Отмена действия

С нетерпением отпираю квартиру и захожу в коридор. С кухни тянет жареной камбалой. Великолепно! Я обожаю причудливую морскую рыбу! Нет ничего лучше жареной камбалы поздним зимним вечером.

– Пришел? – кричит из кухни жена.

– Ага.

Впопыхах стаскиваю ботинки, вешаю заснеженное пальто на вешалку и бегу в ванную мыть руки. Проголодался же!

И вот я на кухне, а жена пододвигает мне тарелку с жареной камбалой. Выражение у нее брезгливое – не у рыбы, естественно, а у жены, которая камбалу недолюбливает. Считает, что она плоская и возиться с ней себе дороже. Что касается расположившейся на тарелке камбалы, то выражение обреченное и равнодушное.

Я приступаю к желанной трапезе, а жена проходит в коридор. Сейчас же оттуда слышится возмущенный визг:

– Я просила не вешать на этот крючок дубленку! Это мой крючок, понимаешь?! Теперь ты мое пальто намочил! И сколько раз тебе говорила, чтобы отряхивался перед дверью! А я-то, дура, камбалу ему пожарила!

Это надолго. А самое неприятное, что настроение испорчено. А как многообещающе вечер начинался: возвращение со службы в родную квартиру, запах жареной камбалы с кухни, приветливый голос жены… Никто не умеет так портить настроение, как любимые жены. И всякий раз неожиданно – вот в чем прикол. И ведь ругались уже на этой неделе: лимит исчерпан. Надо же и совесть, в конце концов, поиметь! Я, знаешь ли, могу взбрыкнуть: у меня тоже характер, мужской и вспыльчивый.

Ладно, любимая, ты просишь отряхнуться перед дверью от снега и повесить дубленку на другой крючок. Сейчас сделаем!

Undo – повторение пройденного.

***

С нетерпением отпираю дверь… Но предварительно отряхиваюсь от снега: еще и еще раз.

Потом уже, тщательно отряхнувшись, с нетерпением отпираю дверь и захожу в коридор. С кухни тянет жареной камбалой – о чем, впрочем, уже прекрасно известно. Нет ничего лучше жареной камбалы поздним зимним вечером – наслаждение продолжается.

Однако, вместо приветливого «Пришел?», на кухне многозначительное молчание.

Аккуратно вешаю дубленку на предназначенный ей крючок, причем специально проверяю, чтобы ни один ее рукав не коснулся пальто жены. Затем – по-прежнему голодный – иду в ванную мыть руки.

С чистыми руками, но в предчувствии грядущих осложнений, прохожу на кухню, откуда не доносится единого звука. Весьма подозрительно.

Подозрения мигом оправдываются: жена на кухне пылает негодованием изнасилованной праведницы. Ей – непосредственной участнице событий – известно, что я откатил события на пять минут назад, поэтому о тарелке с жареной камбалой речи уже не идет.

Сажусь за стол, тем самым показывая, что готов к примирению, но супруга имеет на сей счет противоположное мнение.

– Кто позволил меня откатывать?

– Ты просила отряхнуться перед дверью от снега, – поясняю максимально спокойно. – Вот, теперь отряхнулся. И дубленку повесил на свой крючок. Твое пальто даже краем не задето, можешь проверить.

– Кто тебе позволил меня откатывать? – переспрашивает жена.

Голос дрожит обещанием близкой грозы.

– Считай, я исправил недоработку. Подай тарелку, что ли. Я голодный и замерзший. Похолодало сегодня – ты не находишь?

Переменой темы оскорбленную женщину с толку не сбить.

– Я тебе сейчас… так подам!

Жена всхлипывает и убегает в комнату – рыдать. Я сам достаю посуду и – осторожно, не дай Бог запачкать плиту – перекладываю рыбину из сковородки в тарелку. Кушаю, но без душевного умиротворения вкус не тот. Из комнаты доносятся сдержанные рыдания, но известно заранее: ими дело не закончится. Сейчас жена вспомнит о боевом духе предков – о том, что за оскорбление полагается жестоко мстить, – и возвратиться на кухню. Примирение возможно не раньше, чем мстительный запал сойдет на нет.

Вот оно – то самое, чего я боялся, – и случается.

Недолгое молчание, затем торопливые шаги, и зареванная жена врывается на кухню все с тем же сакраментальным вопросом:

– Кто позволил меня откатывать?

– Я думал… – начинаю успокаивающе.

Поздно: эта гадина – то есть моя жена – делает Undo.

***

Меня вырывает из реальности и переносит на год назад. Я сразу определяю время, так как обстановка приметная: травматологическое отделение. Там, именно год назад, я лежал по случаю перелома позвоночника.

Больничная палата с ее непередаваемой, присущей только больничным палатам, аурой страдания. Койки с неходячими больными – и я на одной из них: беспомощный, в полуподвешенном состоянии. Пошевелиться нечего думать: при малейшей попытке поврежденное туловище пронзает болью.

Рядом на стуле – жена, с садистской улыбкой. То есть при первом прохождении реальности улыбка, возможно, и не была садистской – наоборот, обеспокоенной и сочувствующей, – но теперь именно садистская.

– Как себя чувствуешь, дорогой?

Посмотреть со стороны – умилительная сцена: жена пришла навестить мужа в лечебное учреждение. И только мы с ней – из всех, находящихся в больничной палате, – знаем, что произошло на самом деле: кто меня перенес повторно.

– Ты что, совсем охренела?

