Пациент номер четыре

Тонкость моих замечаний была важной чертой характера, которая позволяла находить выход практически из любой ситуации. Я открыл блокнот и провёл пальцем по страницам, пытаясь найти нужную мне фамилию. Рузвельт К. Отлично. Таких в моём штате было только трое. Переписав данные себе на ладонь, я вышел из приёмной справочной, поблагодарив архивариуса за помощь.

Я работал в психиатрической больнице более двенадцати лет, и случай, который заставил меня содрогнуться, стал моей навязчивой идеей. Он преследовал, как мяч, который ты подбрасываешь вверх, понимая, что он всё равно вернётся, независимо от того, с какой силой ты это делаешь. Я выдохнул, надел шляпу и пальто, снятые с вешалки в приёмной, поймал такси и хлопнул дверью.

— Первый адрес, — сообщил я водителю, показав ладонь и устало опускаясь на сиденье.

Дождь лёгкой моросью щёлкал по окнам автомобиля, оставляя борозды и смывая пыль с улиц. Постоянный смог, словно пепел, оседал на всём, до чего могла дотянуться рука индустриализации. Я прислонился щекой к холодному стеклу. В свои сорок шесть лет я успел пожить уже в трёх городах штата, и Уокербилдз был самым отвратительным местом из всех.

Колесо такси прыгнуло в разрушенную трещину асфальта, обдав прохожих брызгами грязи и стекающих помоев. Я подпрыгнул на сиденье, крякнув при приземлении. Водитель улыбнулся, глядя в зеркало заднего вида.

— Это ещё только начало. Тут дороги все такие убитые. Военную технику гоняют постоянно, центральная колея разрушена почти полностью, — сказал он, как будто это было чем-то обыденным.

Я кивнул в знак согласия. Мир стоял на пороге очередной войны, и мелкие военные операции, так называемые «специальные заказы» правительства для повышения рейтинга государства, были в порядке вещей. Но политика не интересовала меня. Меня занимали только мой случай и мой пациент.

Такси остановилось резко, скрипнув тормозными колодками. Я вышел, хлопнув дверью, жестом велел водителю подождать и начал двигаться по брусчатке, перебежками преодолевая островки сухого асфальта. Три стука в массивную дверь — и тишина. Шёл седьмой час вечера, и я был уверен, что мой коллега, если это его адрес, точно дома. В углу я краем глаза заметил висящий колокольчик и, не раздумывая, схватил его.

Звон заполнил воздух, вибрации гула и язвительного «дзынь-дзынь-дзинь» разнеслись по округе. За дверью послышались шорохи, и она открылась, обдав меня запахом старого дерева, плесени и ещё чего-то едва уловимого.

В дверях стоял мужчина в круглых очках и с бородой, которая спускалась ниже груди, заканчиваясь тонкой косточкой, перевязанной резинкой в пучок.

— Слушаю, — выпалил он, и кисточка на бороде дёрнулась в такт его словам.

— Рузвельт Китенман?

— Он самый. А кто, собственно, интересуется?

Я взялся за край шляпы, чуть наклонил голову и представился:

— Дарен Либердон, главный врач Центральной психиатрической больницы «Хэвенбридж».

Мой собеседник поёжился.

— Мне не нужен психиатр. Если вас подослала какая-то компания, которая хочет забрать мой дом, то увы, вам сначала придётся иметь дело с моими юристом, адвокатом и личным врачом. В моей голове пока что ясность и порядок. Записывайтесь в очередь ожидания.

Он резко захотел закрыть дверь, но я успел протиснуть туда носок своей туфли и остановить такое резкое прощание.

— Вы не так всё поняли. Видите ли, у меня в больнице появился пациент, который мог бы вас заинтересовать.

Профессор был непреклонен и пытался тапочкой вытолкнуть мою ногу, не выпуская ручки двери.

— На кой черт мне ваши психи? Их вон по городу ночью толпы ходят.

Я взялся за ручку, чтобы перестраховаться, если у профессора всё-таки получится побороть мою туфлю.

— Вы верно подметили, но это особый случай. И я уверяю вас, возможно… — Я сделал драматическую паузу. — Всё ваше представление и ваши теории могут быть научно подтверждены.

Профессор замер и насторожился.

— Подтверждение теории при помощи ваших психов? Звучит так же, как возможность носить воду в дырявом сетчатом коромысле.

Я продолжал наседать на профессора.

— Увы, я сам был в полном замешательстве и, конечно же, не поверил бы и самому себе, если бы не этот поистине уникальный случай с множественностью личностного наложения…

Профессор прекратил борьбу с дверью и моей туфлей, поднял голову и прищурил глаза.

— Вы говорите, личностного наложения? Может, у вашего психа простое пограничное расстройство?

— Увы, профессор, у него нет ни патологических отклонений, ни двойственности личности. Но зато у него есть… — Я снова сделал драматическую паузу. — Память о перезаписанных ранее личностях себя же.

Дверь дернулась и распахнулась полностью, открывая мне все запахи. Я уловил тот самый аромат и понял, что это был запах земляники, которую часто добавляли в чай, когда болели.