Отряд

Медвежатник уже закончил свою работу и собирал инструменты, когда Фому позвали войти. Картина с изображением богатого мюнхенского дома, написанная Адольфом в 1910-м году, была извлечена из сейфа и установлена на мольберт. Все было готово для выполнения той, самой важной, части миссии, с которой мог справиться лишь Фома.

Через полчаса, изможденного Фому, держа под руки, вывели из хранилища. На его лице застыла бледная маска крайнего недоумения. Он был настолько погружен в свои безрадостные мысли, что не обратил никакого внимания на хозяина дома – крупного коллекционера произведений еврейского искусства, лежавшего на полу в холле с простреленной головой.

***

К чему лукавить, в этом сотрудничестве были заинтересованы обе стороны.

Какой художник откажется воочию встретиться с великими мастерами прошлого, верховными жрецами божества своего – изобразительного искусства и сравнить их, живых людей с теми образами, которые были созданы далекими от своих героев биографами или надуманы их восхищенными, или же снедаемыми завистью современниками. Побыть рядом с едва законченным или, еще лучше, находящимся в работе, ныне всеми признанным, но в тот вечер, утро или день, а может быть, ночь, лишь рождающимся, шедевром?

Для этих встреч Фоме необходимо было тесное общение с оригиналами работ тех, лелеющих в своих сердцах искру Божию, свидания с кем он так жаждал. Но запертые в музеях, частных коллекциях и банковских сейфах, эти работы не были доступны скромному иллюстратору книжек в мягких обложках, трудящемуся для мелких издательств и журналов.

Фома не искал встречи с «Культурным Отрядом Чрезвычайной Комиссии при Августейшем», они сами нашли его. Фома так никогда и не узнал, как они вышли на его дар.

У этих людей были свои планы на рандеву Фомы с мэтрами, ведь правильный, с их точки зрения, подход к эксплуатации того пространственного и временного канала, установление которого обеспечивал дар Фомы, обещал фантастические выгоды здесь и сейчас.

Удивительный дар Фомы заключался в том, что прикоснувшись к произведению какого-либо мастера, Фома становился способным погрузить себя в особый транс. Пребывая в этом состоянии, Фома словно открывал двери в тот период времени, в котором художник работал над артефактом, и в окрестность того места, где происходило таинство.

Обыкновенно состояние транса длилось не более получаса. Фома проникал в «малые» (так называли адреса его вояжей комиссары «Культурного Отряда») миры, оставаясь в том облике, в котором он вступал в контакт с арт-объектом, и был способен физически влиять на среду пребывания.

Для того чтобы максимально обезопасить миссии Фомы, все нюансы этих путешествий тщательно отрабатывались Отрядом. Одежда и личные вещи подбирались и изготовлялись с учетом их абсолютной аутентичности или максимальной внешней идентичности оригиналам эпохи. Такое же внимание уделялось языку, прическам, длине ногтей и парфюмерии. Стоит ли говорить о доступности для сотрудников Отряда любых предметов искусства, находящихся в распоряжении государства и дружественных ему коллекций?

Так, используя автопортрет Сутина из коллекции Эрмитажа, Фома впервые, осенью 1916 года, очутился в Париже.

В тот вечер Фома незаметно проник в подвал, где обитал нищий, жестоко нуждавшийся художник, метавшийся теперь на земляном полу в беспокойном сне. На видном месте Фома оставил несколько бутылок вина, кое-какую снедь и деньги. Сутин, впоследствии, никогда не упоминал об этом чудесном случае, позволившим ему дотянуть до спасительной встречи с Модильяни. Он и не заметил, как из угла его каморки, где кучей были свалены рисунки и этюды, исчезли несколько, ничего, в ту пору, не стоящих, углей и гуашей. Часть этих работ, спустя век естественного течения времени, и лишь сутки, после завершения экспедиции Фомы, были выгодно реализованы Отрядом в среде коллекционеров, галерей и крупных музеев, а часть пополнила тайные запасники государственных собраний. Этот грех был платой Фомы за возможность свидания с легендой. Позже он был представлен Сутину как коллекционер, и вновь вернулся не пустым.

