Ошибки будущего

Идеально белый и ровный потолок решительно не походил на облака. Пусть он и находился высоко от меня, но все же до неба не дотягивал. И на Геенну огненную тоже не походил. Да и вечной пустотой не казался.

Выкарабкался, значит.

Осторожный вдох тут же отозвался легкой тянущей болью в груди. В воздухе витал запах лекарств. Ничего не обычного. К таким ароматам я давно привык. На своем веку пришлось провести в больницах достаточно времени. Но, в отличие от прошлых мест, здесь еще сильно пахло чистотой.

Как это?

А вот так.

Стерильность, по моему мнению, имеет свой особый запах. Он состоит из тонкой смести чистящих средств, хлора, как в бассейнах, спирта, соленого аромата моря и повисшей в воздухе зимней прохлады.

Вот этим всем тут и пахло так, что аж ноздри щекотало. Я хотел почесать нос, но обнаружил, что руки мягко, но надежно зафиксированы. Наверное, перед операцией вкололи что-то сильнодействующее и связали для надежности, чтобы не чудил.

Перебор, по-моему, но докторам виднее.

Лоб тоже обхватывал прохладный будто бы обруч, не позволявший даже поерзать на низкой и не слишком-то удобной подушке. Благо, с глазами ничего не сделали, так что удалось их скосить и оглядеться.

Бело-голубая палата, в которой меня разместили после операции, оказалась обставлена по последнему слову техники. Я таких «слов» даже и не знал вовсе. Сложные аппараты с разноцветными огоньками, гладкие прозрачные трубки и капельница – не просто емкость на вешалке, а целый сложный прибор, внутри которого медленно, в такт сердцебиению, работала белоснежная помпа.

Так как я решительно не понимал в медицинских системах, то отвлекся от их бессмысленного изучения и посмотрел в окно. Вероятно, ровными гладкими шторами управлял скрытый под матовой гардиной механизм: стоило мне пошевелиться, как он бесшумно заработал, впуская в палату веселые солнечные лучи. Несмотря на прохладу помещения, на душе сразу стало теплее.

Живой.

А ведь не верил…

Тихий щелчок с другой стороны привлек мое внимание. Часть стены сместилась, и внутрь вошел сухенький седой старичок в небрежно накинутом на плечи белом халате поверх серого костюма-тройки. Его образ дополняла тщательно отутюженная и накрахмаленная сорочка синего цвета с коричневым галстуком в белый горошек. На крючковатом носу сидели круглые очки в серебристой оправе. За толстыми линзами находились живые, излучающие юношескую энергию глаза.

– Проснулись, Иван Васильевич? – учтиво поинтересовался старичок, опускаясь на стул рядом с больничной койкой.

– Как видите… – я сделал паузу, ища взглядом бейджик на накрахмаленном халате, но того не было, как и стетоскопа, который так любят таскать на своей шее большинство врачей.

– Савелий Павлович, – представился старичок, пригладив короткие седые усы, после чего спросил. – Как вы себя чувствуете? Мне нужно вербальное подтверждение.

Я прислушался к своим ощущениями и честно признался:

– Вроде нормально.

Савелий Павлович наморщил высокий чуть выпирающий лоб и покачал головой:

– А должны хорошо. Непорядок.

– После анестезии всегда так, – чуть пожав плечами, я ощутил небольшую слабость и подступающую тошноту. – Оклемаюсь.

– В этом у меня нет никаких сомнений, – в этот раз мой визитер улыбнулся, демонстрируя ровные и белые для своего возраста зубы.

– Значит, операция прошла успешно? – с надеждой спросил я.

– Весьма, – кивнул Савелий Павлович, после чего его глаза засветились уже не энергией или любопытством, а в прямом смысле, словно два зеленоватых диода.

– Доктор?.. – мой голос прозвучал неуверенно.

– Профессор, – машинально поправил меня Савелий Павлович. Секунд тридцать он не мигая глазел на меня своими глазами-лампочками, после чего погасил их. – Внутренние показатели практически в норме. Это радует.

– Еще как… – я несколько раз моргнул – наверное, померещилось.

