OTTO.

В 1999 году, в тот странный промежуток времени, когда мир готовился встретить новое тысячелетие, в Берлине, в одном из ничем не примечательных серых кварталов, жил мальчик по имени Отто. Ему было всего шестнадцать, но его уже успела измотать бесконечная, методичная жестокость равнодушия. Его не просто не любили в школе — его существование вызывало у окружающих легкое раздражение, словно пятно на стене, которое все видят, но никто не хочет стирать. Попытки заговорить с кем-либо напоминали броуновское движение пылинки в солнечном луче: он сталкивался с одноклассниками, произносил заготовленную фразу, а они, не глядя, отскакивали в сторону, продолжая свой путь. Он всегда был наготове, всегда держал в уме шутку или предложение помощи, но этот арсенал так и остался невостребованным.

Каждый новый день был точной, но ухудшенной копией предыдущего. Утро начиналось с тяжелого чувства в груди, похожего на похмелье, хотя он не пил ничего, кроме воды. Дорога до школы превращалась в долгий марш-бросок по территории врага. Будь у него хотя бы один настоящий, преданный друг, всё сложилось бы иначе. Он был уверен в этом. Дружба казалась ему магическим щитом, способным отразить любые стрелы обыденности.

Класс Отто был живым организмом, разделенным на строгие, невидимые, но хорошо ощутимые кланы. Одна группа — тихая и спокойная, погруженная в учебники и мечты о будущем. Они разговаривали шепотом, а их смех напоминал шелест страниц. Другая — громкая, бунтующая, пахнущая сигаретным дымом и дешевым пивом. Их жизнь была перманентным протестом против правил, родителей и скуки. Между ними существовали еще несколько мелких образований, но ни одно из них не имело для Отто входа. Хотя, узнай они его поближе, его тонкую, ранимую душу, его странное, ироничное чувство юмора и умение слушать, они наверняка захотели бы с ним дружить. Но дверь была заперта, а у Отто не было ключа.

Однажды утром, когда пыльный солнечный луч упал на самый заброшенный угол школьного спортзала, Отто сидел, прижав к коленям блокнот, и рисовал. Это было единственное, что у него получалось по-настоящему хорошо. В мире линий и теней он был богом-творцом. Он рисовал чудовищ с печальными глазами и разрушенные соборы, прорастающие плющом. В этот момент к нему подошел мальчик. Не тот, кто обычно задевал его плечом, проходя мимо, а другой — с таким же потерянным взглядом и опущенными плечами. Его звали Оскар.

«Что случилось?» — спросил Отто, и его собственный голос прозвучал для него странно, будто чужой.

Новый знакомый, глядя в пол, ответил, что его бросили друзья из той самой громкой компании. Они ушли в парк развлекаться, а его оставили «понять кое-какие вещи». Отто, чувствуя прилив горького превосходства человека, который уже всё понял, сказал: «Нельзя доверять никому. Люди в своей массе — эгоистичные и подлые существа. Они используют тебя, пока ты им интересен, а потом выбрасывают, как старую газету». Но, глядя на Оскара, на его дрожащие губы и искреннюю боль, он ощутил в своей израненной душе маленькую, едва теплящуюся искру надежды. Может, этот — другой?

Так началась дружба, которая стала для Отто всем. Они были неразлучны, как Сиамские близнецы, сросшиеся душами. Они проводили дни вместе, болтали о бессмысленном, делились самыми потаенными страхами и мечтами. Отто показал Оскару свои рисунки, и тот не засмеялся, а долго и молча их разглядывал, а потом сказал: «Это гениально». Для Отто это слово значило больше, чем все школьные похвалы вместе взятые. Они, казалось, прошли сквозь огонь и воду, хотя их «огонь» был ссорами с учителями, а «вода» — осенними ливнями, под которыми они мокли, стоя на пустынном мосту.

Но вселенная, как казалось Отто, не могла позволить ему быть счастливым надолго. Вернулись старые друзья Оскара. Сначала они просто кивали ему в коридоре, потом пригласили на вечеринку. «Всего на час», — сказал Оскар. Отто почувствовал холодный комок в желудке, но кивнул. Он видел, как глаза Оскара загорелись при виде этой шумной ватаги. Старая привязанность, как наркотик, дала о себе знать.

Со временем его лучший, его единственный друг стал отдаляться. Их разговоры стали короче, встречи — реже. Сначала Оскар находил оправдания: «Учусь», «Семейные обстоятельства». Потом оправдания кончились. Он просто перестал отвечать на сообщения, а в школе его взгляд стал скользить по Отто, как по пустому месту. Вскоре он и вовсе перестал с ним общаться, слившись со своей старой компанией. Отто остался ни с чем. Он сидел в своей комнате и перебирал в памяти их диалоги, ища ту роковую ошибку, которую он совершил. Он винил во всем только себя: был слишком навязчив, слишком мрачен, слишком искренен. Но так ли это было на самом деле? Кто бы подошел и объяснил Отто, что это не его вина? Что некоторые люди просто приходят и уходят, не оставляя ничего, кроме чувства недосказанности? Кто бы поддержал его в эту трудную минуту, положил руку на плечо и сказал: «Держись, я с тобой»? Никто. Таких, как он, одиноких и слишком глубоко чувствующих, не любили на этой земле. Миру были нужны сильные, а не чуткие.

