Отстойник душ

– 1 –

На рассвете 24 августа 1913 года сотрудника Московского отделения по охранению общественной безопасности и порядка, произведенного не так давно в поручики Александра Александровича Монахова, разбудил незаявленный приход посыльного. Нехотя поднявшись с жесткой металлической кровати, бросив взгляд на спартанскую обстановку вокруг и незамедлительно облачившись в служебный мундир, офицер встретил гонца в дверях, ведущих с черной лестницы.

– Что стряслось, милейший? – процедил хозяин сквозь зубы.

– Беда, ваше высоко... – замялся вошедший.

– Благородие, просто благородие, – поморщился Монахов и нетерпеливо посмотрел на гостя.

– Мертвое тело, – загадочно уведомил тот.

– Что? Где? Когда? – почти перестав обращать внимание на нарочного, поручик принялся собираться в дорогу. Благо все необходимое для подобных экстренных случаев было разложено либо висело тут же.

– Давеча нашли его на Можайке, на пустыре за Поклонной горой и Кутузовой избой.

– Так... – вздохнул Монахов.

– Говорят, тот самый!

– Какой тот самый? – поручик на секунду приостановил сборы.

– Ну, тот самый, пропавший без вести... С нижегородской фамилией...

– С нижегородской фамилией, – снова вздохнув, повторил Александр Александрович.

– Но не велено говорить даже вам-с! – посланец перешел на шепот. – Личное распоряжение товарища министра внутренних дел...

– Вот как? А что мне велено говорить? – поручик вскинул бровь, после чего удивления уже не выказывал.

– Что господин начальник Московского охранного отделения, а с ним и начальник сыскной, возможно даже сам градоначальник – все там будут!

– Все мы там будем, – произнес себе под нос сотрудник охранки.

– Велено и вам экипаж подать, – добавил вошедший.

– Так подайте! И впредь попрошу соблюдать субординацию. Выучить порядок обращения к чинам десятого класса[1], полагаю, не так сложно.

– Честь имею...

Александр Александрович оперативно завершил сборы и вышел через черный ход на улицу. Правда, покидая большую служебную квартиру в Малом Гнездниковском переулке, в шаге от штаб-квартиры Московского охранного отделения и двух шагах от сыскной полиции, Монахов зачем-то выждал, пока посыльный уйдет вперед, остановился и быстро перекрестился...

– 2 –

В Малом Гнездниковском, несмотря на столь ранний час, было уже оживленно. Подъезжали и отъезжали экипажи и редкие тогда еще автомобили. Ржали кони и урчали моторы. Ругались извозчики и мели мостовую дворники. Чины охранного отделения и сыскной возвращались со смены либо только заступали на нее. Был среди прочих и Аркадий Францевич Кошко – глава МСП[2], известный в определенных кругах как русский Шерлок Холмс...

– Аркадий Францевич! – окликнул давнего знакомого Монахов.

Однако Кошко не ответил и прошел мимо. Могло даже показаться, что он и знать не хочет Александра Александровича. Вместо приветствия сыщик сел в автомобиль и с многочисленной полицейской свитой, занявшей еще несколько транспортных средств, унесся вдаль. Монахов успел заметить лишь, что у коллеги было очень хмурое выражение лица. И вскоре станет понятно почему.

Но слушать доклады было некогда. Поэтому поручик сел в поданную пролетку и приказал править сразу к месту происшествия. А дальше: Малый Гнездниковский – Большой Гнездниковский – Страстная площадь – Тверской и Никитский бульвары – Арбат – Смоленская улица – Бородинский мост – Большая Дорогомиловская дорога и, наконец, Можайское шоссе.

Плохо спавший офицер вполне ожидаемо задремал в пути. А когда проснулся на одной из характерных для Москвы 1913 года выбоин, увидел неизвестно когда подсевшего попутчика. Почти сразу признал в нем письмоводителя градоначальства и даже успел напомнить тому о субординации. Новый пассажир принял нотацию к сведению и оказался даже чуть более разговорчивым, чем посыльный, хотя ненамного:

– Вот, – он протянул поручику какую-то газету.

