Отдел не существует

Понедельник, 14 октября

Петербург встречал понедельник привычной октябрьской моросью. Капли оседали на волосах, превращая их в мокрую паутину, стекали по воротнику куртки.

Ника Моргунова стояла перед проходной НИИ экспериментальной медицины имени академика Березина и искала в кармане пропуск. Двадцать пять лет, тёмно-русые волосы до плеч (сейчас с розовой прядью у виска — дань моде), острые скулы, унаследованные от бабушки, и серо-зелёные глаза, которые на фотографиях всегда получались слишком внимательными. Метр семьдесят роста, худощавая — вечная студентка, хотя университет закончила три года назад.

НИИ высился перед ней пятиэтажной громадой из силикатного кирпича. Типовой проект, таких по всему Союзу настроили сотни. Фасад когда-то был светло-жёлтым, теперь — грязно-серый с потёками ржавчины от водостоков. Окна первого этажа забиты фанерой изнутри, неровно, кое-как — видно, что работали в спешке. На уровне третьего этажа ещё можно разглядеть барельеф — Гигиея со змеёй и чашей, но черты лица стёрты временем до состояния античной маски.

Проходная располагалась в отдельной кирпичной будке у ворот. Окошко с решёткой, внутри тусклый свет лампы. Ника постучала костяшками пальцев по рамке.

— Чего надо? — раздался хриплый голос изнутри.

В окошке появилось лицо — мужчина лет шестидесяти, может, старше. Седые усы пожелтевшие от табака, красноватый нос с прожилками, выцветшие голубые глаза за очками в роговой оправе. На форменной рубашке охранника, застиранной до серости, красовался бейдж: "Семёнов П.И."

— Я в архив. Новый сотрудник, — сказала Ника, доставая пропуск.

Документ выдали ей три дня назад те самые люди в серых костюмах. Ламинированная карточка размером с банковскую карту, её фотография — строгая, как на паспорт, печать МВД, подпись неразборчивая, срок действия — год.

Семёнов взял пропуск корявыми пальцами с жёлтыми от никотина ногтями, поднёс к очкам, долго изучал. Сверил лицо с фотографией — раз, другой, третий. Потом полез под стол, достал амбарную книгу.

— Моргунова Ника Андреевна?

— Да.

— К Мельникову в архив?

— Да.

Он записал в журнал корявым почерком: дата, время — 8:47, фамилия, поставил галочку в графе "прибыл". Вернул пропуск.

— Знаешь, где архив?

— Подвал, вход через прачечную во дворе.

— Правильно.

— Семёнов прищурился, разглядывая её поверх очков.

— И вот что, девушка... Не задерживайся тут по вечерам.

Он захлопнул окошко, разговор окончен.

***

Три дня назад её жизнь была простой и понятной. YouTube-канал "Питерские тайны", 873 тысячи подписчиков, миллионные просмотры роликов про заброшки и городские легенды. Доход от рекламы — около ста двадцати тысяч в месяц, хватало на съёмную однушку на Петроградке и периодические поездки по области. Мама гордилась — дочка сама себя обеспечивает, да ещё и творчеством занимается.

А потом случился форт Красная Горка.

Обычная октябрьская съёмка. Туман, придающий кадрам кинематографичность. Старые укрепления, поросшие мхом. И дверь в скале — маленькая, почти незаметная, прикрытая ржавой решёткой. За решёткой должна была быть кирпичная кладка или завал. Но камера показала другое — коридор, уходящий вглубь, светящийся мягким белым светом.

Тридцать семь секунд видео. Три миллиона просмотров за восемь часов. А потом...

В три часа ночи в дверь постучали. Не позвонили — именно настойчиво постучали костяшками пальцев. На пороге стояли трое мужчин в одинаковых серых костюмах. Лица у них были обычные. Настолько обычные, что Ника не смогла бы описать ни одного, даже если бы её жизнь от этого зависела. Средний возраст, средний рост, русые волосы, глаза — то ли серые, то ли голубые.

— Моргунова Ника Андреевна? — спросил тот, что стоял впереди.

— Да.

— Нам нужно поговорить о вашем последнем видео.

Красные удостоверения мелькнули быстрее, чем она успела прочитать. ФСБ? МВД? Что-то ещё? Они вошли, не дожидаясь приглашения. Забрали всю технику — профессиональную камеру Sony, MacBook Pro, внешние жёсткие диски с архивами за три года, iPhone. Дали взамен простую звонилку — кнопочный телефон за полторы тысячи.