Но не только лишь меркантильные побуждения владели Отрядом. Пасмурным утром, в конце лета 1955 года, прячась в тумане, окутавшем тогда весь Лонг-Айленд, Фома подкрался к серебристому «Бьюику», принадлежавшему Джексону Поллоку, и, слыша уже, нарастающий звук громкой брани, в дым пьяного художника, потерявшего стакан, отсоединил провода от свечей зажигания авто. Мастер так и не смог завести машину, и эта «диверсия», возможно, продлила его жизнь, хотя бы на год, и позволила, сквозь вязкий алкогольный бред, родиться-таки «Красному, черному и серебряному».

Своим поздними работами и избавлением от мучений, Фоме был обязан, сам о том не подозревая, и гениальный развратник Гоген.

Несколько миссий были потрачены на то, чтобы засиживаясь в кабаке, на берегу океана с невыносимым постимпрессионистом, незаметно вливать в него снотворное (честно перепить его было невозможно), приволакивать его в туземную хижину и делать инъекции сыворотки, призванной избавить слабеющего художника от «подарков арльских муз».

***

Результат этой миссии должен был повлиять на историю в колоссальном масштабе, буквально, пустив ее по другому руслу. Фома был потрясен грандиозностью и ответственностью задуманной Отрядом операции. Ее дерзость просто не укладывалась в голове.

Апрельским днем 1910-го года, на одной из тихих мюнхенских улочек, знаменитых своими богатыми особняками, и облюбованных художниками, рисующими и пишущими с натуры эти великолепные произведения архитектурного искусства, он должен был застрелить двадцатиодноголетнего, подающего надежды художника – Адольфа Гитлера.

Еще больше Фому смущало одеяние, в котором ему предстояло одним мгновением повлиять на миллионы человеческих судеб. Характерную черную шляпу и пейсы Фома находил нелепым маскарадом. Однако Отряд настоял.

Нетвердой рукой иллюстратор принял из рук оружейника Отряда «Вальтер №1» и запасную обойму.

Заметив нерешительность Фомы, штатный химик Отряда вложил в его влажную ладонь пузырек с прозрачной жидкостью, и велел принять внутрь содержимое склянки сразу, как только нога его коснется брусчатки заветной штрассе.

Весенний день был в самом разгаре. Солнце ласкало рвущиеся похвастаться всей своей красотой и юной силой листья сочащихся вязов.

Влив в себя капли из «пузырька смелости», Фома решительно приближался к, уже издалека замеченному им живописцу, склонившемуся над палитрой.

Пейсы противно щекотали щеки. Снятый с предохранителя и взведенный «Вальтер» влился в каменную ладонь.

Фома остановился у мольберта с планшетом, за которым, ничего не подозревающее средоточие зла, самозабвенно смешивало «небесно-голубую» с «цинковыми белилами».

Услышав твердую, но резко осекшуюся поступь, Гитлер поднял голову, и в лицо ему уставилась одноглазая смерть.

Фома спустил курок.

Выстрела не последовало.

Глаза Адольфа округлились до двадцати пфеннигов.

Фома дернул затвор, и выбросил предательский патрон.

Выронив кисть и глухо замычав, Гитлер бросился наутек.

Фома отпустил затвор и вновь нажал на спусковой крючок. Снова тишина.

Уже набегу, преследуя дьявола, Фома сменил обойму. Дослав патрон, он остановился и затаил дыхание. Хладнокровно прицелившись, он плавно спустил – «Вальтер» молчал.

Их заметили.

Фома свернул в проулок, вытер и сбросил оружие в буйную уже зелень палисадника. На твердых еще ногах, он зашагал, направляемый руслом проулка.

До завершения миссии оставалось около пяти минут. При себе у Фомы всегда был секундомер, но теперь он совершенно забыл о нем.

Константин Фомин 11. 2024 г.

Ред. Павел Чекчеев 11. 2024 г.

Обложка К.Фомин