Оскар Эмиль Алтарис 1 книга *Работа или больше?*

Дождь не прекращался уже третий день. Он лил, как будто небеса раскрыли шлюзы, чтобы смыть с земли всё, что осталось от надежды. Улицы старого города Велтера превратились в бурлящие ручьи, по которым плавали обрывки газет, солома, размокшие коробки и обломки деревянных подносов. Ветер, пронизывающий и злой, выл в узких переулках, будто душа умершего не находила покоя. Фонари, редкие и тусклые, едва мерцали в тумане, отбрасывая на стены домов жалкие тени.

На краю моста через реку Сайрен стояла девушка.

Её белые волосы, словно тонкие нити лунного света, растрёпанно лежали по плечам, прилипнув к мокрой коже. Капли дождя скатывались по её щекам, смешиваясь со слезами, которых она больше не чувствовала. Алые глаза — редкость, почти легенда — смотрели вниз, в тёмную воду, где отражались лишь смутные огоньки, дрожащие, как последние искры жизни.

Анджела Виоланте. Девятнадцать лет. Бедная. Одинокая. Выжившая.

Она стояла здесь уже больше часа, не шевелясь, не думая, просто позволяя дождю и холоду впитаться в неё. Всё, что у неё было — ушло. Ушло, как пепел в ветер.

Отец. Капитан морской охраны, честный до глупости. Его убили на дуэли из-за долга в триста золотых — долг, который он не мог вернуть, потому что его жалованье задержали на полгода. Граф де Монтеверди, тот самый, что держал порт в железной хватке, потребовал "удовлетворения чести", а потом бросил тело в канаву, как мусор. Анджела нашла его там, в луже дождевой воды и крови, с глазами, открытыми к небу.

Мать. Добрая, тихая, с мягким голосом и руками, что всегда гладили Анджелу по голове, когда та плакала. Она умерла через полгода после отца. Лихорадка. Бедность. Отсутствие лекарств. Врач из богатого квартала даже не пришёл — сказал, что "бедняки не платят". Сестра — маленькая Лиза, пять лет, с кудрявыми каштановыми волосами и смехом, как колокольчик, — умерла через две недели после матери. Та же болезнь. Те же бессилие и отчаяние.

А старший брат — Кассиан. Единственный, кто пытался. Кто крал хлеб, чтобы сестра не голодала. Кто ломал замки в амбарах, чтобы добыть муку, кто пытался украсть деньги у купца, чтобы купить лекарство. Его поймали. Его повесили на площади у ратуши. Публично. На глазах у всех. На глазах у Анджелы.

Она стояла в толпе. Не кричала. Не падала. Только смотрела. И когда его тело качнулось в воздухе, она поняла: мир не справедлив. Мир не милостив. Мир не видит слёз.

С тех пор прошло два года. Два года, в течение которых она выживала. Работала где могла — прачкой, уборщицей, иногда шила, хотя руки у неё были не для тонкой работы. Она пыталась учиться, когда была моложе, но как можно думать о грамматике, когда мать кашляет кровью? Как можно запоминать таблицу умножения, когда сестра просит хлеба, а в доме только плесень на стенах?

Теперь ей девятнадцать. Она — нищая. Неграмотная. Одинокая. Без прошлого. Без будущего.

И вот она здесь. На мосту. В дождь. В тишине, которую нарушал только шум воды и вой ветра.

— Куда мне идти? — прошептала она, и слова растворились в воздухе, как дым.

Ни приюта. Ни родственников. Ни бога, который бы услышал. Она не могла стать служанкой — слишком бледная, слишком странная. Белые волосы, алые глаза — это не просто редкость. Это знак. В народе говорили, что такие, как она, — предсказатели, ведьмы, носители проклятия. Люди сторонились её. Даже в трущобах, где все знали, что такое страдание, её боялись.

— Может, просто шагнуть? — прошептала она, глядя в воду. — Всё кончится. Никто не заплачет. Никто не вспомнит.

Она сделала шаг вперёд. Ограда была холодной, скользкой от дождя. Её пальцы сжали камень. Сердце билось редко, будто уставшее от жизни.

Но тут — резкая боль в виске. Головокружение. Ноги подкосились.

Она упала.

Не на колени. Не на руки. Просто — рухнула на мостовую, как марионетка, у которой перерезали нити. Голова ударилась о камень. В глазах вспыхнуло красное, как воспоминание о крови. И тьма.

Когда она открыла глаза, мир был размыт. Дождь всё ещё шёл, но теперь он был мягче. Или она уже не чувствовала его. Над ней склонилось лицо.

Мужчина.

Молодой. Красивый. Такой, каким бывают герои в старых книгах, которые она не читала, но о которых слышала от соседских детей.

Его волосы — светлые, почти золотые, как солнце на рассвете, были слегка влажными от дождя, но уложены с изысканной небрежностью. Лицо — правильное, с чётким подбородком, высокими скулами, тонкой линией губ. Но глаза…

Они были синими. Глубокими. Бесконечными. Как океан в час заката, когда небо горит, а вода поглощает свет. В них не было жестокости. Не было насмешки. Только тревога. И что-то ещё — тёплое, почти родное.

