши великие подвиги!

Я фыркнул. Я чуял ветер, и он перемен не сулил. Он сулил дождь. И, возможно, приближающийся табун диких кабанов с подветренной стороны.

— Ты ржешь от нетерпения, верный друг! — истолковал он мой саркастичный вздох. — Я тоже! Королевство жаждет героя, и мы с тобой дадим им его!

«Королевство, — подумал я, — жаждет, в первую очередь, умелых ремесленников и чтоб налоги не повышали. А героя, который с налогами поможет, ему и даром не надо».

Годвин взгромоздился на меня — процесс, всегда напоминающий обрушение неудачно сложенной груды посуды, — и ткнул пятками в мои бока.

— Вперед, Элвис! К приключениям!

Я медленно, с чувством собственного достоинства, повернул голову и посмотрел ему в глаза. Мои большие, карие глаза, как я знал, выражали целую гамму эмоций: от «Ты идиот» до «Моя зарплата явно не соответствует выполняемой работе».

— Не бойся, конь! — ободрил он меня, похлопывая по шее. — Моя доблесть защитит нас обоих!

Вот именно этого я и боялся. Его доблесть. Потому что его доблесть — это то, что в прошлый раз заставило нас атаковать ветряную мельницу, которую он принял за «окаменевшего великана, плюющегося камнями». Я до сих пор хромаю.

Мы выехали за ворота его родового замка — или, как я это называю, «кучи камней с протекающей крышей». Солнце поднялось выше, и мои худшие опасения насчет блеска доспехов начали сбываться. Слепящий свет, отражающийся от моей натертой спины, наверняка был виден из соседнего королевства.

Мы проделали путь примерно в полмили, большую часть которого Годвин распевал боевые гимны, путая слова, а я планировал, как бы мне раздобыть бокал вина в своем новом теле, когда тропа свернула в лес.

И тут мы услышали его. Пронзительный, девичий крик о помощи.

Глаза Годвина загорелись священным огнем глупости.
— Не бойся, прекрасная дева! — заревел он, срываясь на хриплый фальцет от волнения. — Иду на помощь!

Он вонзил пятки мне в бока, и мне пришлось пуститься в галоп, если только я не хотел, чтобы он проделал это всю дорогу сам, гремя, как телега с пустыми бидонами.

Мы влетели на поляну. И там я его увидел. Тот самый «великий подвиг».

Это было… пушистое. Очень пушистое. С большими, грустными глазами и парой безобидных, похожих на лепестки, ушек. Оно сидело, прижавшись к дереву, и издавало тот самый душераздирающий крик.

Годвин замер, ошеломленный. Его мозг, не привыкший к такой нагрузке, заскрипел, как несмазанные шестеренки.

— Кошк… Котозай… Неведомая тварь! — выдавил он наконец. — Не бойся, девица! Я спасу тебя от этого… этого милого пушистого зверька!

Я внимательнее посмотрел на «зверька». Затем на длинный, гибкий, покрытый иглами хвост, который тот лениво обвил вокруг корней дерева. На три ряда мелких, острых, как бритва, зубов, мелькнувших в его безобидной зевке. На едва уловимый, знакомый мне по прошлой жизни запах серы и старой крови.

О, нет.

Я резко дернул головой, пытаясь стукнуть ею по ноге Годвина. Мой универсальный сигнал для: «Стой, идиот, это плохая идея!»

— Видишь, Элвис? — прошептал он. — Он напуган. Не переживай, я буду милосерден. Один быстрый удар…

Он поднял меч.

«Милосерден? — у меня чуть не случился инфаркт прямо на месте. — Он собирается быть «милосердным» к МАНТИКОРЕ! К детенышу мантикоры, что означает, где-то рядом, в пределах слышимости, находится мамаша. Большая, голодная и очень, ОЧЕНЬ злая мамаша!»

Я заржал. Не бодро и воинственно, а протяжно и отчаянно, пытаясь передать весь ужас ситуации.

— Да, я знаю, — кивнул Годвин, принимая мой предсмертный стон за боевой клич. — Вперед, во имя короля и справедливости!

И в тот момент, когда он занес меч для удара по «милому пушистому зверьку», из чащи донесся низкий, вибрирующий рык. От него замерла кровь в жилах. Даже в моих лошадиных. Земля задрожала.

Маленький «зверек» перестал плакать и хищно щелкнул зубами.

Годвин замер с поднятым мечом. На его лице впервые за сегодня промелькнула тень сомнения.

— Элвис, — неуверенно произнес он. — А это что?

Я глубоко вздохнул. Мне потребовался весь мой интеллект, вся моя былая мудрость и вся моя лошадиная выдержка, чтобы не развернуться и не сбросить его с седла прямо на подкрадывающуюся из леса тень размером с амбар.

Вместо этого я мысленно вздохнул, подобрал самое простое и доходчивое слово и громко, отчетливо…

…заржал. А потом развернулся и поскакал прочь, унося на себе ошалевшего от такой наглой самостоятельности рыцаря.

Гонка за собственную жизнь, как вы понимаете, только начиналась. И я уже знал, что это будет самым легким днем в моей новой, полной идиотизма, жизни.