– Что это? – спросил Монахов.

– «Московский листок». Не читали еще?

– Что-то читал... Но буду премного благодарен, если просветите, о чем идет речь в данный момент.

– Могу прочесть вслух?

– Разумеется.

Письмоводитель надел узкие, подпирающие виски очки по моде своего времени и принялся читать:

– За Дорогомиловской заставой на землях крестьян деревни Фили уже значительное время производится свалка мусора в глубоком овраге... Так, не то... Вот это... А на днях один из тех, кто оставался в том овраге на ночлег, был завален горой мусора насмерть! – писарь сделал многозначительную паузу.

Но собеседник так на него посмотрел, что тот поспешил продолжить.

– Вместе с ним в вырытых конурах ночевали и другие мусорщики, которым удалось выкарабкаться из-под горы нечистот. Они поведали крестьянам об обвале, и с их помощью отрыли труп несчастного бродяги... Григорий Кисловский, «Московский листок», – дочитал он и поднял глаза.

– И какой вывод из всего этого предлагается сделать? – спросил Монахов.

– На свалках, в русле древней Неглинки, вокруг Сукиного болота, да и здесь, за Дорогомиловской заставой, часто находят неопознанные тела. Но этот...

– Что этот? И при чем тут политическая полиция? – Монахов рассуждал как бы сам с собой.

– Это ж ваш почти... Пропавший без вести... – повторил письмоводитель вслед за посыльным.

Но договорить не успел. Потому что проехали Дорогомиловскую слободу, и впереди замаячило место происшествия. А самое главное – из оврага послышались отзвуки ружейных выстрелов. Оценив обстановку, поручик приказал кучеру припустить, насколько было возможно.

– 3 –

Вскоре Александр Александрович стоял на дне оврага и обозревал окрестности. Зрелище открывалось жуткое, отвратное и богомерзкое, как еще напишет «Московский листок». Громадная куча всевозможных отходов человеческой жизнедеятельности, источавшая зловоние на много верст кругом, с некоторых точек зрения даже заслоняла солнце!

Вдобавок повсюду шныряли крысы. Гигантские, откормленные и злющие, если опять же пользоваться языком господина Кисловского из бульварной газетенки. И именно по крысам и палили из ружей двое конвойцев, сопровождавшие высокое начальство.

– А ну пшла отсюда! – кричал один.

– Пали по ней, пали! – подначивал другой.

Впрочем, от солдат было больше шума, чем толку. Грызуны чувствовали себя подлинными хозяевами этого забытого Богом и приличными людьми места. Не исключено даже, что пальба дополнительно привлекала их внимание.

Монахов беззвучно выругался и подошел к старшим офицерам. На месте уже были и начальник Московского охранного отделения Мартынов, и его помощник барон фон Штемпель, от градоначальства, одновременно отвечавшего за работу всей полиции в городе[3] – вице-губернатор Устинов, от сыскной – пока непонятно...

– Вот и Александр Александрович пожаловали, – констатировал Мартынов. – У нас для вас печальные известия.

Монахов сухо со всеми поздоровался и не без претензии спросил:

– И почему же мне не докладывают о личности покойного?

Старшие офицеры переглянулись.

– Возможно, нам понадобится и ваша помощь, Александр Александрович... – предупредил Мартынов, и подозвал полицейского медика. – Гаврилов! Поди сюда.

– Слушаю, Александр Павлович! – эскулап засеменил к начальству, но из-за едва проходимой грязи продвигался не быстро.

– Покажите поручику тело, – скомандовал начальник охранки, а потом добавил: – Пусть сам посмотрит и выскажет свои предположения...

Монахову ничего не оставалось, как пойти полицейскому медику навстречу, чтобы мелкими шажками и держась друг друга, вместе добраться до покойника.

