Осень

Кружились в вальсе листья старой осины, плели хороводы, летели прочь от дерева-кормилицы, одевая матушку землю разноцветным лоскутным покрывалом. Проказник ветер то сгонял их в кучи, то гнал резные сердечки по земле. Хоть позднее осеннее солнце еще согревало, но осень чувствовалось во всем. В холодном ветерке, запахе прелых листьев, что шуршат под ногами. Природа ждала обновления.

Старик остановился перевести дух. Тихая прогулка по лесу по грибы давалась с каждым годом все труднее, не далёк тот день, когда он откажется от походов, оставшись затворником в собственном доме. Упершись на дорожный посох, тяжело вздохнул своим грустным мыслям. Да чему было радоваться? Пустой деревне на двадцать покосившихся домов, оборванным проводам электроэнергии? Или же занесённым по окна снегом? Весенней распутице, которая лезла в хату грязными мокрыми ногами? Хоть лето без мух и комаров, но жаркое, сил нет. Спокойствие дарила лишь золотая осень.

Он один, совсем один. Последний из могикан. Была одна бабка Степанида, сварливая и желчная, и ту увезли три года назад в город умирать. С ней хоть поругаться и поворчать можно было. Старая лайка по кличке Паруся сдохла зимой, оставив старого человека в полном одиночестве. Глаза старика увлажнились при мысли о собаке, но мужчина быстро взял себя в руки. Выдохнуть и идти дальше, согнутый годами, но несломленный, покалеченный болезнью, но сильный духом.

Срезав по дороге два подосиновика, отправил их в корзинку.

—Полная, —подытожил Григорий. Это были первые слова за все три часа его хождений в лесу. Заблудиться он не боялся - маршрут за последние десять лет не менялся, только... Только раньше у него была его верная старушка, пушистая лайка с самыми умными глазами на свете. И он с ней говорил. Часами, каждый день, выпускал во двор для того, чтобы выгулять, а сам стоял у крыльца в ожидании. Жаловался или хвалился, рассказывал истории из нелёгкой жизни, а она слушала, положив морду на лапы. А этой зимой она не проснулась.

Ковыряя мерзлую землю ледяным ломом, он готовил для своей любимице последний дом, взамен будки. А потом каждый вечер выходил во двор, чтобы сгрести выпавший снег. После сидел у печки, согревая озябшие руки, костерил по чем зря старую псину от одиночества и плакал.

На подходе к заброшенной деревни Черемшанке, старик остановился, увидев два покрытых грязью внедорожника. Возле автомобилей суетились четверо крепких парней в камуфляжных штанах и куртках.

— Мародеры? — удивился неожиданной встрече Григорий. Затем начал тихонько обходить по кругу, внимательно всматриваясь в детали. Бросив бычки на землю, ребята их затоптали, затем потянули из багажников инструменты, фомки и кривые палки.

— Копатели! — осенило старика, первая робость ушла и старик поспешил по тропинке, не прячась более за деревом. А ребята уже подошли к крайнему дому и принялись вскрывать дверь. Скрежет вековых гвоздей, которые неохотно вылезали из уютных нор, наполнили пустую улицу пустой деревни. Вторая двойка ребят пошла к следующему дому. Пока грибник сокращал расстояние до молодчиков, те уже сноровисто отрывали доски с оконных проемов.

— Доброго утра, соседи, — гаркнул у забора старик, от неожиданности один из парней выронил фомку, а второй чертыхнулся.

— И тебе не хворать, дедуля, — поднимая инструмент, произнес молодчик.

— А вы кем Михайловне доводитесь? Не говорила она про вас, — внимательно наблюдая за реакцией, произнес Григорий.

— Леха, ты ж говорил мертвая деревня, — прошипел второй своему напарнику, развернувшись к старику произнёс. — Иди, дед своей дорогой.

—Ты внучок оглох? Я чего спросил? Кто такие? — начал сердится старик.

—Интернет проводим, — хохотнул тот, что с фомкой. —Ты ничего не видел, и тебя никто не видел.

Слева зазвенело разбитым стеклом окно соседнего дома. Грибник дернулся на шум, а потом поспешил в свой дом. Толкнув дверь, накинул засов и положил корзинку на стол.

—Угу... — приняв решение, последний житель деревни поспешил в погреб. Спустившись по крутой лестнице, начал раздвигать банки с соленьями в сторону, затем ощупывая рукой, потянул на себя длинный свёрток и жестяную коробку.

Сначала закинул на пол свёрток и жестянку, а после и сам поднялся. Аккуратно развязал пожелтевшие от старости шнурки, принялся разворачивать прорезиненную ткань.

—Тамара Михайловна, я тебе обещал за домом присмотреть. Хоть ты и вредная карга была, но все же. Обещание - есть обещание.

Сверкнул в лучах уходящего солнца вороненый металл. С сухим щелчком встал механизм затвора и приклад. Открыв банку, старик высыпали пузатые патроны. Отложив в сторонку пулевые, начал снаряжать двустволку дробью. Картечь сунул в левый карман, последние пять в правый. Намотав ремень на цевьё, поспешно вышел.

