Падали белые лепестки

Неизвестное пространство

В бесконечной, чёрной пустоте плавали звёзды. Одна, вторая, третья звезда. Десятая, сотая, тысячная. Первый миллион звёзд, второй. Миллиард звёзд. Многие из них с планетами и мирами, движущимися вокруг. Звёзды объединялись в галактики, от десяти миллионов до десяти миллиардов звёзд в каждой. Одна галактика, вторая, третья. Сотая. Тысячная. Один миллиард галактик, второй. Один триллион, второй. Два миллиона миллионов галактик. Один триллион триллионов звёзд, могут увидеть существа, зовущие себя людьми.

Подобно просыпанной муке, песчинки-галактики с бесчисленным количеством миров разлетаются в бесконечной пустоте, образуют светящиеся потоки, что простираются через пустоту. В потоках вспыхивают и гаснут новые звёзды, зарождается новая жизнь, гибнут и появляются цивилизации. Три пространственных измерения, известных людям. Двигайся по любому из них, сколько хочешь, и бесчисленные миры никогда не закончатся.

***

Населённый мир № 173-734-629-581

— Ведают нам священные писания, дошедшие до нас от первых пророков, тех что даровали нам откровения Очищающего Света! Ведают нам, что зверолюды есть зло, что нечисты они от рождения, что скверна находится в их душах, и что не должно быть их на землях света благословенного и очищающего. И что ежели завет этот нарушить, то ждёт нас великая беда, кара и катастрофа!

Священник надрывался, воздевал руки, и пытался вдохновить толпу крестьян, что хмуро собрались глубокой ночью на краю деревни. Принесли с собой факел, вооружились вилами, и мрачно смотрели на причину сбора.

На земле стояла грубо сплетённая корзинка, и в ней лежал младенец. Он смотрел вверх большими глазами, и шевелил иногда острыми, треугольными ушами, что прорезались сквозь короткие рыжеватые волосы. В корзинке с младенцем лежал увядший белый цветок.

Зверолюд. Полукровка. Человеческое тело, звериные уши, и, наверное, хвост, скрытый в пелёнках-тряпках.

Священник надрывался, и пытался вдохновить толпу. Его звали Прас. Возрастом далеко за сорок, с одутловатым лицом, и совсем не праведным видом, что намекал о привычке выпить, он лишь несколько лет назад попал сюда, следить за местным храмом и проводить обряды в далекой деревеньке. Наверное прогневал кого-то из высших санов. Воздевая руки к небу, священник продолжал:

— И потому говорю я, что в соответствии с писанием священным, скверну из деревни должно изгнать, и ежели не своими силами умертвить, то отнести в лес, где место зверям подобным.

Младенец гукнул. Крестьяне с неприязнью смотрели на котомку с ушастым младенцем, переминались с ноги на ногу, но не спешили следовать призыву Праса.

— Дурень ты, хоть и священник. — старушечий голос раздался из толпы, и из неё вышла женщина. Местная травница, Анна, что жила далеко на отшибе от деревни. Старушка, жилистая, будто иссохшее дерево, невысокая, но с ещё прямой спиной, она презрительно смотрела на адепта "Очищающего света".

— Какая ж это беда и катастрофа? Это младенец, маленький и беспомощный. И чего ж твоя вера стоит, если такая вот мелюзга к бедствиям и карам приводит, а твой свет даже от младенца защитить не может? — ехидничала травница.

— Ересь! Ересь! Придёт инквизиция по твою голову! — взвизгнула Прас. С травницей у него был конфликт интересов. Она лечила местных, как и он, но вот только дешевле и часто намного лучше...

— Зови, зови, свою инквизицию. Будешь потом без лекарства от похмелья маяться, после того как своей "благодати" перепьёшь.

Прас смутился. Он действительно посылал за зельем от похмелья, так как негоже было за ним к травнице ходить самому...

— Я забираю младенца, слышите? И чтоб никто не пытался что учудить. А то лечить не буду! — погрозилась травница.

Толпа перешёптывалась, переминалась с ноги на ногу. С недоверием и отвращением люди косились на котомку. Всё-таки зверолюд-полукровка это плохой знак. Но и не стоит с травницей ссориться. А то действительно лечить не будет, а то и нашлёт чего.

— Помните, помните мои слова! Будет беда! — выкрикнул Прас, сорвавшись на фальцет. Но травница не испугалась. Подошла, взяла котомку, и унесла с собой. Младенец запищал, и заплакал.

Крестьяне потоптались ещё и разошлись. Наступит утро. А там надо работать в поле. Но перешёптывались они между собой, о "дурном знамении". Вслед за ними, ушёл и Прас, в свою маленькую церквушку, допивать "благодать", которую он припрятал.

***

Полукровка оказалась девочкой. Со звериными ушками и хвостом. Травница назвала её Ликка. Старушка-травница приютила её, выходила, выпоила, отварами трав и козьим молоком, что купила у местных, ведь никто не согласился бы стать для полукровки кормилицей. Травница выменивала в деревне еду для младенца, а местные косились, шептались за её спиной, и зло сплетничали. Вполголоса говорили, что из-за полукровки придёт беда, что из-за неё у старосты пала корова, что из-за неё граф задирает налоги. Что из-за неё был плохой урожай, а вовсе не из-за того, что выделенные удобрения кто-то продал за полцены и деньги пропил.

Время шло, девочка росла. Рано научилась говорить, и травница научила её грамоте, по книжке, что хранила в своём сундуке. Но годы давали знать о себе и брали своё. Слишком много лет прожила травница. Становилась она слабее, стала болеть, а потом и вовсе слегла и почти не вставала. Ликке тогда исполнилось семь лет, и пришлось ей разбираться в записях травницы, чтобы помочь ей. Она слушала объяснения, что та рассказывала слабеющим голосом, собирала травы в лесу, и пыталась, пыталась спасти свою спасительницу.

Травница умерла, когда Ликке исполнилось девять лет. Лишь на два года хватило усилий полузверёныша. Несколько крестьян недовольно помогли с похоронами, и за домиком травницы появилось надгробие из камней и небольшой земляной холмик. Ведь с чего бы травницу, что приветила зверолюдку, на деревенском кладбище хранить? Так сказал Прас, чуть постаревший жрец Очищающего Света, что не забыл за долгие годы тот день, когда нашли Ликку.

Ликка осталась одна. Домик её стоял на отшибе, и местные теперь считали его проклятым местом. Не пытались отобрать, но обходили стороной, а иногда в разбитое слюдяное окно прилетал ещё один камень. Ушки и хвост Ликки покрылись мехом того же цвета, что и рыжая копна волос на её голове, и походили на лисьи, только чумазые, со свалявшейся шерстью. Старушка успела научить её читать, и Ликка разбиралась теперь в её многочисленных записях, и снова и снова читала старую, старую книгу, что хранилась на дне сундука, под свёрнутым в рулон платьем.

Книга рассказывала о принцессах, на которых накладывали проклятья, о спасавших их принцах и рыцарях. О магах, которые творили чудеса, летающих кораблях, драконах. Прекрасный мир, что, несомненно, существовал на самом деле, где-то далеко. Но пока на страницах старой книги галантный рыцарь сходил по трапу летучего корабля, чтобы забрать свою принцессу из башни, за окном домика царила ночь, на дороге лежала грязь, и ещё один крестьянин сплёвывал на землю, увидев Ликку, когда она пыталась что-то выторговать в местной лавке. Деньги она получала иногда помогая некоторым местным, что старательно пытались её обмануть при любом случае и не доплатить.

Этот день ей запомнился сильнее других. В деревню приехал купец, что обычно привозил товары местному лавочнику, потом торговал недолго побрякушками и мелочью со своей телеги и уезжал. Купец, толстый, грузный мужчина в ярких одеждах спустился из своего крытого фургона, обсудил свои обычные дела с лавочником, выгрузил пару ящиков, и потом его помощник, щуплый паренёк лет пятнадцати, развернул торговлю. Спустил на землю прилавок, заставил его разными побрякушками и причудливыми вещами, поднял навес на случай внезапной непогоды и стал ждать, не заинтересуются ли местные редкими диковинками "из столицы".

