Осколки

Несомненно, одни из самых ярких моих воспоминаний раннего детства связаны с больницей.

Мне ещё нет и пяти лет.

Больно… всё время больно. Острая, царапающая боль в горле; еда, и даже питье связаны со страшными муками. Ломота во всем теле. Руки и ноги буквально выкручивает. Постоянно болит голова. И слабость. Такая, что голову не могу поднять с подушки. Постоянно бросает то в озноб, то в жар.

Пахнет чем-то неприятным и резким.

Рука болит от постоянных капельниц. Меня колят холодными острыми иголками, но я даже не плачу — эта боль не столь сильна, в сравнении с тем, что я терплю непрерывно.

Я всегда была болезненным ребенком. Неделю походила в садик — самое ненавистное место — и очередная жёсткая простуда, ангина или отит. Две-три недели меня лечат дома.

Но в этот раз заболела я очень тяжело.

Я проснулась тогда среди ночи от боли в горле, и не могла понять, где я нахожусь. Реальность и бред смешивались в сознании. Мне почему-то казалось, что я лежу на лавочке возле нашего парадного, что мы с отцом не вернулись с прогулки.

Наверно я плакала, не помню.

Помню это, как серию несвязанных между собою картинок.

В комнате зажёгся свет. Он неприятен и больно бьёт по глазам.

Отец и тётя Галя склонились надо мной, о чем-то переговариваются.

Тётя Галя прикасается губами к моему лбу. Что-то говорит отцу.

Ощущаю холод градусника подмышкой. Это неприятно.

«Выше сорока, надо вызывать скорую». Почему-то мне эти слова запомнились.

Потом провал в сознании.

Я очнулась на кушетке в незнакомой обстановке. Яркий болезненный свет отражается от белого кафеля. Неприятный резкий запах хлорки. Вокруг люди в белых халатах. Кто-то из них говорит с отцом.

Я не хочу тут находится. Я хочу домой.

Я пытаюсь сказать отцу, что бы забрал меня отсюда, но боль в горле не даёт произнести ни слова.

Затем воспоминания вновь теряются во мраке…

Следующие дни пролетели в тумане боли и жара. Белые стены палаты, неприятный запах дезинфекции, хлорки. Чувство полной беспомощности, когда я не могла даже закрыть глаза от слабости. Противный вкус лекарств, и страшное, всепоглощающее желание выпить холодной воды, которую мне давали по чайной ложке, бережно и медленно.

Рука онемела от капельниц.

Помню бесконечное ожидание прихода отца.

Но он приходил очень редко. Но когда приходил приносил какие-то детские журналы с яркими картинками, черную икру в баночках, которая казалась мне очень невкусной, какие-то ещё гостинцы.

Чаще приходила тётя Галя. Она сидела на моей кровати и читала мне книжку. Я не помню о чем, но это была очень толстая книжка в сером переплете. Возможно, тогда я даже не понимала о чем мне читают; я лишь слушала успокаивающий звук голоса. Мой взгляд цеплялся за коричневый, крупной вязки, свитер тёти Гали с воротником под горло, и ее очки с толстыми стёклами в массивной оправе.

Почему-то мне хотелось фокусировать на чем-то зрение.

Сначала я лежала в общей палате. Тут было много кроватей, и в них лежали другие дети, лет, наверное от четырех до семи. Они часто плакали и это меня раздражало. Наверное оттуда моя неприязнь к детям, пронесённая через всю жизнь.

Я часто смотрела в окно на серые дома, и какое-то тусклое небо. Помню, как хотелось пойти гулять, побегать по траве… Посмотреть на цветочки.

Вечерами я прислушивалась к шагам и голосам, доносившийся из коридора. Сама палата была в темноте, но сквозь полупрозрачные стекла двери падал свет.

Время тянулось медленно. Я не знаю, сколько я пролежала в больнице. Очевидно, долго. Мне этот период тогда вообще показался вечностью.

Потом я оказалась в другой, меньшей, палате, где я была одна. Одиночество стало облегчением. Я могла просто лежать и смотреть в потолок, не слыша чужого раздражающего плача. В этой тишине я начала приходить в себя.

Стало немножко легче. Зверь, царапающий острыми когтями горло, успокоился, присмирел. Постепенно возвращались силы. Я уже могла сидеть на кровати, опираясь на подушку, и даже немного ходить по палате, держась за стенку. Аппетит тоже начал возвращаться.

А потом я оказалась дома.

Когда я попала в больницу, ещё лежал снег, а теперь кругом была зелень и аромат цветов. Помню, как эта перемена тогда поразила меня.

Моя квартира показалась мне незнакомой. Наверное, я просто отвыкла.

Болезненные ощущения ушли, но ещё оставалась слабость. Я так уже привыкла всё время лежать, что первое время дома тоже редко вставала с кровати.

Тёти Гали почему-то уже не было. Тогда я не понимала — почему. Когда же я спросила об этом отца, он долго молчал, глядя в пол. Потом поднял на меня глаза, и тихо ответил:

— Тетя Галя уехала. Насовсем.

— Уехала? Куда?

Отец вздохнул и ответил, что тетя Галя уехала в другой город, к своей семье, и больше не сможет приходить. Мне стало тогда очень грустно.

Но постепенно я начала возвращаться к нормальной жизни. С каждым днем становилось все легче и легче. Я начала гулять во дворе, хотя других детей сторонилась.

Воспоминания о больнице еще долго преследовали меня. Иногда, засыпая, я снова чувствовала запах хлорки и словно бы видела белые стены палаты.

С отцом мы виделись редко. Он уходил, когда я ещё спала, и приходил зачастую, когда я уже спала.

Со мной сидела старушка из соседней квартиры, очень добрая, но глуховатая, и поэтому не всегда понимающая, что я ей говорю. Мне она нравилась, но с ней было неинтересно. Зато она вкусно готовила.

Целыми денями я сидела в своей комнате и слушала на проигрывателе пластинки с детскими песнями и всякими историями. Особенно мне нравились страшные сказки.

Иногда я начинала сама придумывать истории и рассказывать вслух сама себе, кружась по комнате. Особенно хорошо эти истории складывались под музыку. Когда я пыталась рассказать их отцу, в те редкие моменты когда у него находилось время для меня, он лишь рассеянно кивал, не слушая, и я видела насколько это ему неинтересно. Поэтому я перестала рассказывать.

К отцу иногда приходили зловещего вида мужчины в кожаных куртках. Я их боялась, поэтому выключала свет в своей комнате, накрылась с головой пледом и притворялась спящей.

Но до меня им не было никакого дела.

А отец долго о чем-то разговаривал с ними властным тоном, и они уходили.

Я не знала, что совсем скоро моя жизнь изменится самым крутым образом.