Оттенки красного

Лилиана д’Арье сидела перед зеркалом, погружённая в уютный полумрак гримёрки, который прорезали лучи круглых ламп, обрамляющих зеркало. В их теплом свете её лицо казалось словно отлитым из бледного фарфора — почти идеальным, почти неестественным.

Её взгляд скользнул по отражению, внимательно изучая каждую деталь. Волосы цвета тёмного шоколада струились длинными шелковистыми прядями по плечам, слегка переливаясь в свете ламп. На лбу покоилась изящная диадема, украшенная мелкими камнями, которые мерцали подобно звёздам в ночном небе.

Кисть плавно скользила по векам, оставляя за собой тонкую дымчатую линию. Каждый её жест был точен и отточен десятками репетиций перед десятками выступлений. Макияж всегда был частью её ритуала, её брони, за которой она пряталась, выходя на сцену.

Сегодня она выбрала глубокий винный оттенок помады, подчёркивающий форму её губ, полных и чувственных, контрастировавших с хрупкостью её фигуры. Черное платье идеально облегало её тело, подчеркивая тонкую талию и изящный изгиб плеч. Корсет, плотно затянутый шнуровкой, напоминал ей, что сцена — это всегда чуть-чуть больно, но именно эта боль делала её живой.

Колготки в крупную сетку добавляли образу вызов, будто напоминание о её внутренней дерзости, которую она всегда держала под контролем. Туфли-лодочки на высоких шпильках завершали картину, придавая ей уверенность и чуть больше роста — словно иллюзию власти над зрительным залом.

Лилиана услышала глухой, ритмичный стук бас-бочки — Нико, их барабанщик, уже настраивал установку. Этот звук был похож на сердцебиение какого-то огромного зверя, ждущего пробуждения. Затем вступил бас, глубокий и бархатный — это Рэйвен, всегда спокойный и чуть отстранённый, будто наблюдающий за происходящим со стороны.

Наконец зазвучали аккорды гитары Воланда, резкие, пронзительные, словно пытающиеся донести до всех то, о чём сам гитарист никогда не говорил вслух. Воланд всегда казался ей самым загадочным участником группы — вечно молчаливым, прячущим что-то за своими глазами цвета мокрого асфальта.

Лилиана отвела взгляд от зеркала, прислушиваясь к шуму зала за стенами гримёрки. Где-то там, среди голосов и обрывков смеха, возможно, уже ждал Дэмиан. Сердце отозвалось тихим, но отчётливым беспокойством.

Когда-то он был просто странным парнем, пришедшим после концерта с огромным букетом роз и нелепой улыбкой. Но сейчас он стал кем-то иным, неуловимым и пугающе притягательным. Лилиана сама не заметила, как он завладел её мыслями и с каждым днём всё больше заполнял её внутренний мир.

Она слегка поморщилась, вспоминая слова родителей, друзей и особенно Воланда, которые говорили, что она изменилась с тех пор, как в её жизни появился Дэмиан. Что она стала другой — отстранённой, закрытой, будто под его влиянием.

"Но разве это плохо?" — спросила она себя, поправляя прядь волос, выбившуюся из-под диадемы. Ведь именно Дэмиан видел в ней то, чего не замечали другие. Он видел её настоящей. Или ей только казалось, что видел?

До выхода оставалось десять минут. Десять минут на то, чтобы забыть обо всём, что не касалось сцены и музыки. Лилиана снова взглянула на отражение, глубоко вдохнула, задержала дыхание, словно боясь нарушить хрупкое равновесие, а затем медленно выдохнула.

Сегодня она снова выйдет на сцену как Лилиана д’Арье — сильная, загадочная и совершенно неуязвимая. Пусть никто не знает, как тяжело ей даётся этот образ, пусть никто не видит, сколько сомнений прячется в глубине её глаз.

Сегодня она станет собой. Хотя бы на эти несколько часов.

Смотря на своё отражение и неторопливо проводя расческой по гладким, словно шёлк, волосам, Лилиана не могла избавиться от мыслей о Дэмиане. Он будто поселился в её сознании, наполняя собой каждую свободную минуту и заставляя сердце ускорять ритм. А ведь поначалу она даже не обратила на него внимания. Когда после выступления он появился перед ней с роскошным букетом алых роз, она увидела в нём лишь странного, немного неуклюжего поклонника. Однако что-то в его искреннем восхищении и щедрости заставило её сказать не дежурное «спасибо», а принять приглашение выпить вина.

Один глоток перешёл в следующий, и вскоре бокал оказался пуст. Мир вокруг вдруг обрёл новые краски и глубину. Чем дольше они общались, тем сильнее Лилиана понимала, насколько ошибалась в нём. Дэм, как он попросил себя называть, оказался остроумным, обаятельным и необычным собеседником. Его голос, мягкий и завораживающий, имел странную силу уносить её далеко от повседневных забот и сомнений.

Они обменялись контактами и стали часто гулять по ночному Санкт-Петербургу. В тусклом свете фонарей Лилиана впервые почувствовала ту странную силу и магнетизм, исходившие от Дэмиана. А затем последовало признание, изменившее всё. Дэмиан оказался вампиром. Это открытие одновременно напугало и восхитило её. Он жил между двух миров — привычного, людского, и тёмного, полного загадок и соблазнов. Лилиана не могла устоять перед тайной, окутывавшей его, и начала мечтать быть частью его мира.

Теперь её мысли целиком были заняты Дэмианом, тем, как он преобразился в её глазах из обычного поклонника в сильного и могущественного вампира. Её внутренний голос всё настойчивее шептал ей, что она хочет стать такой же, как он. В последний раз, когда Дэмиан провожал её домой и собирался уходить, Лилиана не выдержала и резко повернулась, пытаясь поцеловать его. Но он уклонился с мягкой, почти снисходительной улыбкой.

— Не стоит, малышка, — произнёс он тихо.

— Но я хочу быть с тобой и... — Лилиана замолчала, подбирая слова, — хочу быть такой, как ты.

Дэмиан долго смотрел на неё с задумчивым выражением, затем медленно улыбнулся.

— Интересно. Хорошо, — произнёс он загадочно, — после твоего следующего выступления я исполню твою просьбу.

Сегодня был именно тот вечер, и Лилиана не могла подавить волнение. В глубине души она понимала, что это решение изменит всю её жизнь. Возможно, ей придётся отказаться от прежних отношений и привычного общения. Родители уже начали выражать тревогу — им не нравилось, что она стала замкнутой и таинственной, что её мысли были заняты только им одним. Она знала, что они не поймут, даже если расскажет правду.

Сложнее всего было с музыкантами группы. Они прямо говорили, что Дэмиан плохо влияет на неё. Воланд был особенно резок, и это больно задевало её. Между ними всегда существовала особая связь, которую она теперь невольно разрушала. На одной из репетиций разговор дошёл до серьёзной ссоры, и Лилиане пришлось жестко поставить условие — или её личную жизнь оставляют в покое, или она уйдёт из группы. Конфликт был заглушен, но напряжение осталось, словно невидимая трещина в их отношениях.

Лилиана отложила расчёску и прислушалась к звукам зала. Шум становился всё громче, смешиваясь с отдалёнными нотами инструментов. Она знала, что Воланд наблюдает за ней с тревогой и ревностью. Он даже иногда тайком следовал за ней на ночных прогулках с Дэмианом, и это знание одновременно раздражало и почему-то согревало её изнутри.