Между тем старичок энергично поднялся на ноги, подошел к ближайшей панели и беззвучно нажал на ней несколько клавиш. Прохладные фиксаторы с тихим шипением выпустили меня из своих радушных объятий.

– Можете расположиться поудобнее, – сообщил мне Савелий Павлович, продолжая колдовать над панелью.

Помпа-капельница внутри причудливого прибора перестала сокращаться. Гибкие инфузионные трубки втянулись внутрь сами собой, заодно совершенно безболезненно вытащив из моего предплечья тоненькие иголки.

Прикрепленные к телу датчики, словно живые змеи, отклеились и уползли куда-то под койку. Их сменили тонкие механические щупальца, обработавшие следы от игл чем-то едким и немного жгучим. Стоило им пропасть из виду, как спинка кушетки начала медленно подниматься, переводя меня в полусидячее положение.

– Это какая-то новая больница? – я принялся недоуменно озираться.

Профессор не ответил.

Мой взгляд скользнул по идеально ровным матовым стенам, одна из которых представляла собой огромный экран графиками, цифрами и диаграммами. Даже фотография моя тут имелась. Черно-белая, некрасивая, с паспорта. Особенно убого она выглядела на фоне всего этого футуристического оборудования. В две тысячи двадцать шестом такой роскоши в больницах точно не имелось. По крайней мере в тех, где мне приходилось околачиваться.

– Как долго я был в отключке, что наше здравоохранение настолько похорошело? – удивление быстро сменилось вопросом более насущным и мелочным. – И сколько все это стоит?

Вместо ответа Савелий Павлович глянул на меня вполоборота и улыбнулся. Он нажал еще одну клавишу. Из стены позади меня выехал небольшой столик, на котором находился стакан воды и белый тюбик чуть больше тех, в которых обычно хранится зубная паста.

– Угощайтесь. Но только мелкими глотками, – профессор вернулся на стул и принялся с любопытством наблюдать, как я сначала пью, а потом с осторожностью открываю тюбик.

Изнутри не пахло абсолютно ничем. Выдавив на палец небольшую порцию чего-то напоминающего «Энтеросгель», я осторожно попробовал его кончиком языка.

Безвкусный.

– Придется съесть все, – с толикой сочувствия сказал Савелий Павлович. – Это необходимо, чтобы перенастроить ваши внутренние биоритмы и подготовить тело к дальнейшему функционированию. Как-никак, вы провели весьма длительное время в криоконсервации.

– Где? – только что проглоченная порция геля встала у меня поперек горла.

– В криоконсервации, – услужливо повторил Савелий Павлович так, будто это все объясняло. – Как-никак, пять сотен лет отдыхали.

От услышанного у меня пропал дар речи. Все, что я смог, так это судорожно проглотить гель, который сейчас больше напоминал шершавый камень. Судя по ощущениям, он свалился в пустой желудок и пару раз отскочил от стенок, вызвав прошедшие по всему телу волны мелкой дрожи.

– Пятьсот лет?.. – одними губами повторил я.

– С небольшим, – уточнил Савелий Павлович, после чего повернулся и поглядел на стену-монитор. – Надо же, не думал, что вы так легко перенесете стресс. Почти все показатели уже вернулись в норму.

– Ага… – глядя в одну точку перед собой, я продолжил механическими движениями поедать гель. Осмыслить происходящее пока не получалось, так что пришлось отложить это дело в долгий ящик.

Пятьсот лет…

С ума сойти.

– Понимаю, что у вас имеются вопросы, но ответы придут сами. Сейчас же, с вашего позволения, мне хотелось бы кое-что уточнить.

Я рассеянно кивнул, продолжая выдавливать содержимое тюбика себе в рот. Если бы не обстоятельства, наверное, улыбнулся мыслям о том, что похож на космонавта. Но куда там покорителям космоса до путешественника во времени.

Чтобы успокоить мысли, я медленно вдохнул и выдохнул через нос.

– Адаптация на высшем уровне, – похвалил меня Савелий Павлович, чьи глаза снова начали светиться. Они двигались так, будто он читал какую-то невидимую книгу или типа того. – Поразительно.