От лавки в этот раз тянуло вкусным, незнакомым запахом. Острый полузвериный нюх издалека почуял тонкий, неизвестный аромат, и пришлось утереть потёкшую изо рта слюнку. Оглядываясь по сторонам, Ликка подбежала к лавке и голодным взглядом уставилась на прилавок, выискивая пахучую новинку. Паренёк продавец нахмурился, с недоверием разглядывая чумазую полукровку, хвост которой размахивал туда-сюда.

Под стеклянным колпаком лежало оно. Неизвестное ей лакомство, непохожее ни на картошку, ни на лесные ягоды и растения, ни на пироги, которые пекла травница, когда ещё была жива. Пористое, светлое, белое, воздушное, слоистое, и покрытое чем-то мягким и похожим на облако, с ягодкой наверху. В животе Ликки заурчало. Парень-продавец проследил за её взглядом и буркнул: "десять серебряных монет".

Это большие деньги для деревни. В деревне платили медью. Сто медных монет — одна серебряная. Сто серебряных — одна золотая, но таких ни у кого не было, кроме купца и старосты. Где-то, говорят, есть монеты ещё дороже, но их деревенские не видели никогда, и о них ходили только слухи. То ли называли их королевскими, и одна шла за десять золотых, то ли драконьими, и одна шла уже за сто.

Ликка вспомнила, что в её стоящем на отшибе домике, есть тайник, который она сделала под кроватью, прикрыв мешочек с деньгами неприбитой доской. Там лежали несколько оставшихся от травницы монет, и туда же она складывала свои скудные заработки, которые иногда пыталась менять на серебро. Она не знала, на что она копит деньги, но сейчас в тайнике лежало как раз десять серебряных монет. И можно было бы купить диковинное лакомство. Но ведь лакомство, даже такое вкусное, закончится. А потом надо будет жить дальше.

В животе у неё снова заурчало и она сглотнула слюну. Продавец нахмурился сильнее, и стал внимательно следить за ней. Ликка же думала дальше.

Когда будет следующий шанс попробовать эту диковинку? Ведь это первый и единственный раз, когда купец привёз с собой какую-то еду. Есть ли смысл хранить деньги в деревне? С ней никто не хочет иметь дела, сможет ли она вообще что-то купить? Или же она собирает их на дорогу, чтобы, потом, когда-то уйти... но она ещё слишком мала.

Лакомство на тарелке казалось всё более и более аппетитным, притягивало взгляд, завораживало, и, Ликка, вопреки протестам здравого смысла, бросилась назад к своему домику. Добежала за несколько минут, выгребла из тайника деньги, монетки, которые собрала сама, и те, что остались от травницы. А затем вернулась назад.

Пересчитывая серебряные монеты, паренёк хмыкнул. Он обманул Ликку, назвал цену в десять раз выше, надеясь отпугнуть полузверёныша. И не стал исправлять свою ошибку. Он снял стеклянный колпак, и аккуратно положил пирожное в редкую в этих краях бумажную упаковку. Ликка бережно взяла покупку, и держала её как сокровище.

Напевая, Ликка отправилась домой. Сейчас, она придёт домой, сейчас разведёт печь и заварит чай, и сейчас, вот уже скоро, она попробует это чудесное, воздушное лакомство.

Её дорогу перегородили. Дети, трое. Соседские дети, что дразнили её, кидались иногда грязью и камнями. Старше и сильнее.

— А кто это у нас тут такой воняет. — Сказал самый старший. Мак, лет одиннадцати или двенадцати, сын деревенского старосты. Пытаясь подражать отцу, он изображал иногда из себя "лидера", и старался быть заводилой в группе. Он одевался лучше и богаче, и на поясе гордо носил дорогой охотничий нож, который ему подарил отец. И именно он, Мак, и натравливал ребятню на Ликку.

Мгновенно оценив ситуацию, Ликка метнулась назад, затем в сторону, но там её уже ждали двое помощников Мака, что незаметно к ней подобрались. Её схватили, взяли под руки. И отобрали заветную коробочку.

— А что это у нас такое? — Продолжал Мак, с коробочкой в руках. — он раскрыл коробочку и удивлённо посмотрел внутрь. Он не ожидал увидеть пирожное и смутился. Наверное, дорогое? Хотя... он глянул на Ликку.

Ликка зарычала и дёрнулась. Попыталась вырваться, но ребятня её крепка держала, и они все дружно повалились на землю. Ликку прижали к земле.

Глядя на лежащую на земле Ликку, Мак нехорошо ухмыльнулся. Какая разница, сколько оно стоит, если есть такая забавная игрушка.

— Такие, как ты, — сказал Мак — недостойны такой еды.

Он перевернул коробочку. Воздушное пирожное упало на землю в дорожную грязь. Мак плюнул на него, и растоптал. Растёр ботинком о землю. Раздавив крем, начинку и ягодку.

— Видишь, теперь будешь есть его с земли... — продолжил было Мак, но с земли раздалось шипение, которой переросло в звериный рык.

С животным рыком, Ликка вскочила с земли, разбросав державших её ребят, ударила кулаками одного, расцарапала лицо второму, бросилась на Мака прыжком и сбила его с ног, просто за счёт неожиданности. А затем Мак увидел как она широко открывает рот, как блестят её заострённые зубы.

Ликка изо всех силы впилась ему зубами в лицо, и из-под укуса немедленно потекла кровь. Мак заверещал, начал бить руками и ногами по земле, пытаться встать и скинуть полукровку. В голове Ликки клубился кровавый туман, и откуда-то немедленно возникла мысль, что если укусить за горло, за шею, сжать зубы и дёрнуть головой, то тогда, умрёт её мучитель и одной проблемой станет меньше. Но наваждение внезапно спало. Исчезла пелена ярости, а под её зубами хныкал портивший ей жизнь враг. Враг, которого не стоило убивать.

Она разжала зубы, с плевком отцепилась от лица жертвы. Истекающий кровью Мак с рёвом побежал в деревню, вслед за давно сбежавшими "друзьями". Ликка же стояла на дороге и смотрела на растоптанное пирожное. А потом она пошла домой.

Попавшийся по пути деревенский житель шарахнулся от неё и торопливо ушёл с дороги. На её глаза наворачивались слёзы. Вот деревня закончилась, а Ликка всё шла по дороге к своему домику, заливаясь слезами. Дошла до ворот, но пошла дальше.

В нескольких сотнях шагов от её дома, в лесу, была поляна. Там стояли странные каменные столпы. Покрытые трещинами и поросшие мхом, они образовывали полукруг, в центре которого лежала каменная плита. На них виднелись местами письмена, написанные на языке, которого Ликка не знала. Местные боялись места как огня, и даже близко к нему не подходили. Именно там Ликка пряталась, когда её слишком донимали крестьяне и их дети. Именно тут она проводила всё больше и больше времени.

Она дошла до ставшей привычной плиты, села на неё, и разревелась уже в полную силу, оплакивая пирожное и серебряные монетки. Она вспомнила, что первые монетки в тайник откладывала ещё бабушка-травница, и сегодня она потратила и их тоже. День начинал подходить к концу, а Ликка никак не могла успокоиться. Наступила ночь, и, устав плакать, Ликка свернулась прямо на каменной плите, которая почему-то даже ночью оставалась тёплой.

Около полуночи раздался низкий гул, и Ликка проснулась. Стоявшие вокруг неё камни светились зелёным светом, мягким и приятным. Низкий гул заполнял поляну, он пульсировал странным ритмом, но не вызывал страха. Повертев ушами, Ликка посмотрела по сторонам, а потом обратилась к столпам и к звёздному небу.

— Кто ты?

Низкий гул раздался вокруг неё, и будто усилился. А потом из земли перед ней прямо на глазах стали пробиваться травинки, сплетаться вместе, и из них вырос невиданный неизвестный белый цветок. Ликка наклонилась к нему, осмотрела со сторон, и задумчиво понюхала.

***

Деревенский трактир. Девять лет спустя

— Привет, Гроза Кроликов! — хохотнул селянин и хлопнул мрачного молодого парня по плечу.

