Отречение

1.

В студии было пусто. За окном стемнело, но Кир не собирался домой. Машка с детьми уже уехала на дачу, и в пустой квартире делать было совершенно нечего.

В воздухе висел привычный запах разогретых трансформаторов и пыли. Тихо шумел системный блок, щёлкали переключатели микшера, позвякивали колокольчики на окне. Кир уже разложил записи по каналам, и собирался сегодня закончить с этой песней.

Он включил железо, дал ему прогреться, сверил уровни. Расставил основу: барабаны — опора, бас — под них. Гитары развёл по сторонам, клавиши положил между. Вокал — в центр, бэки — шире. Убрал лишний гул, где не нужен. Чуть-чуть воздуха голосу, капля пространства гитарам — и уже держится.

Дальше лучше руками. Куплеты — сдержать, припевы — открыть. Соло — подать и вернуть. На концах фраз — один тихий повтор, едва заметный хвост. Пара проходов — и руки уже запомнили последовательность.

Бочка ровная. Бас чуть расползается — надо собрать. Вокал сверху шипит — поправимо. Кир потянулся к ручке — замер.

В паузе между словами кто-то дышит.

Не компрессор. Не лента. Не гул сети — частота гуляла, будто живой рядом, только мимо ритма.

Оставил один общий выход — дышит. Заглушил вокал — дышит. Вынул всё лишнее, поднял пустой канал — дышит всё равно. Секунда. Две. Короткая затяжка, потом длиннее. Будто пытался подстроиться и не успевал.

Он свел громкость в ноль. Секундная стрелка подскочила. Тишина. Вернул — дыхание опять тут. Кир откинулся на стуле, посмотрел в потолок. Весело.

— Ладно, зараза, — сказал пустому месту. — Поиграем по-твоему.

Сбросил петлю. Тишина. Дал чистый тон — индикатор стоял как вкопанный. Переключил выше — тон держался, а внизу шла тонкая рябь, словно ногтем по линейке.

Тронул заземление — сигнал стал грязнее — а наоборот должно быть! Вернул. Поменял выходной кабель. Потом другой. Дыхание никуда не делось, только сместилось — то левее, то правее. Он прошёл вдоль комнаты, прислушался. Оно пошло за ним. Дурацкая мысль, но иначе и не скажешь.

Из-за стекла в аппаратной кто-то храпел. Барабанщик, кажись, так и остался на диване. Хорошо, что сегодня хоть с советами не лез.

Кир поставил задержку, послушал хвост. На хвосте всплыл шёпот. Не слова — шевеление, будто бумага шуршит. Он убрал эффект в ноль — шёпот остался. Отключил железку, выдёрнул питание — всё ещё там. Значит, не она.

Кир открыл техничку, где лежали хлам и мелочёвка, достал маленький кассетник из его ДК. Подключил в линейный вход, нажал паузу, медленно поднял фейдер канала и дал студийной тишине пройти через его тракт. Шкала на кассетнике ожила на дыхании. Значит, не пульт. Значит, не конкретный прибор.

Он стоял, слушал. Внутри пусто и гулко, как в шахте. Шаг в сторону — дыхание на мгновение ускоряется. Замолк, задержал свой вдох. Оно тоже задержало. Выдохнул — догоняет.

— Привязалось, — прошептал он. И самому стало смешно.

Чайник щелкнул и пошёл паром. Кир налил кипяток прямо в стакан с растворимым кофе, обжег язык. Вернулся к пульту. На экране анализатора плясали два пика — стандартный гул сети и какая-то грязь. Выше — тонкая, дрожащая линия с неправильными, фальшивыми гармониками. Словно кто-то пытался сыграть мелодию, но постоянно мазал мимо нот. Он пытался вычистить это, глуша его самые назойливые ноты одну за другой. Но звук будто играл с ним: как только одна нота исчезала, вместо неё тут же появлялась другая, очень похожая, но на тон ниже. В конце осталась еле слышная полоска на грани. И дыхание.