Отто совсем потерял себя. Его рисунки стали еще мрачнее, в них появились мотивы самоуничтожения. Он перестал следить за собой, а дни слились в один сплошной серый поток. Но в самый отчаянный момент, когда он уже почти перестал верить в чудо, появилась Она. Таинственная девушка с глазами цвета осеннего неба. Она подошла к нему в библиотеке и взяла с полки ту самую книгу, которую он читал.

«Отто, — сказала она, и от того, как она произнесла его имя, у него перехватило дыхание. — Проблема совсем не в тебе. Ты молодец. Ты гораздо интереснее и глубже всех этих придурков, которые тебя не замечают».

Он, одурманенный ее вниманием и этими сладкими словами, поверил ей. Он влюбился в нее со всей страстью первого, настоящего чувства. Их встречи стали ритуалом, священнодействием. Они гуляли по вечернему Берлину, и город, прежде такой холодный, преобразился. Фонари стали гирляндами, а шум машин — музыкой. Она говорила, что любит его странность, его тишину, его рисунки. Он был на седьмом небе. Этот период длился почти целый год, и ему наконец стало по-настоящему хорошо. Он начал снова улыбаться своему отражению в витринах.

А потом она исчезла. Сначала не ответила на звонок. Потом ее номер перестал существовать. Социальные сети были удалены. Она растворилась в воздухе, словно ее и не было никогда. Ни записки, ни объяснения, ни прощания. Мальчик снова потерял всё, но на этот раз падение было страшнее, потому что он уже знал, каково это — летать. У него не осталось ни единой причины жить дальше. Он инстинктивно искал кого-то, но сам не понимал, кого. Руку поддержки? Плечо, чтобы выплакаться? Или просто другую такую же потерянную душу?

И неожиданно, будто в ответ на его безмолвный крик, появился Он. Человек, который мог бы ему помочь. Отто не знал его имени — тот человек был словно тень, возникая на пороге его квартиры в сумерках. Он говорил тихим, успокаивающим голосом. Говорил, что понимает всю боль Отто, что мир несправедлив к избранным, к художникам, к тем, кто видит слишком много. Он убеждал Отто, что тот сильнее, чем думает, что нужно доверять только ему. И странно, но измученное сердце Отто верило этому призраку. Он верил, пока тот снова и снова, с хирургической точностью, вонзал острый нож ему в спину: то рассказывая о его слабостях посторонним, то высмеивая его рисунки, то нашептывая, что никто и никогда его не полюбит по-настоящему.

Отто умер спустя десять лет в полном одиночестве. Это случилось в его маленькой, захламленной берлинской квартире, заваленной папками с рисунками, которые так никто и не увидел. Он угас тихо, будто свеча, до которой наконец добралось пламя, не оставив после себя ни воска, ни дыма. Последний его взгляд был обращен к потолку, покрытому трещинами, но видел он не его, а целую вереницу теней из прошлого: насмешливые, размытые лица одноклассников; спину Оскара, решительно отвернувшегося от него; лукавую, загадочную улыбку той девушки, что исчезла, не оставив и следа; и, наконец, собственную тень на стене — единственное существо, что оставалось с ним до самого конца.

Даже в этот последний миг ему показалось, что тень шепчет ему что-то на ухо, какое-то последнее, важное откровение. Но это был лишь нарастающий шум, гул покидающего его сознания, похожий на отдаленный грохот поезда, уходящего в никуда.

Спустя несколько лет Оскар, разбирая старые вещи на чердаке, наткнулся на школьный альбом. Он равнодушно пролистал его, остановив взгляд на фотографии невзрачного мальчика в углу. Он нахмурился, пытаясь вспомнить имя. «Отто? Кажется, так. А где он теперь?» — мелькнуло в голове, и он перевернул страницу, не найдя ответа. Собственные родители Отто, погруженные в свои заботы и ссоры, забыли о своем сыне через два дня после его тихих, безлюдных похорон. А вымышленного друга-тени, того самого хитрого и коварного советчика, никогда не существовало — его, как единственного спасителя и единственного палача, придумал и взрастил в своем сознании сам Отто, чтобы хоть как-то заглушить невыносимую, хроническую боль бесконечных предательств.

Может, таким же людям, как Отто, тихим и надломленным, можно было бы помочь? Простое «как дела?», заданное искренним тоном, вовремя протянутая рука, приглашение выпить кофе — может, это переломило бы ход событий? Возможно. Но кому, в сущности, какое дело до чужих проблем, до чужой тихой агонии в четырех стенах? В этом стремительном, шумном мире каждый думает в первую очередь о себе, и чужое одиночество редко доносится дальше стен пустой квартиры.