Ошейник

Она открыла глаза. Утро встречало Надежду летней жарой и яркими лучами солнца, ухитряющимися слепить глаза даже через разноцветный витраж. Девушка потянулась на мягкой постели — может быть, она и не была столь мягкой, как у хозяев, но по сравнению с нарами общего барака казалась сказочной роскошью.

Всё познаётся в сравнении.

Кровать представляла собой грубую, почти неотёсанную конструкцию, на которую был брошен матрас из мешковины, наполненный перьями, и тонкий лоскутное одеяло. О подушке и вовсе не приходилось говорить. Но Надежда радовалась и этому. Её тело, привычное ко сну на полу, устланном гниющей соломой, или на жёстком топчане без матраса и одеяла, наслаждалось мягкостью матраса и уютностью одеяла. Но самое радостное было в личной комнате. Пусть это была всего лишь крошечная каморка, едва вместившая кровать, однако это была её собственная каморка — ну, точнее, не совсем её, но она была единственной обитательницей.

Надежда встала, оделась и отправилась умываться. Девушка улыбнулась. Сегодня был день «или-или», как она его называла. Родители Нади некогда были свободными, хотя и бедными фермерами, ведущими своё скромное хозяйство, способное лишь кормить и поить их. Но всё изменилось, когда владетельный герцог Архан повысил налоги. Тогда жизнь покатилась под откос. Перед ними встал выбор: либо есть, либо выживать. Родителям пришлось занимать деньги на пропитание у ростовщиков под грабительские проценты, что постепенно привело их сначала в долговую яму, а затем и в рабство. Они ещё помнили аромат свободы, когда у них родилась дочь, названная в честь надежды однажды освободиться. Но надежда так и не сбылась. Мор, занесённый вместе с очередной партией чёрных рабов, унёс сначала отца, а потом и мать. Надежда тоже чуть не погибла, но ей повезло: медики успели разработать вакцину, и она оказалась среди тех, кому её ввели. Время после болезни пролетело незаметно. Девочка росла и превратилась в прекрасную девушку, достойную не полей и шахт, а постели знатного чиновника или дворянина. Хозяин Надежды согласился с этим мнением и продал её влиятельному герцогу Архану, выторговав за неё не только двойную цену, но и право торговать на его землях с половиной пошлины. Да, чертовка того стоила: она была не только божественно красивой, но и девственницей.

Герцог не отличался утончённостью в любовных делах, поэтому в первую же ночь он просто навис над хрупким телом новой наложницы и грубо овладел ею. Надежда кричала — не от восторга и оргазма, как надеялся герцог, а от боли и омерзения. Позже она сидела в тазике с водой, пытаясь смыть с тела следы мужского пота и своей крови. Понимая, зачем её купили, Надежда пыталась смириться со своей участью, поскольку другого выхода у неё не было. Спустя неделю она уже не морщилась и не замирала, когда на неё взбирался грузное тело хозяина. Вскоре её уложила в постель жена герцога. Отказаться было нельзя: жена хозяина — это хозяйка. Сначала это казалось отвратительным, но вскоре Надежда привыкла, а местами даже получила удовольствие. Всё-таки это разнообразило рутину. Затем последовал начальник стражи, который изнасиловал её и пригрозил убить, если она осмелится рассказать герцогу. Надежда промолчала, опасаясь не столько угроз начальника, сколько гнева герцога. Ведь герцог, возможно, уволил бы обидчика, особенно учитывая, что тот неоднократно спасал его от гибели. Но для самой Надежды такая история грозила лишь отправкой на плантацию или в шахту, что лишь отдаляло её от мечты. К тому же, честно говоря, она успела привыкнуть к хорошей еде, тёплой одежде и чистой спальне, менять которые на открытое небо плантаций или мрачные своды шахт ей совсем не хотелось.

Вскоре к начальнику охраны присоединились его подчинённые, а затем Надежда стала обслуживать любого свободного мужчину в доме, кто любил женщин и не страдал от импотенции. Рабам тоже нашлось применение её телу: они уверяли, что влюблены и предлагали жениться. Немного кокетства, пару свиданий на рассвете и закате — и девичье сердце смягчалось, жаждая любви и заботы. Но стоило ей уступить, как мужчина мгновенно терял интерес и забывал свои обещания.

— Попользовался и хватит. Ты — дырка ведёрная, и уж точно не та, кого я возьму в жёны, — звучал стандартный ответ.

Об этом знали все в доме, кроме одного человека — герцога Архана. То ли Бог сжалился над Надеждой, то ли судьба решила воздать ей за все страдания, но…

— Дать тебе вольную, что ли? — произнёс герцог.