«Всё не может быть так просто», — подумала Лилиана, сжимая пальцами край стола перед зеркалом. Она ещё раз взглянула на себя, словно стараясь убедиться, что готова принять то, что ждёт её сегодня после выступления. Вздохнула глубоко, прогоняя остатки сомнений, и поднялась со стула.

Настало время выйти к зрителям и вновь стать Лилианой д’Арье — неуязвимой, уверенной, той, кем мечтала быть.

В шум зала проникли первые аккорды вступительной композиции "Schizophrenia", звучавшие как призыв проснуться и ощутить музыку каждой клеткой тела. Лилиана глубоко вдохнула, на мгновение замерла, а затем решительно шагнула из темноты гримёрки на освещённую сцену, высоко подняв руки над головой. Свет прожекторов ослепил её на мгновение, но через секунду она уже видела лица людей, собравшихся сегодня, и улыбнулась им искренне и широко.

Зал взорвался аплодисментами, свистом и приветственными выкриками. Волна энергии, исходившая от зрителей, буквально толкала её вперёд. Лилиана сняла микрофон со стойки и с грацией, свойственной только ей, прошла к краю сцены, приветствуя фанатов рукопожатиями и лёгкими касаниями ладоней. С каждым прикосновением её сердце билось всё быстрее, захваченное этим живым, ощутимым обменом энергией.

Она остановилась в центре сцены, чувствуя, как холодный металл микрофона приятно успокаивает слегка дрожащие пальцы. Прожекторы вновь сфокусировались на ней, окутывая фигуру мягким светом, словно выделяя её из реальности в отдельный мир. Вдохнув ещё раз, Лилиана закрыла глаза на мгновение, собирая мысли, и начала петь.

Её голос, глубокий и выразительный, разнёсся по залу, сливаясь с инструментами в единое живое полотно звука. Она полностью отдалась музыке, позволяя ей управлять своими движениями и эмоциями. Каждое слово и каждая нота вырывались из её сердца, выражая бесконечную бурю эмоций: страсть, боль, надежду и непреодолимую силу. Лилиана ощущала себя частью этой музыки, словно песня была продолжением её собственной души.

Зал отвечал ей мощным ритмом, подхватывая эмоции и усиливая их своими аплодисментами и восторженными криками. Когда последняя нота "Schizophrenia" затихла, пространство заполнилось громкими овациями. Лилиана чувствовала, как её грудь вздымается от быстрого дыхания, а на губах расцветает довольная улыбка.

Она подошла к краю сцены, сделала глоток прохладной воды из бутылки, которую предусмотрительно оставила на стойке, и быстро окинула взглядом зал, надеясь увидеть Дэмиана. Его нигде не было видно, и сердце на мгновение сжалось в груди, но девушка быстро прогнала разочарование. "Если он не захочет, то и не покажется," — напомнила она себе.

Музыканты уже начинали вступление к следующей песне "Закрой". Гитарные аккорды Воланда прозвучали пронзительно и выразительно, словно вторя её внутренним переживаниям. Лилиана снова подняла микрофон, голос её звучал ярко и напористо, вплетаясь в музыкальный рисунок, созданный её группой. Песня звучала настойчиво и драматично, заставляя зрителей замереть и внимать каждому слову, каждой ноте.

Последние аккорды "Закрой" медленно растворились в воздухе, сменившись мягким и тревожным вступлением "Phantoms of the Past". Лилиана решительно выбросила из головы все посторонние мысли, сосредоточившись лишь на музыке и текущем моменте. Её голос снова зазвучал, наполненный глубокой печалью и трепетной нежностью, перенося слушателей в иной, почти мистический мир.

Она пела, полностью отдавшись волне музыки, став проводником эмоций, заложенных в песне. Её голос, словно магия, проникал в сердца присутствующих, заставляя их испытывать каждое её чувство — от горечи потерь до тихой, почти неуловимой надежды. Лилиана чувствовала, как с каждой спетой строчкой она освобождается от внутренних страхов и сомнений, превращая их в мощную волну, которая окутывала весь зал и соединяла её с каждым из слушателей.

Всё это время Лилиана даже не подозревала, что девушка, сидящая в одиночестве за барной стойкой в дальнем углу зала, внимательно наблюдала за ней. Она сидела в тени, будто вырезанная из плотного клубного полумрака, растворённая в нём. Узкая стойка в углу зала, за которой почти никто не задерживался, стала её укрытием. На лице — непроницаемые тёмные очки. Даже в помещении они не казались странными: наоборот, были частью неё, как дыхание, как след на снегу, который оставляет идущий одинокий зверь.

Скрытые за тёмными очками глаза Ники отражали внутреннюю тревогу, смешанную с любопытством и восхищением. Она внимательно следила за каждым движением Лилианы, замечая, как энергия и страсть девушки проникают в сердца зрителей. Ника ясно видела неестественные следы, словно тёмные нити, тянущиеся к ауре девушки, и это ей совершенно не нравилось. В этом влиянии было нечто мрачное и деструктивное.

Ника не просто наблюдала за происходящим — она вслушивалась, втягивала звук в себя, как когда-то давно на сцене — с той остервенелой жадностью, с которой умирающий пьёт влагу с ладоней. И всё же в этот раз внутри не пылал огонь. Она уже не горела. Она давно не выходила под свет прожекторов — не потому, что потеряла голос или смысл. Потому что перестала быть тем, кем была. И теперь, будучи тем, кем стала…
Она не имела права.

Музыка зацепила. Нельзя было отрицать очевидное — девчонка на сцене пела настоящим голосом, без глянца, без маски, отдавая себя и свой огонь полностью, без остатка. С каждой строкой в ней звенело что-то, с чем Ника была знакома до боли.

Несносна боль… Эту боль разделю я с тобой!
Ты не одна. Верь мне, это не просто слова!
Мне холодно… Этот холод несет с собой тьма.
Принять пора все, что сделала с нами судьба….

Строки ударили. Простые, почти подростковые, но именно в этом была сила — в искренности. Лилиана д’Арье стояла в залитом светом центре сцены — не как икона, не как жрица, а как та, кто уже однажды упала, но всё равно поёт. Пальцы её обнимали микрофон, будто зацепку. А голос…
Голос звучал, как стёкла, брошенные в воду. Ярко. Остро. Правдиво.

Ника затаила дыхание. Это было красиво. Живое. И в этом была проблема. Слишком живое — а значит уязвимое.

Она видела больше, чем остальные. Видела не свет, а то, что в него впивалось. Аура Лилианы — золотисто-белая, с искрами пурпура по краям — была бы прекрасна, если бы не грязные, липкие нити, что свисали с плеч и шеи. Присоски. Паразиты. Энергетические щупальца, внедрённые извне, питавшиеся её болью, эмоциями, даже её ритмом.

«Я так хочу найти душевный консонанс.
Мы не смогли наладить связь, всё против нас!»

Чужое влияние обвивало девушку почти ласково. Оно не подавляло — оно подчёркивало. Подталкивало к ещё большей отдаче, к ещё большей боли, чтобы ей питаться. В зале никто этого не видел. Но Ника — видела. И ненавидела за это себя. За то, что узнаёт в этом собственный след, слишком хорошо знакомый вкус…

Она снова почувствовала, как в ней вспыхивает то, что давно пыталась забыть: старое желание — вмешаться, спасти, отрезать, выжечь. Но она знала: ей нельзя. Она больше не из тех, кто спасает.