– Что именно? – недоуменно поинтересовался я, чувствуя себя не в своей тарелке.

– Минуточку, – попросил профессор, продолжая скользить взглядом по пустоте.

– Конечно, можете не спешить, – покончив с едой, я аккуратно положил выжатый тюбик на стол, после чего запил гель остатками воды. Стоило опустевшему стакану опуститься на столешницу, как та тут же уехала назад, а потом вернулась с новой порцией воды и небольшой коробочкой, в которой лежали красная и синяя таблетки.

– Их нужно выпить, – сообщил мне профессор, даже не глянув в мою сторону.

– Обе сразу?

– Можете по очереди, – пожал плечами таинственный визитер, который все меньше напоминал мне доктора.

Я сделал то, что велено, после чего сместился на кушетке и свесил ноги, пальцами коснувшись прохладного гладкого пола. Профессор не реагировал, поэтому я осторожно встал. Ощущение слабости возросло, ноги задрожали, но я устоял.

Нисколько не смущаясь того, что из одежды на мне красовалось лишь белоснежное исподнее, я медленно, шаг за шагом побрел к окну. Короткая прогулка вышла изматывающей и мои пальцы судорожно впились в ровный подоконник, удерживая тело от падения. Впрочем, силы быстро возвращались, а вот зрение подвело: от яркого солнечного света глаза заслезились, и все вокруг превратилось в размытые искрящиеся кляксы.

– Вы нетерпеливы, – констатировал Савелий Павлович.

– Пятьсот лет терпел, – буркнул я, отчаянно моргая и стирая выступившую на глазах влагу. Ужасно хотелось быстрее взглянуть будущее в надежде, что оно окажется светлым в обоих смыслах слова.

С каждой секундой картинка становилось все четче. Опустив взгляд, я увидел ровный веселый зеленый газон, аккуратные асфальтные дорожки, ведущие к белым зданиям в два и три этажа с зеркальными окнами. Тут и там красовались яркие клумбы, идеально подстриженные кусты и высоченные величественные ели.

Все постройки выглядели одинаковыми, явно составляя один комплекс, за которым царствовала мать-природа во всей красе. Я словно в санаторий попал: поля, леса, река и бескрайнее голубое небо с нестерпимо ярким золотым диском летнего солнышка.

И вроде бы будущее, но какое-то родное…

– Нравится вид? – профессор встал рядом и, щурясь, словно сытый кот, взглянул на небо.

Я молча кивнул вспомнив, что на операцию ложился в столичной больнице. Там за окнами царила серая хмарь: по небу лениво ползли тяжелые свинцовые тучи, под которыми от непрекращающегося осеннего ливня пузырилась мутная грязная вода. Настроение мое тогда соответствовало погоде: мрачное, безрадостное и гнетущее.

Ложась под скальпель, я рассчитывал на два варианта: выздоровление или же смерть. А получил нечто совершенно иное. Скорее всего это из-за того соглашения, что сунул мне под нос врач, когда выяснил, что у пациента нет средств на дорогостоящую операцию. Тогда я и завещал тело науке… или типа того.

– Может, все же присядете?

Покачав головой, я тихо произнес:

– Нет, спасибо, уже наотдыхался.

– Воля ваша, – Савелий Павлович пожал плечами и вернулся к стулу. – А я, с вашего позволения, все же присяду. Годы понимаете ли…

– Почему именно сейчас? – глядя сквозь окно, я гадал, как же его открыть.

– Что, простите? – опустившись на стул, профессор озадаченно взглянул на меня поверх очков.

– Почему меня вернули именно сейчас? – повторил я вопрос и отвернулся от окна. – Не сразу после операции или через несколько лет, а сегодня?

– Потому что в вас возникла потребность, – просто ответил визитер.

– Потребность?

– У вас проблемы со слухом? – в голосе Савелия Петровича не слышалось сарказма или иронии, а лишь тревога и забота. Он даже привстал.

– Нормально я слышу. Но не понимаю, что за потребность такая. Меня же прооперировать должны были и все.

– Так и случилось, – кивнул профессор. – Но результат оказался неудовлетворительным. Медицина того времени не смогла справиться с вашей болезнью, провели консилиум и единогласно решили поставить над вами эксперимент. Документы вы подписали сами, так что согласия не требовалось.