— Статья 283.1 УК РФ, Незаконное получение сведений, составляющих государственную тайну. До восьми лет. Или сотрудничество.

— Какая тайна? Я просто снимала форт!

— Вы сняли то, чего не должны были видеть. И показали трём миллионам человек.

Выбор был иллюзорным.

И вот она здесь.

Телефон в кармане завибрировал. Мама.

— Ника, ты где? Опять не ночевала дома?

— Я на работе, мам.

— На какой работе? Сегодня же понедельник, восемь утра!

— Устроилась в архив. При МВД. Временно, для нового проекта.

— В архив? Ты же терпеть не можешь бумажную работу!

— Это ненадолго. Изучаю исторические документы для канала.

— Ника, что-то случилось? Ты странно себя ведёшь последние дни.

— Всё нормально, мам. Позвоню вечером, расскажу подробнее.

Она сбросила вызов, чувствуя знакомый ком вины в горле. Маме шестьдесят два, она всю жизнь проработала в библиотеке Академии наук на Васильевском, сейчас на пенсии. Отец умер, когда Нике было двенадцать — инфаркт за рулём, даже довезти себя до больницы не успел. С тех пор они вдвоём, и врать маме было почти физически больно.

***

Дверь в подвал института находилась со двора, через прачечную. На облупленной зелёной двери висела табличка "Прачечная самообслуживания", ниже — пожелтевшее расписание от 1987 года. Кто-то дописал маркером: "Не работает", но и эта надпись уже выцвела.

Замок на двери — новый, кодовый. Четыре цифры прислали СМС-кой.

Внутри прачечной царило запустение. Вдоль стен — бетонные постаменты, где когда-то стояли стиральные машины. На полу — куски линолеума цвета варёной печени, местами отставшие, обнажающие бетон. Пахло стиральным порошком — въевшийся за десятилетия запах, который не выветрится никогда, — плесенью и чем-то ещё. Химическим, медицинским. Формалином? Нет, слабее. Как будто кто-то пролил здесь что-то давным-давно, отмыл, закрасил, но молекулы запаха всё ещё витают в воздухе.

На стене — ряд крючков для одежды. Под одним из них на линолеуме тёмное пятно размером с обеденную тарелку. Края неровные, с разводами — кто-то долго оттирал, но след въелся. Ника присела, провела пальцем по пятну. Сухое, старое. На ощупь ничем не отличается от остального пола, но цвет... Цвет как у засохшей крови.

Дверь в подвал была в дальнем углу, за ржавым электрощитком. Металлическая, выкрашенная в ту же зелёнку — краска, которой красили все советские учреждения, от школ до моргов. На косяке двери — странные отметины на уровне плеч. Четыре параллельные полосы, глубоко впившиеся в краску и штукатурку. Как будто кто-то царапал ногтями, пытаясь удержаться.

Лестница вниз оказалась узкой и крутой. Ника считала ступеньки — детская привычка, от которой так и не избавилась. Двадцать три. На пятнадцатой ступеньке на стене были те же царапины, только свежее. И рядом, написанное карандашом, едва различимое: "Не спи".

Коридор внизу — низкий потолок, приходится слегка пригибать голову. Краска облупилась, обнажая слои предыдущих покрасок — жёлтый, голубой, снова зелёный. Как годовые кольца на срезе дерева. Вдоль потолка тянутся трубы в асбестовой обмотке — белые коконы, местами порванные, из разрывов торчит что-то волокнистое.

Последняя дверь слева. Табличка "Архив №3", ниже — пустая рамка, где когда-то было расписание работы.

Ника постучала.

— Открыто, — раздался голос изнутри. Мужской, усталый.

***

Помещение оказалось неожиданно большим — метров сто. Первое, что бросилось в глаза — хаос.

Стеллажи металлические, советские, тянулись от пола до потолка вдоль всех стен. Папки на них стояли без видимой системы — 1973 год соседствовал с 2001-м, 1989-й втиснулся между 1964-м и 1997-м. Но больше всего было папок, датированных 1991 годом — целая секция, три стеллажа сверху донизу.

Центр комнаты занимала свалка офисной мебели всех эпох. Столы — от массивных дубовых, явно довоенных, до икеевских из ДСП. Стулья — венские, советские школьные, офисные на колёсиках. Несколько системных блоков, самый старый — "Искра" с выцветшей наклейкой "Инвентарный № 00234". На перевёрнутом системном блоке стояла пишущая машинка в пыльном чехле.