В толпе, недалеко от сцены, она увидела Кайзера — тот стоял у пульта, как обычно, полуразвёрнутый к публике, но его взгляд не был рассеян. Он смотрел… на неё. Они встретились глазами, и он коротко кивнул. Едва заметно. Почти виновато. Он знал. Не всё, но достаточно.

Когда-то, давным-давно, Ника и Кайзер вместе выступали на одной сцене. Он был клавишником в группе, которая делила с её командой вечер за вечером. Иногда помогал на разогреве, иногда — в бэкстейдже. Один раз — заменял вживую основного клавишника их команды, когда тот сломал руку. Тогда они по-настоящему сработались. Даже не музыкально — по-человечески.

Позже, уже после её исчезновения из светской жизни, Кайзер всё ещё верил, что она где-то рядом. Он не знал, что она — не совсем та, кто была. Но что-то чувствовал. Потому и позвал её сейчас. Не напрямую — намёком, фразой, переданной через общих людей: «Сходи послушай, пожалуйста. Там что-то странное творится с девчонкой. Может, тебе покажется знакомым».

Теперь Ника поняла, почему. Кайзер, хоть и слабый колдун, всегда имел чуткость к вибрациям, к тем, кто творит — настоящим. Он не видел присоски, не различал чары, но он чувствовал фальшь, когда кто-то глушит голос сильной души.

«Забвение и пустота, что где-то рядом,
Скоро настигнут и меня.
Ведь этот мир уже не тот, что был когда-то.
И поглотила его тьма. »

Ника провела рукой по столешнице, словно стирая пыль. Её внутренний пульс ускорился. Она ощущала, как вибрации чужого влияния нарастают, как отголоски тьмы жадно впитывают каждую сильную эмоцию, что рождалась на сцене. И Лилиана отдавалась этому неосознанно, всей собой. Не из глупости — а потому что иначе не умела.

«Ты даже не знаешь, что тебя грабят при всех», — прошептала Ника мысленно.

На секунду ей показалось, что взгляд Лилианы зацепился за неё — прямо сквозь прожекторы, зал и звук. Мимолётно, мимикой, словно внутренняя тревога что-то уловила.
Но песня шла дальше. И она не могла остановиться.

Ника вытащила телефон. Пальцы быстро пробежались по экрану. Сообщение — короткое, чёткое, адресовано не тем, кто спасает, а тем, кто следит. Контакт, не существующий в обычной сети. Те, кто знают, что делать, если энергетические паразиты завелись у сильных.

Ника на мгновение прикрыла глаза. Внутри пульсировала тоска, как старая струна. Раньше она бы взлетела на сцену и пела бы рядом. Вмешалась бы. Спасла бы.

Но она уже не могла дотрагиваться до света.

«О, ты увидел этот сон, теперь ты первый,
Кто выделяется из масс.
Ты выбрал этот сложный путь, сложный безмерно.
Пройди его, удиви нас!»

Последние строки как выстрел. Как вызов. И Ника впервые за долгое время почувствовала — возможно, у этой девочки есть шанс. Если успеть. Если вмешаться. Если не дать тем, кто тянет её вниз, добраться до корня.

Она встала. Осторожно. Плавно. Словно не тело поднималось, а тень внутри неё выпрямлялась. Она шла по направлению к сцене, но не с намерением вмешаться — пока нет. Она просто хотела… посмотреть ближе. Почувствовать, что именно пульсирует под этой искренностью. И почему именно сейчас ей стало не всё равно.

Сцена заканчивалась, но волнение в зале не спадало. Наоборот, оно сгущалось. Казалось, что энергия, которую Лилиана вплела в своё выступление, не угасала, а продолжала вибрировать в воздухе, под потолком, в груди у каждого. И в этом резонансе Ника чувствовала напряжение — почти как перед взрывом.

Она стояла теперь у самой границы танцпола, будто тень, отделённая от тела. Незаметная, но внимательная до предела. Отсюда она видела всё. Ритм, пульс, вспышки света. И главное — девушку в центре сцены, которая не просто пела. Она докричивалась до чьей-то боли. И каждое слово, будто клинок, входило в грудь, а не в уши.

Отдача была абсолютной. Настолько сильной, что чужеродное влияние, паразитирующее на ней, начало раскрываться — щупальца расправлялись, расширяясь, пульсируя в такт барабанам, как будто и они были частью шоу. Но Ника знала: если сорвать всё сейчас, вмешаться резко — произойдёт обратный выброс. И всё пойдёт не в ту сторону.

Как мне выход найти? Как из леса сбежать?..
Я не знаю, где ты, но я в силах узнать…

Песня началась, и у Ники на затылке встали волосы дыбом. «Оттенки красного». В качестве последней — почти вызов. Эта песня не только вписывалась в происходящее, она слишком точно повторяла происходящее здесь, сейчас, в этом клубе.

Разбавят серые тона разные оттенки красного…
Как же я устала убегать. Как же я устала тебя ждать…

Даже не зная, Лилиана словно раскрывала себя, как страницу. Как откровение.

Ника сжала зубы. Пора было что-то решать. Сейчас — нет. Внутри выступления — любое внешнее вторжение может навредить. Но сразу после — да. Есть способы. Один, в частности, был почти древним, почти забытым, и применяемым редко. Но она — могла.

Высший маяк крови. Метка, незаметная для большинства, но чётко фиксируемая всеми, кто способен видеть — инквизиторами, старыми вампирами, существами из верхних сфер. Установить его на Лилиану — значило пометить её как «объект под защитой». Прикосновение к её ауре теперь будет вызывать резонанс.

И всё же… этого может быть мало.

Паразиты хитры. Они прячутся. Они могут вернуться. Но если передать часть себя… дать вспышку света, отпечаток, эмоциональный слепок с ядром силы — этого будет достаточно, чтобы на время стабилизировать Лилиану. Высший поцелуй.

Идея пришла внезапно, но села как пазл. Прямая передача энергии через соприкосновение дыхания. Не магия в привычном смысле, а энергетический импульс, словно капля чистой крови, влитая в сосуд.

Больше мне не надо убегать. Больше мне не надо тебя ждать…
Ты её жизнь не заберёшь… За всё, что сделал — ты умрёшь!

Сцена кипела. Лилиана уже пела с закрытыми глазами, будто сама растворялась в этих словах. И в этот момент Ника увидела его.

Фронтмен. Второй вокал. Гитарист. Тот, кто стоял чуть в стороне, но каждую секунду держал её поле. Он не знал, что делает, но интуитивно подпитывал её, перекрывая паразитов, как щит. Он любил.

Эта мысль хлестнула Нику. И одновременно подтолкнула: он — её якорь. Но она может стать вторым контуром.

Пока я жив — ты не умрёшь…

Последние слова прозвучали, как заклинание. Как финальная печать.

И вот — всё стихло.

Микрофон был поставлен на стойку. Свет прожекторов потух, оставив за собой только пар, тёплый воздух и... волну тишины, вибрирующую в груди.

Лилиана, опустив плечи, направилась к краю сцены, благодарно кивая в сторону зала. Она не видела, что теперь Ника уже двигалась навстречу. Скользя между людьми, как ветер между флагами, почти незаметно. Но не для всех.