После чего перед ними открылось не самое привычное и не самое приятное зрелище. Аркадий Францевич Кошко, знаменитый сыщик начала XX века, гроза преступного мира и рыцарь без страха и упрека – по мнению многочисленных своих почитателей – стоял на коленях перед накрытым простыней телом и тихо плакал. А когда появились другие люди, молча встал и ушел.

– Не видел его таким прежде, – признался Монахов, но больше самому себе.

– Смотрите, – доктор осторожно отодвинул простыню с лица и тела мертвеца.

– Господи! – вырвалось у поручика помимо воли.

Перед ним лежало голое тело чиновника для поручений при начальнике Московской сыскной полиции, главного помощника Кошко, коллежского секретаря Викентия Двуреченского. Почти все оно превратилось в какое-то жуткое месиво, а вдобавок местами уже было изъедено крысами.

– Сможете его опознать? – спросил медик и даже сам отвернулся.

Поручик снова выругался. И пробормотал себе под нос:

– Двуреченский – вполне нижегородская фамилия, что правда. Город стоит на двух великих реках...

Но громко, вслух сказал уже следующее:

– Это Викентий Саввич...

– Почему вы пришли к такому выводу?

– Я хорошо знал покойного, – сообщил Монахов как будто нехотя. Но, быстро поняв, что доктор таким ответом не удовлетворится, продолжил: – Шрам на шее не от крыс... А от Русско-японской войны, о сем есть соответствующие записи... Вдобавок правая нога чуть короче левой. Он говорил об этой своей особенности не раз... Ну и нет мизинца на одной руке – он его в детстве потерял...

– Ясно, – констатировал врач. – Но все-таки... вы уверены?

– Я же не первый, кто поучаствовал в опознании? – сухо заметил Монахов и поспешил перевести разговор на другую тему. – Какая предварительная причина смерти?

– Многочисленные травмы, несовместимые с жизнью. А также, возможно, и асфиксия или, по-простому говоря, удушье.

– Удушье или удушение?

– Вас интересует, мог ли он задохнуться сам? – полицейский медик покачал головой. – Больше склоняемся к тому, что ему помогли. Но пока это лишь «prognosis», обоснованное предположение. Не имея полных данных, не буду ничего утверждать.

– Понятно. А время смерти?

– Тоже лишь «prognosis». Но со дня рождения наследника[4] он тут пролежал, а может и дольше. И уж точно не погиб при завале третьего дня. Хотя крестьяне, что его нашли, и были уверены в обратном...

– Спасибо за то, что ввели в курс.

Медик собирался уже накрыть тело, но Монахов жестом остановил его:

– Если позволите, я хотел бы еще немного... Мы были близко знакомы... Свободны!

Доктор почесал в затылке, кивнул и удалился. А поручик снял шляпу и еще с минуту стоял молча, разглядывая изуродованный труп.

– Все под Богом ходим, – послышался голос фон Штемпеля за спиной.

– Да, не самый приятный повод собраться, – согласился Монахов.

– Дознание продолжается, – известил барон. – Но есть по меньшей мере две различные версии относительно личности покойного.

– Я весь внимание, Борис Александрович...

– Первая, что перед нами чиновник для поручений при начальнике Московской сыскной полиции, коллежский секретарь Двуреченский Викентий Саввич... О том говорят его многочисленные шрамы, а также сослуживцы. Родственников, к сожалению, мы не нашли... Да, еще местный мусорщик из числа бывших каторжных, которого Викентий Саввич грешным делом когда-то отправил по этапу. Собственно, он первым и опознал нашего дорогого коллегу.

– А вторая версия? – Монахов едва заметно напрягся.

– Вторая, что перед нами золоторотец[5] Кузьма Гончуков, клика Гнойный, – Штемпель посмотрел на сослуживца как-то по-особенному, мол, а то ты его не знаешь. – Последний бродяжничал, много пил и, по некоторым свидетельствам, сложил свою голову под каким-то забором еще лет пять назад. И хотя пока что его почти никто не опознал, но...

– Но?

