Ошейник мертвеца

Жестокость порождает жестокость. Каждое страдание, причинённое беззащитному существу, возвращается сторицей. Ибо есть в мире справедливость, которая не знает пощады — она слепа к раскаянию и глуха к мольбам. И когда человек переступает черту, отделяющую его от зверя, он обнаруживает, что по ту сторону его уже ждут.

ЧАСТЬ ПЕРВАЯ

Последний день Рекса

Рекс умер в четверг, под дождём, на цепи во дворе.

Виктор Громов даже не сразу заметил. Вышел покурить в полдень, глянул на собачью будку — пёс лежал на боку, вытянувшись, морда в луже. Виктор затянулся, подошёл ближе. Прикоснулся носком ботинка к рёбрам — не дышит.

— Ну вот и всё, — равнодушно сказал он в пустоту.

Двенадцать лет Рекс прожил в этом дворе. Двенадцать лет на цепи длиной в полтора метра. Двенадцать лет побоев за пролитую воду, за лай по ночам, за то, что смотрел не так. Виктор не считал себя жестоким — он просто держал животное в узде. Пёс должен знать хозяина. Пёс должен бояться.

И Рекс боялся. Вздрагивал от шагов, поджимал хвост, ел, только когда Виктор уходил в дом. Последний год он почти не лаял — только скулил иногда, тихо, почти неслышно, словно извинялся за то, что ещё жив.

А теперь и это кончилось.

Виктор стащил труп в дальний угол двора, накрыл старым брезентом. Закопает потом, когда дождь кончится. Или не закопает — пусть лежит, мусоровоз заберёт.

В тот вечер он впервые за много лет лёг спать без звука собачьей цепи за окном. В доме стояла абсолютная тишина.

Слишком абсолютная.

ЧАСТЬ ВТОРАЯ

Звуки

Первую ночь Виктор проспал как убитый.

Вторую — проснулся в три часа ночи от странного ощущения. Словно кто-то смотрел на него. Он открыл глаза, огляделся — комната пуста, дверь закрыта, окно тоже. Только дождь стучал по стеклу.

Виктор повернулся на другой бок, снова закрыл глаза.

И тут услышал.

Тихий, жалобный лай где-то вдалеке.

Сердце его ёкнуло. Он застыл, вслушиваясь. Лай повторился — негромкий, надломленный, как будто собака звала на помощь из-под земли. Виктор сел на кровати, включил ночник. Лай прекратился.

— Соседская псина, — пробормотал он, хотя знал, что у соседей собак нет.

Он лёг обратно. Выключил свет.

Лай начался снова. Теперь ближе. Словно собака бродила по двору, скребла когтями в дверь, царапала дерево будки. Виктор слышал, как цепь звенит в темноте — знакомый металлический звон, которого не должно было быть, потому что Рекс мёртв, а цепь Виктор снял и бросил в сарай.

Звяк. Звяк. Звяк.

Шаги по двору — тяжёлые, неровные.

Скрип будки.

Хриплое дыхание под окном.

Виктор вскочил, распахнул окно, выглянул во двор. Темнота. Пустота. Только брезент на куче мусора в углу шевелился на ветру.

— Чёрт... — выдохнул он, закрывая окно.

Лай прекратился.

До утра больше ничего не происходило. Виктор лежал с открытыми глазами, слушал тишину и убеждал себя, что это просто нервы. Стресс. Усталость.

Но когда рассвет забрезжил в окне, он всё ещё не мог отделаться от ощущения, что кто-то стоял под его дверью всю ночь и ждал.

ЧАСТЬ ТРЕТЬЯ

Ошейник

На третью ночь Виктор принял снотворное.

Не помогло.

Он провалился в сон быстро и глубоко — и сразу же оказался в кошмаре.

Он стоял на четвереньках во дворе, на том самом месте, где была будка Рекса. Шея его горела — что-то сдавливало горло, врезалось в кожу. Ошейник. Тяжёлый кожаный ошейник, намокший от дождя, пропитанный запахом псины и крови.

Он попытался снять его, но руки не слушались — вместо пальцев были лапы, когти скребли по коже, не находя застёжки.

Кто-то дёрнул цепь.

Виктор упал на бок, задыхаясь. Ошейник сжимался, врезался в шею, перекрывал дыхание. Он видел перед собой чей-то силуэт — огромный, тёмный, безликий. Силуэт наклонился, схватил цепь обеими руками и начал тянуть.

Медленно. Методично. Без злобы — просто тянул, сжимая металлическую петлю на горле.

Виктор хрипел, царапал землю когтями, извивался, пытаясь вырваться. Лёгкие горели. В глазах плыли красные круги. Он слышал, как хрустят хрящи в горле, как лопаются сосуды.

И вдруг — узнал силуэт.

