Отражение Аматэрасу

Крис Коваленко нёс свою службу прилежно. Как истинный воин своего великого даймё, он знал цену молчания и лояльности. Поэтому, слегка отвернувшись, украдкой зевнул — чтобы немытые крестьяне, проходящие мимо, не заметили крупинки человеческой слабости у самурая, считавшегося самым преданным соратником Нобунаги, великого даймё Токугавы Иэясу.

Отзевшись в который раз, он окинул взглядом пейзаж вокруг. Когда-то он приводил его в неописуемый восторг, но сейчас он уже не был новичком на службе, и эту красоту он видел сотню, а то и тысячу раз.

Дым от очагов висел над долиной тонкой сизой вуалью, в которой смешивался влажный дух рисовых полей и резковатый запах соевого соуса из варочных амбаров. За каменной насыпью ирригационного канала плескалась вода, лениво перекатываясь через земляные борозды. Где-то в бамбуковой роще отстукивали хёсиги — деревянные колотушки дозорного, и на их размеренный такт отвечал протяжный бас барабана на стене замка.

К воротам города тянулась утренняя вереница людского потока. Серые крестьяне в вылинявших косодэ с корзинами на коромыслах. Мальчишки, яркие, как стрекозы, несли связки сушёной морской капусты и свежей речной рыбы. Торговец сакэ в синем хитатари шёл вперевалку с бочонком на спине, и вежливо улыбался стражникам у ворот, демонстрируя свои почерневшие зубы — признак достатка и почтения традициям.

Каменная кладка стен Хамамацу-дзё — ишигаки — уходила вверх под лёгким углом, белые оштукатуренные пролёты между башнями сияли чистотой, как будто их только что промыли дождём. Над воротами — масугата с боковым поворотом, чтобы чужой отряд, даже ворвавшись, упёрся в тупик и подставился под стрелы. На угловой ягуре торчали навесы, под ними угадывались силуэты лучников; на южной башне висел выцветший мон дома — три листья мальвы на тёмном круге.

Крис стоял у створки ворот, опираясь на яри — длинное копьё с аккуратным листовидным наконечником. На нём были татами-доспехи из плетёных пластин, на голове — железный дзингаса, тень от широких полей которого падала на глаза.

Он лениво следил за тем, как течёт жизнь, и позволял миру проходить сквозь него — не столько взглядом, сколько внутренним слухом. Чужие чувства стекали тонкими струйками: спокойное, почти медитативное, розовое, как цветы сакуры, удовлетворение старого рисовода; тугая, багровая нить тревоги у молодой женщины с ребёнком на спине — скорее всего, её муж ушёл в отряд и не вернулся; густые, тягучие, словно голубая патока, мысли торговца, вчера промотавшего лишнюю монету в чайном доме. Всё это ложилось привычным узором, и Крис безошибочно отмечал, где притаилось напряжение, где таилась хрупкость, а где намечался возможный конфликт.

Как завелось в этом мире, конфликт ждать себя не заставил.

Потенциальный виновник конфликта появился из-за поворота дороги, словно вырезанный из лаковой картинки. Весь одетый в чёрный блестящий ламеллярный доспех — тосэй-гусоку, со слишком броским мон для этих мест на нагрудной пластине. На плечах лежали широкие содэ, на бёдрах покачивались кусадзури. На каске-кабуто возвышался высокий гребень. Катана в руке — на виду, а не в ножнах, и одно это уже было вызовом. Он шёл неторопливо, глядя на людей поверх маски мэмпо, как на декорации.

Алое высокомерие вместе с тёмно-серым желанием крови исходили от него зловонными волнами. Человек за доспехами искал не пути, а приключений, и чем кровавее они будут, чем больше его меч омоет чужая кровь — тем лучше. Крис таких уже видел: их было слишком много, и порой у крепостных стен не хватало кольев для их голов.

— Кто тут старший? — раздался голос из-под защитной маски мэмпо, слишком высокий для такого тела. — Расчистите проход и встретите меня подобающе: сегодня Токугава воздаст должное моим победам и дарует титул младшего даймё.