Она подняла взгляд и посмотрела на хозяина.

— Да, не смотри так на меня. Дам.

— Когда? — прошептала она, не веря своим ушам.

— Через месяц, — ответил герцог, игриво запустив пальцы в её лоно.

— Правда? — спросила она, раздвигая ноги, чтобы облегчить ему доступ.

— Точно, точно, — прохрипел он, целуя её грудь. — Через месяц. День в день.

Прошёл месяц, и настал долгожданный день «или-или». Почему «или-или»? Потому что или герцог выполнит своё обещание, или нет. Конечно, существовали и другие варианты: забыть или передумать, но думать о них не хотелось.

— Надя, вот ты где! — закричал младший охранник, искавший её по всему дому. — Герцог зовёт. Уже днём захотелось старику-развратнику. Может, сперва со мной? Ха-ха, шучу! Иди, а я пока пойду с Лидочкой на сеновал. Но долго не задерживайся, я подожду. — Он шлёпнул её по ягодицам и расхохотался, уходя на кухню: — Лидка! Где ты?

Ошейник, символ рабства, сдавливал шею.

Герцог лежал на кровати рядом с рыдающим подростком-девушкой, купленной три дня назад. Внутренняя сторона её бёдер и половые органы были залиты кровью.

— Радуйся, Надежда! — сказал герцог, махнув рукой.

Незаметный паж, прятавшийся за портьерой, вышел вперёд и подошёл к девушке. Металл чиркнул о металл, и ошейник соскользнул с шеи Надежды. Не привыкшая к открытому воздуху кожа покрылась мурашками.

— Не благодари. Можешь уходить, ты свободна.

Она поблагодарила герцога и вышла из комнаты. Сквозь плохо прикрытую дверь она слышала его голос: «Будешь такой же послушной, как она, тоже получишь свободу… Теперь раздвинь ножки, давай поиграем».

Его сладострастные речи продолжали звучать, но Надежды это уже не касалось. Она была счастлива. В голове пульсировало единственное слово: «Свобода»!

Теперь здесь ей нечего было делать, да и взять с собой было нечего. Она направилась к выходу прямо от опочивальни бывшего хозяина.

Бывший.

Аромат свободы щекотал ноздри, трава казалась особенно яркой, небо — необычайно голубым. Вот оно, свобода!

Это было то, о чём пела ей мать перед сном, о чём позже плакала, о чём мечтала сама Надежда в своей комнатке, когда её трогали чужие руки, в честь чего её и назвали.

Но…

Денег у неё не было. Она просила милостыню или обменивала себя на кусок хлеба и тарелку каши. Её избивали, унижали, насиловали. Она скиталась в поисках приюта, но никто не проявлял к ней жалости. Судьба, однако, сжалилась: Надежда нашла убежище у бедного вдового фермера с тремя сыновьями. Девушка согласилась работать за пищу и кров. Еду давали приемлемую, а ночлег устроили в сарае, подстелив прошлогоднюю солому.

Вечером пришёл старший сын фермера — рыжий парень с заячьей губой и перекошенным лицом. Без лишних разговоров он развернул её лицом к сену, задрал юбку и грубо вошёл в неё, тяжело дыша перегаром. Было омерзительно неприятно и больно.

Закончив своё грязное дело, он поправил одежду, удовлетворённо крякнул и ушёл спать в дом, предварительно шлёпнув её по обнажённой спине.

Оставшись одна, она лежала, кусая губы и тихонько плача, повторяла про себя: «Ничего страшного, зато я свободна».

Скоро усталость взяла верх, веки налились свинцом, и Надежда заснула. Во сне ей виделась небольшая аккуратная комнатка, мягкая кровать с матрасом из мешковины и сена, чистая, ухоженная девушка, лежавшая на той кровати и мечтающая о свободе. Ей снился кусочек ежевичного пирога, которым по воскресеньям угощали рабов. Ещё ей мерещился голос менестреля, услышанный однажды на рыночной площади...

Рабство мысли, рабство духа.
Мы рабы своих страстей.
И на нас, судьба – проруха
Точит ряд своих когтей.

Мы себя же приковали
В бездне, жизни благ земных.
Головы не поднимая,
Не увидишь сфер иных.

Нам давно уже все чуждо,
Что не дарит что-то нам.
Нам давно уже ненужно
Солнце блик и птичий гам.

Нас устраивает рабство,
Лететь к небу, нету сил,
Раз оно несет богатство,
Нам не нужна пара крыл.