Падение

Воздух в великом Храме Солнечного Пламени вибрировал от напряжения. Тысячелетиями, в день летнего солнцестояния, стены из белого мрамора Аэлиона излучали собственный золотой свет, а их кристаллические купола пропускали лучи так, что весь внутренний объём превращался в единый сияющий сосуд. Сегодня же свет был приглушённым, почти обыденным.

Левий, верховный жрец Аэлиса, чувствовал холодную тяжесть в груди, которую списывал на предритуальное волнение. Его пальцы, покрытые сложными татуировками посвящения, сжимали древний посох из полированного черного дерева. На его вершине, в когтях золотого феникса, покоился искрящийся кристалл, что был сердцем власти бога. Обычно он уже к этому моменту излучал приятное тепло, наполняя Левия ощущением связи с безграничным океаном божественной силы. Сегодня кристалл был просто красивым камнем.

— Недостаточно веры, — сурово прошептал себе Левий, поправляя тяжелую парчу ритуального облачения. — Ты слишком погряз в мирских заботах храма.

Он закрыл глаза, стараясь отбросить мысли о продовольственных запасах на зиму, о споре с горным кланом, о шепоте среди младших жрецов. Он искал внутри себя ту тихую уверенность, тот бездонный источник покоя, откуда черпал силу. Источник был на месте, но будто пересох.

Гул толпы за стенами святилища достигал его как отдаленный шум прибоя. Тысячи людей собрались на площади Солнечного Лика. Они принесли дары, надежды, молитвы о здоровье, урожае, любви. Они ждали Чуда. Как и каждый год.

Левий вышел на центральный балкон, высеченный в форме распростертых крыльев. Внизу, на мраморной площади, замерло море лиц, обращенных к нему в ожидании. Солнце стояло в зените, но его свет казался Левию каким-то… плоским. Лишенным привычной божественной насыщенности.

Он поднял посох. Гул стих, наступила тишина, в которой слышалось лишь дыхание ветра в горных ущельях.

— Люди Долины! — голос Левия, усиленный акустикой храма и когда-то благословением Аэлиса, прокатился над толпой. — В день высшей мощи Солнца мы обращаемся к Источнику нашего света, к Защитнику от вечной стужи, к Повелителю Пламени, Великому Аэлису! Да снизойдет его благословение и наполнит наши сердца, наши дома, наши земли!

Он начал Гимн Рассвета. Древние слова, каждое из которых столетиями оттачивалось для резонанса с божественной сущностью, лились легко и привычно. Левий чувствовал, как в такт им в нем должно было пробуждаться ответное тепло. Он ждал знакомой волны, нарастающей из глубины существа, готовой выплеснуться через кристалл.

Ничего.

Только пустота. Левий продолжил, голос его стал громче, почти отчаянным. Он вспомнил все техники, все тайные знания, переданные от предыдущего верховного жреца. Он концентрировался на образе Аэлиса: не на абстрактном сиянии, а на том лике, что иногда являлся ему в медитациях. Образе мудром, бесконечно добром, исполненном невыразимой силы.

Ответь! — молился он про себя. — Ответь же!

На последней ноте гимна, там, где всегда из кристалла вырывался сноп ослепительного света, затмевающий само солнце, произошла лишь слабая вспышка. Не ярче молнии на горизонте. Холодная, белесая. И тут же погасла.

Тишина на площади стала гнетущей. Потом ее разорвал чей-то нервный смешок. Кто-то вскрикнул. Левий стоял, не в силах пошевелиться, сжимая холодное дерево посоха, глядя на мертвый кристалл. Внутри у него все оборвалось. Это было больше, чем просто провал ритуала. Это было крушение самой реальности.

И тогда небеса, до этого ясные, начали быстро затягиваться свинцово-серыми тучами. Не с севера, откуда всегда приходили бури, а будто сгустились из самого воздуха, из замешательства и страха, поднявшегося с площади. Повеял резкий, колючий ветер, не предвещающий летнего дождя, а пахнущий ледяной далью и прахом.

Началась паника.