— Не зови меня так. — Огрызнулся парень

— Иначе что, кроликов на меня натравишь? Так я их в суп! — весело ответил крестьянин, и не дожидаясь реакции, направился к Трактирщику.

— Сил, чего у тебя из пойла ещё не скисло? — спросил он хозяина, и начал весёлый разговор.

"Гроза кроликов" же угрюмо смотрел ему в спину.

Это был Мак. Он сидел за столом, в неплохом костюме, и пил пиво. Но вот костюм его был грязноват, волосы взъерошены, красовавшийся на поясе в дорогом футляре охотничий нож был грязен, а руки слегка дрожали. Лицо же стало слегка одутловатым, и на нём красовался уродовавший его шрам, с двух сторон вокруг его носа.

Всё пошло не так в тот день. Когда он, окровавленный, прибежал домой, держась руками за лицо, его, конечно же, начали расспрашивать. А он боялся отвечать, так как со страху казалось, что вот-вот его лицо отвалится и упадёт на землю. Его отец собрал сбережения, и отправился к Прасу, священнику Очищающего Света. С тех пор как травницы не стало, именно он пытался лечить местных жителей. Брал он за это очень много денег, и за спиной его местные роптали, говорили, что старушка травница лечила лучше. Священник же горделиво отвечал, что всё дело в недостатке веры, и его силы работают лучше на праведных и достойных.

Взяв со старосты целый золотой, священник обмазал Мака какими-то жгучими зельями, забинтовал, и просто отправил домой. Дома рана воспалилась, начала болеть, Мак слёг с жаром на несколько дней. И, пока его отец ругался с Прасом по поводу денег, его мать сняла бинты, и долго промывала его гноящиеся раны колодезной водой.

Когда Мак, наконец, выздоровел, от ран остался жуткий шрам, рассмотрев который в первый раз мать всплеснула руками и сказала "такого жениха испортили". Руки его теперь иногда мелко дрожали, и ещё долгие годы ему по ночам снилось, как Ликка кусает его за лицо. Иногда сны не останавливались на укусе, и Ликка в его кошмарах пожирала его целиком.

Естественно, его расспросили, кто это сделал. Случилась неожиданное: напуганная детвора не стала выдавать Ликку, и попыталась всё свалить на него, сказав, что он один куда-то ушёл. Часть из них вообще не видела укус, удрав в самом начале, а сам Мак сдуру сказал, что его укусил кролик. Кролик, безобидное лесное создание, и от якобы его укуса он чуть не умер.

История пошла по деревне и стала местной байкой и его обидным прозвищем. "Гроза Кроликов". Почти никто не принимал его теперь всерьёз, и он не мог больше играть в заводилу. А дальше случилось странное. Со временем тех двоих, что держали Ликку, не стало. Через год первого из них унёс лесной хищник. Второй через пару лет утонул в реке. Мак же начал рано пить. И вместо будущего старосты, уверенно превращался в будущего пьяницу, регулярно напиваясь со своими бывшими прихвостнями.

Староста переживал, пытался исправить "наследника", но потом внезапно у него родился поздний ребёнок, и внимание переключилось на него. Малец, которого назвали Тим, оказался смышлёным, и в деревне поговаривали, что именно он всё-таки и станет будущим старостой. А потом его даже отправили в столицу, учиться, что для деревни было неслыханно.

Мак встал из-за стола, и, слегка пошатываясь, дошёл до трактирщика. На выданные отцом деньги купил бутылку пойла, и под неодобрительным взглядом трактирщика, направился на улицу, искать своих прихвостней, что теперь стали собутыльниками.

Собутыльники, с именами Ник и Том, нашлись рядом с одним из сеновалов, уже слегка нетрезвые, и с недопитой бутылкой. Новая бутылка в руках Мака подняла им настроение, они радостно махнули бывшему Боссу, и продолжили распитие уже вместе.

Когда пойло стало подходить к концу, и в голове поднялся приятный дурманящий туман, Мак выдал идею:

— П-парни, — заикаясь, выдавил он — ту ведьму. Её надо бы, проучить.

— В смысле, проучить? — спросил Ник. Он был тощий, рябой. Пару лет назад в драке он потерял передний зуб.

— Ну, как, проучить. Показать, что нас, нас надо уважать! — гордо сказал Мак. — Придём к ней домой, пошумим.

— Лучше не стоит. — покачал головой Том. Том был толст, не пьянел так быстро, и был не самым глупым в троице.

— Это ещё почему? Думаешь, я не мужик? Меня не испугается? — возмутился Мак.

— Она лечить начала. Зелья варит. — объяснил Том. — бабы с деревни к ней бегают зачем-то, а зачем, не говорят. Корову, что, считай, уже помереть должна была, вылечила. Это не детёныш, которого ты дразнил.

— Да... она же что, всю деревню на свою сторону склонить собирается? — ошарашенно спросил Мак.

— М-мужики говорили. — заплетающимся языком начал рябой Ник, — что пытались к ней влезть, пошариться, спиртное найти. Какая ж травница без спиртного? Так их изгородь не пустила.

— То есть, "не пустила"? — уточнил Мак.

— А в-вот не говорят они. Говорят, там голос был, и деревья ожили. И отправили их назад. Может, врут. А ещё... — Ник скосил глаза и задумался...

— А ещё кто-то из мальцов пытался ночью за ней следить... — выпалил Ник и замолчал.

— И? — нетерпеливо поторопил его Мак.

— И... в общем... они... — Ник пытался поймать ускользающую, как угорь, от него мысль. — Они видели, что она... по ночам к проклятым камням ходит. Сидит там, и говорит сама с собой. И... — Ник морщил лоб, пытаясь продолжить.

За него продолжил Том:

— Слышал, слышал эту байку. Мол, увидела её ребятня, а она сидит и говорит будто с кем-то, смеётся. Ветка у них под ногой хрустнула, она оглянулась, а у неё глаза светятся.

— И... и что? — заинтересовано сказал Мак.

— А ничего. Говорят, зашумело что-то в кустах, и страшно стало, ребятня побежала, а она им вслед смеётся. Теперь из ребятни один ходит, заикается...

Мак переваривал историю.

— Мы... — начал распаляться Мак — мы должны защищтить! — запнулся он — Наше родное село от зла. И показать! Что таким, как она тут не будут рады...

Том вздохнул и встал.

— Не пойду я туда, Мак. — выдохнул толстяк — ты после того случая странный стал, и теперь как камень с горы катишься. Всё к худшему. Хватит с меня. Выпить вместе? Приходи. А это я не хочу.

— Да как ты смеешь ... — начал Мак — но толстяк покачал головой и ушёл. Осталась недопитая бутылка.

— Одни мы остались, Ник. Одни мы — грустил пьяный Мак. — Это всё ведьма. Она, она всё испортила. Покажем ей!

Его приятель уже хорошо захмелел, и не соображая кивал.

— Вперёд! На борьбу со злом! — сказал Мак.

Два пьяницы пошли, заплетающими ногами, на окраину, где всё так же стоял домик травницы, которой теперь стала Ликка. День шёл к вечеру, и два друга орали песни. Если Ник подходил к песням основательно и с душой, не жалея глотки, то Мак же был бледен, и потел. Из него стремительно улетучивался хмель, и всё никак не покидало впечатление, что что-то было не так, неправильно. А в голове возникали снова и снова сны, которые он видел в прошлые годы.

На половине дороги к деревне, он понял, что вокруг неправдоподобно тихо. Мёртвая, безжизненная тишина, будто уши залили воском. Мак оглянулся. Вокруг расстилались поля, шевелилась на ветру трава, но не стрекотали в траве вечерние насекомые, не шумели птицы, и даже шелеста травы не было слышно.

Ник внезапно перестал орать песню, и замолчал. Видно стало, что он тоже быстро трезвеет.

Они оглянулись. Позади, приветливо, ждала их деревня. Дымили несколько труб, кто-то что-то готовил. Вернись, и живи как жил раньше. Впереди, в конце дороги, где-то там вдали, был домик ведьмы. Не поднимался над ним дым, не доносился оттуда шум, и будто веяло холодом.