В его словах был смысл, но манера желала лучшего. Интонации, показная грубость и всё тот же высокий, ломающийся голос портили образ достойного воина на пути Бусидо. Его наглость и хамство задели не только Криса, но и всех, кто их услышал. Воины из отряда Криса пообочинились — собрались плотнее, заняли места рядом; от них исходила холодная лазурь готовности к бою. В толпе послышался смешок подростка, ближайших крестьян окутал страх быть задетыми в самурайских разборках, а ауру торговца рисом озарила тёплая вспышка возбуждения от предвкушения пролития чужой крови.

Понимая, что нужно загасить конфликт в зародыше, Крис шагнул вперёд и поклонился — не слишком низко, но достаточно, чтобы не дать повода.

— Господин самурай, у ворот действуют правила дома Токугава. Меч — в ножны. Слова воина должны быть как музыка — рождённые для сердца, а не для клинка. Таков порядок, установленный нашим господином Иэясу, которому мы служим.

Крис с тоской отметил, как внутри чужака всё заклокотало, его аура начала пульсировать алым бешенством. Слова вместо того, чтобы успокоить его, лишь сильнее вывели из себя. Конфликту быть — решил Коваленко, он уже не сомневался, что перед ним очередной воин с мальчишкой внутри. Крис поправил и без того идеально закреплённую маску на своём лице.

— Ты, — в голосе чужака появились нотки бешенства, переходящие в истерику, — пыль у дороги. Не тебе говорить со мной о порядке. Я уже прошёл испытание Кагэхимэ, осталось одно дело — и Токугава подаст знамя… — он сделал шаг вперёд, впритык. — Прочь.

Крис не отступил. Он чуть повернул копьё, древко плотнее легло под ладонь. И — спокойным, почти ленивым тоном, как человек, который знает цену словам:

— Тогда тем более не нарушай ритуал у ворот. И… — он задержал взгляд на эмблеме на груди, — мон твоего дома сшит свежей ниткой. Искусный мастер, но стежки видны.

Крис был не уверен понял ли чужак смысл его слов, его явного оскорбления, вряд ли решил он. Скорее всего тот отреагировал на тон настоятельного требования оставаться преданным ритуалу. В любом случае чужак отскочил на два шага, становясь в верхнюю стойку.

— Пёс! — катана сверкнула, ослепив металлическим блеском. — Я покажу тебе, что значит перечить мне!

Крис успел левой рукой сделать жест своим воинам, показывая, что вмешиваться не нужно. Всё вокруг сжалось до катаны чужака и его дыхания.

Чужак напал. Крис ушёл корпусом и вложил копьё в линию, наконечник лизнул воздух у противника под мышкой. Тот парировал, и острие катаны скользнуло по древку, выбив из ладоней дрожь.

У ворот закричали женщины. Мальчишка с морской капустой выронил связку, и на камни рассыпалась зелёная лента. На стене загремели шаги, лучники заняли позиции в проёмах.

Крис не любил драться. Он любил выигрывать ещё до удара. Его учили, что слово острее клинка, но сейчас это не помогало. Противник жаждал схватки и не слышал голоса разума.

Чужак замер на миг, а затем снова атаковал из верхней стойки — Дзёдан-но-камаэ. Крис перехватил его на финт, подставил древко и врезал нижней частью наконечника в запястье. Противник отступил на шаг, и снова возникла короткая пауза в бою.

— Ты нарушил кодекс, — сказал Крис ровно. — Вооружённый мечом у ворот осквернил дом господина Токугавы словом. Придёшь на суд к сёгуну — или поступишь по чести сам.

Крис держал копьё низко, острие направлено прямо в грудь чужака. Лезвие мерцало в утреннем свете, как сосулька. Вся его поза была проста — шаг назад, выпад, шаг в сторону, сброс. Он словно растворился в стойке, став продолжением древка и железа.

Чужак, напротив, шёл, как буря, держа катану над головой. В его движении не было ни капли тишины — всё кричало: «ударю, разрублю, сломаю». Красное бешенство пульсировало вокруг него, ломая ритм, будто барабан, сбившийся в боевом марше.

И вот первое столкновение после паузы.