Возмущенный до глубины души я хотел было огрызнуться, но вовремя сообразил, что собеседник прав – на бумагах стояла моя подпись. Да и сидящий предо мной человек ни в чем не виноват. Вернули к жизни – и на том спасибо.

– И что за эксперимент такой? – ощутив слабое головокружение, я облокотился на стену возле окна и скрестил руки на груди.

– По работе криоконсервации, разумеется. – Ответил профессор и поморщился. – Устаревшая, варварская методика, знаете ли. Проект свернули сразу же, как только поняли, что разморозка убивает всех испытуемых.

Я жестом указал на себя и вопросительно вскинул бровь.

– Да, – с сожалением кивнул Савелий Павлович, – выжили только вы. И то мы опасались, что не сможем вернуть к жизни последний экземпляр провального эксперимента по криоконсервации.

– Мне больше нравится, когда меня называют человеком.

– Как угодно, – услужливо улыбнулся профессор. – Просто в документах музея вы значились именно как экспонат номер ноль тринадцать. Нам пришлось попотеть, чтобы заполучить вас. Как-никак, без такого экспоната выставка в Ленинграде стала неполноценной.

– Чего?! – мне хотелось как-то выразить свое возмущение, но все слова из головы разом куда-то пропали.

– Что именно вас смущает, Иван Васильевич? – поинтересовался профессор.

– Все, – только и смог вымолвить я.

– Что ж, оно и немудрено, – развел руками Савелий Павлович. – Признаться, меня даже удивляет ваше спокойствие. Но оно же лишний раз подтверждает, что вы именно тот, кто нам нужен.

– И зачем вам понадобился завалявшийся в морозилке полуфабрикат? – самообладание начало нехотя ко мне возвращаться. Как со мной обычно случалось, стресс подавлялся не самым лучшим чувством юмора.

– Не будьте столь самокритичным, – серьезно попросил меня профессор. – Да, согласно найденным нашим НИИ данным, в прошлом вы не блистали талантами. К тому же у вас явно прослеживалась склонность к насилию, вспыльчивость, упрямство, достойное лучшего применения. Еще и приводы в милицию имелись. – Савелий Павлович удрученно покачал головой. – Если бы не ваше исключительное умение выживать, вы бы так и остались куском льда.

Пропустив сомнительный комплимент мимо ушей, я криво усмехнулся:

– А вам не кажется, что последнее утверждение само себе противоречит?

– Возможно, – не стал спорить профессор, который, судя по виду и голосу, и не думал меня оскорбить. – Но, как я уже сказал прежде, сам факт нашего текущего разговора лишь подтверждает статистику.

– И что же за статистика такая? – покосившись в окно, я увидел нескольких молодых людей в белых халатах, которые куда-то спешили.

Почти все в очках, приличного вида и с планшетами. На ходу они что-то увлеченно обсуждали и вдохновенно размахивали руками. Первой шла молодая девушка со стрижкой каре. На ее ладной фигурке халатик сидел идеально, а уж ровные ножки с тонкими щиколотками и вовсе заставили меня на миг позабыть о том, где я нахожусь.

–… способность к адаптации и выживанию, – чуть скрипучий голос профессора вернул меня в реальность.

– Чего? – несколько раз моргнув, я повернулся к собеседнику.

– Вам точно не нужно проверить слух?

– Точно. – Заверил я Савелия Павловича.

– Хорошо, – профессор прочистил горло. Его глаза снова загорелись, и он принялся зачитывать, словно с бумажки. – Посудите сами! Оползень в Сахалине, в котором погибли ваши родители, вы пережили, будучи четырех лет отроду. Перенесли сложнейшую операцию. Провели детство в детском доме. Справились с самостоятельной жизнью и не закончили ее, как и некоторые ваши знакомые, в бандитских разборках девяностых и двухтысячных. Вы прошли через распад СССР, кризис перестройки, жили во времена активности вирусов BSE в две тысячи первом, H5N1 в две тысячи седьмом, H1N1 в две тысячи девятом, EBOLA в две тысячи четырнадцатом, COVID-19 в две тысячи двадцатом вы и вовсе перенесли без последствий. А ведь при вас еще катастрофа на Фукусиме случилась,

– Это было далеко, – только и вставил я.

