Осколки радуги

Лу Гуссенс, ученик 9 класса, был воплощением школьной нормы. Его волосы были аккуратно уложены, одежда – безупречно выглажена, а мысли текли по проторенным дорожкам. Арчи же был его полной противоположностью. Арчи был вихрем красок в сером мире, мелодией в какофонии обыденности. Его волосы всегда были немного растрепаны, словно он только что вынырнул из облака вдохновения, а его костюмы – это отдельная история. Сегодня это мог быть плащ из старых газет, завтра – шляпа, украшенная перьями, найденными в парке. Его рисунки были полны фантастических существ и немыслимых пейзажей, а его рассказы – это путешествия в миры, где законы физики были лишь рекомендацией.

Лу Гуссенс не мог этого понять. Для него Арчи был не просто странным, он был… неправильным. Неуважение к Арчи стало для Лу чем-то вроде школьной игры, в которой он чувствовал себя победителем. Он насмехался над его рисунками, называя их "мазней сумасшедшего". Оригинальные костюмы Арчи становились объектом едких комментариев, а его рассказы – поводом для громкого смеха.

– Смотрите, опять наш художник-авангардист пришел! – кричал Лу, когда Арчи появлялся в классе в очередном своем "шедевре". Он мог нарочно толкнуть Арчи, чтобы тот уронил свои карандаши, или "случайно" пролить воду на его рисунок. Однажды, когда Арчи показывал классу свой новый рассказ о летающих китах, Лу вырвал страницу из его тетради и скомкал ее, бросив в угол.

– Тебе бы лучше рисовать нормальные машины, а не всякую чушь! – бросил он, и его дружки, поддакивая, засмеялись.

Арчи пытался игнорировать, пытался улыбаться, но каждый новый укол, каждое новое унижение оставляли на его душе глубокие царапины. Он чувствовал, как внутри него что-то ломается, как радуга его внутреннего мира тускнеет под натиском серой реальности, которую олицетворял Лу.

Однажды, в пятницу, после очередного особенно злобного выпада Лу, который заключался в том, что он размазал по столу свежий рисунок Арчи, изображающий город, парящий в облаках, что-то внутри Арчи окончательно треснуло. Он сидел за партой, глядя на размазанные краски, на искаженные линии, на разрушенный мир, который он так старательно создавал. Его руки начали дрожать. Он почувствовал, как к горлу подступает комок.

Лу, довольный произведенным эффектом, отвернулся, чтобы похвастаться перед друзьями. Но тут он услышал странный звук. Это был не плач, не крик, а какой-то сдавленный, прерывистый стон. Он обернулся.

Арчи сидел, сгорбившись, его плечи тряслись. Из его глаз текли слезы, но это были не просто слезы. Они были густыми, словно чернила, и оставляли темные разводы на его щеках. Его дыхание стало поверхностным и частым. Он начал бормотать что-то бессвязное, его пальцы судорожно сжимались и разжимались.

– Я… я не могу… это… это слишком… – прошептал Арчи, его голос был едва слышен.

Лу Гуссенс замер. Он ожидал чего угодно – слез, криков, может быть, даже драки. Но такого… такого он не видел никогда. Арчи, обычно такой тихий и замкнутый, сейчас выглядел так, словно его тело стало чужим, неподконтрольным. Его глаза, обычно полные мечтательного блеска, теперь были пустыми и испуганными, словно он видел что-то ужасное.

– Арчи? Ты чего? – спросил Лу, его голос звучал неуверенно, впервые за долгое время без привычной насмешки.

Но Арчи не слышал. Он продолжал бормотать, его тело начало мелко дрожать. Он схватился за голову, словно пытаясь удержать разлетающиеся мысли. Его рисунок, его мир, который он так любил, был уничтожен, и вместе с ним, казалось, уничтожалось и что-то внутри него самого.

Одноклассники, которые до этого смеялись вместе с Лу, теперь молчали, наблюдая за происходящим с нескрываемым испугом. Атмосфера в классе сгустилась, став тяжелой и гнетущей. Лу почувствовал, как холодный пот стекает по его спине. Он хотел сказать что-то еще, может быть, извиниться, но слова застряли в горле. Он увидел, как Арчи, словно пытаясь убежать от невидимой угрозы, резко встал и, спотыкаясь, выбежал из класса, оставив за собой лишь тишину и размазанные краски на столе.

Лу Гуссенс остался стоять, глядя на пустой дверной проем. Впервые он почувствовал не триумф, а странное, неприятное опустошение. Он понял, что его "игра" зашла слишком далеко. Он увидел не просто "странного" одноклассника, а человека, чья хрупкая душа оказалась растоптана его жестокостью. Осколки радуги, которые он так старательно пытался разбить, теперь, казалось, отражались в его собственном, внезапно ставшем серым, мире.