Кайзер повернул голову. Увидел её. Сделал шаг. Потом ещё один. Он всё понял. Слишком много эмоций в воздухе. Слишком много влияний. И Ника… Она не просто наблюдатель.

Он хотел было подойти, остановить. Но в этот момент она послала волну — не агрессию, не приказ, а чёткий ментальный импульс, как крик внутри головы:

«Не лезь. Я поняла, что можно сделать. Не мешай.»

Кайзер вздрогнул, словно ему дали током. Споткнулся, качнулся, потом остановился. Посмотрел ей в глаза. И кивнул.
Молча. Понимающе.
А потом развернулся и ушёл к своему пульту.

Ника двинулась дальше. В зале уже гас свет, кто-то расходился, кто-то толпился у бара, кто-то пытался поймать музыкантов для фото. Но она шла только к одной цели.

И когда её пальцы на долю секунды коснутся запястья Лилианы, когда та повернётся —
всё изменится.
Пока я жива — ты не умрёшь.

Шум стихал. Свет прожекторов один за другим затухал, оставляя на сцене золотистые отсветы прожилков дыма и дрожащего воздуха. Лилиана стояла в центре, дыша глубоко, раскалённо, как после бега. Микрофон уже был поставлен на стойку. Больше не нужно слов.

Она подняла голову. Публика аплодировала стоя. Зал, что ещё минуту назад дышал с ней в унисон, теперь будто отдавал накопленное — бурей эмоций, благодарностью, светом телефонов и свистами.
Лилиана наклонилась в лёгком поклоне — не театрально, не ради формальности, а искренне. Как умеют только те, кто действительно отдал себя. Потом шагнула к краю сцены и коротко кивнула — группе, публике, звуку, свету… себе.
Выдох.

За кулисами было тише, но только внешне. Пульс гремел в висках. Пальцы ещё дрожали. Она прошла в гримёрку, скинула с плеч кардиган, села на край дивана. Несколько глотков воды — сухость не проходила. Кожа чуть липкая от пота, туфли давят, а спина словно сделана из проволоки. И всё же внутри — легкость. Та самая, которая приходит только после настоящего выступления. Краткая передышка между разрушением и возрождением.

Она переоделась: плотные джинсы, простая чёрная футболка, куртка. Убрала волосы в высокий хвост, наскоро умывшись. Ни косметики, ни образа. Только она. Настоящая. Лилиана д’Арье без света рампы.

Может, он будет там. Она ещё надеялась. Не видела Дэмиана среди зала, но возможно, он просто не захотел показываться. А может — наблюдал. Он часто делал именно так. Молчаливо, издалека.

Зал уже выдыхал. Кто-то фотографировался у сцены, кто-то скупал диски у стенда, кто-то просто стоял у барной стойки, обсуждая.
Лилиана вышла среди них — не как звезда, не как героиня, просто как девушка, которая ещё не до конца отошла от прожекторов. На щеках ещё оставался жар. В теле — отголоски чего-то незавершённого.

— Прекрасное выступление. Я поражена.
Голос раздался сзади. Спокойный, низкий, но с приятным тембром.

Лилиана обернулась.

Перед ней стояла женщина — невысокая, стройная, с идеально ровной стрижкой каре. Тёмные очки прятали глаза, и в полутёмном зале они казались лишними, но... в её случае — органичными.
Что-то в ней сразу ощущалось — не то чтобы опасность, но напряжение. Будто внутри неё спрятано больше, чем может показаться. И всё же — голос был искренним.

— Спасибо, — ответила Лилиана, слегка удивлённо. — Я стараюсь отдаваться целиком. Иначе... иначе просто не выходит.

— Это заметно, — незнакомка кивнула. На её губах появилась лёгкая, почти тёплая усмешка. — Только не сгорите раньше времени.

Она сделала шаг ближе. И вдруг — кто-то из-за спины, не глядя, толкнул её плечом, прорываясь мимо.

Незнакомка качнулась вперёд, и в это движение — быстрое, на грани неловкости — её губы едва, но ощутимо, коснулись губ Лилианы. Мгновение. Как электрический разряд. Ни жар, ни холод — просто мгновенный контакт дыханий. Глубже, чем прикосновение. Ни поцелуй, ни жест… но что-то между.

Обе отпрянули почти одновременно. Лилиана замерла, не сразу поняв, что произошло. Сердце стукнуло чуть быстрее.

— Простите, — сдержанно произнесла незнакомка, быстро оправившись. — Меня толкнули.
— Всё в порядке… — Лилиана кивнула. Но в голосе дрогнуло. Потому что не всё.

Незнакомка задержалась на долю секунды. Затем сказала с лёгкой, почти ласковой тенью в голосе:

— Главное… не забывай, кто ты.
И развернулась, исчезая в толпе так, будто никогда и не была рядом.

А Лилиана осталась. Стояла, глядя ей вслед. Пальцы нервно сжались в кулаки. Во рту будто остался вкус металла, а в лёгких — ощущение, что кто-то вдохнул в неё воздух… но чужой.

Не поцелуй. Не прикосновение. Но в чём-то больше.

Она не могла это объяснить, но чувствовала — что-то только что изменилось. Что-то на грани. Её собственные мысли теперь будто резонировали, и в этом резонансе… был дискомфорт. Тонкий. Тревожный.
Будто с неё слегка сдвинули маску, которую она не знала, что носит.

И впервые за долгое время — Лилиана почувствовала неуверенность не в себе, а в своих желаниях.

Что-то было не так.
И не тогда.
И, возможно…
не с тем.

— Девушка, вы кого-то ищете?

Этот голос был ей знаком до последнего оттенка. Тихий, мягкий, обволакивающий, словно тонкая шаль в промозглый вечер, и в то же время полный едва уловимого, тревожного подтекста. Это был Дэмиан. Он всегда умел появляться именно тогда, когда её защита была на исходе, когда внутри не оставалось ничего, кроме беззащитности и ожидания. Лилиана медленно обернулась, чувствуя, как её сердце делает привычный, резкий скачок.

Но вместо того, чтобы почувствовать привычную теплоту или хотя бы знакомую сладкую боль от его присутствия, она вдруг ощутила странную пустоту. Будто кто-то закрыл в ней дверцу, за которой всегда хранились чувства к нему. Это было так непривычно, что она на мгновение растерялась. Дэмиан протянул ей букет из тёмно-алых роз, и Лилиана смотрела на них так, будто видела впервые. Почему раньше эти цветы казались ей воплощением романтики и тайны, а теперь выглядели словно театральный реквизит, который не вызвал в ней ни единой искры?

— Всё хорошо? — спросил он, изучая её лицо так внимательно, словно искал на нём следы тайных перемен. И это было правда — с ней что-то изменилось. Но она сама ещё не могла понять, что именно.

— Да, конечно, — ответила она чуть медленнее, чем обычно, словно ей пришлось искать слова где-то далеко внутри. — Просто я… не заметила тебя на выступлении.

— Надо было посмотреть на второй этаж, я был там, — улыбнулся он, стараясь выглядеть легко и непринуждённо. Но его голос не обманывал её. Она знала, что это неправда. Всегда раньше она чувствовала его присутствие, его взгляд на своей коже, даже когда не видела. Его аура была ей знакома до мельчайших деталей — тяжёлая, вязкая, манящая. Сегодня же его аура казалась ей тонкой и прозрачной, лишённой той притягательной глубины, что всегда заставляла её сердце сбиваться с привычного ритма.