Крис сделал быстрый выпад в грудь. Острие рванулось вперёд, как стрела. Катана мелькнула сбоку, с визгом отбивая удар, но мечнику пришлось отступить, и гулкая тяжесть его шагов отразилась в земле. Толпа охнула, кто-то выронил корзину, рыба шлёпнулась в пыль.

Второй обмен.

Мечник резко нырнул под древко, словно волк, метнувшийся в горло. Его катана просвистела, сбивая копьё, металл ударился о дерево, древко дрогнуло в руках Криса. Но тот не отпрянул. Он провернул копьё, как весло в быстрой воде, и прижал клинок к земле. На миг всё замерло. Чужак напрягся, и ярость его вспыхнула так близко, что аура едва не обожгла лицо.

Они сошлись в третий раз.

Мечник рванул вперёд, в тесноту, где копью нет места. Но Крис уже ждал этого. Он резко ушёл вбок, древко скользнуло по ладони и, как змеиный укус, вонзилось остриём в щель между содэ и нагрудной пластиной. Звон металла прозвучал глухо, но в ауре чужака что-то оборвалось — алая пульсация рухнула, словно ткань, разорванная пополам.

И всё же с Крисом тоже что-то было неладно. Он сделал ещё шаг, будто не веря, что поражён, но копьё соскользнуло вниз, ударилось о камень и замерло. Люди у ворот безмолвствовали. Слышно было только, как по лезвию катаны медленно стекала капля крови.

Лишь теперь пришло осознание — он успел уйти лишь на половину шага. Этого оказалось мало. Ярость противника придала удару силу, и горячая полоска боли вспыхнула в боку, качнув мир.

Он видел, как камни мостовой приблизились крупными пятнами. Крис заметил, как алая капля скатилась с ребра наконечника, расплылась на белом следе голубиного помёта и потянула за собой тонкий язык, похожий на кандзи, написанный водой. Он слышал, как на стене кто-то резко выдохнул и свистнул, как взводились тетивы. Тени от карнизов в проёмах ягур заколебались.

Первую стрелу, выпущенную со стен в чужака, Крис не заметил — только услышал глухой звук, словно удар по тяжёлому барабану. Вторая вошла меж пластин на плече нападавшего, третья — под ключицу. Самурай ещё сделал шаг, странно мягкий, будто во сне, и рухнул. В лицо Криса брызнуло тёплое, его обдало солоноватой кровью врага. Вблизи шнуры доспеха противника казались шероховатыми, на одном висел крошечный обрывок красной ткани. На маске мэмпо заплясали тени. Стрелы продолжали падать, одна за другой, вбивая его в землю, словно гвозди в крышку.

Самурай упал рядом, лицом к небу, утыканный стрелами, словно игольница. Изо рта вырвался пар — не от холода, а от горячего воздуха, стремившегося наружу. В толпе кто-то взвыл. Ребёнок сжался в комок у ног матери. Барабан на стене ударил трижды, коротко, будто отсекая. Дозорный забил хёсиги чаще.

Звуки стали мягче. Вода в канаве загудела низко и густо, как флейта. Вдалеке каркнула ворона, и её голос распался на шаги. Небо на миг померкло, словно по рисовой бумаге провели кистью, размазывая тушь. Белые стены ворот растворились, будто соль в супе.

Крис подумал, что нужно вдохнуть — просто вдохнуть ещё раз, — но грудь не послушалась. Темнота не набросилась, а сомкнулась вокруг него аккуратно, заботливо, как ставни. И внешний мир — барабан, крики, плеск — тихо стих.

Стало темно и тихо. Секунда, другая, третья… И вдруг приятный женский голос сообщил:

— Игра окончена. Вы мертвы. Ваша следующая смена — послезавтра, в то же время. Вам засчитано плюс триста баллов роллплея.

Крис устало приподнял запотевший шлем виртуальной реальности, возвращаясь в свою действительность.