– Надо думать, завтра свежая публикация об этом загадочном происшествии выйдет по меньшей мере в одной ведущей газете города...

– С чего ты взял?

– А вон...

И барон кивнул куда-то за спину Монахову. А тот обернулся и увидел вездесущего репортера «Московского листка» Григория Кисловского. Фигура известного охотника за сенсациями, да еще и с массивным фотографическим аппаратом, маячила на вершине оврага.

– Этому я собственноручно намылю шею... Прошу меня простить, Борис Александрович! – Монахов быстрым шагом прошел к конвойцам, которые не так давно стреляли по крысам, и гаркнул на них неожиданно громко: – Эй, служивые, равняйсь! Смирно! Вон того дурня с фотографическим аппаратом чтобы в радиусе пяти верст отсюда не было. Можно с ним не миндальничать, но и палку тоже не перегибать. Вопросы есть?

– Так точно! Нет, господин поручик! – солдаты переглянулись и тут же побежали исполнять приказание, но Монахов снова на них гаркнул.

– Стоять! Фотографический аппарат тоже пострадать не должен, – напутствовал он. – Просто возьмите и аккуратненько перетащите его сюда. На том основании, что он препятствует работе правоохранения...

– Есть!

– Быстро ты их, – похвалил фон Штемпель. – Полагаю, и надзор за расследованием нам также стоит взять в свои руки...

– Согласен. А где сейчас Кошко?

– А вон там...

На этих словах Монахов оставил Штемпеля. И отыскал начальника сыскной полиции. Аркадий Францевич в одиночестве сидел в крохотной избенке сторожа, расположенной у подножия мусорного оврага.

– Эх, Двуреченский, Двуреченский... Вспоминаю свое знакомство с ним. А ведь мы не так и давно служили вместе, всего каких-то пять с половиной лет. Но зато каких! Он поступил к нам обыкновенным письмоводителем, в чине простого губернского секретаря[6]. Я не раз порывался продвинуть его и по службе, и в чинах. Но чаще всего мой незаменимый помощник отвечал отказом – мол, не чины и не должности выслужить хочет, а по состоянию души все свое время нашей тяжелой работе отдает... Скромнейший и умнейший человек был! А в деле полицейском так и вовсе будто время свое опережал. Второго такого уж не будет, я-то знаю... – сокрушался Кошко.

– Да уж...

Помолчали. После чего Монахов попытался заговорить о своем:

– Аркадий Францевич, все мы любили и ценили Викентия Саввича... Особенно до известных событий... Но жизнь есть жизнь...

– А смерть есть смерть! – перебил Кошко. – И вы тоже руку приложили к этому, вы тоже, Монахов! Обвинили его во всех смертных грехах, заставили от вас побегать и вот, смотрите, чем дело кончилось!

– Официальных обвинений предъявлено не было, – потупив глаза, напомнил Монахов.

– И что с того? Репутацию ему спасли? А что мне с этой репутацией делать, когда мне сначала правую руку отрубили, а потом еще и левую? Когда один за другим пропали без вести оба моих главных помощника: сначала Двуреченский, а потом и Ратманов... И случилось это ровно после того, как вы и ваши коллеги засунули в это дело свой нос!

– Я понимаю, Аркадий Францевич... – вздохнул Монахов. – Как раз по этому поводу и пришел поговорить...

– Что еще? – огрызнулся Кошко.

– Думаю, вы со мной согласитесь, что данная смерть не должна быть предана огласке, а значит не будет проходить и ни по каким полицейским картотекам?

– Это отчего же? – Кошко напрягся и по-военному выпрямился. – Я за порядок и учет, вы же знаете!

– Да и я тоже, вы знаете, – признался Монахов, а добавил уже с долей металла в голосе: – Но убийство вашего первого помощника, если это было убийство... Дело уже не обычного сыска, а преступление государственное, политическое! Тем более, когда пропали оба ваших заместителя...

– К чему вы клоните, Монахов?

