Осколки

Тусклый огонёк свечи рассеял густую тьму комнаты. Никто давно не зажигал яркие огни, а солнце долгие месяцы скрывалось за плотными грязно-коричневыми тучами. С каждым днём дышать становилось всё труднее. Прохожие сгибались прямо на улице, заходясь в тошнотворном приступе кашля. Одежда и открытые поверхности покрывались слоем пыли, будто весь мир – заброшенная верхняя полка на стеллаже.

Города и деревни, когда-то наполненные жизнью и радостью, окутаны гнетущей атмосферой, пропитанной страхом и отчаянием. Плодородные и изобильные земли теперь выглядят высушенными и бесплодными. Поля, где некогда колосились злаки, стоят пустыми, словно мёртвые, иссушенные палящим солнцем и зловонием гибели.

В воздухе разлито ощущение надвигающейся катастрофы. Тяжёлые тучи сгущаются над горизонтом. Колокола, отчаянно отбивающие каждый час, – предвестники гибели, их звон напоминает жуткое эхо, разносящееся по опустевшим улицам. Взгляды людей в тяжёлых, поношенных одеждах, устремлены в небо, где всё чаще мелькают алые зарницы, словно обещая огненную бурю. Они собираются в тесные группки и шепчутся о пророчествах и знамениях, подогревая страх перед неизбежным концом. Всё закончится, когда солнце перестанет светить. Померкнет последний лучик – и боги в отместку за все грехи сотрут человечество. Возможно, они бросят этот пустой мир и взрастят новую жизнь в другом месте. А может боги не потеряли надежду и дадут человечеству возможность переродиться?

Люди стараются найти утешение в вере, но в их сердцах всё чаще зарождаются сомнения. В тёмных углах домов и замков зажигаются свечи, дрожащие языки пламени отражаются в тревожных глазах и неуверенных улыбках. За кругом света шепчутся молитвы, обращённые к богам и к самой судьбе.

Всё вокруг так и кричит о конце. Книги древних мудрецов предсказывают огонь и кровь, кто-то говорит про абсолютное ничего и быструю смерть. В каждом шорохе ночи, в каждом вздохе ветра люди слышат предзнаменования. И в этом тягостном ожидании звучит один вопрос: «Что принесёт наступающий день?»

Воск медленно стекал по свече, а тусклый жёлтый огонёк освещал дорогу перед собой. Девушка вошла в маленькую комнату, где пахло старой древесиной и краской. Освещённый ещё несколькими свечами мольберт стоял напротив окна. Шторы были плотно закрыты, не пропуская внутрь пыль и гнетущую атмосферу. Напротив мольберта огонёк очерчивал силуэт худого юноши, склонившегося к холсту.

Девушка почти бесшумно прошла внутрь. Оставив свечу среди её «подруг», она нежно коснулась чужого плеча, убирая чёрные волосы с шеи, в другой руке всё ещё сжимая свёрток бумаги.

— Я так и знала, что ты здесь.

Рука с кистью замерла в нескольких миллиметрах от холста. Юноша повернул голову и даже в тусклом свете можно было рассмотреть его тёплую улыбку.

— О, Кассандра... — нежно произнёс он. Убрав кисть за ухо, художник пальцами коснулся девичьей руки. — Я думал, ты давно легла спать.

Его беспокойный голос заставил Кассандру испытать укол вины.

— На душе неспокойно. И разве... — Длинные ресницы встрепенулись, словно крылья бабочки, скрывая печальные бордовые глаза. — Разве сейчас ночь?

В последние несколько дней кроваво-коричневые тучи заполонили небо настолько плотно, что трудно разобрать: день сейчас или ночь. Даже колокола уже не помогали отсчитывать время.

— Не знаю, милая. — Ему отчаянно захотелось подбодрить Кассандру. — Вот, посмотри, что скажешь?

Кассандра отлучилась на секунду. Она поставила себе табурет рядом с мольбертом и, взяв свечу в руки, внимательно рассмотрела холст.

— Это кролик..? — Смешинки зародились в её голосе вместе с удивлением. — С оленьими рогами? Но почему, Оливер?

На холсте среди сочного леса сидел на задних лапах пушистый белый кролик. Его мягкая даже на вид мордочка и передние лапки тянулись к ярко-голубому небу. В глазах-бусинках отражались солнечные лучики. Но самыми сказочными были оленьи рога. Почти в полную величину зайца они напоминали голые ветки деревьев, но всё равно выглядели красиво по сравнению с тем, как высохшие растения умирают на улицах.

Видя, с каким интересом оценщика Кассандра рассматривает очередное творение на холсте, Оливер попытался в шутку оправдаться:

— По-моему смотрится весьма забавно.

Девушка шикнула на него, сев поудобней.

— Дай я рассмотрю его поближе.

Они долго сидели в тишине. Свечи догорали, ни единый звук снаружи не посмел нарушить мнимое спокойствие в маленькой комнате. Оттого, насколько Кассандра восхищается его творениями, Оливер снова смутился. Они давно жили вместе, тогда ещё солнце могло пробиваться сквозь плотные тучи, но Кэс обожала его картины и каждый раз говорила о том, что когда всё наладиться, ему обязательно нужно устроить выставку. Иногда девушка сочиняла настоящие сказки о том, как Оливер будет рисовать портреты древних королей и великих героев. К слову, людей он рисовать не любил. Природа получалась у него намного живее. Однажды Оливер попробовал нарисовать Кассандру, и как бы она ни восхищалась результатом, он знал, что никакая краска не способна передать красоту его возлюбленной.

Когда девушка осторожно провела пальцем по высохшему слою цвета на картине, Оливер обратил внимание на свёрнутую газету, лежащую на её коленях. Он осторожно спросил:

— Что там?