Записал минуту «тишины» на DAT. На экране — сплошная полоса без пиков. Прослушал. После каждых пятнадцати вдохов — пауза. Потом снова пятнадцать. Кир отмотал назад. Опять. Ровный, мертвый счет. Счётчик сбился на своей минуте, будто и он вздохнул.

Кир выключил мониторы. Комната сделала «пух» и провалилась в глухую ночь. Дыхания не было. Включил — есть. Поднял руку над пультом, чуть выше фейдеров. Дыхание участилось. Опустил — поредело. Странно. Неправильно.

Он зашёл в лайв-рум. На микрофонах чехлы. На стойке гитара — с последней сессии никто не убрал. Щёлкнул по струне — тон заглох в тряпке, снова стало тихо. Вернулся в контрольную. Свет мигнул, как от просадки. Лента в ближайшем магнитофоне чуть шевельнулась.

— Кирилл, — глухо из-под куртки. — Долго ещё?

Кир вздрогнул. Барабанщик. Забыл, что он тут.

— Два трека. Спи, — сказал он. — Утром добьём.

Тот перевернулся и снова засопел.

Кир сел и включил запись тестовой дорожки прямо в проект: пустая полоса, только метки. На ней — ничего. Промотал туда-сюда. Пусто. Нажал «плей». На пустой дорожке вспух шорох, как будто кто-то слишком близко дунул в динамик. Быстро, секунды на три. Потом — тишина. Потом — снова.

Он вспомнил как отец воевал со старым радиоприёмником и всегда ругался на соседей: «Опять из-за них помехи лезут!». Раньше у каждого скрипа свой виновник, будь то соседский утюг или плохой контакт. Вот только не у этого. Электричество стабильно, заземление в полном порядке, за стеной — тишина.

Кир щёлкнул полярность на мастере. Дыхание не изменилось. Значит, не из-за фаз. Развёл каналы шире — оно осталось в центре, монолитное, неразделимое.

Он откинулся на спинку кресла, глядя на пустую дорожку. Это не вело себя как звук. Это вело себя как…

След.

Он подошёл к окну. За ним — ночь, в стекле только лоб и лампа. Во дворе фара разрезала темноту. В окне слева загорелась кухня. Женщина в халате вошла, прикрыла штору. Чужая жизнь за стеклом.

Кир закрыл окно, отсекая перезвон колокольчиков с улицы, вернулся и снова включил запись. Полоска побежала, и на двадцатой секунде — явный вздох. Не его: в этот момент он нарочно не дышал. На анализе — та же картина: лесенка вверху, рябь внизу, пауза на тринадцати. Он поставил метки, ровно, как по линейке. Сделал второй дубль. Метки легли рядом, чуть дрожат. Не срывается.

На ревербераторе вспыхнули символы, сложились в чужие буквы, острые, угловатые, как царапины на стекле. Кир моргнул — снова «1.2 s». Нервы. Или контакт.

Он погасил всё, оставил один монитор. Минуты две — ничего. Потом из динамика вышел тихий, уверенный выдох. Взрослый, спокойный — как у человека, который давно сидит рядом и ждёт, пока он перестанет бегать.

Кир сидел не двигаясь. Дыхание из монитора ровное, спокойное. Оно ждало. Кир медленно, чтобы не спугнуть, поднял руку и нажал кнопку записи.

— Тебе что нужно? — шёпотом спросил он в пустоту контрольной комнаты.

В ответ спокойный выдох в динамиках сменился чудовищным, выворачивающим душу скрежетом. Будто кто-то с невероятной силой тащил по металлу зазубренный камень. Звук лез прямо в мозг, заставляя вибрировать кости черепа. Он нарастал, становился всё громче, хаотичнее, словно что-то невидимое билось в агонии внутри проводов.

— Хватит, — прошипел Кир и подавшись вперёд, щёлкнул главным тумблером на сетевом фильтре.

В комнате всё погасло. Скрежет оборвался на полуслове. Наступила оглушительная, вязкая тишина.

В этот момент дверь в аппаратную приоткрылась. На пороге стоял заспанный барабанщик, ёжась от холода.

— Кирилл, ты чего свет погасил? Собираться не думаешь? Утро скоро.