– К тому, Аркадий Францевич, что мы берем это дело под свою ответственность... Немцов! Немцов!

После чего в избу постучался и зашел уже знакомый всем письмоводитель:

– Слушаю, Александр Александрович!

– Что вы напишите в официальном рапорте?

– А что мне написать? – осклабился тот.

– Так и пишите, как раньше писали. Викентий Саввич Двуреченский, с какого он там года?.. Пропал при невыясненных обстоятельствах... Дата... Роспись... – надиктовал Монахов.

– Адрианов с Джунковским[7] в курсе? – сухо спросил Кошко.

– А это уже наша забота, Аркадий Францевич! Главное, не нужно никаких новых тел к трехсотлетию царствующей династии. В особенности помощников начальников центральных полицейских управлений империи...

– Честь имею!

– Честь имею... Да и еще, Аркадий Францевич, я бы настоятельно рекомендовал, чтобы в вашем ведомстве посерьезнее относились к такому понятию, как служебная тайна. И чтобы репортеры бульварных изданий не узнавали о столь громких «находках» раньше нас с вами...

На том и расстались.

– 4 –

Редакция «Московского листка» располагалась недалеко от Кремля, в приметном трехэтажном строении с двумя флигелями и ажурной оградой. Когда-то старинный особняк был вотчиной древнего рода Голицыных. Но наступили новые времена. И в самом начале царствования Александра Третьего, Царя-Миротворца, дом выкупил бывший трактирщик по фамилии Пастухов.

Предприниматель от Бога, он наладил здесь выпуск первого и, пожалуй, самого популярного у москвичей бульварного издания. А когда скончался, в 1911 году, руководство газетой естественным образом перешло к его наследникам и ученикам – журналистам с непримечательными фамилиями Иванов и Смирнов.

Но если при отце-основателе газета разлеталась, как горячие пирожки, то при последователях Пастухова издание стало потихоньку захиревать. Новые управленцы из прежних порядков оставили лишь скорость производства новостей. И главным образом это касалось последнего столбца с рубрикой «Происшествiя». А ответственным за убийства, самоубийства и другие печальные недоразумения был не кто иной, как Григорий Каземирович Кисловский, что стоял перед своим редактором и потирал свежий фонарь под глазом.

– Репортер должен знать обо всем, что творится в его городе! – кричал на него Иванов. – Не прозевать ни одного сенсационного убийства, ни одного большого пожара, ни одного крушения поезда!

– Да, Федор Константинович! – отвечал Кисловский.

– Не да, Федор Константинович, а меня интересует подробнейшее описание всех происшествий, которые случились либо даже только могли случиться... А что ты мне пишешь? – редактор схватил со стола свежий номер. – За Дорогомиловской заставой на землях крестьян деревни Фили уже значительное время производится свалка мусора в глубоком овраге... Это не новость!

– Согласен, Федор Константинович!

– А на днях один из тех, кто оставался в том же овраге на ночлег, был завален горой мусора насмерть... Кто этот «один из тех»? Сколько их было всего? Какого размера была гора дерьма, которой их придавило? И какой лопатой их откапывали: шанцевой или штыковой? Если не знаешь, так придумай! В статье не должно оставаться никаких недосказанностей! Стоит вас оставить ненадолго, так сразу: кот из дома – мыши в пляс...

– Исправимся, Федор Константинович!

– И вот еще... Ты пишешь: зрелище оттуда открывалось совершенно жуткое, отвратное и богомерзкое. Значит, ты там был?

– Определенно, был!

– А где тогда фотографические карточки с места происшествия?

– Господа из охранки забрали фотографический аппарат.

– И ты так спокойно мне об этом рассказываешь?

– Можно обратиться в полицию!

– Не фиглярствуй, умник! Ты нас всех под статью подвести хочешь?

– Никак нет, Федор Константинович!

– Тогда помалкивай! Еще хочу подробностей и про откормленных крыс, и про тело несчастного босяка. Поговори с крестьянами, сходи в канцелярию градоначальства, к Кошко, в охранку, куда хочешь... Придумай, наконец!