Ник поднял руку, указав назад на деревню. Посмотрел на Мака. Тот покачал головой. И показал вперёд, к домику. И они пошли.

В воздухе стало прохладно, непривычно и неприятно для тёплого лета. Цвет травы изменился, и будто отливал изумрудом. Мак вдруг понял, что не видит привычных ему цветов на земле, лишь траву, из которой иногда выстреливали высокие стебли. Стебли он тоже не узнавал. И по-прежнему не было вокруг него ни одного звука. Ни птиц, ни насекомых.

Домик ведьмы появился перед ними внезапно, будто выпрыгнул из-под земли, и вот уже они стоят у невысокой ограды. Мак осмотрел её, и пытался вспомнить, всегда ли была тут ограда, всегда ли за ней росли деревья, всегда ли она была сплетена так плотно. Снова Ник показал в сторону деревни, и с просящим лицом посмотрел на Мака. Но снова тот отказался. Мак открыл калитку, и ступил внутрь ведьминого сада. Огляделся вокруг.

Из земли росли неизвестные ему круглые белые растения. Над ними возвышались деревья, на ветках которых висели странные синие плоды. Лозы оплетали ограду изнутри, будто поддерживая её. Под окнами росли неизвестные ему белые цветы, со странным, дурманящим запахом. Мак протянул руку к двери. Сзади его дёрнул за рубашку Ник. Снова, с просящими глазами, показал в сторону оставшейся позади деревни, снова молча умоляя вернуться, оставить ведьму в покое.

Но Ник был непреклонен. Он покачал головой. Выкрикнул:

— Ведьма! Выходи!

И пнул дверь, которая даже не дрогнула от удара. В этот же момент кто-то схватил его за ноги, дёрнул и мир перевернулся вверх ногами.

***

Он висел в воздухе. Прямо под ним виднелся острый деревянный шип ограды. Рядом с ним в воздухе висел с вытаращенными глазами Ник, открывал рот, но почему-то не издавал ни звука, хотя должен был кричать.

Дверь открылась. Из неё вышла Ликка. Выросшая за девять лет, стройная девушка, с чистыми, рыжими волосами, лисьими ушками, и роскошным хвостом. В чистом, зелёном с белым платье.

— Здравствуй, Ник. — равнодушно сказала она Нику. — я очень удивлюсь, если лекарство от срамной болезни, что ты попросил достать своих друзей, тебе не помогло. Тебе нечего тут делать. Поэтому уходи.

Ник отчаянно закивал головой, и что-то утащило его в сторону. Мак услышал звук шагов, и увидел, как его "друг" убегает по дороге. Ликка повернулась к нему.

— Здравствуй. Мак. — сказала она ледяным голосом. В нём сквозила ненависть. Он почувствовал как волоски на его коже встают дыбом, и по коже бегут мурашки.

— Неужели ты решил вспомнить своё детство? — поинтересовалась Ликка у него, и мило улыбнулась. От улыбки по коже пошёл мороз.

— Или же ты, может, не добившись успеха с деревенскими девками, захотел чего-то ещё? Решил, что одинокая полукровка не доставит тебе проблем?

Вокруг Ликки на земле что-то шевелилось. Мак видел, как трава вокруг неё прорастает в длинные лозы, что сплетаются друг с другом.

— Знал ли ты, что купец тогда обманул глупого детёныша полукровки и попросил за то лакомство десять серебряных монет?

Мак сглотнул.

— Знал ли ты, что часть этих монет старушка травница оставила мне на будущее? И что маленький, глупый детёныш потратил их все на сладости, которые ты уничтожил.

— Я... — начал говорить Мак и тут же понял, что что-то ползёт по его щеке, будто ветка растения. Он заорал, но невидимый отросток перевязал его рот, став кляпом. Он мог только мычать, и не говорить.

— Я не забыла. Ни тебя, ни твоих друзей, ни торговца. — лицо Ликки превратилось в звериный оскал, на мгновение, но тут же вернуло назад милое выражение. — И больше всего я хотела бы, чтобы тебя и таких, как ты, не стало. Знаешь ли ты, как легко остановить человеческую жизнь?

Мак мычал, а Ликка улыбалась.

— Но я не сделаю ничего. Ты пойдёшь домой и не будешь мне мешать, не будешь ко мне приходить. Скоро за мной придут, и я покину всех вас. Вы же всегда этого хотели, так? Всей деревней. Чтобы проклятый зверёныш от вас ушёл. Ведь тогда, вас всех, без сомнения посетит счастье, которое почему-то никак к вам не приходит.

Пока Ликка говорила, Мак скосил глаза, и увидел, что его ноги опутывают растения. Длинное растительное щупальце держало его за ногу в воздухе, много других тянулось со стороны. А ведьма, улыбаясь, стола перед ним. Казалось бы, только протяни руку, и можно будет ударить его ночной кошмар.

Просто протянуть руку.

Мак дёрнул руку к поясу, где был надёжно пристёгнут охотничий нож, который ему подарил отец. Тот самый, что он носил с самого детства. Выхватил его и ударил в сторону девушки. Она ловко отпрыгнула, а перед ней из земли выстрелило ещё одно щупальце, которое нож перерезал. Кусок растения полетел на землю, разбрызгивая бледно-зелёную жидкость.

Щупальца пришли в движение, Мак же извернулся и ударил по тому, что держало его за ногу. Всё-таки он не успел совсем спиться, и даже сын старости хоть иногда да работает, а значит может за себя постоять. Он попал ножом по растению, оставив глубокий порез. Щупальце дёрнулось, и, теряя силу, попыталось бросить его, но ослабело и он тяжело шлёпнулся на землю. Встал. Он стоял за пределами забора и к нему медленно тянулись травянистые лианы.

Ликка стояла за забором, и внимательно смотрела на него. На её лице не было ни злорадства, ни страха. Так смотрят на странный камень у дороги. Он сделал шаг к Ведьме, и тут же травянистая лиана молниеносно схватила его за горло и начала душить. Ножом он отсёк лиану, хватка её ослабла, и он бросился бежать, не оглядываясь. А Ликка смотрела ему в след.

Он бежал из последних сил, не останавливаясь, до деревни. Потом выдохся и шёл, ковылял. Шёл через силу, переставляя ноги, пока трава не перестала быть изумрудной, пока не появились звуки, пока не запели вокруг насекомые и птицы.

Он вошёл в деревню, сжимая в руке кусок пытавшейся задушить его лианы.

— Что, Гроза Кроликов, теперь с деревом подрался и проиграл? — хохотнул проходивший мимо местный.

Он не обратил на него внимания, а пошёл, спотыкаясь, к церкви Очищающего Света, небольшой, чуть больше часовни. Постучал в дверь, и, когда ему открыл уже седой, постаревший Прас, священник, Мак выпалил:

— Ваше святейшество. Ведьма! Смотрите, что у неё растёт в огороде.

И показал ему лиану, что до сих пор иногда подрагивала. Прас перевёл взгляд на лиану, на потрёпанного Мака с его огромным шрамом, и сказал:

— Обсудим это внутри.

Пару лет назад ведьма начала лечить. И постепенно всё меньше местных шли за его, Праса, помощью. А это означало меньше пожертвований в казну и в его карман. А вот теперь, быть может, что-то с этим получится сделать. Наконец-то.

Прас долго разговаривал с Маком. А потом из церкви вылетел голубь, с привязанным к ноге посланием.

***

Что-то очень интересное написал Прас в своём послании, и инквизиция прибыла в деревню невероятно быстро — через неделю. Конная группа. Во главе — Инквизитор, с ним — два священника. Сопровождали их двенадцать паладинов, в тяжёлой броне, символом пламени на щитах, вооружённые мечами, алебардами. К сёдлами всадников пристёгнуты какие-то странные бочонки и сумки, а также пара боевых молотов. Иногда некоторые из бочонков булькали.