Кир молча кивнул, не поворачиваясь. Руки дрожали. Он снова включил мониторы. Тишина. Проверил каналы. Тишина. Отмотал запись назад и нажал «плей». Идеально чистый, пустой трек.

Он откинулся на спинку кресла, глядя в потолок.

— Ладно, — глухо сказал он. — Закругляемся.

Выйдя на улицу, в прохладный июньский рассвет, Кир чувствовал, как болезненный скрежет до сих пор отдаётся у него в ушах. Не галлюцинация это была. Кто-то ему ответил. И ему этот ответ совершенно не понравился.

2.

Кир почти не спал. Провалился в рваную дрему только под утро, а проснулся около часа дня от навязчивого звона колокольчиков за окном. Голова гудела.

Вчерашняя ночь не отпускала. Он снова и снова прокручивал в голове запись этого тихого, чужого дыхания. Каждый вдох, каждая пауза, тот мерзкий, ровный счет, от которого стыла кровь.

Кир тяжело поднялся, механически сделал себе растворимый кофе и вышел на балкон с сигаретой. Воздух уже успел прогреться, и лёгкий ветерок шевелил маленькие колокольчики, развешанные повсюду: на окнах, на дверях, даже на агитационных растяжках над проспектом. Странная городская традиция, которую никто, кажется, и не думал менять.

Город жил своей жизнью. Шли редкие прохожие. Внизу по улице проехал черный "воронок". Кир проводил его взглядом. Машина, не торопясь, свернула в сторону Шуховской башни.

Мысли упорно цеплялись за прошлую ночь. Кир пытался найти объяснение, цеплялся за любую рациональную соломинку. Плохое заземление. Наводка от соседней радиостанции. Неисправный конденсатор в микшере, который "поймал" чей-то радиообмен. Он перебрал в уме десяток технических неисправностей, но ни одна не подходила. Частота гуляла. Звук смещался. Он… реагировал?

А потом был тот скрежет. И пустая дорожка на записи.

Сколько их уже было, этих странных случаев за последний год? Глюк компрессора, добавивший эхо там, где его не было. Странный гул на записи, похожий на шепот. Он всегда находил удобное, техническое объяснение: грязь в сети, усталость, бракованная пленка.

Кир провел рукой по собранным в хвост волосам, выдохнул дым. В этот раз объяснений больше не было. Фантазия отказывалась работать, оставляя его один на один с голым иррациональным фактом.

Дребезжащий звонок телефона в комнате заставил его вздрогнуть. Он быстро затушил сигарету и, залпом допив остывший кофе, нехотя поплёлся с балкона.

— Да, — бросил он в трубку.

В ней заголосил паникующий тенор Славки из «Бункера».

— Кирилл? Ты? Слава богу! Выручай, брат. У нас ЧП союзного масштаба.

Кир прикрыл глаза. Чёрт. День можно было вычёркивать. Все его планы на сведение — коту под хвост.

— Что у вас там опять? — устало спросил он. — Пульт сгорел?

— Хуже! Генка слёг. А у нас сегодня те самые… ну, главные рокеры Союза. Они уже на подъезде, через три часа саундчек.

Кир молчал, прокручивая в голове предстоящий саундчек. Гитарист-философ с его лекциями про "натянутый нерв". Басист, который переводил всю эту поэзию на трёхэтажный мат. Работать с ними — это круто конечно, но как же они вынесут ему мозг…

— Слав, я не могу, — медленно сказал Кир. — Я всю ночь на студии просидел, только встал. Я никакой.

— Кир, войди в положение! — заныл Славка в трубке. — Ты же знаешь их лидера. У него в голове не музыка, а грёбаные чертежи. Генка один умеет читать эту его архитектуру. И кроме него — только ты.

Кир потёр гудящие виски. Душный, прокуренный подвал. Гитарный рёв, в котором надо отловить мифические "оттенки натянутых нервов". Нет. Меньше всего ему сейчас хотелось именно этого.

— Пульт живой? — ухватился он за последний аргумент. — В прошлый раз третий канал хрипел.