Редактор настолько утомился ругаться, что аж взмок. Но, промокнув лысину платочком, продолжил:

– Да и еще... Что там с Двуреченским, тем, из полиции? И с Ратмановым – героем, предотвратившим цареубийство?

– Они пропали, – пожал плечами Кисловский.

– Куда пропали? Как пропали? А ты куда смотрел?! Ты ж подле Ратманова всю дорогу крутился?

– Простите, Федор Константинович, недоглядел!

– А-а-а! – в сердцах махнул рукой редактор. – Иди с глаз моих и без ошеломительных подробностей можешь забыть дорогу в этот кабинет. А еще помылся бы ты, Кисловский! Рожу твою синюшную не могу видеть уже, опять с кем-то подрался? А запах... Будто в дерьме копался, ей-богу!

– Так и есть, Федор Константинович!

– Ах ты ж!!!

На том аудиенция и закончилась. Кисловский побрел к себе, на ходу соображая, чем бы подкрепиться. В отличие от большей части современных ему московитов, предпочитавших начинать день с обеда, Григорий не отказался бы и от завтрака. А учитывая непростую ночь, проведенную в грязном вонючем овраге, так и подавно.

Взгляд репортера упал на рабочий стол, по большей части заваленный никому не нужным хламом. Но и в этой куче встречались отдельные жемчужины. К примеру, досье на Викентия Саввича Двуреченского, который грешным делом и сам поставлял информацию для «Происшествiй». Или на Георгия Константиновича Ратманова, официально объявленного Спасителем Царя и Отечества после того, как в мае 1913 года предотвратил покушение на первое лицо во время Романовских торжеств[8]...

Толком и не умывшись, Кисловский уже наворачивал холодные пирожки, запивая их чаем с рогожских плантаций[9], а заодно держал сальными пальцами фотографические портреты Ратманова и Двуреченского. Больше в редакции никого не было. В том числе потому, что никто не хотел находиться рядом с таким, как Гриша.

– 5 –

Сто десять лет спустя в редакции газеты «Саров», что выходит в одноименном закрытом административно-территориальном образовании, половина которого расположена в Нижегородской области, а другая в соседней Мордовии, зазвонил телефон:

– Здравствуйте! Редакция.

– Вам нужна сенсация? – спросил неизвестный на другом конце провода.

– Смотря какая... У нас есть рубрика «Народные новости»...

– Нет, это не народная новость! Хотя сами решайте, что с ней делать... В город приехала большая делегация из Москвы, практически все руководство Службы эвакуации пропавших во времени...

– Алло, вас очень плохо слышно! Какой службы? Повторите еще раз...

– Повторяю, в Сарове... (далее нечто нечленораздельное на фоне глухих шумов и ударов, а также звука, напоминающего работу старого dial-up модема) ...небезызвестная СЭПвВ во главе с одиозным Геращенковым... (и снова то же самое...)

– Кем-кем?.. Вы пропадаете! А звук будто из преисподней, прости господи... Вы откуда вообще звоните? По межгороду или...

– Не важно... Но Геращенков отправился на секретный объект «Гвоздика»!

– Какой секретный объект? Какая гвоздика? Вы бредите?!

– Если поторопитесь, еще сможете их застать! – успел прокричать неизвестный, после чего его голос окончательно потонул в какофонии звуков.

– Кого? Я ничего не поняла! И куда вы звоните? Может, вам продиктовать адрес психиатрической? Я могу! Улица Зернова, семьдесят два! – и стажерка бросила трубку. – Вот ненормальные... Про рептилоидов в прошлый раз на правду было больше похоже!

В это же самое время в районе Саровского кладбища подполковник ФСБ Дмитрий Никитич Геращенков действительно входил на некий объект. Внешне «Гвоздика» напоминала ничем не примечательную будку охранника. Но поскольку в скромной кирпичной постройке легко поместились с десяток гостей из Москвы, можно было бы предположить, что внутри есть нечто большее, чем просто комната размером три на четыре метра.