Группа въехала в деревню как на параде, со сверкающими на солнце доспехами. Командир паладинов торжественно держал над головой стяг церкви Света. Посмотреть на редкое и захватывающее зрелище собрались все местные. Стояли на почтительном расстоянии и смотрели на паладинов.

Инквизитор же, в чёрных одеждах, скупо украшенных вышивкой из золотых нитей, внимательно, и с неприязнью рассматривал крестьян и их деревню. Его взгляд вдруг зацепился за неприметного мужичка в толпе. На шее мужчины болтался амулет из дерева.

— Брат Иллан. — обратился к одному из священников Инквизитор. — какое у нас наказание за запрещённые символы веры?

Он махнул рукой в сторону невезучего мужичка. От группы немедленно отделились два паладина, и направились к селянину. Тот заозирался, толпа отступила от него, и стала быстро редеть.

Брат Иллан достал из сумки тиснёную золотом толстую книгу, и пролистал страницы. На обложке книги сияло солнце.

— Клеймо, Высший Инквизитор — ответил Иллан, захлопнул книгу и положил её в сумку.

— И куда же ставят клеймо в таком случае? — спросил Высший Инквизитор, спешиваясь с лошади. Спустившиеся с лошадей паладины уже держали мужичка за руки.

— На усмотрение инквизитора. — пожал плечами "Брат Иллан".

— Пусть будет над сердцем. — улыбнулся Инквизитор — Огня мне! — он отцепил от седла походный чемоданчик, и достал из него своё любимое клеймо.

Вскоре над площадью раздался вопль. Улицы опустели, и местные, спрятавшись по домам, больше не пытались посмотреть на прибывших паладинов.

Инквизитор неторопливо прошествовал до церкви. Вошёл внутрь, и мило побеседовал с Прасом. Из церкви он вс подозрительно потяжелевшим кошелём на поясе. В след за ним семенил Прас, что внимательно разглядывал землю под ногами и старался быть неприметным. Вместе они отправились к дому ведьмы. На дорогу у группы ушло совсем немного времени.

Дом не выглядел странным. Не было ни необычной изгороди, ни непонятных растений. Куда-то пропала и изумрудно зелёная трава, и тишина, о которой рассказывал Мак. Исчезли и деревья с синими плодами. За старой, плетёной оградой стояли свежевспаханные грядки, на которых ничего не росло. Дом был пуст. И Ликки в нём не было.

Но Инквизитора это не остановило. Он спешился. Снял с седла своей лошади чемоданчик, открыл его, и достал оттуда составную... лопату. Собрал её. Затем деловито подошёл к грядкам и глубоко копнул. Раздался хруст.

Жестом руки он подозвал ближайшего паладина и отдал лопату ему. Тут молча кивнул, и прямо в сверкающей на солнце броне, принялся копать. И вскоре на свет появились странные белые плоды, скрытые в земле.

Инквизитор довольно кивнул, и разрубил один из них лопатой. Епископ и Прас испуганно вздохнули. Кроваво-красная начинка плодов напоминала мясо, и с разреза сочилась жидкость, очень похожая на кровь.

Затем Инквизитор прошествовал в дом. Беглым взглядом он осмотрел пустое помещение, в котором как будто никто никогда не жил, прошёл по полу, топнул в одном месте, в другом, и снова подозвал паладина. Теперь потребовалось вскрыть пол. Под полом оказался тайник, выкопанный в земле. Со странными, невиданными плодами, завёрнутыми в ткань, старым платьем и книгой.

Инквизитор же довольно улыбался.

— Несколько плодов забрать. Землю засыпать солью. Дом облить жидким огнём и сжечь.

Паладины сняли бочонок с одной из лошадей, вытянули пробку, и стали разливать содержимое по огороду и дому. Потом один из них достал огниво и кремень, выбил искру. И вскоре домик Ликки пылал. В пламени сгорали оставшиеся от травницы книги. Записи, и так книга, где рыцари спасали принцесс, а не сжигали их дома.

— Милейший — не по сану обратился Инквизитор к Прасу. — у вас тут логово еретиков, и я даже не знаю, что делать с таким отношением к своим обязанностям. — он хищно улыбнулся.

— Но ведьма. — Инквизитор полной грудью, радостно вдохнул воздух, будто в предвкушении — она не могла уйти далеко. Где-то рядом есть место, где она прячется. Не знаете ли вы, — инквизитор наклонился к бледнеющему Прасу — где такое место может быть? Если, конечно вы с ней не в сговоре. Такое место, в которые люди обычно боятся ходить.

— Здесь... есть такое место. — заплетающимся голосом начал Прас. Он начинал жалеть, что связался с Инквизицией. Инквизитор уже забрал львиную долю "выручки", клеймил несколько местных, и теперь перешёл к личным угрозам. — проклятые камни.

— Прекрасно! Вот туда мы и направимся. — Инквизитор радостно махнул сопровождавшим его паладинам.

Место, где пряталась Ликка они нашли меньше чем за час. Прас никогда тут не был, и, поёживаясь, с удивлением рассматривал каменные колонны и плиту. Здесь же оказалась и Ликка. Она сидела на каменной плите в центре, и настороженно смотрела на прибывших, но не убегала. А вокруг неё, на поляне цвели невиданные белые цветы.

— Кто вы? — глухо спросила она. Её волосы утратили недавиний лоск, и теперь она чем-то снова напоминала того грязного зверёныша, девять лет назад.

— Инквизиция. — Улыбаясь, сказал Инквизитор, глядя на полукровку.

— Уходите. Я скоро уйду и никогда больше не причиню вам проблем. — мрачно говорила Ликка.

— Мы не можем этого сделать. — инквизитор цокнул языком. — подумать только, такое сосредоточие скверны. Такое извращение натуры. — перечислял он.

— И ты, сама. — Он оскалился, по-звериному, и на мгновение сам стал похож на зверолюда. — Грязь. Скверна в мире, где правит Свет. Скверна, которую должны были уничтожить при рождении. — он шипел. Он отдал команду:

— Взять её.

Паладины бросились вперёд. К ним потянулись побеги травы, но не смогли противостоять острым мечам, и быстро пали под ударами. Цветы на поляне начали вянуть, и вскоре растения перестали двигаться.

Ликка по-прежнему сидела на плите, и чего-то ждала, с надеждой и беспокойством поглядывая по сторонам. Ждала она, когда её схватили паладины, когда оттащили в сторону. И только когда Инквизитор стал осматривать каменные строения, она заволновалась.

— Разбить. Взорвать. Сжечь. — отдал команду Инквизитор.

Неторопливо два паладина отстегнули с лошадей боевые молоты. Неторопливо подошли к каменным плитам. Вот один из них размахнулся и нанёс удар по каменной плите. Второй, третий.

Глаза Ликки расширились, она закричала, попыталась вырваться. Её повалили на землю, прижали, как тогда, в детстве. Снова, как тогда, она зарычала по-звериному, но сил в этот раз не хватило. Слишком уж сильны были взрослые воины.

Люди в блестящих доспехах разбили центральную плиту, на которой она много лет смотрела на небо. Повалили несколько каменных столбов. Принесли бочонок пороха, поставили его в центре каменной структуры. Полили всё "жидким огнём" и подожгли.

И место, в котором Ликка провела столько времени перестало существовать.

Игнорируя рыдающую Ликку, Инквизитор подошёл к священникам.

— Брат Иллан, — улыбаясь сказал он — какое у нас наказание для ведьм?

Брат Иллан достал свою тиснёную золотом книгу, где на первой странице сиял символ солнца. Открыл её, медленно перевернул страницы, пробежал по ним пальцем, и удовлетворённо кивнул.

— Сожжение на костре, Высший Инквизитор.

***

Посмотреть на зрелище собралась почти вся деревня. Старательно избавившись от всех крамольных амулетов, за которые Инквизитор успел поставить уже четыре клейма, люди стекались к главной площади, где слуги Света собирали огромный костёр.

Толпа шушукалась, переговаривалась. "Точно сожгут?", "Наконец-то", "А она корову вылечила", "А это чтоб в доверие войти, Всё одно ведьма!", "И вроде Мака она то же ранила!", "Нет, Мак всегда дурень был".

