Особенности Гаванской рыбалки

Папа Хэм вонзил штык лопаты в иссохшую комковатую землю. Нажал ногой. Саженец розы для его сада, ждал рядом с растущей ямкой.

- Олла, сосед! Работаешь?

Из-за забора выглядывала физиономия владельца соседней виллы.

- Олла, сосед. Отдыхаю.

Папа Хэм поплевал на ладони, крякнул и снова вонзил лопату в землю. Если все сделать правильно, новая чайная роза укоренится в его гаванском саду. У ног вился ужом и терся круглой одноухой башкой один из многочисленных хэмовских котов.

Писатель засыпал на дно лунки несколько пригоршней мягких опилок, плеснул из банки разведенного до состояния густой сметаны гуано, подсыпал земелькой. Штык лопаты, словно большая ложка перемешал получившийся питательный коктейль. Одноухий снова ткнулся лобастой головой в локоть, опустившегося на корточки Папы Хэма.

- Думаешь, возьмется розочка? – поинтересовался мужчина у кота.

- Мр-р-мя-а…

Хемингуэй засыпал корень розы землей, притоптал вокруг поплотнее.

- Сеньор Хемингуэй! Ваша посылка! – от ворот сверкал белозубой улыбкой на шоколадном лице молоденький почтальон-мулат. Почтарь держал в руке плотный сверток заказной бандероли.

Папа Хэм воткнул штык лопаты в землю рядом с только что посаженным розовым ростком, и быстрым шагом направился к воротам. Одноухий котяра засеменил следом.

Увесистый свёрток в плотной крафтовой бумаге с почтовыми марками экзотических стран перекочевал в испачканные землёй руки писателя. А в руки, в дочерна смуглые руки парнишки-почтальона перекочевали честно заработанный серебряный квотер – двадцать пять сентаво.

- Храни вас, мадонна, добрый сеньор Хемингуэй! – сверкнул зубами юный почтальон и умчался дальше по улице, шлёпая босыми пятками по лёгкой, как тополиный пух пыли.

Пальцы, привычные к пишущей машинке, авторучке, нарезному «винчестеру» 22-го калибра, удилищу, рассчитанного на могучего тунца или рыбу-меча, азартно рвали крафтовые бока почтового свёртка. Из дыры блеснуло золотом. Лазурью и серебром старой красочной книжной обложки. И проступили буквы, сложившиеся в слова:

Alexander Pushkin
A Tale about a Fisherman and a Fish

Он уже изготовился развернуть страницы книги…

- Папа!

От дома к нему шла высокая худощавая блондинка с короткой стрижкой.

- Я здесь, Мери… - Хемингуэй повернулся к жене и помахал книгой. Остатки обёртки слетели с тома, и теперь лежали у него под ногами, словно старая шкура, сброшенная змеёй при линьке.

- Какая жара… - женщина обняла своего мужчину, крепко прижавшись к нему. Взгляд глаза в глаза, лёгкая улыбка касается подведённых помадой губ, - Ты смешаешь нам пару коктейлей?

- Легко. Тебе маргариту?

- М-м-м… Сегодня предпочту твой фирменный «Смерть в полдень».

Он обнял ее за талию. Она положила голову ему на плечо.

Книга шлёпнулась на барную стойку. Писатель выцепил два высоких бокала под шампанское. Мери открыла дверку холодильника.

- Абсент… Брют…

Из шкафчика на барную стойку перекочевала бутылка с сахарным сиропом.

- Лёд?

- Обойдёмся. Вино хорошо охладилось.

Изумрудный абсент медленно и тягуче сползал по стенкам на дно бокалов. Сверху его накрыл сахарный сироп – буквально по десертной ложке в каждый из бокалов. Хлопнула пробка. Тонкой струйкой писатель вливал в бокалы шампанское. Пока Папа Хем священнодействовал с коктейлями, Мери развернула книгу и принялась читать нараспев:

- By the very edge of the blue sea
lived an old man and his old woman.
For three and thirty years they had lived
in a tumbledown hut made of mud.
The old man caught fish in his fishing net;
the old woman span with her spinning wheel.
(Жил старик со своею старухой
У самого синего моря;
Они жили в ветхой землянке
Ровно тридцать лет и три года.
Старик ловил неводом рыбу,
Старуха пряла свою пряжу.)

Хемингуэй придвинул один из бокалов жене. Поднял свой, словно салютуя.

- Сheers.

- Я помню, милый, большими глотками.

Коктейль приятным холодом прошёлся по пищеводу, и уже в желудке неожиданно расцвёл огненным тёплым цветком.

- Какие планы, Папа?