И действительно, будка служила скорее входом в подземный лифт, откуда Геращенков со товарищи попали в настоящий город в городе. Выйдя на минус седьмом этаже, офицеры подверглись досмотру с пристрастием сразу на нескольких, последовательно сменяющих друг друга КПП. Даже подполковнику пришлось снять с себя всю одежду, пройти когнитивный тест, подтверждающий собственную личность, сдать ряд анализов, взятых особенным образом, и дождаться их результатов, прежде чем делегацию пустили дальше.

А потом за очередными металлическими дверями оказался большой, современный и по-своему красивый морг, больше походящий на банковское хранилище, только ячейки здесь были увеличенного размера.

– Ячейка номер ноль один восемь семь, – сказал Геращенков и протянул сотруднику морга стопку бумаг с несколькими подписями на каждой.

Тот внимательно их изучил, ниже проставил свою и кивнул еще одному коллеге, который повторил по рации:

– Ячейка номер ноль один восемь семь!

Следом пришли в движение какие-то невидимые глазу механизмы, а на слух – будто ветер побежал по трубам. Одна из абсолютно одинаковых внешне ячеек выдвинулась вперед и медленно опустилась вниз. Под отъехавшей крышкой в облаке химозного дыма лежало тело.

– Корнилов Игорь Иванович, семьдесят пятого года рождения, подполковник Федеральной службы безопасности, – зачитал патологоанатом также с погонами ФСБ. – Признан пропавшим без вести актом от двадцатого мая две тысячи восемнадцатого года.

Геращенков кивнул.

Человек из ячейки не выглядел живым. Однако и каких-либо признаков разложения также не наблюдалось. А еще лицо Корнилова чем-то неуловимо напоминало Двуреченского... И не лицо даже – в нем-то как раз и не было ничего схожего, а именно его выражение, характерная ухмылочка, что ли...

Геращенков довольно долго смотрел на бывшего коллегу. Даже едва не дал волю чувствам, но сдержался. Поставил еще одну подпись и скомандовал:

– Код три шестнадцать.

– Код три шестнадцать принято! – подтвердил работник морга.

– Код три шестнадцать в работу! – раздалось по рации.

По трубам снова побежал ветер. Железный ящик с телом Корнилова закрылся и отъехал на прежнее место. Однако не остановился, а задвинулся вглубь стены и отправился куда-то дальше. И вся процессия также проследовала за ним, по коридору, в одно из соседних помещений, бо́льшую часть которого занимала огромная печь. Точнее, нечто вроде громадной микроволновки, где за несколькими слоями толстого жаростойкого стекла в буквальном смысле выгорало все живое.

– Код три шестнадцать выполняем, – сообщил голос по рации.

После чего Геращенков, а за ним и остальные сняли головные уборы, у кого они были.

– Код три шестнадцать выполнено, – добавил тот же голос.

– И слава богу! – в словах Геращенкова впервые послышалось нечто неформальное. – Как говорится, нет человека – нет проблемы! Напомните-ка, кто это сказал?

Многие заулыбались. Но сотрудник морга со стопкой бумаг был серьезен:

– Еще одна подпись, – напомнил он.

– Да-да, продолжить официально считать Корнилова Игоря Ивановича пропавшим без вести, – проговорил Геращенков и поставил очередную размашистую закорючку. – Чистая формальность... Что-то еще?

– А что с Бурлаком? – спросил кто-то.

– С Бурлаком? Ничего. Пусть лежит, где лежит. И тоже считается пропавшим. Пока...

– 6 –

Саманта Джонс, а в прошлом – Елена Корнилова – уже какое-то время проживала в Соединенных Штатах Америки. Скромный домик в местечке Мьюир-Бич на берегу залива Сан-Франциско ничем не выделялся на фоне окружающих строений. Однако для одного человека и в сравнении с типовой двушкой в Ховрино, откуда женщина сюда и перебралась, он мог показаться даже исполнением американской мечты...