Славка тут же вцепился в эту соломинку.

— Живой, живой! Починили! Всё, как ты любишь: «Электроника», два ревера, компрессор! Кир, двойной тариф. Налом. Сразу после концерта. Только приди, а? Эта группа нас сожрёт, а хозяин потом сожрёт меня.

Кир тяжело вздохнул. Двойной тариф — весомый аргумент. К тому же бросать Славку в такой ситуации — последнее дело.

— Ладно, — выдохнул он. — Чёрт с тобой. Во сколько чек?

— В шесть! — тут же радостно заголосила трубка. — Коля за тобой заедет. Кирюх, ты лучший, я твой вечный должник!

— Запишу, — пробормотал Кир и бросил трубку на рычаг.

Он постоял секунду посреди комнаты, вслушиваясь в тишину, которую тут же прорезал тонкий перезвон колокольчиков за окном. Спокойный вечер закончился, так и не успев начаться.

3.

Песня закончилась, зал взорвался криками и овациями. Вокалист откинул со лба мокрые волосы, улыбнулся.

— Спасибо, спасибо! — крикнул он в зал. — А сейчас вас ждёт сюрприз! Последнюю песню исполнит наш особый гость…

На сцену вышел певец, которого Кир немного знал. Тоже выступал со своей группой какое-то время, а потом… Потом пошёл в театр ради стабильного оклада. Кир помнил, сколько тогда было шума, но в душе понимал его выбор. Семью на случайных подработках по клубам не прокормишь — он и сам поэтому официально числился звукорежиссёром в МДМ на Фрунзенской.

Музыка началась, и он довольно улыбнулся, двигая фейдеры. Три часа мучений на саундчеке не прошли даром — звук звучал чисто и мощно. Аккорды ложились друг на друга восходящей спиралью, ускоряясь с каждым новым куплетом.

Зал взревел, подхватив припев. И от этих знакомых толпе слов, пальцы Кира на пульте замерли. Улыбка стекла с его лица. Не хотел бы он встретиться с человеком, который написал такие стихи.

Ему вдруг показалось, что стало темнее. Свет прожекторов словно вяз в воздухе, теряя силу. Над головами толпы воздух начал уплотняться, собираясь в маслянистые, едва заметные сгустки.

Начался гитарный проигрыш. Певец стоял в центре сцены, и вдруг его ноги оторвались от пола. Медленно, неестественно плавно он начал подниматься в воздух.

«Тросы,» — мелькнула первая мысль, и Кир вгляделся, ища в темноте над сценой крепления. Но не увидел там ничего.

Толпа взревела от восторга, решив, что это часть шоу. А потом изменился голос. Кир услышал это первым, в своих наушниках — чистый высокий тембр начал искажаться, понижаться, обрастать хриплыми, грубыми обертонами. Он бросил взгляд на консоль. Все индикаторы в норме, никаких перегрузок, ни один эффект не включён. Звук шёл со сцены уже таким.

Взвизгнули гитары. Голос певца, продолжавшего висеть в метре над полом, превратился в низкое, почти нечеловеческое рычание.

В этот момент из-за кулис на сцену вышел вокалист группы. Он двигался как сомнамбула, и в свете прожекторов Кир увидел его лицо — белое, с остановившимся, прикованным к одной точке взглядом. Он не играл, не притворялся. Это был настоящий, неподдельный шок.

Финальные аккорды песни гремели, превращаясь в стену звука. Вокалист подскочил к краю сцены, схватил длинный микрофонный шнур, забытый на полу. Одним резким движением он зацепил петлёй ногу и с силой дёрнул вниз.

Тело рухнуло на сцену. Музыка оборвалась. Вокалист поволок обмякшего певца за кулисы.

Пальцы застыли на фейдерах. В наушниках — оглушающая тишина. А зал внизу недоумённо гудел. Шоу это или нет?

Кир-то знал. И дело было не в летающем по сцене певце и не в рыке, который вместо голоса лез из колонок. Он узнал его. Тот самый мёртвый ритм. Холодное, точное дыхание из его студии.