Они отошли к тихому уголку клуба, уселись на мягкий полукруглый диванчик, который спрятался от взглядов в полумраке. Дэмиан что-то рассказывал ей, улыбался, говорил, как обычно, правильные и уместные вещи. Но она с каждой минутой всё отчётливее чувствовала, что его слова не вызывают в ней абсолютно ничего — ни восторга, ни трепета, ни даже страха, который всегда сопровождал её встречи с ним.

Лилиана смотрела на него и впервые отчётливо видела все мелочи, которые раньше ускользали от неё. Его лицо, всегда казавшееся ей красивым и пугающим одновременно, вдруг открылось ей совершенно по-другому: слишком ровное, слишком отточенное, словно вылепленное из воска, застывшее в вечном выражении лёгкой насмешки. Взгляд его глаз, раньше заставлявший её дыхание сбиваться, теперь казался пустым и неестественным. Будто не она, а кто-то другой смотрел на него через её собственные глаза и отмечал все эти мелкие несовершенства, не понимая, как можно было когда-то считать его прекрасным.

Что со мной происходит? Ведь всего час назад я мечтала о том, чтобы он забрал меня к себе, думала, как это будет прекрасно — перестать быть человеком и стать такой, как он. Что изменилось? В какой момент всё пошло не так? Может быть, этот случайный поцелуй? Нет, невозможно, я даже не знаю её имени, той странной девушки в тёмных очках. И всё-таки, почему после её прикосновения я чувствую себя такой пустой рядом с ним? Что она сделала со мной?

Лилиана вспомнила его признание, как тогда была поражена и очарована его тайной, как казалось ей, что его мир был тем единственным, куда она всегда хотела попасть. Но теперь эта идея вдруг стала казаться ей почти абсурдной. Как я могла хотеть отдать свою жизнь, свою сущность кому-то, кто даже не может искренне смотреть в мои глаза и признать, что его не было рядом, когда я так отчаянно его ждала?

— Ты сегодня совсем не здесь, — тихо произнёс Дэмиан, впервые за вечер прерывая свои ровные, безупречно построенные речи, которые теперь казались ей ненастоящими, как дешёвый театральный монолог. — Что-то случилось?

Она снова подняла на него глаза и почувствовала отчуждение, которое накрыло её ещё сильнее. Раньше она ждала его вопросов, его прикосновений, его внимательности. Сейчас же это вызвало только раздражение и желание немедленно сбежать от него, уйти в тишину, где она могла бы понять, что на самом деле происходит внутри неё.

— Прости, наверное, я просто устала после выступления, — произнесла она, стараясь говорить спокойно, хотя внутри всё сжималось от нарастающего смятения. Она понимала, что это не просто усталость. Это была потеря той связи, которую она считала неразрывной. И хуже всего было то, что Лилиана даже не могла объяснить самой себе, что именно произошло за те несколько секунд, пока её губы касались губ незнакомой девушки. Но это прикосновение оставило внутри неё что-то странное, неуловимое, что теперь мешало ей вернуться к прежней жизни, прежним желаниям, прежним мечтам.

Она посмотрела на букет роз, который лежал рядом с ней на диване, и вдруг подумала, что он похож на неё саму — красивый, но обречённый увянуть, если его не освободить от удушающего целлофана и не дать ему глотнуть воздуха и воды. Может быть, и ей нужно освободиться от той иллюзии, что долгое время душила её, не давая понять, кто она на самом деле?

Дэмиан продолжал что-то говорить, но Лилиана уже не слышала его. Она уходила всё глубже внутрь себя, пытаясь найти ответы на вопросы, которых становилось всё больше с каждой минутой.

Что теперь со мной будет? Что я буду делать, если моё прежнее желание стать одной из них было просто ошибкой? Что, если я всегда шла не туда, куда следовало?

И, самое главное, она вдруг ощутила отчётливую тревогу, осознав, что теперь совершенно не знает, чего хочет на самом деле.

Ника, укрытая в полупрозрачном пологе незаметности, внимательно наблюдала за парой из дальнего угла зала и тихо улыбалась. В её улыбке не было радости — только горькая, почти болезненная ирония. Всё оказалось именно так, как она и предполагала с самого начала. Недовампир и околдованная им дурочка, играющая по давно знакомому и избитому сценарию, который, к сожалению, никогда не выходит из моды. Ника сама когда-то проходила через подобное, и сейчас, наблюдая со стороны, она видела все эти болезненно знакомые штрихи с ужасающей отчётливостью.

И всё же, было в этой ситуации что-то странное. Почему именно эта девочка? Ника скользнула внимательным взглядом по фигуре Лилианы и задумалась. В ней была особая яркость, её аура пульсировала насыщенными красками, и даже сейчас, несмотря на иссякание чужого влияния, в ней оставалась внутренняя сила и чистота, которые явно притягивали Дэмиана. Хотя, вспомнив своё собственное обращение, Ника нахмурилась, подумав, что, может быть, здесь и нет глубокого замысла. Возможно, вся его игра просто была развлечением, обычным способом скоротать вечность для тех, кому больше нечем себя занять. Сломать ещё одну жизнь, просто ради удовольствия видеть, как кто-то падает. Ника презрительно скривила губы, зная, каково это — оказаться на месте того, кто падает.

Но на этот раз она не позволит такому произойти. И вовсе не потому, что ей было жаль эту девушку, хотя нельзя было отрицать, что в глубине её холодного сердца была крохотная искра сочувствия. Девчонка повторяла её путь почти шаг за шагом, и от этого становилось мучительно больно, будто она смотрела в старое зеркало. Но основная причина была другой. Во-первых, Дэмиан не имел никакого права использовать на ней такое воздействие — слишком грубое, грязное, лишённое всякого уважения к сущности жертвы. Ника точно знала, кто и по каким причинам мог пользоваться подобным влиянием в этом городе, и этот недовампир не был среди тех, кому это дозволено. Во-вторых, его воздействие было губительным и примитивным, направленным исключительно на подавление личности, на уничтожение внутренней силы и воли. Такое всегда каралось только одним — полным развоплощением.

Ника слегка поёжилась, представив, что стало бы с девушкой через несколько месяцев, если бы она не вмешалась. Лилиана стала бы гулем — пустой оболочкой, существом, которое не смогло пройти полноценного обращения, но уже навсегда утратило человеческую сущность. Жаждущим крови, лишённым разума и обречённым на вечное мучительное существование, хуже самой смерти. Нет, такого исхода Ника допустить не могла.

Она мысленно поблагодарила Кайзера за его чуткость и внимательность. Пусть его группа, исполняющая эту странную, на её взгляд, музыку "E.D.", никогда не вызывала у Ники симпатий, но он проявил человечность и интуицию, что всегда заслуживало уважения. Надо будет попросить Сола выделить немного денег на поддержку ребят — услуга за услугу, всё честно и без лишних слов. Баланс всегда должен сохраняться.

Но сейчас было важнее проследить, чем закончится эта история. Ника снова перевела взгляд на парочку. Дэмиан сидел рядом с Лилианой и заметно нервничал, его движения стали резкими и раздражёнными. Ника почти физически ощущала, как он пытается восстановить контроль над девушкой, вернуть те эмоции, которыми он привык подпитываться. Но ничего не выходило — Лилиана оставалась холодной, отрешённой, будто смотрела сквозь него, словно тот и вовсе был не настоящим человеком, а всего лишь неубедительной копией самого себя.