В углу, словно часовой, застыл манекен в противогазе и некогда белом лабораторном халате. На лацкане халата — бейдж: "Березина М.А., лаборант".

И ещё одна деталь, которую Ника заметила не сразу — в дальнем углу, почти скрытое за стеллажом, стояло зеркало. Старое, в деревянной раме, треснутое по диагонали.

За единственным расчищенным столом в дальнем углу сидел человек.

Сергей Павлович Мельников оказался не таким, как Ника ожидала. По описанию серых людей она представляла типичного архивного клерка — очки, лысина, брюшко. Но Мельникову было лет тридцать восемь, не больше. Высокий, но сутулый — привычка человека, который много времени проводит за столом. Тёмно-русые волосы с ранней сединой на висках, трёхдневная щетина, которая была не модной небритостью, а простым пофигизмом. Свитер с протёртыми локтями — тёмно-синий, грубой вязки, явно ручной работы. Джинсы с пятнами, которые могли быть и кофе, и чернилами, и чем угодно ещё.

Но глаза... Карие, с зеленоватыми искорками. Глаза человека, который привык замечать детали. И в них было что-то ещё — усталость? Знание? Смирение?

Он печатал что-то на древнем ноутбуке — Lenovo ThinkPad, обмотанный скотчем, с наклейками разных лет: "WikiLeaks", "Пивной фестиваль СПб 2018", "I want to believe" и почему-то "My Little Pony".

— Моргунова? — спросил он, не отрываясь от экрана.

— Да.

— Садись. Стулья где-то там, — неопределённый взмах рукой в сторону мебельной свалки. — Выбирай, какой не сломан.

Ника обошла завалы, нашла офисный стул на колёсиках. Одно колесо отсутствовало, обивка сиденья продрана. Но сидеть можно.

— Кофе будешь?

— Буду.

— Тогда сделай. Себе и мне. Вон там всё есть.

Тон не грубый, скорее равнодушно-усталый. Человек, которому всё равно.

***

Кофейный угол оказался неожиданно уютным. Старый лабораторный стол с чёрными следами от химических ожогов, на нём — электрочайник, старая микроволновка, капельная кофеварка. Рядом — маленький холодильник "Саратов", тарахтящий как трактор.

На полке над столом — коллекция кружек. Каждая со своей историей. "Лучший папа" — детским почерком. "Trust me, I'm an engineer" с облупившимся рисунком. "Институт цитологии РАН" — официальная, с гербом. "Питер — культурная столица" с видом на Исаакий. И одна странная — белая, с химической формулой, написанной маркером. Ника не разбиралась в химии, но что-то в этой формуле было... неправильным. Слишком много связей, слишком мало симметрии.

— Два сахара, без молока, — донеслось от стола Мельникова.

Кофе нашёлся в банке из-под майонеза. "Якобс Монарх", растворимый. Сахар в мятом пакете из "Пятёрочки". Молока в холодильнике не оказалось.

Ника сделала два кофе, вернулась к столу.

— Спасибо. — Мельников взял кружку с формулой, отпил, поморщился. — Крепкий. Хорошо.

Теперь, вблизи, Ника разглядела его получше. На левой руке — часы "Восток", старые, с потёртым браслетом. На безымянном пальце — бледная полоса от кольца. На шее, почти скрытая воротом свитера, тонкая золотая цепочка. Под глазами — тёмные круги, не от одной бессонной ночи, а от месяцев недосыпа.

— Ну что, — сказал он, откладывая ноутбук, — добро пожаловать в чистилище.

— Чистилище?

— Ну да. Не ад — там хоть что-то происходит. Не рай — очевидно почему. Чистилище. Место, где ждёшь неизвестно чего неизвестно сколько.

— И давно ты ждёшь?

— Шесть лет, три месяца и... — он посмотрел на часы, — восемь дней.

— Чего ждёшь? — Хороший вопрос. — Он отпил кофе. — Раньше думал — ответов. Теперь понимаю, что жду, когда перестану задавать вопросы.

В его голосе не было горечи.

— Ладно, к делу, — Мельников выпрямился в кресле, посмотрел на неё прямо. — Ты здесь, потому что сняла то, что не должна была. Я здесь, потому что нашёл то, что не должен был. Этот архив — свалка для неудобных людей и неудобной информации. Официально мы занимаемся оцифровкой старых документов. Неофициально...

Он замолчал, глядя в кружку.

— Неофициально мы делаем то же самое. Сидим, сканируем, никому не мешаем. Иногда приходят проверки. Иногда звонят сверху, просят найти какой-то документ. Вот и вся работа.