Мак стоял в первых рядах, и с видом победителя смотрел по сторонам. Наконец-то он увидит смерть объекта своих кошмаров.

Великому Инквизитору не нужен был ни суд, ни дознание. Всё было просто и понятно. Грязная зверолюдка-полукровка, сверхъестественные силы. Осталось лишь сжечь и возвращаться назад, до следующего вызова.

Побитую и заплаканную Ликку вытащили из церкви Света, что послужила камерой, и потащили к костру. Её зелёное платье стало грязным и рваным, её загнали на столб, и привязали.

Один из священников зажёг факел, и приготовился. Преподобный Прас, что когда-то называл новорождённую Лику скверной, и призывал её убить, зачитывал приговор, как местный глава церкви. Рядом с ним стоял довольный Инквизитор. Позади него — два прибывших с ним священника, а вокруг костра стояли двенадцать безмолвных паладинов. Один из них держал знамя Очищающего Света, оно развивалось на ветру. На знамени сияло солнце.

Старческим голосом, Прас зачитал:

— Зверолюдка, полукровка, Ликка... обвиняется... в колдовстве и сговоре с тёмными силами. Решением... Великого Инквизитора и его доверенных... приговаривается... к сожжению на костре. Да очистит Свет наш мир от Скверны.

Ликка же понуро смотрела вниз, привязанная к столбу.

— Желает ли кто свершит правосудие? — объявил священник, традиционно предлагая толпе право поджечь костёр.

— Желаю! — радостно заявил Мак. Он вышел из толпы, и поклонился священнику. Тот торжественно передал факел ему, а Мак, подошёл к костру, злорадно посмотрел на Ликку, и ткнул факелом в поленья. Огонь стал медленно разгораться.

Ликка увидел Мака, и будто очнулась. Её лицо приняло жуткий оскал. Она выпрямилась и выкрикнула, вверх.

— Я знаю, что ты слышишь! Забери! Забери меня отсюда! Я согласна! Будь что будет с этим миром! Я согласна, согласна! — а пламя подбиралось к подолу её платья.

— Дура. — сказал ей Мак. — никто не придёт на помощь ведьме.

Внезапно день как будто чуть потемнел. Пламя костра остановилось, и вспыхнуло синим.

А с неба стало падать что-то белое. Снег? Летом?

Мак протянул руку и машинально попытался поймать одну из "снежинок".

С неба, падали белые лепестки.

***

Неизвестное пространство

Два миллиона миллионов галактик. Один триллион триллионов звёзд, могут увидеть существа, зовущие себя людьми. Реки из бесчисленных миров, что никогда не заканчиваются.

Все они заключены в маленьком, крошечном трёхмерном островке стабильности, что висит в спокойной области многомерного пространства мира. В крошечной точке, где по какой-то прихоти законы мироздания образуют особую форму стабильной материи. Ведь кроме трёх направлений движения, что известны людям, есть другие, и вместе с первыми тремя их не меньше одиннадцати. И если оторваться от островка стабильность, вырваться из объятий физических законов привычной людям реальности, развернуться вдоль других осей мироздания, если суметь сохранить свою форму и суть, не распасться. Если не забыться при повороте и переходе, не потерять себя, если броситься тогда в пустоту многомерной бесконечности, то откроются взору бесчисленные другие миры. Другие островки. С другими правилами.

Миры, где нет материи. Миры энергии. Миры, где мысль управляет пространством. Миры, где нет времени. Миры, где само пространство разумно. Миры, где...

Два миллиона миллионов галактик. Один триллион триллионов звёзд могут наблюдать люди со своей крошечной планеты. Миллионы миров они никогда не смогут достигнуть в той точке, пространства, где заключена привычная их вселенная. И бесчисленное количество таких точек плавает в пустоте. Как бесконечная пространственная матрёшка внутри которой бесконечное число таких же. Непостижимое число миров, приближающееся к бесконечности.

Через пустоту, через бесчисленные миры, измерения, двигался Разум. Он давно плутал по мировым осям, пытаясь вырваться из островка стабильности хранившего в себе вселенную людей, но раз за разом терпел неудачу. Как и в этот раз, когда сместившись от островка по оси Мю, он столкнулся с четырёхмерным пространством разумной энергии. От завладевшего координатой разума пришлось бежать, вновь вернувшись к островку трёхмерной стабильности, зализывать "раны", восстанавливать свою целостность, и думать, что будет дальше.

Вновь Разум осмотрел островок, ставшие привычными реки галактик, вдоль которых он проносился много раз, в попытке вырваться из трёхмерной западни, и увидеть остальную вселенную.

Разум устал. Он был старше большинства звёзд этого места, и сколько помнил себя, всегда бродил здесь, пытаясь покинуть стабильную точку многомерного пространства, пытаясь увидеть остальной мир, пытаясь найти подобного себе. Он всегда искал другого подобного себе, и не находил. В бесконечности стабильного мира не было другого подобного ему.

Разум устал. Трёхмерный островок не радовал его, ему давно наскучила игра и изучение его физических законов, что стали простыми и понятными. Пришло время отдохнуть. Выбрать любую песчинку-звезду, остановиться у неё и лечь спать, долгим сном, во время которого звёзды будут загораться и гаснуть.

А потом можно продолжить свой путь. Любой мир подойдёт для остановки. Например, вот этот. Такой же, как и все остальные. Разум направился к самой обычной галактике, самой обычной звезде, самой обычной планете.

***

Около выбранной им звезды он спал очень долго. Сотни тысяч лет, если бы он считал время так же, как это делали люди. Спал и видел сны, в которых он вырывался наконец, из клетки трёхмерного островка. Несколько раз тревожили его сон странные, суетливые создания, что жили на крошечном мирке, рядом с которым он дремал. Как-то смогли некоторые из них его почувствовать, осознать. Они взывали иногда к нему, но так же быстро, как они появлялись, так же быстро они уходили. Похоже, иногда они поклонялись ему, но это не было важно. Набравшись сил, он продолжит свой путь, и этот мир будет забыт, песчинка, такая же как и другие песчинки в безбрежной реке миров.

Так он считал, пока однажды не почувствовал существо. Существо, что случайно зашло в построенный для него суетливыми поклонниками алтарь, существо, что не знало о нём. От существа веяло одиночеством. Оно не поклонялось ему, не просило ничего. И сидя на его алтаре, разговаривало само с собой.

Он замедлил течение времени. Ненадолго проснулся от своей полудрёмы. И посмотрел на мир, рядом с которым спал, и на создание, что подошло к его алтарю.

Странное, смешное, жалкое существо. Маленькое и хрупкое, оно сидело на плите его алтаря, что множество тысячелетий назад оставили поклонявшиеся ему, и оплакивало потерю чего-то, разговаривало само с собой. Он сконцентрировал внимание на алтаре внизу. Трёхмерный островок стабильности затрещал, с трудом выдерживая внимание и влияние многомерного Разума. И маленькое создание заметило его. Посмотрело на него, и спросило: "Кто ты?"

Он увеличил скорость своей мысли и подумал о вопросе. И как будто усмехнулся. Пусть... пусть это будет коротким развлечением. Прежде чем он вернётся в сон. Пусть в первый раз он обратит внимание на существ, что тысячелетиями тщетно взывали к нему.

Он посмотрел на мир, посмотрел на создание, и понял он, что оно голодно, и слабо. И вмешавшись в пространство островка, создал цветок, растение. Что поможет только ей и служить будет только ей. А потом ждал, смотрел, что произойдёт. Ведь торопиться было некуда.

Крошечное существо приняло его дар, посадило в его саду. Он видел, как существо растило его цветок. Как пыталось понять, как использовать его дар. Как готовило его.

А он, бессмертный и непостижимый для маленького создания, смотрел. Наблюдал. И когда смешное создание снова приходило на его алтарь, отдыхало, играло, он смотрел. Когда оно жаловалось о своём горе, когда говорило о своих радостях, он слушал. Время шло, маленькое создание росло. А он привык, привык слушать его, следить за ним. Снова и снова он посылал свои дары, создавал для неё растения, и посмотрев на мир, в котором она живёт, покрыл место вокруг алтаря тем, что она называла цветами. Белыми цветами, такими, которые она любила.