Ника с удовлетворением отметила это перемену. Дэмиан, очевидно, привык к тому, что девушки легко поддавались его магнетизму, и теперь, сталкиваясь с полным отсутствием ожидаемых реакций, он не мог понять, что происходит. Да, он и близко не был настоящим энергетиком, не мог питаться эмоциями напрямую, как это делают высшие. И всё же даже в его грубом, неопытном исполнении, привычные человеческие эмоции были сладки и приятны, хоть он и не понимал до конца, почему. А сейчас их не было, и это его бесило — тихо, скрытно, но неистово.

Впрочем, это уже неважно. Ника ясно читала его намерения. Сегодня он планировал исполнить «просьбу» Лилианы, превратить её в покорную марионетку, возможно даже не для себя самого. После этого уже не придётся притворяться, делать вид, что она ему интересна, не нужно будет носить маску вежливого восхищения. Это раздражало его больше всего — необходимость притворства, игра в чувства, которых он на самом деле не испытывал.

— Что-то душно сегодня, пойдем прогуляемся? — голос Дэмиана прорезал воздух, усиленный искусственным магическим давлением, пытаясь пробить ледяную стену, возникшую вокруг девушки.

Лилиана нахмурилась, инстинктивно хотела отказаться, но вдруг, почти против своей воли, почувствовала, как холодная волна его влияния пробивает остатки её защиты. Глаза её потускнели, она слегка расслабилась, кивнула головой, сама не веря, что говорит эти слова:

— Да, конечно, пойдем.

Ника напряглась. Она знала, что так и будет. Знала, что «маяк» и Высший поцелуй ещё не успели укрепиться и полностью закрыть девушку от внешнего воздействия. А значит, ей придётся вмешаться ещё раз, уже без возможности остаться в стороне. И на этот раз — навсегда остановить это жалкое подобие ночного хищника.

Она медленно поднялась, стряхивая с себя остатки незаметности. Если этот недовампир думает, что сумеет просто так завершить свою игру, он жестоко ошибается.

И в эту ночь, подумала Ника, её улыбка стала по-настоящему ледяной, он об этом узнает.

Он вёл её медленно, уверенно, как хищник, который вновь почувствовал тепло в лапах. Лилиана шла за ним с тем притушенным выражением лица, что бывает у тех, кто думает, будто принял решение самостоятельно. Ника видела таких много. И видела, как под ногами у этих людей сгибается воля, даже если их губы шепчут: «Я хочу этого».

Она шла следом — не по пятам, а в стороне, растворённая в тени набережной, где желтоватый свет фонарей не добирался до самой кромки канала. Ника двигалась почти бесшумно, стараясь не просто идти за ними, а вслушиваться в движение энергии вокруг — в каждый жест, в каждый взгляд, в микропульсации ауры.

Она чувствовала: Дэмиан доволен. Внутри него разливалась мрачная самодовольная эйфория. Ему удалось — он пробил защиту. Не до конца, нет, но достаточно, чтобы снова почувствовать контроль. Его энергия, выдохшаяся почти до пустоты, теперь медленно насыщалась — как застоявшаяся вода, которой вновь дали течение. Ему было всё равно, какой ценой. Для него она — кукла. Инструмент. Привязка. Приятный сосуд, в который можно впрыснуть яд и назвать это даром.

Ника сжала кулаки. Отвращение к подобным схемам всегда вызывало в ней холодную злость — не резкую, не вспышечную, а ледяную и тихую, как ветер в горах, несущий снег лавиной. И всё же она не спешила. Потому что вмешательство раньше времени — обнулит всё. Должен быть момент. Точка давления. Он сам должен вытащить свою ложь на поверхность. И именно тогда — она ударит.

Дэмиан остановился у развилки каналов. Их освещал кривой фонарь, качающийся от ветра, как старое повешенное тело. Он взял Лилиану за руку, и Ника почувствовала, как его голос меняется — становится медовым, тяжёлым, почти ласкающим.
«Сейчас начнёт спектакль», — подумала она. И не ошиблась.

— Дорогая… — начал он, с лёгкой наклоном головы, будто и сам верил, что это нежность. — Ты помнишь, что сказала в нашу последнюю встречу?

Ника даже не пыталась угадать её ответ — она чувствовала. Оттенок страха, смешанный с остатками вины и искреннего желания. Её голос был сдавленным, но в нём ещё звучала старая лояльность.
— Да, Дэм. Я хочу быть с тобой. И… быть такой, как ты.

«Вот и всё», — холодно отметила Ника. Сейчас он попытается оформить это, как добровольный выбор. Потому что иначе — ему конец.

Она помнила, как только он появился в городе. Даже не он, а тот, кем он был прежде — Дима. Смешной, самоуверенный, необращённый. Тогда, на вокзале, двое старших прошлись мимо него с такой аурой силы, что у него дрожали колени. Они даже не стали его трогать — просто посмотрели. Но их предупреждение осталось навсегда:
«Обрати кого-нибудь — и тебя не станет. Высоси досуха — и тебе будет больно. Нарушь равновесие — и тебя разорвут, даже если ты спрячешься в тени мира».

Дэмиан это помнил. И потому искал способ обойти запрет. Обращённый по согласию — не карается. Слово, данное вслух. Свободный выбор. Даже если этот выбор выжжен чарами и манипуляцией. По букве — чисто. По сути — мерзость.

Ника чувствовала, как в нём клубится злость. На Лилиану. На Воланда. На себя. Он подозревал, что кто-то снял чары. И, конечно, он уже почти убедил себя, кто виноват.

«Воланд… — пронеслось в его мыслях, — точно он. Переломаю ему кости. Сначала её обращу, потом осушу его. Или наоборот. Отличная выйдет месть. Кровь за кровь, эйфория за унижение…»

Он тешил себя этими фантазиями, не замечая, что рядом за его спиной идёт тень, которая знает каждый его поворот мысли. Ника не просто шла — она вплеталась в пространство, как плеск воды в берега. Её шаги не было слышно, но её воля уже затеняла Лилиану — медленно, осторожно, как ткань, накинутая на голову перед тем, как начнётся шторм.

Она не спешила. Ей нужно было, чтобы Лилиана ещё на шаг приблизилась к краю. Чтобы её «да» прозвучало не по инерции, а от сомнения. Тогда Ника сможет ударить точно в этот нерв.

Она уже чувствовала: после этой ночи Лилиана не будет прежней. Если, конечно, вообще останется той, кем была.

Он задал вопрос с наигранной мягкостью, будто предлагая выбор, которого не было. «Готова ли ты принять от меня этот дар?» — произнёс он, словно речь шла о подарке, а не об узде. Но вся его суть в тот момент напоминала хищника, осторожно подбирающегося к жертве, уже зная, как та будет дёргаться в капкане. Ника ощутила, как волны напряжения сгустились, словно воздух вокруг начал дрожать, предвкушая что-то обратимое — или бесповоротно страшное.

Она следила за ними, не мигая, не шевелясь, с тем холодным вниманием, которое вырабатывается только после столетий — вниманием того, кто умеет ждать и знает, когда именно надо нанести удар. Дэмиан знал, что нельзя обратиться без согласия. Он понимал правила. Он боялся. Всё, что он делал — это отчаянная попытка провести линию под сделкой: получить согласие, пусть и вымученное, пусть и ложное, но формально чистое. И в этой чистоте он надеялся спрятаться от наказания.