- Наполеоновские. Прошвырнусь в Гавану…

- Из бара в бар перетекая? Как в молодости, в Париже?

- Обойдусь одним «Эль Флордидита». Париж остался в Париже.

Второй раз Хемингуэй открыл книгу уже в такси. Машина плавно покачивалась на рессорах – словно лодка на небольших волнах. Таксист, бурно жестикулируя и то и дело обращаясь к авторитету Божьей Матери, рассказывал историю своей семьи с самого открытия острова испанцами. Глаза Папы скользили по строчкам.

One day the old man cast his net
and all he caught in his net was slime.
The old man cast his net a second time
and all he caught in his net was weed.
A third time the old man cast his net
and what he found in his net was a fish —
no ordinary fish, but a golden fish.(
Раз он в море закинул невод, —
Пришел невод с одною тиной.
Он в другой раз закинул невод,
Пришел невод с травой морскою.
В третий раз закинул он невод, —
Пришел невод с одною рыбкой,
С непростою рыбкой, — золотою.)

- А таксую я так, для души, - словоохотливый таксист остановил машину у входа в полутораэтажное здание, выкрашенное розовой краской с надписью «Эль Флоридита» на вывеске над входом, - Приехали, сеньор.

Когда-то здесь Хэм за раз на спор выпил тринадцать дайкири подряд. С тех пор этот рекорд много кто пытался повторить. Но Хем так и оставался рекордсменом. Войдя в бар, он обнаружил зверски пьяного европейца. Тот мычал что-то не то по-шведски, не то по-голландски, обняв барную стойку. Хемингуэй вопросительно посмотрел на хозяина заведения, невозмутимо протиравшего бокалы.

- Еще один пытался повторить ваш рекорд, сеньор, но сломался на десятой порции, - старый катлонский эмигрант усмехнулся, - Не хотите улучшить результат?

- Смешай пару дайкири, Константе, - Хэм вытащил из портмоне пару купюр и протянул хозяину, - Для начала. Умному человеку иногда приходится напиваться, чтобы проводить время с идиотами.

И тут же добавил:

- Я не о присутствующих, разумеется.

Рибалайгуа приступил к священнодействию смешения компонентов прославившего его самого коктейля. Хемингуэй устроился за своим любимым столиком в углу. Раскрыл книгу… Зашарил по карманам… Чёрт, как он мог забыть дома трубку и табак? Растяпа.

Дверь «Эль Флоридиты» хлопнула, в зал вошёл, слегка щурясь, невысокий худой рыбак. Белая шляпа тонкой соломки с чёрной лентой на седых волосах, вытянутое лицо с внимательными глазами под кустистыми бровями.

- Ола, Грегорио! – Хэм отсалютовал своему капитану бокалом с дайкири, - падай за стол, старина…

- Ола, сеньор Эрнесто, - Грегорио Фуэнтес примостил тощий зад на деревянную лавку и завозился, устраиваясь поудобнее.

- Не угостишь сигарой, дружище? А то я забыл дома трубку с табаком.

Рыбак хлопнул себя по карманам. Вытащил из нагрудного кармана рубашки две уже обрезанные «партагос», протянул одну своему визави, чиркнул спичкой. Оба окутались клубами крепкого ароматного дыма.

- Выпьешь, Грегорио? – Папа Хем придвинул Фуэнтесу нетронутый дайкири. – От рыбака рыбаку.

Фуэнтес отрицательно мотнул головой.

- Картадо. Хочу сегодня выйти в море трезвым.

- Рассчитываешь на хороший улов?

Рыбак пожал сухими плечами. Хемингуэй знаком показал бармену принести один картадо своему капитану.

- Возьмёшь меня с собой, пойдём на моей «Пилар».

Грегорио почесал затылок.

- Твоя жена меня убьёт.

- Она привыкла к моим неожиданным отлучкам.

От барной стойки к ним подошёл Константе с подносом. Над чашечкой картадо поднимался лёгкий пар… Будто пароход заходит в гавань после долгого пути, полного ветров и штормов. Кофе хозяин заведения поставил перед рыбаком. Тарелочку с вялеными засахаренными фруктами: кубики манго, кубики ананаса… - посредине между Хемингуэем и Фуэнтесом.

- Комплимент от заведения.

- Это тебе за кофе, - Хемингуэй протянул Константе очередную купюру.

- Погодите, я схожу за сдачей…

- Брось, старина. Оставь себе… во славу заведения.

Писатель опрокинул в себя второй «дайкири».

- Что это у тебя? – Фуэнтес показал на книгу.

- Русская сказка. Пушкин… О рыбаке и золотой рыбке.

- Из золота?

- Нет. Просто волшебной. Как джин исполняет желания.