И тут зал взорвался аплодисментами. Рёв восторга ударил по ушам — оглушительный, неуместный. Кир смотрел на толпу: поднятые руки, счастливые, потные лица. Они ничего не видели? Или приняли этот кошмар на сцене за хорошо отрепетированный номер?

Руки по-прежнему лежали на фейдерах без движения. Он просто смотрел на осиротевшую сцену. Одинокая стойка, брошенный на пол провод, застывшие фигуры музыкантов. Место происшествия, с которого только что скрылись и жертва, и преступник.

Толпа скандировала, требуя выхода на бис. Кир криво усмехнулся. Вряд ли там, за кулисами, сейчас до песен. Что там вообще творится? Драка? Истерика? Что-то похуже?

Гитарист ударил по струнам, неожиданно, резко. Остальные переглянулись и тут же подхватили. Бас. Барабаны. Вторая гитара. Песни не было в сет-листе, но руки Кира сами пошли по микшеру, ловя звук.

Композиция неслась к финалу, наращивая скорость. Оборвалась на одном, идеально синхронном, оглушительном аккорде. Он повис в воздухе — и рухнул в тишину.

Музыканты застыли, тяжело дыша. Гитарист шагнул к микрофону. Голос глухой, отстраненный:

— Спасибо.

Как по команде, группа развернулась и ушла в полумрак кулис. На сцене остались только гудящие усилители и ошеломлённый зал.

Тишину нужно чем-то заполнить. Кир нашёл дежурную кассету с американским роком и включил её. Из колонок полилась ровная музыка. Толпа разочарованно загудела: шоу кончилось.

К пульту робко подошёл паренёк из местных. Кир молча кивнул ему, уступая место. Тот с опаской посмотрел на фейдеры, будто они раскалены. Кир отошёл, не говоря ни слова: объяснять-то нечего. На выходе он столкнулся со Славиком.

— Что это было? — ошарашенно спросил тот.

— Без понятия, — честно ответил Кир.

— Ладно, черт с ними, — отмахнулся Славик, которому явно было не до деталей. — Главное, ты никуда не уходи. Стой здесь. Я к хозяину, за расчетом. Он просил, чтобы все… испарились как можно быстрее.

Славик нырнул в боковой коридор. Кир остался один. Из дальнего конца донёсся грохот хлопнувшей о стену двери и тут же — приглушённые, яростные крики. Любопытство, смешанное с дурным предчувствием, потащило его вперёд.

Он свернул за угол и замер. Дверь в гримёрку распахнута.

— Я же говорил! Говорил вам, суки! — вокалист с безумными глазами тряс басиста за грудки. — Это она! Та же дрянь!

— Да успокойся ты! — рычал в ответ басист, пытаясь отцепить от себя его руки. — Он просто обдолбался! Чем ты его накачал перед выходом?!

— Я?! — вокалист оттолкнул басиста к стене. Он обвёл взглядом остальных. — Вы что, не видели?! Его же подняло в воздух!

— Да трюк это, который вы, придурки, не спросив провернули! — не сдавался басист. Он подошёл к обмякшему певцу, который лежал на диване, и грубо похлопал его по щекам. — Эй! Слышишь меня? Что ты принял?

Певец не реагировал. Он просто лежал, глядя в потолок невидящими глазами, и его губы беззвучно шевелились, повторяя что-то на незнакомом языке.

Гитарист молча стоял у дивана, смотрел на певца. На его лицо, на его руки, на то, как дёргаются его пальцы.

— Он чистый, — сказал он тихо.

Басист обернулся.

— Что?!

— Я говорю, он чистый. Ни запаха, ни следов. Это не наркотики.

И в этот момент что-то изменилось.

Певец вдруг выпрямился. Его глаза, до этого пустые, сфокусировались на басисте. И из его горла вырвался низкий, гортанный рык на незнакомом языке. Стакан, стоявший на столике, сорвался с места и с силой ударился в стену над басистом.

Все замерли.

Басист медленно повернул голову. Осколки стекла посыпались с его плеча. Он посмотрел на вокалиста, потом на гитариста, и его лицо медленно начало терять цвет.