Хозяйка дома нигде не работала, подолгу гуляла вдоль океана с целым выводком симпатичных мопсов, а по вечерам занималась аргентинским танго и баловала нескольких новых подруг, живущих по соседству, разными кулинарными изысками.

На что жила Елена Васильевна? Остались кое-какие накопления, еще от жизни в далекой и снежной России, с ныне покойным мужем, вспоминать про которого она не любила. Вдобавок на прошлой неделе женщина неожиданно выиграла в лотерею – еще одно хобби, за которым она коротала здесь вечера – круиз по Карибскому морю. А пару лет назад получила крупное возмещение из-за короткого замыкания, устроившего небольшой пожар в ее предыдущем доме. Ничего страшного, но на деньги от страховой она и купила нынешнее жилище. Все официально. Никакого криминала. Можно было только порадоваться за нашу бывшую соотечественницу...

Сообщение о том, что Игоря Корнилова больше нет, пришло, когда «Саманта» готовила ужин. Вытерев руки о фартук и пробежав глазами короткое послание в защищенном мессенджере, новоиспеченная вдова ответила «ОК» и продолжила треп с подругами.

– 7 –

Оксана Бурлак была замужем за капитаном убойного отдела московского полицейского главка Юрой Бурлаком. По слухам, он погиб при исполнении, в разборке с бандитами, лет через пять после исчезновения офицера ФСБ Игоря Корнилова. Но официально – оба пропали без вести. И, кажется, ничего больше этих двоих и не связывало. Вот только выражение лица Игоря Ивановича чем-то неуловимо напоминало Викентия Саввича Двуреченского – того самого, из прошлого! А Юрий Владимирович хмурился точь-в-точь, как Жора Ратманов, предотвративший цареубийство в 1913-м! Впрочем, если задаться целью, сходство можно найти и у Бурлака с Двуреченским, и у Корнилова с Ратмановым... Все люди – братья, а любое совпадение с реальными историческими персонажами следует считать случайным!

Факт в том, что Оксана Александровна, не в пример Елене Васильевне, получив извещение о пропаже мужа, заплакала и сделала это вполне искренне. Тут же стоял и лучший друг Бурлака, тоже опер, Петя Рогинский. И даже токсичный начальник мужа, обычно разговаривавший только матом, полковник Кукуян, расстрогался и долго не мог подобрать нужные слова:

– Это... ну это... как его... от нас... от всего отдела... от товарищей... и руководства... примите это... – он даже смахнул слезу. – Такие, как Юра... такие, в общем-то, молодцы, орлы... раз в сто лет рождаются! – резюмировал начальник.

И был по-своему прав.

[1] Поручик относился к десятому классу «Табели о рангах» и предполагал обращение «Ваше благородие».

[2] Московская сыскная полиция, которую А. Ф. Кошко возглавлял в 1908–1915 годах.

[3] До 1905 года полицию в Москве возглавлял обер-полицмейстер. Но затем его функции передали градоначальнику, на которого возлагалось управление и городом, и правоохранительными органами.

[4] Рождение Его Императорского Высочества, Наследника Цесаревича Алексея Николаевича отмечалось в Российской империи 30 июля. Это был официальный неприсутственный день, как тогда говорили.

[5] «Золотой ротой» называли представителей городского дна, бездомных, босяков и оборванцев.

[6] Чин двенадцатого, или второго с конца, класса дореволюционной «Табели о рангах».

[7] А. А. Адрианов – московский градоначальник в 1908–1915 годах.

В. Ф. Джунковский – московский губернатор в 1908–1913 годах, товарищ (заместитель) министра внутренних дел, курировавший общую и сыскную полицию, а также охранные отделения и жандармов в 1913–1915 годах.

[8] Грандиозное празднование 300-летия династии Романовых, которое продолжалось весь 1913 год, но основные мероприятия завершились в конце мая.

[9] Фальсификат для плебса из Иван-чая, кавказской брусники и химических красителей.

От автора