Красным огнём горели окна внедорожников, отражаясь багряный закат, а из дома давно почившего Игната, выходил молодец с иконой в руках. Все внимание парня было сосредоточено на определении ценности предмета, потому Григория он и не приметил.

Пожилой человек остановился в двадцати шагах от машин, пытаясь унять колотящееся сердце, после взвел курок и выстрелил от бедра. Приклад больно стукнул в живот, а лобовое стекло разлетелось брызгами. Молодой парень с испугу выронил святой образ.

– Дед, ты охренел? — взревел белугой парень, глядя на повреждение автомобиля, а из соседних домов выскочили его подельники. Старик выстрелил второй раз в другую машину. К нему тут же рванули двое. Переломив стволы, откинул дымящиеся гильзы и неспешно зарядил ружье.

В десяти шагах от него застыли грозные парни, сжимая кулаки.

—Я вот старый уже, —начал дед, —память плохая. Вот картечь я зарядил или дробь?

—Тебе жалко? Дома брошенные стоят, а так хоть кому-то польза будет, —зло выплюнул копатель.

—Мне чужого не надо, но и свое я хрен кому отдам. Они меня перед смертью просили за домом присмотреть, так что это моё. А теперь, собрали монатки и пошли отсюда.

–Два выстрела, старик. А нас четверо, —прикидывал варианты молодой.

—Интересно будет выбрать первых двух счастливчиков, – глядя бесцветными глазами, ответил Григорий.

—Вань, поехали, ну его к черту, — засомневался тот, что нёс икону.

— Да не будет он в людей стрелять, а вот за лобовое спросить нужно, —зло выплюнул Иван и рванул к старику. Григорий повёл стволом влево и нажал на курок. Раздался выстрел, а следом вой дерзкого мародера. Его штаны измочалила дробь, оставила лишь рубище вместо камуфляжа. Парень упал на землю, отчаянно матерясь и поскуливая, теряя кровь из повреждёной плоти.

—Всё таки дробь, значит в левом картечь, —отступил на десять шагов назад, перезарядил отработанную гильзу новым патроном, который демонстративно достал с левого кармана. — Иконку положил и сваливайте.

Через две минуты, побросав свои инструменты, два автомобиля унесли незадачливых воришек по дороге, поднимая пыль. Примерно в километре от деревни одна из них вильнула в сторону, и раздался глухой удар.

На старой дороге блестели красным осколки стекла и три латунные гильзы. Закинув за спину ручье, он медленно подошёл к дому, взял в руки икону и вытер от пыли. Затем медленно побрел домой. На пол пути его остановил тоскливый крик журавлиного клина. Вкинув голову старик смотрел, как покидают родные края перелетные птицы, прощаясь, а под ними, на пыльной дороге стоял усталый старик с иконой в руках.

На кухне сидел Григорий и смотрел в образ Спасителя на старой иконе.

— Как же я устал жить, —тяжело вздохнул дед,. — Совсем один на всем белом свете. Там в далёкой Москве живёт сын с семьёй, но уже три года не звонил, не навещал. Внуков не привозит. Хотя... Может уже и правнуки есть. Вот скажи мне, плотник из Назарета, зачем я живу? Мёртвую деревню охранять? Сегодня четверо с фомками приехали, завтра пятеро с топорами, а патроны кончаются. Может простишь меня дурака, а? Сжалься, прибери к себе...

Так за разговорами перед печкой старик сомлел. А поздней ночью вскочил, тревожно анализируя свое беспокойство. Кто-то на улице жалобно подвывал. Григорий схватил ружье и выбежал во двор. Прислушивался, затаив дыхание, а когда было собрался возвращаться, вновь услышал звуки. Там , примерно в километре от деревни, кто-то отчаянно нуждался в его помощи, старик понял это сразу. Перекинув ремень ружья через плечо, заторопился со всей поспешностью изношенного старого тела.

На обочине валялось тело серой волчицы, переломанное тяжёлым ударом внедорожника, а возле неё жался и дрожал всем телом совсем ещё юный щенок, тщетно пытаясь разбудить холодную мать. Старик прикусил губу от такого печального зрелища, протянул руку, чтобы взять волчонка. Тот оскалился, шерсть встала дыбом, потом рявкнул и укусил острыми зубами за руку. Григорий не обиделся, лишь положил ружье и снял ватник. Затем ловко накинул его на щенка и схватил в охапку. Подобрав ружье, побрел домой.

Волчонок брыкался, рычал, кусался, но под тёплой курткой вскоре уснул от потрясений. Дом встретил теплом натопленной печи, аккуратно положив дорогой свёрток на кровать, Григорий полез в аптечку. Резиновый напальчник, бутылка из под лимонада и разведённое тёплой водой сгущённое молоко.

—Давай, серый, покормлю.

Сначала щенок трепыхался, все норовил укусить, но капающее с бутылки молоко победило страх. Так они и встретили рассвет: счастливый старик, спящий волчонок и икона спасителя на столе.