Гитарист попытался подойти, протянул руку. Невидимая сила отшвырнула его к стене. Он поднялся, отряхнулся и отошёл в сторону. Вокалист, с диким взглядом, вцепился в дверной косяк, будто боялся, что пол уйдёт из-под ног.

Предметы в комнате задрожали и начали подниматься в воздух, медленно вращаясь вокруг дивана.

«Не хватает только дрожащей камеры и плохого грима, — отстранённо подумал Кир. — Как дешёвый ужастик, снятый на кассету». Чувство ирреальности было почти физическим.

— Надо... священнику, — выдавил из себя вокалист. Его зрачки были расширены так, что глаза казались почти чёрными.

— Какому, нахрен, священнику? — почти беззвучно прошипел басист.

— У меня есть один, — сказал вдруг гитарист, не сводя взгляда с певца. — Мать познакомила.

Он подошёл к старому телефону на стене. Медленно, с видимым усилием, провернул диск. Снова. И снова. Он слушал гудки, не отрывая взгляда от человека на стуле.

— Алло? Отец Андрей? Здравствуйте, — его голос прозвучал почти безжизненно. — Простите за беспокойство. Вас беспокоит сын Вероники Николаевны... Да, музыкант. Какие крики? Ах, это… Это и есть проблема.

Он на секунду прикусил губу, подбирая слова.

— Сложно объяснить... есть основания полагать... в нашего коллегу вселилась сущность. — Он слушал ответ, его лицо превратилось в каменную маску. — Нет. Не пьян. Мы бы не стали... Да. Вы всё правильно расслышали.

Тяжёлый чехол от бас-гитары врезался в стену рядом с ним. Удар оставил вмятину в штукатурке. Гитарист взял телефонный аппарат, одной рукой опрокинул набок столик и присел за ним, как за щитом.

— Прошу прощения, у нас тут немного шумно. Как это произошло? Ну… он исполнял песню. После чего начал левитировать прямо на сцене.

Он замолчал, внимательно слушая ответ. В этот момент с пола сорвалась стеклянная бутылка, пролетела над его головой и вдребезги разбилась о стену. Гитарист успел прикрыть глаза рукой. Несколько осколков полоснули по щеке, оставляя кровавые полосы.

— Я здесь. ...Да. Да, я понимаю. Но ему нужна помощь. ...Вы приедете? Спасибо. — Он на мгновение прижал трубку к груди, чтобы заглушить очередной грохот. — Адрес?.. Да...

Он продиктовал адрес. Поблагодарил. Медленно повесил трубку на рычаг, и только потом разжал побелевшие пальцы, которыми впился в пластик. В этот момент в комнате стало тише. Человек на стуле замолчал, только глухо рычал, раскачиваясь.

Басист подошел к гитаристу, который все еще сидел за опрокинутым столиком. Присел на корточки.

— Ну что?

Гитарист поднял на него ошалевший взгляд.

— Приедет. С санитарами.

— Хотя бы так.

— Я виноват, — пробормотал вокалист, отпуская дверной косяк. — Он же верующий... я думал, его не тронет...

Он шагнул внутрь, но басист рывком дёрнул его обратно в коридор.

— Даже не думай! — рявкнул он.

Не дожидаясь ответа, он захлопнул дверь прямо перед их носом.

Коридор погрузился в тусклую, гулкую тишину. Из-за двери доносился глухой стук и приглушённое, нечеловеческое рычание. Второй гитарист, рыжий, тут же занял позицию, привалившись плечом к двери — живой заслон. Барабанщик медленно осел на пол по стене, обхватив голову.

Вокалист провёл дрожащей рукой по лицу, потом достал помятую пачку сигарет.

— Зажигалки нет? — глухо спросил он.

Кир молча протянул свою. Вспышка огонька на секунду выхватила из полумрака измученное, осунувшееся лицо.

— Это всё я, — глухо повторил вокалист, затягиваясь. Он выдохнул дым, не отрывая взгляда от двери. — Знал же, что эта дрянь лезет. Знал. И притащил его. Думал, пронесёт...