Лилиана колебалась. Ника чувствовала, как в девушке ещё звучит остаточный шепот влечения, иллюзии, страха быть потерянной. Но вместе с этим пульсировала новая, чуждая ему сила — остаток поцелуя, маяка, внутреннего пробуждения, которое пока ещё не оформилось в ясное понимание, но уже давало ей право сказать: нет. И она сказала.

Её голос был тихим, неуверенным, но в нём прозвучало главное — остановка. «Нет, Дэм. Извини. Я больше не хочу быть такой, как ты. Не сейчас.» И в эту секунду, едва слова коснулись воздуха, словно нарушив все внутренние запреты, Ника увидела, как его аура вспыхнула — не светом, а безумной, липкой яростью. Дэмиан сорвался, не думая. Он навалился на Лилиану, схватил её за горло и швырнул вниз, прижимая к холодному граниту набережной, будто мог таким образом вернуть контроль, вернуть прошлое, вернуть власть.

Она задыхалась, пальцы хватались за воздух, за ворот, за его запястье. И всё, что делала Ника — наблюдала. Она знала: именно сейчас он пересекает границу. Ещё миг — и не останется ничего, кроме ломки. Именно в этот момент она поднялась и заговорила.

— Глухой, что ли? — её голос раздался в тишине, отчётливо, как удар по стеклу. — Девушка чётко ответила на твой вопрос.

Он вздрогнул. Отшатнулся. Лилиана осела на бок, хватая ртом воздух, а он, забыв про неё, поднял голову. Его взгляд встретился с её.

Она сидела на парапете, как ни в чём не бывало, с пилочкой в руке и видом человека, которому наскучила вся эта сцена задолго до кульминации. В её облике не было ни пафоса, ни позы — только усталость. Сложившаяся веками, впитавшая в себя всё: кровь, ошибки, чужие молитвы и собственные падения. Только в голосе осталась живая сталь.

— Пшел вон, крыса, — сказала она, не меняя выражения лица. — Пока до тебя не добрались те, кто уже начал охоту. Может, сумеешь протянуть ещё парочку суток.

Он понял. Вздрогнул. Назвал её тварью, как если бы слово могло укусить сильнее клинка. Он прыгнул — как зверь, загнанный в тупик. И в этом броске не было угрозы. Только паника.

Но её уже не было там.

Она стояла позади. Её движение было мягким, как перекат ветра. Первый удар — короткий, точный, в поясницу. Он упал вперёд, захрипел. Второй — под рёбра, в воздух. Его подняло и отбросило. Всё это заняло долю секунды.

Он попытался отползти, спиной по камню, руками, дрожащими от боли. Но она уже стояла рядом. Ни слова. Только блеск оружия в её руке — короткий меч, потускневший от времени, но всё ещё насыщенный живой кровью тех, кого он обнулял.

Она вонзила его под ключицу — в один точный удар, резкий и чистый. Раз — и всё. Позвоночник перерезан, аура рассыпалась, энергетический контур сбит. Тело дёрнулось, как лягушка на вскрытии. Он издал сдавленный вскрик.

— Никто не смеет называть меня так, — прошипела она, наклонившись ближе. — Тварь тут только ты. Паразит. Ошибка.

Он посмотрел на неё в последний раз, и в этих глазах мелькнуло то, что она давно не видела: не страх. Признание. Он понял. Понял, кто она. Понял, что его маленькая игра окончена. Навсегда.

Ника отошла от валяющегося на камнях недовампира и, не спеша, расстегнула ремешок на бедре, достав металлическую флягу. Сделала пару глотков — джин жёг горло привычным теплом, будто пробуждая то, что на мгновение затихло. Она оглянулась через плечо. Ну и где, спрашивается, хвалёные охотники, когда они действительно нужны? Геолокацию она ещё в клубе отправила, чтобы нашедшие знали, где искать тело — или её. Но пока, как обычно, никого.

Спустившись ниже, к Лилиане, которая теперь сидела на мостовой, всё ещё бледная, с ссадинами на коленях и шеей, испачканной от грубого захвата, Ника остановилась. Наряд, в котором та блистала на сцене, выглядел так, будто его носили неделю без перерыва. Блеск, слава, одержимость — всё осталось где-то там, в клубной тьме и иллюзиях. Протянув флягу, Ника кивнула:

— На, глотни. Только сразу предупреждаю — джин. Безо всяких тоников. Хотя, если подумать, уже поздно.

— Сразу бы сказала, — прохрипела Лилиана, откашливаясь, но флягу всё же приняла, сделала глоток и передала обратно.

— Я сразу и сказала, — усмехнулась Ника, без злобы, почти рассеянно, — ты просто не слушала.

Лилиана поднялась, тяжело опираясь на руку, и села рядом, устало прижимаясь спиной к гранитной стене. Лицо её оставалось в тени, но голос прозвучал глухо, с той хриплой надломленностью, которую даёт не боль, а пустота.

— У тебя курить нет?

Ника молча достала из внутреннего кармана новую, нераспечатанную пачку и подала вместе с зажигалкой. Та взяла, неловко вынула сигарету и попыталась прикурить, несколько раз не попадая огнём. Потом сделала первый затяжной вдох и снова выпила джина.

— Ты… ты такая же, как он?

Вопрос повис в воздухе. Простой на поверхности, но в нём сквозил страх — и надежда. Надежда, что она получит ответ, в котором будет граница. Где-то между монстром и человеком.

— Не совсем, — ответила Ника, глядя в темноту канала. — Я уже не вампир в обычном понимании. Кто я сейчас? Даже сама не знаю. И тебе не советую знать.

На мгновение воцарилась тишина. Лишь сигарета тлела в пальцах Лилианы, будто мерцание угасшей сцены. Потом та снова заговорила, но теперь голос был тише, почти детский:

— И что же дальше?

Ника пожала плечами. Легко, как будто речь шла о пустяке.

— Жить. Дышать. Любить. Это звучит банально, да. Но поверь, когда ты теряешь всё это, начинаешь понимать, насколько это важно. Я не хотела быть такой. Но стала. И хорошо ещё, что у меня был наставник… Иначе давно бы превратилась в такую же дрянь, как он.

Она скользнула взглядом по телу, которое лежало чуть дальше, не подавая признаков жизни. Отброшенное. Жалкое. Существо, которое ещё недавно кого-то называло своей куклой.

— Такие, как он, — добавила Ника, — отбросы. И именно таких Сол и его инквизиторы счищают с этого мира без тени сожаления. Неважно, какого они пола, положения, сколько у них подписчиков или в каком клубе они выступали. Они не оставляют шансов. И правильно делают.

— А ты?

Лилиана посмотрела на неё с новым оттенком в голосе. Не страхом. Не благодарностью. Скорее, с неуверенностью: а кем ты тогда становишься, если не сжигаешь таких — но и не защищаешь?

— Я? — Ника откинулась на локти, глядя в небо. — Мне они неинтересны. И ты, по сути, тоже. Просто… ты чуть не пошла по тому же пути, что и я. Даже хуже. Я тебя всего лишь пожалела.