— Вы слышите меня? — спросил он, наклоняясь ближе. Голос — низкий, чистый, как колокол в утреннем тумане.

Анджела попыталась кивнуть, но голова закружилась. Боль прострелила висок.

— Не двигайтесь, — сказал он мягко. — Вы упали. У вас кровь.

Она потянула руку к голове. Пальцы нащупали влажную рану. Кровь смешалась с дождём.

— Я… я в порядке, — прошептала она, пытаясь сесть.

— Нет, вы не в порядке, — возразил он, и в его голосе прозвучала твёрдость, но без грубости. — Вы бледны. Дрожите. И у вас явно нет сил. Кто вы? Что с вами?

Она хотела ответить, но слова застряли в горле. Как объяснить, что она — пепел семьи, что в ней больше нет ничего, кроме боли? Как сказать, что она не знает, зачем живёт?

— Анджела, — прошептала она. — Меня зовут Анджела Виоланте.

— Анджела, — повторил он, и имя прозвучало на его языке, как молитва. — Я Оскар. Оскар Эмиль Алтарис.

Он протянул руку, чтобы помочь ей встать, но она отвела взгляд.

— Я не хочу быть обузой, — сказала она. — Я уйду. Мне нужно идти.

— Идти? Куда? — спросил он, оглядывая её измождённое лицо, промокшее платье, босые ноги в разбитых туфлях. — Вы не дойдёте и до следующего перекрёстка. У вас температура. И рана требует обработки.

— Я справлюсь, — упрямо сказала она, пытаясь встать. Но ноги подкосились, и она снова упала бы, если бы он не подхватил её.

— Вы не справитесь, — сказал он тихо. — И вы не одна. Не сейчас.

— Я не могу… Я не могу быть в доме незнакомца…

— Я не незнакомец, — перебил он. — Я видел вас. Не сегодня. Раньше. На рынке. Вы стояли у лотка с хлебом. Не купили ничего. Просто смотрели. Как будто мечтали.

Она замерла. Да, она помнила. Тот день. Хлеб пах так вкусно. Она не ела три дня. Но у неё не было денег. Она просто стояла и вдыхала запах, как будто это могло утолить голод.

— Я… я не просила вас следить за мной, — прошептала она.

— Я не следил, — сказал он. — Я просто… заметил. Вы выделяетесь. Не только из-за волос и глаз. Вы… как огонь в темноте. Даже когда гаснете — всё равно светитесь.

Она посмотрела на него. В его глазах не было лжи. Только искренность. И что-то большее — забота, которую она не видела уже много лет.

— Я не могу принять помощь, — сказала она. — Я не знаю, что вы хотите взамен.

— Я хочу, чтобы вы выжили, — просто ответил он. — Это всё.

— Почему? — спросила она, голос дрожал. — Почему вы должны заботиться обо мне? Я никто. Я — грязь у вас под ногами.

Он не ответил сразу. Вместо этого он снял с плеч тяжёлый бархатный плащ и накинул ей на плечи. Тепло обволокло её, как объятие.

— Потому что, — сказал он, — если бы меня оставили умирать на мосту, я бы хотел, чтобы кто-то остановился. Даже если бы я был "никто".

Она хотела оттолкнуть его. Хотела уйти. Но сил не было. Ни физических. Ни душевных.

— Я не могу… — прошептала она.

— Можете, — сказал он. — Просто позвольте себе быть спасённой. Хоть раз.

Она закрыла глаза. Слёзы, которые она сдерживала годами, наконец прорвались. Тихие, горькие, но освобождающие.

— Пожалуйста, — прошептала она. — Не заставляйте меня…

Но он уже поднял её на руки.

Лёгко, будто она была пушинкой. Будто он нёс не тело, а что-то хрупкое, святое.

— Я не заставляю, — прошептал он, прижимая её к себе. — Я спасаю.

Она хотела сопротивляться. Хотела кричать. Но вместо этого прижалась к его груди. Сердце его билось ровно, сильно. Как метроном. Как надежда.

Он шёл по мокрой улице, неся её сквозь дождь, сквозь тьму, сквозь отчаяние. Его плащ защищал её от холода. Его руки — от падения.

Анджела не знала, куда он идёт. Не знала, кто он на самом деле. Она слышала имя — Оскар Эмиль Алтарис. Звучало знакомо. Но где она могла его слышать? В газетах? В слухах? В легендах?

Она не спрашивала. Не сейчас. Сейчас она просто дышала. Жила. Чувствовала.

Они вышли из трущоб. Улицы стали чище. Дома — выше, с фонарями у входов, с охраной у ворот. Потом — каменные столбы, ворота из кованого железа, расписанные лилиями и соколами. За ними — аллея, ведущая к особняку, больше похожему на замок.

Белый мрамор. Высокие башни. Флаг с гербом — золотой сокол на синем поле.

— Это… ваш дом? — прошептала она.

— Да, — ответил он. — Мой. Но сегодня — и ваш.

— Я не могу… Я не из таких…

— Сегодня вы можете, — сказал он. — Потому что вы — Анджела. И вы живы.

Она закрыла глаза. Силы покидали её. Но впервые за долгое время она не боялась. Не боялась темноты. Не боялась одиночества. Потому что он держал её. Потому что он смотрел на неё, как на кого-то важного.