— Дрянь? — уточнил Кир.

Вокалист бросил на него тяжёлый взгляд исподлобья.

— Всякая фигня. Началось пару месяцев назад, на концертах, на репетициях. На этой песне четыре раза падали декорации, дважды горела проводка. Осветитель со сцены рухнул. Авария по дороге в Питер.

Он глубоко затянулся.

— Шмотки по комнате летали, когда я рифф подбирал. Никто, кроме меня, не видел. Я думал, крыша едет, — закончил он севшим голосом.

Кир молчал, переваривая услышанное.

— И ты попросил... его? — кивнул он на дверь.

Вокалист криво усмехнулся.

— Это должен был быть совместный проект. У него голос классный, у нас — хитовая песня. Ну мы и договорились: он поет ее в туре, получает свою долю славы, а я… я получаю передышку от всей этой дряни.

Он с силой затушил сигарету о стену.

— Я ему всё как есть рассказал. Про голоса, про аварии. Он просто посмеялся. Сказал, что мне пить надо меньше, и что он привидений не боится. Ну на этом и закончили. Я… наверное, хотел, чтобы он мне не поверил. Так же проще. Я же сам не знал, а может я и правда свихнулся? На записи же не было ничего. Может, это всё только у меня в голове, и его-то точно пронесёт... Господи, какой же я идиот.

— Все мы идиоты, — сказал вдруг рыжий от двери. — Надо было тебя послушать, а не отмахиваться, что ты загоняешься.

Вокалист только махнул рукой. Кир шагнул вперёд.

— Постой. Ты говоришь, на записи ничего не остаётся?

Тот кивнул.

— Ничего. Ни единого шороха.

По спине Кира пробежал знакомый холод.

— Я сегодня ночью работал в студии, — медленно начал он, и все повернулись к нему. — Сводил песню. И в пустых каналах появилось дыхание. Я записал его, прослушал. А потом посмотрел на дорожку. Она оказалась пустой. Абсолютно чистой.

Единственным звуком в коридоре остались глухие удары из-за двери. Вокалист смотрел на Кира так, словно увидел призрака.

— И у тебя… — прошептал он. — Значит, я не спятил.

— Значит, эта дрянь не только за тобой ходит, — мрачно подытожил рыжий.

Он не успел договорить. Из-за двери раздался треск дерева, лязг металла, и в ту же секунду дверь распахнулась внутрь, с силой ударившись о стену.

Из тёмного проёма вышвырнуло два тела. Гитарист коротко вскрикнул и, пролетев пару метров, врезался плечом в противоположную стену. Басист рухнул мешком у порога, хватая ртом воздух.

Дверь с оглушительным грохотом захлопнулась.

Музыканты тут же подскочили к упавшим. Гитарист сполз по стене, зажимая руку. На его лице — три глубокие, кровоточащие царапины, словно от бритвы. Басист, лежавший на полу, перевернулся и отполз от двери, в его глазах застыл животный ужас.

— Раскидал, как котят, — прохрипел он. — Даже не вставая со стула.

Кир отступил на пару шагов от страшной двери.

— Он скоро? — спросил рыжий, помогая раненому подняться.

Тот молча кивнул.

— Сказал, быстро. С врачами.

— Лучше, чем ничего, — процедил рыжий после паузы.

Кир смотрел на рваные царапины на лице гитариста. Три параллельных борозды. Какие, к чёрту, врачи с таким справятся?

Они не услышали шагов. Грохот из-за двери поглощал все звуки. Они просто появились в дальнем конце коридора, словно вышли из стены. Молодой священник в тёмной рясе с суровым лицом. Рядом — спокойный, уверенный мужчина в белом халате, с саквояжем в руке. А чуть позади — двое санитаров, похожих на вышибал.

Мужчина в халате шагнул вперёд.

— Добрый вечер. Меня вызвал отец Андрей. Где пациент?

Его взгляд быстро прошёлся по потрёпанной группе, на мгновение задержавшись на Кире — единственном, кто не выглядел так, будто только что дрался.