Время шло. Все существа в этом мире росли. Они менялись. Гибли. И потом исчезали, распадаясь на составные части. Создание, к которому он привязался, выросло, а значит, что приблизился момент, когда его, этого создания, не станет. Её. Ликки.

Он почувствовал непривычное беспокойство, и в очередной раз, когда она, вернувшись к его алтарю, вновь рассказывала о своих заботах, впервые, он заговорил с ней.

"Хочешь, уйти со мной?"

"В путешествие по другим мирам?"

"Хочешь покинуть это место?"

"Навсегда?"

Она удивилась. И долго смотрела в ночное небо, а он смотрел, на неё, незримый. И она сказала, что пока что, она останется тут, в этом мире. Пусть пройдёт несколько "лет". Пусть, если не найдёт себе она места, он заберёт её. Или пусть заберёт, если она попросит.

Он согласился. И вновь стал изучать правила мира. Чтобы вмешаться. Чтобы забрать полюбившееся существо из плена трёхмерной стабильности. Чтобы вырвать её из ловушки.

Чтобы она стала постоянной. Чтобы смогла покинуть пределы этого маленького мира.

Чтобы она могла идти с ним.

Путешествовать, вместе.

Вечно.

Сложной оказалась работа. Опасным для мира стало вмешательство. Но он, древний и бессмертный, нашёл способ. Сказал о нём ей, и увидел, как огорчилась она. Как забеспокоилась. Как сказала, что не желает вреда этому миру. И просила ждать, пока не найдёт он другой подход.

Он искал другой способ, и не находил. Время шло. Много ещё оборотов планеты оставалось до дня, когда он заберёт её к себе. И он ждал, слушал её, смотрел за ней, и всё больше он беспокоился.

Люди. Мелочные местные люди. Они пришли, они забрали её себе, они сломали его алтарь. Тот алтарь, где так много ночей он слушал её. И труднее слышать стало её, труднее связаться с ней.

Он смотрел на мир, смотрел как люди собираются прервать существование её, смотрел, и не знал что делать такому как он. Ведь она сказала, что не хочет вреда этому миру.

Ведь он не хочет, чтобы она возненавидела его?

В самый последний момент. Когда почти нарушил он своё слово. Она, выкрикнула, и дала разрешила ему. Забрать её.

И тогда он вмешался в законы этого мира.

Пусть не станет внизу её врагов.

Пусть цветут везде любимые ей цветы.

Пусть станет явью те сцены сказок, о которых рассказала она.

Пусть никто не стоит на её пути.

Пусть они будут вместе. Вечно.

Он потянулся разумом к трёхмерному миру, и вмешался в его законы. А мир как будто в ужасе закричал в ответ.

***

Населённый мир № 173-734-629-581

Мак машинально подставил руку под падающий лепесток, поймал его на ладонь. И закричал, уронил факел. Лепесток впился в его ладонь, пустил корни, и начал быстро прорастать в руку. По руке побежали корни, она начала деформироваться, сгибаться, превращаясь в смесь растения и плоти.

Время замедлило свой бег. Воздух стал тяжёлым, плотным, как кисель, будто перед грозой, но холодным. Оранжевое пламя костра сменило цвет, окрасилось синим. От него шёл холодный пар и земля под ним покрывалась инеем. Ледяные языки пламени отодвинулись от пленницы и деловито спустившись по поленнице, направились в сторону рыцарей. Те обнажили мечи.

Путы Ликки превратились в пыль, и опали на землю. Обугленные поленья из костра согнулись, и под влиянием невидимой силой, стали сплетаться в единое целое, превращаясь в платформу, на которой стояла Ликка. А с неба падали всё новые и новые лепестки цветов. Они падали, вцепляясь в землю, в камень, в дерево, в дома, в людей.

Преподобный Прас с удивлением смотрел, как его рука осыпается ворохом цветочных лепестков. Вот он сам, сохранив на мгновение удивлённое выражение лица, теряет форму и рассыпается ворохом цветочных листьев. Его одежда падает на землю, порыв ветра поднимает лепестки в воздух, и радостно несёт их в толпу. Оттуда раздаются первые крики ужаса, и люди пытаются убежать.

Мак кричит на земле, катается, держась за руку, а его тело поглощают ветки растений, плетя из его плоти что-то странное. Он превращается в смесь из человека и растения, обрастает корой, закручивается спиралью, сплетается сам с собой. На его теле открываются новые глаза, что в ужасе смотрят по сторонам, и крик, наконец, прерывается, когда исчезает его рот. Бесформенной кучей он оседает на землю, и пускает корни.

Великий Инквизитор пытается бежать назад, к священникам, но листки касаются его и его помощников. Инквизитор замирает на бегу, изгибается назад, с треском, под углом, на который не способна человеческая спина, его тело деревенеет, утончается, скручивается жгутом, с треском разрывая его чёрную рясу в клочья. Священники растекаются на земле бесформенной лужей разноцветной жижи, в которой плавают кувшинки. А позади костра, будто восковые фигуры плавятся паладины, превращаясь в лужицы серебристой ртути.

Ликка же стоит молча на платформе из сплетённых поленьев и смотрит на сцену вокруг неё, потирает запястье, где были путы. Глухой удар раздаётся, сотрясая землю. Потом второй. Потом следующий. Будто удары огромного сердца.

Меньше минуты прошло, и на улице, где должна была быть казнь, нет ни одного человеческого голоса. На месте толпы огромный цветник, и лавиной цветы распространяются по улицам, впиваясь в любую поверхность, пуская корни, и выбрасывая в небо новые и новые лепестки. И снова раздаётся невидимые удары огромного сердца.

Раздаётся треск, и платформа с Ликкой начинает медленно поворачиваться, и начинает подниматься над землёй. Будто кусок ткани, земля, дома, и остатки улицы заворачиваются жгутом, стягиваются под платформу, будто кто-то пытается вить из мира верёвку, а платформа с Ликкой поднимается. Рушатся дома, с треском раскалываются камни, и невидимая сила закручивает землю и пространство, вытягивая материю в высокий столб. Столб, на вершине которого платформа с Ликкой.

Небо бледнеет, окрашиваясь чёрным цветом, в нём видны звёзды. Тьма не приходит, и на чёрном небе пылает солнце, оно теперь белое. Белые цветы на земле будто светятся слегка в ответ солнцу, невиданным светом, и всё расползаются, расползаются с большой скоростью до окрестностей деревни.

Горизонт дрожит, поднимается, и начинает принимать форму чаши, будто пытаясь свернуться в шар или трубу. Деревянные постройки, что ещё устояли, трещат, рассыпаются на щепы, и поднимаются в воздух, где движутся хороводом вместе с цветочными лепестками. В центре всего этого стоит Ликка, на платформе, раскинув руки и глядя вверх.

Звёздное небо растягивается, искажается, как будто кто-то пытается разглядеть его через гигантскую лупу. Платформа Ликки продолжает подниматься ввысь, и обломки деревни, зданий, лепестки цветов, примыкают к её основанию. Башня. Башня, что поднимается в небо, продолжает расти, и на вершине её стоит Ликка. На земле всё ещё уцелевший и лишившийся последнего рта Мак смотрит множеством глаз ей вслед.

С вершины башни Ликка смотри вокруг. Вдаль, до горизонта. Смотрит, как разбегается по земле цветочная лавина, покрывая всё белым цветом, как привычный лес, где было её убежище, превращается в заросли невиданных растений, а небо продолжает искажаться. Скручивающееся в воронку звёздное небо, внезапно превращается в тоннель, в который со свистом дует ветер, что быстро слабеет. В воздухе возникают песчинки, начинают расти, превращаются в чёрные камни, с идеально ровными, сверкающими гранями, будто странно огранённые куски угля. Они кружатся, примыкают друг другу, и собираются в форму. И вот в воздухе парит, сверкая чёрными гранями и острыми углами, корабль. Величественный чёрный парусник, будто вырезанный из камня.