— Звучит...

— Скучно? Да. Но скука лучше, чем альтернатива. Поверь мне.

Следующие несколько минут каждый делал вид, что занят своими мыслями.

— Твой стол там, — Мельников показал в угол за стеллажами. — Комп древний, но для сканирования сойдёт. База данных на сетевом диске, пароль admin123. Оригинально, да?

Рабочее место оказалось вполне терпимым. Стол у окна — маленького, мутного, на уровне земли снаружи. Компьютер — древний системный блок и ЭЛТ-монитор, гудящий как улей. На мониторе — выцветший стикер: "Добро пожаловать в ад ))". Рядом — планшетный сканер.

На столе лежал блокнот. Ника открыла.

Первые страницы — женский почерк, аккуратный, с наклоном вправо. Рабочие записи. "Пароль от базы", "Отсканировать папки 87-89", "Замена картриджа — позвонить Семёну".

Дальше почерк начинал меняться. Буквы крупнее, строчки неровные.

"Зеркало в углу. Вчера стояло прямо. Сегодня немного под углом. Кто двигал?"

"Проверила. В институте 31 отражающая поверхность. Окна, стёкла в дверях, экраны мониторов. Слишком много."

"С. говорит, это паранойя. Может, он прав. Может, я схожу с ума."

Последняя запись, дата — три недели назад:

"Они не смотрят ИЗ зеркал. Они смотрят В них. С нашей стороны. Мы просто не видим их, потому что стоим рядом с ними."

Подпись: "М."

— Что случилось с тем, кто работал тут до меня? — спросила Ника.

— С Машей? — Мельников не обернулся. — Уволилась. Месяц назад. Уехала к родителям в Псков.

— А записи свежее.

— Она иногда путалась в датах. К концу.

— К концу чего?

— К концу работы здесь. Место... действует на некоторых. Особенно впечатлительных. Маша была из таких.

— И что с ней случилось?

— Говорю же — уволилась. Жива, здорова. Замуж вышла, вроде.

Ника поняла - расспрашивать бесполезно. По крайней мере, пока.

— С чего начать? — спросила Ника.

— С восемьдесят седьмого года. Вон тот стеллаж, третья полка снизу. Медицинские эксперименты, ничего интересного. Сканируешь, заносишь в базу. Поля стандартные — дата, тип документа, краткое содержание.

Она взяла первую папку. Пыльная, с жёлтыми разводами на картоне. Внутри — пожелтевшие листы, отпечатанные на машинке. "Отчёт о НИР. Влияние малых доз радиации на скорость регенерации тканей у лабораторных животных".

Скучно. Крысы, дозировки, графики. Типичная советская наука — много цифр, мало смысла.

Но в следующей папке нашлось кое-что интересное. Между отчётами — вложенный листок. Другая бумага, тоньше. Написано от руки.

"Протокол №3-91. Эксперимент с визуальным восприятием. Испытуемые помещены в комнату с системой зеркал. Время экспозиции — 72 минуты. Результат: см. приложение (изъято)."

И приписка другим почерком, карандашом: "Почему они все смотрят в одну точку?"

— Мельников, что за эксперимент три-девяносто один?

— Не знаю. — Он ответил слишком быстро. — И знать не хочу.

— Но ты же...

— Я здесь шесть лет. Эксперимент наверняка про крыс и лабиринты. Всё про крыс и лабиринты.

***

К обеду Ника отсканировала двадцать документов. Глаза слезились от старого монитора, спина ныла от неудобного стула. Она встала размяться, подошла к окну.

За окном — безжизненный двор. Только опавшие листья гоняет октябрьский ветер по треснувшему асфальту. Иногда их круговорот создавал иллюзию движения, чьих-то шагов. Но это только листья. Здесь давно никто не ходит. И никто снаружи не догадывается, что в подвале этого умершего места хранятся документы о... чём?

— Обедать пойдёшь? — спросил Мельников.

— А куда? — Наверху автомат с бутербродами. Дерьмо редкое, но съедобное. Или можешь в магазин сходить, тут за углом "Пятёрочка".

Ника выбрала автомат. Подниматься наверх по той узкой лестнице было неприятно — казалось, стены сжимаются. На первом этаже института царило запустение. Длинный коридор, двери по обеим сторонам. Некоторые открыты — внутри пустые комнаты, ободранные стены, провода, торчащие из потолка.