Это был он сам.

Виктор смотрел на собственное лицо — равнодушное, холодное, безразличное к хрипу и конвульсиям.

— Тихо, — сказал его двойник. — Хороший мальчик. Тихо.

И продолжил тянуть.

***

Виктор проснулся, захлёбываясь воздухом. Горло саднило, словно его действительно душили. Он схватился за шею, ощупывая кожу — там было мокро.

Пот. Просто пот.

Он встал, пошатываясь, дошёл до ванной, включил свет над зеркалом.

И замер.

На шее, опоясывая горло ровной красной линией, виднелся след. Глубокий, воспалённый, как от слишком туго затянутого ремня.

Как от ошейника.

Виктор коснулся следа пальцами — кожа горела. Он провёл ладонью по шее — полоса огибала горло идеально ровно, без разрывов. Такой след не мог оставить сон.

— Я во сне... — начал он, глядя на своё отражение. — Я сам себя задушил во сне...

Но он знал, что это неправда.

Он смотрел на красную линию на своей шее и видел другую шею — собачью, с истёртой шерстью и старыми шрамами от слишком тяжёлой цепи.

Тихо, Рекс. Хороший мальчик.

Виктор отшатнулся от зеркала и вышел из ванной.

ЧАСТЬ ЧЕТВЁРТАЯ

Гость

На четвёртую ночь Виктор не собирался спать.

Он сидел на кухне, пил крепкий кофе, включил все лампы в доме. Окна закрыты, двери заперты. Телевизор работает на полную громкость, заглушая любые посторонние звуки.

Два часа ночи. Три. Четыре.

Ничего не происходит.

Виктор начал дремать прямо за столом, голова клонилась на грудь. Он встряхнулся, потёр лицо ладонями. Ещё кофе. Нужно продержаться до рассвета.

В четыре тридцать раздался звук.

Скрип половицы в коридоре.

Виктор застыл, вслушиваясь. Телевизор гудел, показывая ночную передачу, но за его шумом отчётливо слышалось — шаги.

Медленные. Неровные. Как будто кто-то волочил за собой сломанные ноги.

Скрип.

Шаг.

Скрип.

Виктор поднялся из-за стола, схватил со столешницы кухонный нож. Дверь в коридор была приоткрыта — он видел полоску темноты в проёме.

— Кто здесь? — хрипло крикнул он.

Шаги остановились.

Тишина.

Виктор сделал шаг к двери — и она медленно распахнулась.

На пороге стояло Оно.

Существо было высоким — выше человека, но совершенно не человеческим. Чёрный рваный балахон с капюшоном скрывал большую часть тела, но из-под него торчали длинные, выгнутые под неправильными углами конечности. Руки — если это были руки — заканчивались тонкими птичьими пальцами с острыми когтями. Ноги изгибались в суставах, которых не должно было быть у человека — вперёд, назад, вбок.

Существо двигалось дёргано, механически, как марионетка с порванными нитями. Каждый шаг сопровождался тихим хрустом — словно ломались кости под истлевшей тканью.

Но хуже всего было лицо.

Точнее, его отсутствие.

Под капюшоном виднелся только птичий череп — белый, безглазый, с длинным изогнутым клювом. Пустые глазницы смотрели на Виктора с такой концентрированной ненавистью, что у него подкосились ноги.

Существо вошло в комнату.

Шаг.

Хруст.

Шаг.

Скрежет костей.

Оно протянуло вперёд руку — длинную, с переломанными суставами — и указало на Виктора костлявым птичьим пальцем.

Рот Виктора открылся, но крик застрял в горле. Нож выпал из руки, звякнув о плитку.

Существо наклонило голову набок — слишком резко, под невозможным углом — и издало звук.

Лай.

Тихий, жалобный, умирающий.

— Что... что ты... — прохрипел Виктор, пятясь к стене.

Существо сделало ещё шаг. Его клюв приоткрылся, и оттуда полился голос — не человеческий, скрипучий, как ржавые петли:

— Долг.

Ещё шаг.

— Кровь.

Существо остановилось в метре от Виктора. Протянуло руку и коснулось когтём красной линии на его шее.

— Возмездие.

Виктор закричал. Он бросился к двери, толкнул существо плечом — оно не сопротивлялось, просто отступило, словно призрак. Виктор выбежал в коридор, распахнул входную дверь, выскочил во двор.

Темнота. Дождь. Пустота.

Он обернулся — в доме горел свет, но никого не было видно.

Это сон, — сказал он себе. — Просто сон. Просто...

Но когда он вернулся на кухню, на полу, рядом с упавшим ножом, лежало чёрное перо.

Длинное, изломанное, пропахшее гнилью.

ЧАСТЬ ПЯТАЯ

Приговор

Виктор не спал до утра.