Профессор ненадолго прервался и снов покачал головой, после чего продолжил:

– Три ДТП, санкции… Даже воевали. Четыре ранения, два тяжелых… – старик скользнул взглядом по моим шрамам и татуировкам, после чего продолжил водить глазами по невидимому для меня тексту. – Криоконсервация, опять же. Это просто поразительно! Вас не убить.

– Скажите это раку, – горько хмыкнул я, вспомнив о злосчастной болячке, сделавшей то, что не удавалось никому и ничему другому.

Профессор озадаченно моргнул, после чего его глаза стали обычным:

– Тому, который на горе свистит?

Я приподнял уголки губ демонстрируя, что шутку оценил.

– Ничего раку мы уже не скажем, – махнул рукой Савелий Павлович, – эту болезнь, как и СПИД, и многие другие давно победили. В нашем времени мы вас успешно прооперировали. Кстати! – он хлопнул в ладоши. – Вы первый, кто официально прожил с подобным диагнозом пятьсот лет. В криоконсервации, конечно, но это тоже считается. Скажите, вы случаем не в рубашке родились?

– В России я родился. Точнее, в Советском Союзе, – мой голос, в отличие от голоса собеседника, не выражал ни радости, ни восторга. – А эта крио… заморозка. Говорите, ее никто не пережил?

– Никто, кроме вас, – старик вновь поднялся на ноги и зашагал по палате из стороны в сторону. – Никто, кроме нас, – повторил он, – так, кажется, у вас в ВДВ говорили? Вы же там служили?

– И зачем вам кто-то вроде меня? – я решил вернуть разговор в прежнее русло.

– А это, голубчик, вы сможете узнать, только если согласитесь на нас работать.

– На вас – это на кого?

– Пока не могу посвятить вас в детали, – развел руками профессор.

– Интересно, – я снова взглянул в окно, но от хорошенькой девчонки в халатике уже и след простыл. – Иди туда, не знаю куда, принеси то, не знаю что?

– Примерно так мы и работаем, – согласно кивнул Савелий Павлович. – Мы изучаем кое-что…

– Я не ученый.

– Увы, – профессор вздохнул и остановился. – Ваши умственные способности некоторые сочли бы весьма посредственными…

– Хотите сказать, что я тупой?

– Сейчас мы используем слово «особенный», – обезоруживающе улыбнулся Савелий Павлович. – Но вы же инженер по образованию, разве нет?

– Системотехник, – умение моего собеседника перескакивать с одной темы на другую немного сбило меня с толку.

– Инженер-системотехник – чудесно! И чему же вас учили в институте?

– Разбивать файл на несколько частей, если он не помещается на дискету, – выдал я первое, что вспомнил.

– Звучит весьма допотопно, – чуть сконфуженно признался мой собеседник.

– Оно так звучало еще в те времена, когда меня этому учили…

– А работать по специальности вам приходилось?

– Немного. В кризисном центре Белоярской АЭС и в бюро лицензирования. Инженер первой категории. Хотел на ведущего идти, но началась частичная мобилизация и…

Савелий Павлович пылко перебил меня:

– Замечательно! В таком случае, мы непременно сработаемся.

– А если нет? – сходу соглашаться не пойми на что, мне не слишком-то хотелось.

– Тогда придется помесить вас в стазис, – сурово поджал губы профессор и, видя мое замешательство, пояснил. – Это как криоконсервация, но безопаснее. Поймите, Система не допустит такого человека, как вы, к существованию в обновленном мире. Это слишком рискованно. Но если вы докажете свою полезность…

– Значит, или морозилка, или работа на вас? – перебил я собеседника.

– Не «на нас», а «с нами», – поправил меня профессор. – В нашем трудовом товариществе мы все работаем ради общего блага, а не на себя. У вас есть шанс начать жизнь с чистого листа. Вы не имеете текущих родственных или преступных связей, точно не порченый, так что для нас – идеальный кандидат.