Хорошее настроение Кассандры растворилось. Она бросила растерянный взгляд на бумагу и вспомнила икону, изображённую на первой странице: молодой мужчина, прикрывающий глаза, а позади него золотятся неизвестные надписи и солнце.

— Ничего хорошего, — горько вздохнула Кассандра, накрыв газету своими ладонями. Неожиданно с её губ сорвалось грустное признание, тяжёлым грузом лежащее на душе: — Каждый раз я боюсь, что скоро всё закончится. И это чувство съедает меня изнутри. Я закрываю глаза и всё жду, жду, что не смогу их открыть. Не знаю, хочу ли я этого или надеюсь избежать... — Голос её дрогнул, а в уголках глаз заблестели капельки слёз. — Что будет с нами, когда это произойдет? Что будет с остальными?

Оливер слушал молча, и его глаза искрились сочувствующими огоньками. Ему так захотелось обнять Кассандру, спрятать её от всех этих невзгод и шептать о том, что скоро всё наладиться. Но несмотря на оптимистичный характер, он знал, что ничего не измениться, что скоро всё закончится.

— Всех ожидает одна и та же ночь, — тихо шепнул юноша, будто яркая свеча постепенно угасала.

— Но это неправильно, — отчаянный ответ Кассандры заставил кривую улыбку появиться на его лице. Девушка сжала ткань юбки, задержав взгляд на плотно закрытом окне.

— Кэс, уже никто давно не знает, что правильно, а что нет. — Оливер чуть наклонился, чтобы заглянуть своей возлюбленной в глаза. Обычно яркие, как рубины, сейчас они напоминали запёкшуюся кровь на белых одеждах. — Наши предки совершили множество ошибок, но они умерли, а значит расплачиваться нам.

— Но почему всем? — яростный шёпот ломался от несправедливости. Кассандра подняла голову, но замерла, не ожидая встретиться с блестящими в темноте сапфирами его глаз. Оливер грустно улыбался, а на его щеке уже засох мазок зелёной краски.

— Ты же лучше меня знаешь. В шахматах иногда нужно пожертвовать пешками, чтобы выиграть.

Кассандра обожала играть в шахматы. Никакое вышивание или вязание не увлекало её так, как просчитывание стратегий и движение фигур по чёрно-белой доске. Недавняя недоигранная партия осталась на столе среди множества старых книг. Девушка подняла на неё взгляд, едва рассмотрев доску на столе, и тяжело вздохнула.

— Боги играют нами. И ты... — Кэс замолчала. — Знаешь, неважно. Что толку от моих слов? Лишь только больше их разгневаю.

— Вот видишь.

Оливер и Кассандра были из тех, кто любил просто помолчать рядом друг с другом. Она могла часами наблюдать за его работой, а он был абсолютно восхищён её трепетным вниманием. Для них молчание говорило о многом. Но порой тишина не могла скрыть всех тревог в своей абсолютной пустоте.

Откуда-то издалека раздался глухой протяжный грохот, похожий на взрыв. Он был одновременно таким громким и таким несуществующим, что на оживлённой улице никто бы не обратил на него внимание. За грохотом пронеслась стремительная волна. Она дрожью пробежалась по всей земле, оставаясь мелкими мурашками на человеческой коже.

— Что это было? — Тревога одномоментно охватила Кассандру.

— Я не знаю...

Не успел Оливер высказать своё предположение, как новая волна ударила сильнее. Свечи затряслись, превращая тени в ужасные силуэты. Несколько фигур на шахматной доске упали, а ножки мольберта разъехались. Никто не проронил ни слова, но они знали, что происходит.

Вопреки ожиданиям, никакой страх не захватил их разум. Он испарился, уступая место безнадёжному спокойствию. На душе разлилось холодное смирение, ведь неизбежное больше не пугало. Потому что неизбежность наступила прямо сейчас. Оставалось ждать конца, в полной мере наслаждаясь последними моментами. Можно биться в конвульсиях и рыданиях, упуская драгоценное время, как песчинки сквозь пальцы. Или взглянуть в глаза человеку, которого любишь. Который несколько лет назад умудрился где-то отыскать живой цветок. Кассандра до сих пор помнит, какими нежными на ощупь оказались его бледно-розовые лепестки и как вкусно он пах. А потом Оливер подарил ей целое поле цветов. Правда нарисованных. Но они были совсем как настоящие. Картина до сих пор весит в их комнате напротив кровати вместо окна.

Новая волна потушила свечи. Стало совсем темно. На улице царила гробовая тишина. Кассандра дёрнулась, не ожидая, что тусклые краски мира потухнут перед глазами в одно мгновение.

— Оливер...

— Я здесь.

Кассандра зачем-то закрыла глаза, чувствуя как спокойствие теплом разливалось по телу от нежного, словно пение птиц, голоса Оливера. Но она всё равно сидела, натянутая, как струна.

Послышался шорох одежды. Это Оливер подвинулся ближе, чтобы нащупать ладонь Кассандры. Он робко провёл рукой по шерстяной ткани её юбки, а затем их пальцы встретились. Тогда-то всё и закончилось.

— Это конец?

— Это конец, — в отчаянии подтвердил Оливер. — Боги разгневаны. Но главное мы знаем, что не совершили ничего плохого. Мы любим друг друга. Разве есть что-то важнее, чем это?

Оливер так и не получил ответа.

Он закончился. Мрачный, гнетущий и полный безмолвного ужаса перед неизвестным. Мир, где каждая минута пронизана ожиданием конца, и каждый человек надеется на чудо, которое спасёт его от неизбежной участи, только что прекратил своё существование.

Навсегда.