С рассветом он вышел во двор, подошёл к куче мусора в углу. Стянул брезент.

Под ним ничего не было. Тела Рекса не было.

Только пятно крови на земле — старое, почерневшее.

И цепь. Та самая цепь, которую он снял и бросил в сарай. Она лежала свёрнутой кольцом, ошейник раскрыт, как пасть.

Виктор стоял под дождём и смотрел на цепь, и впервые за много лет понял, что чувствовал Рекс, когда прижимался к земле и ждал удара.

Страх.

Безысходность.

Осознание того, что нет выхода.

***

Той ночью Виктор не дождался гостя. Он заснул сам — провалился в темноту, как в яму.

И проснулся не в своей кровати.

Он лежал на холодной земле, в луже, пах мокрой шерстью. Тело было чужим — маленьким, слабым. Он попытался встать, но вместо рук были лапы. Вместо голоса — скулёж.

Я пёс, — подумал он с ужасом. — Я превратился в собаку.

Он огляделся — вокруг была свалка. Груды мусора, ржавое железо, битое стекло. Холод пронизывал до костей.

И тут он увидел силуэт человека.

Мужчина шёл между кучами мусора, в руке у него была палка. Увидев собаку, он ухмыльнулся.

— А, шавка...

Виктор попытался убежать, но лапы не слушались. Первый удар пришёлся по спине. Второй — по голове. Боль была реальной, острой, невыносимой.

Он скулил, извивался, пытался уползти — но человек бил и бил, методично, без злобы, просто потому что мог.

Как я бил Рекса.

Последний удар раздробил череп.

***

Виктор очнулся в своей кровати, задыхаясь. Тело было человеческим, но боль осталась — он чувствовал каждый перелом, каждую рану.

Он посмотрел на часы. Семь утра.

Новый день.

Встал, подошёл к зеркалу.

И увидел, что его тело покрыто синяками — точно в тех местах, где били собаку во сне.

ЧАСТЬ ШЕСТАЯ

Цикл

На следующую ночь он стал кошкой.

Худой, облезлой, с гноящимися ранами. Его сбила машина на тёмной дороге. Водитель даже не остановился.

Виктор умирал долго, в луже собственной крови, чувствуя, как разрываются внутренности.

***

Ещё через ночь — кроликом в лаборатории.

Его привязали к столу, вскрыли живот, вливали в раны химикаты. Он кричал — но кролики не умеют кричать, только жалобно пищат.

***

Потом — крысой в подвале, задавленной ловушкой.

Курицей на бойне, с перерезанным горлом.

Лошадью на скачках, со сломанной ногой, которую пристрелили прямо на треке.

***

Каждую ночь — новое животное.

Каждую ночь — смерть.

Каждое утро — пробуждение в своём теле, но с памятью о боли, ужасе, беспомощности.

Виктор перестал спать. Пил кофе, энергетики, глотал таблетки. Но организм не выдерживал — он проваливался в сон на несколько минут, и этого хватало.

За эти минуты он успевал родиться и умереть.

***

Через неделю Виктор сломался.

Он вернулся во двор, встал на колени перед тем местом, где умер Рекс.

— Прости, — прохрипел он. — Прости меня... Я не хотел... Я не понимал...

Тишина.

— Пожалуйста... Останови это...

Ветер шевельнул листья. Из-за угла дома вышло существо в чёрном балахоне. Птичий череп склонился, изучая человека на коленях.

— Поздно, — сказало оно.

— Я изменюсь! Я буду... я буду помогать животным, я...

— Не важно.

Существо протянуло руку, коснулось когтем лба Виктора.

— Ты не понял. Это не наказание. Это урок. Ты должен прожить каждую смерть. Прочувствовать каждое страдание. Сто жизней. Тысячу. Пока не поймёшь.

— Что... что я должен понять?!

Птичий череп наклонился ближе. Пустые глазницы смотрели в самую душу.

— Что нет разницы между тобой и ними. Ты такой же. Слабый. Беззащитный. Смертный.

— И никто не придёт тебя спасать.

***

ЭПИЛОГ

Соседи нашли Виктора через три недели.

Он лежал на полу в своей спальне, живой, но не реагирующий ни на что. Глаза открыты, дыхание ровное. Врачи говорили о коме неясного происхождения.

Но иногда, по ночам, когда медсёстры проходили мимо его палаты, они слышали странные звуки.

Скулёж.

Мяуканье.

Тихое ржание.

И если вглядеться в его глаза, можно было увидеть, что Виктор Громов где-то далеко.

Он бежал.

От человека с ружьём.

Или тонул в реке с камнем на шее.

Или сгорал в горящем лесу.

Он умирал.

Снова и снова.

И будет умирать, пока не закончится счёт.

А счёт ещё только начался...

КОНЕЦ