Прямо как в книгах. Сверкающий чёрный корабль спускает к ней трап. На палубе, из таких же парящих в воздухе обломков, собирается фигура. Она смутно похожа на человека, и напоминает рыцаря. Сверкая такими же гранями, рыцарь, немного неловко спускается по трапу, и каждый шаг его всё больше похож на человеческий.

С театральным поклоном, фигура подаёт Ликке "руку". Та улыбается, и принимает приглашение, и идёт по трапу на корабль. Как в книгах. Пусть её "рыцарь" не смог сам спуститься к ней, и послал "гонца", но он забрал её к себе, и вскоре они увидятся.

Корабль поднимает трап и улетает в дыру в небе. С оглушительным грохотом, дыра закрывается. Свет и голубизна возвращается в небо, вновь светит солнце, опять ставшее жёлтым, обрушивается на свои законные позиции горизонт, сотрясая почву. Рушится башня, на которой стояла Ликка, распадается на поток обломков.

А вокруг распространяется цветочная чума, пожирающая всё живое, поглощая землю, растения, людей и животных, чтобы превратить их в заросли белых цветов. Несколько часов продолжалось цветочное буйство, и цветочная смерть продвинулась на сотню километров, но вдруг остановилась, образовав идеально ровный круг.

***

Неизвестное пространство

В бесконечной черноте, плавают бесчисленные звёзды. Они образуют галактики, а галактики, будто взвесь пыли, заполняют пустоту, превращаются в реки, реки бесчисленных миров. Всё это лишь крошечный островок стабильности в многомерности истинного мира. Маленькая точка, где образовалась стабильное трёхмерное пространство, в котором где-то живут люди. Но есть другие миры. Нужно всего лишь оторваться от привычного, отправиться вдоль любой из одиннадцати мировых осей. И не потерять себя, не распаться, не исчезнуть при повороте, при смене курса.

Неизмеримое количество времени, около островка стабильности жил Разум, что древнее многих звёзд. Он пытался вырваться, сбежать, улететь от привычного и приевшегося. Познать мир за пределами знакомого ему. И найти другого подобного себе. Так как Разум всегда был один.

Но вновь и вновь возвращался он назад в стабильный участок, натыкаясь на очередное непреодолимое препятствие.

Так было всегда.

До тех пор, пока разум не устал. Не остановился у случайной галактики, случайно звезды, случайной. Не лёг в сон.

Однажды он проснулся. Однажды он присмотрелся, к миру, рядом с которым он остановился. Однажды, он вмешался в его законы.

Тогда к нему, крошечной точке в многомерности мира, присоединилась вторая.

И вдвоём, они двинулись по реке миров. Вместе. И он покажет ей цвета из других миров. Ведь у них впереди вечность.

***

Населённый мир № 173-734-629-581

От горизонта до горизонта, расстилается цветочное поле. Белое, красивое, умиротворённое, смертельно опасное. Тридцать лет назад где-то тут началось "цветочное проклятье", что поглотило всё живое в огромном стокилометровом круге. Остались лишь белые цветы, очень похожие на белые лилии.

Королевству очень не понравилась внезапная потеря миллионов акров земли, и они попытались её вернуть. Но очень быстро выяснили, что на лилии цветы походили лишь внешне. Стоило пересечь невидимую границу, и падающие с неба белые лепестки впивались в любое чуждое существо. Впивались в кожу, прорастали, и жертва быстро превращалась в нечто подобное растению, а затем, осыпалась трухой, или рассыпалась цветочными лепестками.

За невидимой границей зоны лепестки теряли свои опасные свойства, а цветы вели себя как обычные растения — медленно вяли. Люди приноровились рвать их через границу зоны проклятья, и продавали их как диковинку. Но поражённую зону растения отдавать не хотели.

Королевство пыталась извести цветочные заросли и вернуть потерянные земли. Раз за разом люди пробовали новое средство для искоренения смертельных цветов, и раз за разом они терпели неудачу. Цветы горели в огне, но когда огонь потухал, они возвращались назад. Цветы можно было срезать, но тут же другие вырастали на их месте. Цветы также перегородили реки плотной зарослью, что привело к потопам, прежде чем реки сменили русло.

Кто-то предлагал сбрасывать в Белый Круг преступников. Кто-то — наоборот, срезать цветы и использовать как удобрение, ведь цветы никогда не заканчивались. А кто-то пытался найти способ выжить в Круге, и узнать, что же там всё-таки случилось.

Двадцать лет ушло на то, чтобы алхимики придумали сплав, за который не цеплялись белые лепестки. Пять лет и множество потерянных жизней для его испытаний. И ещё пять лет они аккуратно, шаг за шагом, продвигались в Белый Круг, теряя людей, но постепенно подбираясь к его центру.

Командир группы мрачно смотрел вперёд. Именно ему предстояла сомнительная часть добраться до центра Цветочного Круга, и увидеть, что там.

Он был облачён в большой и тяжёлый серебристый доспех. Он походил на рыцарский, но не защищал от ударов, а покрывал всё тело серебристым сплавом из десятков металлов, дорогим и тем самым, который сдерживал белые лепестки. Даже воздух, которым дышал владелец доспеха, проходил через алхимическую ткань, лишь бы не занести пыльцу, отгородить владельца от цветов.

Несколько лет ушло на то, чтобы пробраться вглубь Круга, устанавливая "посты" — металлические ажурные башни в десяток метров высотой. Между ними натянули канатную дорогу, на тросах из того же сплава, по ней и доставляли продовольствие и бойцов. Год за годом группа уходила на несколько километров от предыдущего поста, возводила там канатную башню, и тянула до неё канат. Всё это, не снимая неудобных доспехов. А потом процесс повторялся вновь.

И сегодня, наконец, от последнего канатного столба, его группа, из трёх человек, отправлялась центр. В серебристых доспехах, и с бочонком жидкого огня. На случай, если они найдут, наконец, причину проклятья.

Группа топала вперёд через бескрайней цветочное поле, медленно, неторопливо переставляя ноги, стараясь не перегреться от движения. Это были сильные, тренированные солдаты, что годами носили доспех защиты. Но даже для них движение требовало много сил.

А вдали что-то виднелось. Что-то тёмное возвышалось над Цветочным Кругом, будто огромное дерево.

— Когда-то — заговорил командир. — здесь была деревня.

Его товарищи — двое в таких же доспехах, переглянулись.

— И я был сыном её старосты. Отец считал, — командир тяжело вздохнул — что я не по годам умён. И отправил учиться в столицу, на все деньги...

Шаг, второй, третий. Группа продолжает неторопливо идти. Тяжёлая поступь сминает белые цветы, но стоит лишь отойти, и на их месте вырастают новые.

— А потом случилось оно. — он глубоко вздохнул. — и ведь будь всё по-другому, быть мне старостой, если бы оно не случилось. Или же пачкой лепестков, оставь меня отец дома.

Далёкое чёрное дерево становилось всё больше, и они медленно подходили к нему. Шаг, другой, третий. И вот, тяжело дышавшие через пропитанные алхимическим раствором фильтры люди, стояли вроде него.

На десятки метров над землёй возвышалось "дерево" — сплетение плоти и растений. Оно пульсировало и слегка колыхалось на ветру. И когда группа подошла к нему, тысячей глаз, что росли на поверхности, дерево посмотрело на людей. Зрачки глаз расширились.

— Мерзость... — выдохнул один из помощников командира.

Дерево плоти как будто вздрогнуло. И как будто шелохнулось, как будто пошевелило чуть сильнее ветками на ветру. Но, наверное, это им просто показалось.

— Что делать будем? — спросил второй помощник.

— Будем жечь. Вдруг это снимет проклятье. — сказал командир, что когда-то давно был младшим сыном старосты в одной забытой деревне. — А потом, отправляемся назад.

Они сняли со спины бочонки с "жидким огнём" и стали поливать почву вокруг "дерева плоти", что когда-то давным-давно было Маком. Всё ещё сохранивший остатки разума Мак наблюдал за ними тысячью глаз, и не мог ничего сделать.

А с неба падали белые лепестки.

2023/08/01