Автомат стоял в бывшей столовой. Половина ячеек пустая, в остальных — бутерброды в целлофане, шоколадные батончики, газировка. Ника купила бутерброд с сыром и колу.

Есть в подвале не хотелось. Села на подоконник в коридоре первого этажа. Окно выходило на неширокую улицу с односторонним движением. Машины стояли впритык к тротуару, оставляя узкий проход для пешеходов. Напротив — пятиэтажка с заколоченными окнами на третьем этаже.

И тут она заметила. В окне напротив, в доме через двор — движение. Быстрое, мелькнувшее. Будто кто-то отпрянул от окна.

Ника присмотрелась. Окна дома напротив были тёмными, большинство заколочены. Дом явно расселённый.

Но она точно видела движение. В окне третьего этажа, прямо напротив.

***

Вернувшись в архив, Ника обнаружила Мельникова стоящим у зеркала в углу. Он смотрел в него, наклонив голову.

— Что-то не так? — спросила она.

— А? Нет, всё нормально. — Он отвернулся от зеркала.

— Просто проверял.

— Что проверял?

— Неважно. Продолжай работать.

Следующие несколько часов прошли в тишине. Только шум сканера, щелчки клавиш, гудение старого компьютера. Иногда сверху доносились шаги — редкие, медленные. Кто-то ходил по пустым коридорам института.

В четыре часа зазвонил телефон. Старый дисковый аппарат на столе Мельникова.

— Архив номер три. Да, товарищ полковник. Понял. Завтра к девяти. Будет исполнено.

Он положил трубку, повернулся к Нике.

— Завтра проверка. Полковник Кичигин, наш куратор. Придёт в девять, будь к этому времени. И...

— Что?

— Ничего особенного не говори. Отвечай на вопросы коротко. Да, нет, работаю. Понятно?

— А что он может спросить?

— Всякое. Кичигин... специфический человек. Работает в системе со времён СССР. Видел много. Может, слишком много.

***

К шести часам Ника устала как после марафона. Не физически — ментально. Что-то в этом подвале высасывало силы. Может, спёртый воздух. Может, мерцание старых ламп. Может, тишина, нарушаемая только гулом техники.

— Всё, на сегодня хватит, — сказал Мельников. — Иди домой.

— А ты?

— Я ещё посижу. Доделаю отчёт.

— Ты часто здесь остаёшься?

— Бывает. Дома всё равно делать нечего.

В его голосе была такая пустота, что Ника не стала расспрашивать дальше.

Уже у двери она обернулась. Мельников сидел за столом, но смотрел не в монитор. Смотрел в сторону зеркала в углу. И лицо у него было странное — напряжённое, сосредоточенное. Как у человека, который пытается разглядеть что-то в темноте.

У проходной Семёнов отметил время ухода в журнале — 18:23.

— Не задерживайся тут больше, — повторил он, глядя на неё поверх очков. — После семи здание закрывают.

***

Квартира-студия на Петроградке встретила Нику тишиной и холодом. Отопление ещё не дали, октябрь выдался промозглым. Ника включила обогреватель, поставила чайник, рухнула на диван.

Простую звонилку, которую ей выдали взамен iPhone, бросила на столик. Вспомнила — в кладовке, в коробке с ёлочными игрушками должен валяться старый Xiaomi.

Телефон нашёлся под слоем мишуры и спутанной гирлянды, разряженный, покрытый пылью. Зарядила, включила. Google аккаунт остался залогиненным.

На Google Drive, в корневой папке она увидела файл "IMG_7845.MOV". Тридцать семь секунд.

Открыла, промотала до момента с коридором. Вот она направляет камеру в дверь. Вот появляется свечение. Вот коридор во всей его невозможной красоте — белые стены, пульсирующие, как живые.

Но теперь, просматривая в сотый раз, Ника заметила деталь, которую пропустила раньше. В самом конце коридора, едва различимо — тёмное пятно. Она увеличила изображение, повысила яркость.

Фигура в конце коридора была неподвижна. Ника увеличила кадр до максимума.

И тут фигура повернула голову. Рывками, как на стоп-кадрах. Смотрит прямо в камеру. Прямо на Нику.

Видео длилось 37 секунд. Это произошло на 38-й.

Телефон зазвонил.

— Оно увидело тебя тоже. — Голос Мельникова. — Я обязан доложить Кичигину. Прости.

— Что это значит?

— Не оборачивайся. Что бы ты ни услышала за спиной.

— Почему?

— Потому что ты теперь не одна.

Гудки.

За спиной скрипнул пол. Шаг. Ещё шаг. Ближе.