— Там, в гримёрке, — шагнул вперёд вокалист. — Только вы осторожнее, он…

— Я разберусь, — мягко, но непреклонно прервал его врач. Он повернулся к священнику, кивнув на гитариста, который зажимал кровоточащую щеку. — Глубокие?

— Очень, — тихо ответил отец Андрей, не сводя взгляда с раны. — Похоже на острый психоз. Начинайте, я прикрою.

Врач кивнул и снова посмотрел на музыкантов.

— А вы не мешайте. Ждите здесь.

Он махнул санитарам. Те уверенно распахнули дверь. На секунду в коридор вырвался нечеловеческий вой. Санитары шагнули внутрь, за ними — врач. Священник, прежде чем войти, обернулся и посмотрел им прямо в глаза.

— Молитесь, — сказал он. — Больше вы ничем не поможете.

Дверь гримёрки закрылась, отрезав их.

Все замерли. Из-за двери больше не доносилось ни звука. Тишина давила, становилась почти осязаемой. Кир стоял и слушал это плотное, тяжелое молчание.

Вдруг из-за двери донёсся низкий, монотонный гул — голос священника, читавшего на незнакомом языке. Ровно, безэмоционально, как метроном. В ответ из комнаты грохнуло так, словно рухнул шкаф, и сразу за грохотом ударил вопль — долгий, на одной ноте, заложивший уши.

И снова тишина.

Прошла минута, не больше. Дверь медленно открылась.

Первыми вышли санитары. Два крепких мужика теперь напоминали жертв автокатастрофы. Один, белый как мел, привалился к стене, тяжело дыша. Второй тупо смотрел на свои дрожащие руки. Вся их уверенность испарилась.

Следом показался врач. Белый халат забрызган чем-то тёмным, очки съехали на кончик носа. Он смотрел в пустоту, мимо них.

— Пациент... стабилизирован, — сказал он. Голос дрожал.

Последним вышел священник, отец Андрей. Он тяжело опёрся о дверной косяк, чтобы не упасть. Побледневшее лицо блестело от пота, тёмная ряса висела мешком. Выглядел, как солдат, вернувшийся из боя.

— Что там? Что с ним? — бросился к нему вокалист.

Священник поднял на него мутный взгляд, котором читалась растерянность человека, увидевшего то, во что он сам до конца не верил.

— Ушло, — выдохнул он. — То, что в нём сидело... оно ушло.

— Но как? — не унимался гитарист. — Мы слышали…

Отец Андрей качнул головой, словно отгоняя видение.

— Вам этого знать не нужно, — сказал он твёрдо. — И не дай вам бог это увидеть.

Он отвернулся и, ни на кого не глядя, медленно пошёл по коридору. Врач растерянно посмотрел ему вслед, потом на музыкантов, и, ничего не сказав, поспешил за ним. Санитары, придя в себя, молча двинулись следом.

Музыканты заглянули в гримёрку. Певец лежал на полу среди обломков мебели, без сознания, но дышал ровно. Комната была разгромлена, но тяжёлая, гнетущая атмосфера исчезла.

Из-за угла вынырнул бледный Славик. Его взгляд метнулся от разгромленной двери к Киру.

— Всё… Закончилось? — прошептал он.

Кир неопределённо кивнул.

— Слава богу, — выдохнул администратор. Он торопливо сунул руку в карман пиджака, вытащил толстую пачку мятых купюр и впихнул её Киру в руку. — Вот. Тут больше, чем договаривались. Только… Кирилл, уходи.

Он говорил быстро, умоляюще, слегка подталкивая Кира к выходу.

— Хозяин в ярости. Он просит, чтобы все... испарились. Мы скажем, что это часть шоу, спецэффекты. Что угодно. Просто уходи.

Кир посмотрел на мятые купюры в руке, потом на бледное лицо Славика. Бумага. Он молча сунул деньги в карман.

— Удачи, Слав, — тихо сказал он и развернулся.

Прощаться с группой он не стал. Сказать им было нечего, да и им, скорее всего, было не до него.

Он пошёл по гулким коридорам клуба к выходу на улицу, в прохладную, пустую ночь.