- И чего он пожелал?

- Чего хотела его старая жена.

- А себе самому?

Хемингуэй задумался. Прожал плечами.

- Себе ничего. Он был доволен жизнью.

- От женщин одно беспокойство. Собирайся, если хочешь хоть что-то поймать на крючок.

Оказавшись на палубе «Пилар» оба они: и писатель, и рыбак скинули обувь, оставшись босиком. Грегорио запустил движок. Тот завёлся не сразу – сперва пыхтел, чихал, плевался сизым выхлопом… Наконец, схватился и бодро затарахтел.

- Отчаливаем, - Грегорио преобразился, теперь это был уверенный, крепко стоящий на широко расставленных ногах человек, родившийся, выросший и состарившийся в море. Хемингуэй отчалил. «Пилар» пошла к выходу из гавани.

- Держи штурвал. Пора заняться наживкой.

Хемнгуэй занял место у штурвала. Короткая бойкая волна била в левую скулу катера. Грегорио принялся насаживать макрелей на крючки. Он вставлял им крючок в рот, пропускал под жабрами, вспарывая бок, и, проткнув туловище насквозь, выводил крючок наружу.

«Пилар» уже миновала судёнышки, стоявшие на якоре напротив Кабаньяс, и рыбачьи лодки, с которых удили рыбу с каменистого дна у форта Морро. Хемингуэй уверенно вёл лодку к чернеющему за гаванью Мексиканскому заливу.

Тут Гольфстрим подходил к самому мелководью – вода казалась фиолетовой, почти чёрной. Её крутило частыми водоворотами. «Пилар» вспугнула целую стаю летучих рыб. Плавучие существа на крыльях лёгкого восточного ветра взлетали в воздух, напоминая самолёты «золотой эпохи авиации» - первых трансатлантических перелётов.

- Летучие рыбы – первый признак, - подал голос Грегорио от штурвала.

- И водоросли! – откликнулся писатель.

Всюду, насколько хватало глаз, виднелись кучки желтоватых водорослей. Главное течение тут шло на большой глубине. Впереди кружили птицы. Как раз над стаей мелких тунцов. Маленькие, не больше двух-трёх фунтов весу рыбины выпрыгивали то и дело из воды.

- Чего застыл? Давай, закидывай. Теперь можно, - Грегорио сбавил ход лодки, направляя её одновременно к главной струе Гольфстрима.

Хемингуэй надел на себя пояс и закинул самую большую удочку с катушкой Гарди на шестьсот ярдов лесы в тридцать шесть нитей. Наживка спокойно плыла сзади, чуть покачиваясь на волнах, а оба поплавка подпрыгивали и ныряли. Хемингуэй укрепил удилище в гнездо у борта, освободил тормоз катушки.

- Как думаешь, сегодня рыба пойдёт? – перекрикивая шум волн и стук мотора, спросил Хемингуэй.

- Пора бы. Такая уж это рыба. Пока не пойдёт, ни одной нет. А как пойдёт, так прямо – прорва. Луна теперь в самый раз. И ветер правильный.

Они вернулись на берег через три часа. Три часа надежды и отчаяния, три часа борьбы со здоровенной рыбиной с мечом над пастью. Это была великолепная рыба-меч, вся серебряная, в красных полосах, и толщиной с бревно. А меч её был размером с добрую бейсбольную биту. Она не хотела на воздух, не хотела на борт «Пилар», не хотела умирать. Пришлось всадить нож ей в основание черепа, чтобы достать до мозга. Но она умирала ещё долго, крепко принайтованная верёвками к борту лодки.

Ещё час они пили за улов в «Эль Флоридита». Хемингуэй угощал всех: посетителей, Грегорио, повара, официантов и хозяина. Часть рыбины приготовили тут же на гриле – отличная еда эти свежие стейки из рыбы-меча. Скелет рыбины, позже вываренный особым образом в формалине, займёт своё место в заведении под потолком.

Проснулся Хемингуэй дома. Проснулся поздно, когда солнце подваливало к полудню. Выпил свой хайбол, умял сэндвич с беконом и сыром. И теперь медленно качался в гамаке в тенёчке сада, лелея на животе блокнот и остро отточенный карандаш.

- Олла, сосед! Отдыхаешь?

Как и вчера из-за изгороди подал голос обитатель соседней виллы.

- Олла, сосед, работаю! – отозвался Хемингуэй.

Карандаш, слегка царапая бумагу, вывел первые строчки, сложившиеся в голове – «Старик рыбачил один на своей лодке в Гольфстриме. Вот уже восемьдесят четыре дня он ходил в море и не поймал ни одной рыбы…»

К О Н Е Ц