Лилиана открыла рот, но не сказала ничего. Только слегка округлила губы от удивления — и тут Ника рассмеялась. Тихо, глухо. Затем снова поднесла флягу к губам, сделала несколько коротких глотков и подошла ближе.

Наклонилась, коснулась пальцами щеки Лилианы, поправила выбившийся локон, как мать поправляет волосы дочери перед фотографией. И, не меняя выражения лица, наклонилась и легко поцеловала её. Всё так же, как в клубе. Только теперь — чуть глубже. С ноткой металла. С крошечной, почти неощутимой болью — след её клыков аккуратно царапнул нижнюю губу.

— У тебя вкусная кровь, — сказала она спокойно. — И, знаешь, отчасти я даже понимаю этого ублюдка. Но мой тебе совет: забудь. Всё, что произошло сегодня. Всё, что он тебе шептал. Все «если бы». Не получится — и я знаю, что не получится, — обратись к Людмиле. Или лучше — к Ане Грин. Последняя надёжнее, но я знаю, первая тебе ближе.

— А он? — Лилиана по-прежнему смотрела на неё, сдержанно, но не отстранённо. Там ещё был вопрос. Последний.

— Он? — Ника фыркнула. — Его уже почти нет. По сути — пустая обёртка. Сейчас приедет кто-то из Инков, заберут его. Тебе даже не стоит знать, что с ним будет.

— А?..

— Не знаю! — отрезала Ника и резко повернулась к ней, впервые дав понять, что разговор надоел. — И никому не советую знать. Всё. Прощай.

Она развернулась, шагнула в сторону воды, где камень исчезал в чёрной глубине канала, и, растворяясь в темноте, исчезла. Без вспышек, без театра. Просто перестала быть в этом месте.

А Лилиана осталась сидеть. С сигаретой, чужим вкусом на губах, болью в шее — и ощущением, будто граница между жизнью и чем-то другим на несколько часов стала слишком тонкой.

Лилиана поняла: сейчас — действительно лучше уйти. Пока она ещё могла идти. Пока не начала соскальзывать в ту вязкую апатию, где всё теряет очертания. Шаг за шагом, каблук за каблуком, она двигалась вдоль канала, глотая слёзы, которые текли сами, без усилия и даже без причины. Они просто были — как отражение того, что внутри больше нечем дышать.

Надо было вернуться в клуб. Забрать вещи, привести себя в порядок… хотя какой уж там порядок. Её платье было измазано грязью, одно плечо порвано, а колготки висели лохмотьями. Волосы растрёпаны — как говорил папа, «взрыв на макаронной фабрике». Один каблук обломан, из-за чего она шла вперевалку, прихрамывая, как после шальной ночи или плохой пьесы, в которой играла себя.

Изо рта несёт алкоголем, фляжка Ники отдала остатком джина. Лилиана даже не знала, как можно пить эту едкость в чистом виде. Она собрала слюну, густую и вязкую, и сплюнула в сторону, хотя ещё в детстве поклялась себе больше так не делать. Плевки — это не поэтично. Но сейчас всё казалось нарушенным — и запреты, и ритуалы, и образы. Осталась только она. Без бронзы. Без голоса.

Подходя к клубу, она заметила, как кто-то метался около входа. Воланд. Его фигура сразу вынырнула из расплывчатых теней, словно он кружил там всё это время, выжидая. Когда он увидел её, то рванул вперёд, но остановился, оценивая. Его глаза метнулись от ног до лица, фиксируя каждый разорванный шов, каждую ссадину, каждую трещину, что теперь зияла в ней.

— Ч… что случилось? — он выдохнул, будто в нём не хватило воздуха, чтобы спросить больше.

Лилиана подошла сама. Без слов. Просто обняла его, уткнувшись лицом в его плечо, в пахнущую дымом и пылью рубашку, и сдавленно, почти нечленораздельно прошептала:

— Всё хорошо, мой… Лилиана. Теперь всё хорошо.

Ника наблюдала, как фигура девушки растворяется в темноте, скользя по набережной, как капля по стеклу. Старая привычка — провожать глазами до тех пор, пока не исчезнет полностью. Пока не исчезнет боль. Она допила остатки джина, на вкус он уже не жёг, а просто согревал. Подобрала пачку сигарет, оставленную на камне, и устало опустилась спиной к прохладному, влажному граниту. Его шероховатая поверхность казалась привычной, почти родной. Здесь всегда всё заканчивалось. Или начиналось.

Снизу лениво билась о берег вода. Сверху — хрипел, кашлял, пытался выговорить что-то этот неудавшийся вампир. Ника не слушала. Он был ей больше не интересен. Тело. Ошибка. Остаток. Она знала — скоро за ним придут.

И в тот момент, как по заказу, воздух разрезал визг тормозов. Дверь машины хлопнула с негромким, но очень чётким звуком. Высокий, худой парень с вечно насмешливым выражением лица подошёл, окинул взглядом всё поле действия и фыркнул, чуть склонив голову.

— Так-так… Юная Ника и… что это у нас тут? Недоразумение с клыками? Прямо как вкусный ужин, поданный на серебре.

— Обойдёшься, Кам, — Ника не шевельнулась. Только уголок губ дёрнулся. — И да, я тоже рада тебя видеть. Почти.

Каманч, по старой привычке, потрепал её по голове, как младшую сестру. Его аура была всё такой же — ментолово-холодная, но со странной теплотой под слоями цинизма. Он подошёл к телу, посмотрел пару секунд и двумя ударами — не жестокими, а технически идеальными — отправил того в отключку. Затем вытащил из-за пояса серебристые браслеты, тускло пульсирующие в темноте, и посмотрел на Нику с видом: «Ты тут старшая. Давай.»

— Ну? — коротко спросил он.

— Ась? — она оторвалась от своих мыслей. — Что это у тебя?

— Подавители. Удобная штука. Можно, конечно, и по старинке — огонь, соль, крики, но я, знаешь ли, уставший. Сначала хотел пойти домой. Вкусный ужин. Кровь быка. Что-нибудь горячительное. А тут — твой сигнал. Ладно, ты видела всё — тебе и зачитывать.

Ника вздохнула. Всё логично. По протоколу.

— Насильственное подавление воли. Вмешательство в чувства и разум необретённой. Атака без поединка на старшую. Вердикт — развоплощение.

Браслеты засияли чуть ярче, вибрация усилилась. Тело вампира дёрнулось, выгнулось мостиком, искажённое лицо застыло в беззвучном крике. Последним, что он услышал, было короткое и сухое:

— Приговор.

Огонь вспыхнул без дыма. Без крика. Без души. От тела осталась только серая пыль, рассыпавшаяся по камню, будто его и не было вовсе. Только тень исчезающего зла, которому даже не оставили эпитафии.

Кам молча подобрал подавители, щёлкнул крышкой багажника и бросил их внутрь. Обернулся. Его глаза на мгновение потемнели, но голос остался легким:

— Не хочешь посидеть с нормальной компанией? Пара инков, призрак, пара оборотней, может, даже твой старший заглянет. Без драм, с вином. Что скажешь?

Ника посмотрела на пустую флягу. На воду. На небо. Потом не сказала ни слова, просто подошла к машине и села на переднее сиденье. Плавно, будто так и было задумано с самого начала.

— Поехали, — сказала она, и Каманч вместо ответа завёл мотор.

А город остался сзади. Молча. Как умеет только город, где тьма всегда немного толще, чем хочется.