Я спрашиваю тихо, потому что ребра тоже переломаны. Автокатастрофа обошлась дорого: удивительно, как я вообще из этой передряги выкарабкался. Но это впоследствии, а пока я в больнице, вынужден мучиться повторно. Все благодаря безжалостной стерве – своей жене.

– Тебе можно, а мне почему нельзя? – спрашивает она, выкладывая из принесенного пакета мандарины.

Я задыхаюсь от возмущения. Задыхаюсь – сильно сказано: задохнуться не позволяют сломанные ребра, а пошевелиться – сломанный позвоночник. В общем, пытаюсь воззвать к совести обнаглевшей женщины:

– Я тебя откатил на пять минут, а ты – на год. Тебе известно, что производителем не рекомендуется? Гарантийный срок отката – два дня. А если ты меня насовсем угробишь? Себя тоже, кстати.

Стерва безжалостно улыбается в ответ.

– Испугался? Не пугайся, не угроблю. Через три месяца выпишешься здоровеньким. А пока помучайся. Заодно задумайся над поведением: где отряхиваться от снега, куда дубленку вешать, – может, запомнишь. А мне за тобой подтирать надоело.

В моей душе вспыхивает чувство протеста. Только теперь я осознаю, какую страшную ошибку совершил, женившись на бездушной твари. Если она что и умеет, так это готовить жареную камбалу, а на большее не способна.

– Ах так? Думаешь, победила? – кричу я настолько сильно, насколько позволяют мои теперешние незавидные физические возможности. – Вот правда? Тогда я немножко тебя удивлю, гадина…

Тут на меня находит ослепление – иначе не скажешь.

Undo.

***

Я передвигаю шкалу времени на год назад, что категорически запрещено правилами эксплуатации. Но автоматика есть автоматика: она реагирует на пользовательские команды – ни на что другое. Мы переносимся.

Торжественная минута бракосочетания. Марш Мендельсона только-только закончился. Мы с женой – то есть невестой – стоим перед работницей загса, которая спрашивает у меня:

– Готовы ли вы, – работница загса называет мое имя, – взять в жены, – затем называет имя невесты.

За нашими спинами замерла в ожидании разряженная шабла родственников.

Я мстительно улыбаюсь и молчу. Жена – то есть невеста, – уже сообразившая, что по моей прихоти произошло, в растерянности хлопает ресницами. Она совершенно не понимает, что в такой ситуации предпринять. Откатывать дальше – реально опасно из-за превышения гарантийного срока, а возвратить первоначальное положение может лишь первый инициатор серии откатов, то бишь я.

И вот я обращаюсь к ней, на три года помолодевшей и одетой в смутно знакомое свадебное платье:

– Что, больше не хочется подтирать за мной или уже согласна? Скажите, на что обиделась: на пять минут откатил. Для твоей же пользы, дура: чтобы пальто не намочить. А она – в бочку полезла!

Жена-невеста вопит в ответ:

– А дубленку на правильный крючок вешать нельзя, что ли? Сложно запомнить?! Сколько раз просила! Нельзя так над человеком измываться! Ну давай, давай, откати еще дальше – хоть в каменный век! Мы оттуда вообще не вернемся. Мне плевать! Ты мне жизнь сломал – доламывай до конца!

Она – пустившаяся вразнос, я вижу – пытается оттолкнуть меня и убежать, но я хватаю ее за пышный белый рукав и не отпускаю. Тогда жена начинает рыдать взахлеб, пытаясь взять на истерику, но я держу крепко.

Работница загса, видя столь бурное выяснение отношений, объявляет пятиминутный перерыв по техническим причинам. Обескураженные родственники деликатно отворачиваются и делают вид, что увлечены беседой и не обращают внимания на размолвку между будущими супругами. Не знаю, догадываются ли они о причинах нежданно-негаданно разразившегося скандала. Наверное, догадываются: что еще может вызвать такой переполох, как не откат во времени?! Сами они не являются действующими лицами, поэтому не в курсе, как у нас дальше сложится.

Моя жена в свадебном платье очень даже ничего: уже не гневливая, а трогательная и изрядно похорошевшая – с глазами, наполненными горючими слезами. Когда жена плачет, то становится красивее, а если при этом одета в свадебное платье, как сейчас, – вообще красавица. И в главном права: мы далеко зашли. Два года – за пределами гарантийного срока. Все, пусть считает, что я испугался. Остаться холостым можно, но к чему это приведет, одному Богу известно. А жениться и заново прожить три года… Что я, дурак – заново ломать позвоночник?! Спасибо, одного раза хватило – никакие откаты не помогли, потому как на роду написано. Возвращаемся в первоначальное положение, короче.

Redo.

***

– А я-то, дура, камбалу ему пожарила!

Жена, только-только произнесшая запальчивую тираду, застыла в кухонных дверях. На ней уже не свадебное платье, а потертый домашний халатик. Больше ничего не произносит – молчит. Затем проходит к кухонному столу и начинает усиленно его протирать. Несладко ей: утомилась от затянувшегося конфликта.

Надо бы ее подбодрить – супруга все-таки. С этой благородной мыслью, я – правой рукой продолжая держать вилку с нанизанным на ней кусочком камбалы – левой дотягиваюсь до жены и хватаю за попу.

– Убери грабли.

Но голос мягкий, беззлобный: боевые действия на исходе. Предки в замшелых могилах успокоились, и мстительный запал – несмотря на мое заснеженное пальто и общее невозможно хамское мужское поведение – сошел на нет.

Семейная жизнь продолжается.