– В каком смысле порченый? – мой слух зацепился за слово, которое профессор произнес с тенью скорби на лице.

– Это не важно. Пока. Так вы согласны?

– А у меня есть выбор? – вопросом на вопрос ответил я.

– Голубчик, я же говорил: или…

– Повторять не нужно. Можете про эту вашу работу хотя бы в общих чертах рассказать?

– Хм… – немного поразмыслив и пожевав седой ус, Савелий Павлович произнес. – Есть в нашем мире некие явления, кои следует не только изучить, но и нейтрализовать. Вот в этом вы нам и поможете.

Я подозрительно прищурился:

– Вы из меня подопытного хотите сделать?

– Ну что вы, Иван Васильевич! – всплеснул руками профессор. – Какого еще подопытного? Все здесь цивилизованные люди, следующие путем науки. Мы предпочитаем термин «ассистент».

– Хрен редьки не слаще, – фыркнул я, совершенно не впечатленный этим жонглированием терминами.

– Сквернословие сейчас не приветствуется и облагается штрафом, – предупредил меня собеседник. – Понимаю, что сейчас вы выразились иносказательно, но имейте это в виду. Так что, мне оформлять документы для принятия нового сотрудника в наш научно-исследовательский институт или же готовить стазис-камеру?

– А тот, кто рискнет меня в эту камеру засунуть, у вас имеется? – с вызовом спросил я, нависая над тощим профессором.

– Имеется, – нисколько не смутился он. – Но я искренне надеюсь на ваше благоразумие. У вас есть исключительная возможность не только послужить на благо человечества, но и спасти его. Кхм, – поняв, что сболтнул лишнего, Савелий Павлович кашлянул в кулак.

Это запутало меня целиком и полностью.

– Ну так что? – спросил профессор так, словно ничего особенного не случилось.

Я решил ему подыграть:

– А платят как?

– Весьма достойно, – с готовностью ответил Савелий Павлович и заметно оживился. – Фиксированный оклад, премии, поощрения от партии, служебный автомобиль, апартаменты на территории, трехразовое питание, ежегодный отпуск, молоко за вредность и даже путевки в санаторий!

– Просто рай на Земле, – пробормотал я.

– Именно так. – Профессор вдруг понизил голос. – И мы работаем для того, чтобы он таковым и оставался. Вы с нами? – он протянул узкую морщинистую ладонь.

Несколько секунд я переводил задумчивый взгляд с руки, на ее улыбчивого обладателя, после чего сжал пальцы собеседника.

– С вами. – Терять мне было нечего. Осмотрюсь, пойму, что к чему и стану действовать по обстоятельствам.

– Замечательно! – засиял Савелий Павлович и тут же засуетился. – Вы пока отдохните, а чуть позже вас выпишут. Тогда придете в мой кабинет и…

– Секундочку! – я удержал уже попытавшегося слинять профессора. – Если у вас тут секретность и все дела, то мне разве не нужно ничего подписать?

– Все уже подписано, – глаза Савелия Павловича ярко сверкнули.

Между нами вдруг прямо в воздухе появились буквы:

> Активация Системы

> Обновление статуса

> Загрузка…

– Что за? – я попытался смахнуть яркие буквы рукой, чем вызвал улыбку на морщинистом лице собеседника.

– Вы привыкнете, – он похлопал меня по плечу.

– А как это?.. – мои ноги вдруг начали подгибаться.

– Все потом. Системе нужно время на обновление. Вам же лучше отдохнуть, – с неожиданной силой старичок усадил меня на кровать. – Вечером я все объясню. – С этими словами Савелий Павлович скрылся за дверью, которая беззвучно встала на место за его спиной.

Переведя расфокусированный взгляд в сторону окна, и взглянув на льющийся из него солнечный свет, я рассеянно пробормотал:

– Какого?..

> Выполняется перезапуск Системы

Сообщили таинственные буквы, после чего мне дико захотелось спать. Отчаянно пытаясь собраться с мыслями, я зевнул и опустился на подушку. Снилось мне ночное звездное небо и молодая девочка в пионерском галстуке, которая красиво и трогательно пела про прекрасное далеко…