Отражения в осколках

Берлин, 30 апреля 1945 года. Воздух в Фюрербункере был спертым, тяжелым, пропитанным запахом бетона, пота, отчаяния и пороха. Грохот разрывов снаружи уже не пугал – он стал фоном, константой рушащегося мира. Адольф Гитлер сидел на краю дивана, его рука дрожала не только от прогрессирующей болезни, но и от ярости бессилия. Всё прахом. Тысячелетний Рейх скукожился до нескольких комнат под землей, осажденных ордами «недочеловеков». Предательство! Все предали – генералы, соратники, сама судьба!

Он посмотрел на Еву, сидящую рядом. Бледная, но решительная. Она сделала свой выбор. И он сделал свой. Другого пути не было. Взяв ампулу, он стиснул зубы. Секундная горечь – и…

Тьма. Не просто отсутствие света – всепоглощающая, вязкая, абсолютная пустота. Ни звука, ни ощущения, ни мысли. Сознание, только что кипевшее планами отмщения и горечью поражения, растворилось, рассыпалось на мириады искр и тут же погасло. Было ли это адом? Или забвением, которое он почти приветствовал? Время исчезло.

А потом, спустя вечность или одно мгновение, тьму пронзил толчок. Словно невидимый гигант пихнул его, скомкал и потащил куда-то. Ощущения вернулись, но искаженные, чудовищные. Давление со всех сторон, будто его запихнули в слишком тесный мешок. Глухие, утробные звуки пульсировали вокруг. Он попытался закричать, приказать, но не смог – нечто сковывало его. Паника, первобытный ужас охватили то, что осталось от его «я». Где он?! Что происходит?!

Еще один толчок, сильнее. Резкая боль, ослепительный свет ударил по несуществующим глазам. Мир взорвался звуками – громкими, резкими, непонятными. Кто-то схватил его, перевернул. Холодный воздух обжег кожу. Он инстинктивно дернулся, пытаясь вырваться, но тело не слушалось, было чужим, слабым, беспомощным.

И тогда он закричал. Не приказом фюрера, не воплем диктатора – а тонким, пронзительным криком новорожденного младенца, полным страха и возмущения перед этим жестоким, непонятным миром.

Над ним склонились гигантские лица. Искаженные, расплывчатые. Он не понимал их слов – это была не немецкая речь. Мягкие, воркующие интонации смешивались с гулом голосов. Женщина с добрыми, но уставшими глазами взяла его на руки, завернула во что-то теплое. Ее голос был ближе всего.

– Фаичка… Фаина… Какая шумная девочка у нас, Гирш… Смотри, глазастая какая… Фаина Георгиевна…

«Фаина?.. Девочка?..» – пронеслось в затуманенном, раздробленном сознании. Что за бред? Он – Адольф Гитлер! Фюрер германской нации! Он не мог быть… девочкой! Еврейское имя?! Злая, чудовищная насмешка судьбы! Он хотел возразить, потребовать объяснений, приказать расстрелять этих людей, но из горла вырывался только надрывный младенческий плач.

Ужас и абсурд ситуации захлестнули его. Мир вокруг расплывался, звуки сливались в гул. Последней искрой угасающего понимания он осознал: его конец в бункере был лишь началом чего-то невообразимо худшего. Он, Адольф Гитлер, оказался в ловушке – в крошечном, беспомощном теле еврейской девочки Фаины Фельдман в Таганроге, на другом конце презираемой им империи, в 1896 году. Тьма, из которой он вынырнул, снова начала сгущаться, унося его в спасительное забытье младенческого сна. Но перед тем, как провалиться в него, он успел ощутить лишь одно – вселенский, иррациональный хохот где-то за гранью бытия.