Откройте рот

"Откройте рот"

Он всё ещё слышал, как хрустели бамбуковые стены хижины под прикладами. Как кричала та девочка, когда Джексон сорвал с неё амулет и швырнул в костёр. Швырнул девочку, амулет сунул в карман.

Огнеметы заливали своими струями деревню и выбегающих людей. Лейтенант с пулемётчиком добивали.

"Сволочи мы все...", — прошипел сержант Мэтьюз тогда, но пальцы его сжимали M16, а не горло командира. Но ведь так хотелось. Проклятая служба!

Утром вьетконговцы пришли за расплатой. Они перерезали его взвод методично, как скот на бойне, а его — единственного, кто выжил — взяли живым. Не из милосердия.

Джунгли обнимали его влажным удушьем. Конвоиры в болотных сапогах и противогазах толкали его в спину, словно гнали на убой. Почему "словно"?
Сержант пытался считать шаги, чтобы не сойти с ума: двести три, двести четыре... Не сходить с ума получалось плохо.

Внезапно они остановились. Один из вьетнамцев снял противогаз — лицо, изъеденное оспинами, кривая гнилозубая улыбка. Он показал рукой в чащу.
— Đi đi, — прохрипел.

Они растворились в зелени.
"Ловушка, зачем так сложно?", — подумал Мэтьюз, но пошёл в указанную сторону. Ветра не было, духота была. Тишина.
Впереди какой-то просвет, поляна.

Тела лежали, как куклы, брошенные ребёнком. Гражданские и военные — рты растянуты в немых криках, глаза слезятся. Среди людей лежал кабан. Снова люди.

Сержант наклонился к старику — кожа была тёплой. Живой? Пальцы старика дёрнулись, и сержант отпрянул.

Под ногой что-то хлюпнуло. Розовый червяк, дюймов десяти, потолще большого пальца, извивался на земле. "Мерзость", — пнул его сапогом. Червь отлетел в папоротники, но через минуту снова был у его ног. И ещё раз. И ещё.

— Да сдохнешь ты уже?! — Мэтьюз присел, впиваясь в тварь взглядом.

Червяк поднял передний конец. На мясистом выросте раскрылся белый глаз, как у каракатицы. Взгляды твари и сержанта встретились.
"Глаз" лопнул.

Боль ударила в лицо, будто расплавленный свинец. Он заорал, челюсти свело судорогой — рот остался открытым, как у тех тел на поляне. Мышцы парализовало, он упал. Голос ушел. Боль тут же исчезла, если бы не смертельный ужас, можно сказать, пришло блаженство.

Червяк подполз к губам. Холодный. Мокрый.
— Нет, нет, нет...

Слизь въелась в зрачки, превратив мир в молочную пелену. Мышцы одеревенели. Щека покоилась на гнилых листьях.
Он ещё чувствовал, как тварь ползёт по языку в глотку. Послышался далёкий крик той девочки из деревни. Или это голос червя внутри?...

— ...их называют sâu mắt trắng — белые глаза, — старик водил пальцами по бамбуковому вееру, словно читал по Брайлю. Дети обступили его, затаив дыхание. — Они старше наших рисовых полей. Старше духов гор. Они хотят только плодиться в животах людей.
Мальчик с обожжённой напалмом рукой поднял голову:
— А если не водить этих янки и уток на поляну?
Старик засмеялся беззвучно, открыв беззубый рот.
— Тогда черви выползут из чащи и найдут новые рты. Наши. А потом ещё чьи-нибудь. И ещё.

— А когда кончится война и больше не будет американцев?

— Преступники и неизлечимые есть всегда...

Где-то в джунглях, на поляне, заросшей костями в лохмотьях и камуфляже, деревенские утки клевали мелких розовых червей.

Внутри Мэтьюза что-то шевельнулось. Этот не даст себя склевать, он пересидит с несколькими детьми во внутренностях, а потом выйдет к новому телу. Жаль остальное потомство, оно пойдет на корм птицам. Иначе не выжить.