Неон звенел в потолочном блоке, как злой комар, в стене урчал старый кондиционер. Он лежал на спине на узкой койке, фиксирующие ленты на запястьях и висках уже успели отщёлкнуться. Визор, сдвинутый вверх, ослеплял краем белого прямоугольника. На панели у ног мигало системное уведомление:

«ЭПОХА НАБУНАГИ. Вы пали в бою.

Потеря прогресса: отсутствует.

Перманентная потеря лута: катана „Дыхание осени“, пластины „Туман над равниной“.

Нарушение протокола у ворот: зафиксировано.

Передано в Суд дома Токугавы.»

Он не сразу снял шлем. Сначала прислушался — не ушами, а тем внутренним чувством, которым слушают гул судна под водой. Эмоция, оставленная нападавшим, всё ещё висела в воздухе тонкой, колкой нитью. Она тянулась через интерфейсы, как запах, что застревает в ткани. Высокомерие обвалилось, оставив глухую, тяжёлую пустоту. И под ней, глубоко, колыхалось что-то тёмное, вязкое. Не машинное. Живое.

На экране всплыло второе уведомление — не игровое, серое, без эмблем:

«Нарушение поведенческого протокола игроком № X-421.

Запрос ревизии модулем модерации: подтверждён.

Инициатор: NPC 5 уровня Гаврила Саливан.»

— Гаврила Саливан — это я, — насмешливо заметил Крис, снимая шлем и садясь, несмотря на сопротивление тела, которое ещё миг назад было уверено, что мертво.

Крис снял шлем и, тяжело выдохнув, провёл ладонью по лицу. Он работал здесь уже год в «Эпохе Набунаги», самой популярной игре Восток-сити. Курировала её корпорация «Восток Энтертейнмент». Их бизнес был прост и безжалостен. Монетизация дропа и лута. Крис в этой системе был всего лишь инструментом, финальным стражем на пути к титулу младшего даймё, последним испытанием для сильнейших игроков.

Его дар делал его особенно ценным. Эмпатия Криса пробивала даже интерфейсы и кабели, она работала острее, чем в реальности. Он чувствовал игрока глубже любого скрипта и мог одним словом или взглядом спровоцировать агрессию. Когда в противнике вспыхивали ярость, алчность или страх, алгоритмы корпорации сразу фиксировали это и превращали в цифровую валюту, в ещё один повод для доната.

На Земле он оказался сравнительно недавно, после долгих скитаний. Сначала они с Катей бежали с Ганимеда и скрывались на Проксиме-5. Там они жили под постоянным ощущением прицела и каждый день ждали, что правительство или пси-охотники «мерцающих» выйдут на их след. Потом был Рубикон с его пыльными доками и чужими рынками. Потом Марндо-2, где ночи пахли горелым камнем и железом. В конце концов они решили, что лучше раствориться в гигантских городах Земли. Там можно потеряться в толпе так, как не позволят никакие окраины Общефедеративной Республики.

Сначала Крис устроился штатным NPC-крестьянином. Он продавал игрокам рис и показывал дорогу до ближайшей деревни. Работа была простая, всего несколько реплик, кивок и дежурная улыбка. Но даже тогда его дар срабатывал. Игроки задерживались у него дольше, чем у других, сами не понимая почему. Через год он уже стал ключевым NPC финальной линии квестов. Его имя обсуждали на форумах, стримеры спорили о его стойках и репликах, новички боялись встречи, а ветераны ждали её, как посвящения.

Для Криса эта работа была и отдушиной, и наказанием одновременно. Она позволяла не только хорошо зарабатывать, но и бежать из серой реальности гигантского города, растянувшегося почти на тысячу километров вокруг бывшего Владивостока. Теперь один из пяти гига-городов Земли, он жил в своём ритме, таком чуждом для Криса. Потому, когда он оказывался в уютном и спокойном мире Японии эпохи сражающихся провинций, он словно возвращался в свою тихую гавань. Но всё же в этом было и наказание. Благодаря своему дару он ещё долго чувствовал эмоции игроков, которые по его воле умирали на тех же камнях у ворот. Вот и сегодня, снимая шлем, он ясно ощущал чужую ауру в комнате, которую снимал. Где-то в глубине продолжала гудеть та самая красная ярость. Живое чувство. Слишком живое для игры.