Левий не помнил, как покинул балкон, как прошел через толпу растерянных, а потом и злобно шипящих жрецов. Его ноги сами понесли его в самое сердце храма ко Внутреннему Святилищу. Дверь туда была не из камня и дерева, а из чистой энергии, барьер, который могла открыть только воля верховного жреца, одобренная богом. Левий, не задумываясь, шагнул вперед, ожидая привычного сопротивления, похожего на погружение в теплую воду.

Он провалился в пустоту. Барьера не было. Он чуть не упал, споткнувшись о порог.

Святилище было круглой комнатой без окон. В центре ее обычно парил в воздухе ослепительный сгусток света, воплощая форму Аэлиса. Свет был настолько ярок, что видеть можно было только его, а комната и все в ней казались несущественными тенями.

Сейчас в Святилище было темно. Единственный свет исходил от слабых рунических символов на стенах, тускло тлеющих, как умирающие угли. И в центре, на простом каменном постаменте, который раньше служил лишь символическим основанием, сидел человек.

Он сидел, обхватив колени руками, опустив голову. Длинные волосы цвета потускневшего золота падали на лицо. На нем был простой серый плащ из грубой ткани. Он не парил. Он не сиял. Он был… твердым. Реальным. Слишком реальным для этого места.

— Повелитель? — голос Левия сорвался на шепот. Ноги подкосились, и он рухнул на колени. Но жест этот был теперь жестом отчаяния, а не преклонения.

Фигура подняла голову.

Левий увидел лицо, которое знал лишь по мимолетным, затуманенным видениям. Те же высокие скулы, прямой нос, губы, хранящие печать вечности. Но глаза… Ранее это были две миниатюрные звезды, в которых тонул разум. Теперь это были просто глаза. Цвета старого меда. Глубокие, мудрые, но человеческие. И в них плескалась такая бездонная печаль, что у Левия перехватило дыхание.

— Левий, — сказал Аэлис. Его голос. Да, это был тот самый голос, звучавший в глубине сознания. Но лишенный многоголосого эха, лишенный той силы, что проникала в самые кости. Теперь это был просто низкий, усталый мужской голос.

— Что… Что случилось? — выдохнул Левий, не в силах найти другие слова. — Ты… твой облик… сила…

Аэлис медленно распрямился, спустил ноги с постамента. Он был высоким, но не гигантом. Просто человеком. Он посмотрел на свои руки, перевернул ладони, словно впервые видя их.

— Источник иссяк, Левий, — произнес он, и каждое слово падало, как камень в колодец. — Представь себе озеро, самое чистое и глубокое, питаемое подземной рекой неслыханной мощи. Рекой был я… вернее, тем, что проходило через меня. Она приходила из… другого места. Из другого порядка вещей. Теперь этот порядок изменился. — Он поднял глаза на Левия. — Канал закрылся и река ушла. Я остался озером. Но озеро без источника — это лишь вода, обреченная стать стоячей, а потом испариться. Моя сила, та, что творила чудеса, что держала зиму за краем долины, что наполняла твой посох… она почти ушла. Остались последние капли.

Левий тряхнул головой, отказываясь понимать.

— Но… ты же Бог! Ты вечен! Ты наше Солнце! Ты не можешь просто… иссякнуть!

— Именно так, — тихо согласился Аэлис. — Таких как я вы считаете богами. — Он сделал паузу, и в его голосе прозвучала горечь, смешанная с странным облегчением. — Но можно ли считать богом того, кто лишился своих сил?

Снаружи донесся нарастающий гул. Уже не ожидания, а гнева. Послышался звон разбиваемого стекла, крики. Храм подвергался нападению тех, кто еще час назад молился здесь.

Аэлис встал. Он выглядел хрупким в своем простом плаще на фоне величественной, но теперь мертвой архитектуры Святилища.

— Они придут и сюда, — сказал он без эмоций. — Им нужно кого-то обвинить. Бога, который оказался слаб, или жрецов, которые их обманывали.

— Мы должны защищаться! — выкрикнул Левий, инстинктивно сжимая посох. — Ты… ты все еще можешь что-то сделать? Хоть искру?

Аэлис посмотрел на него. И в этом взгляде не было ни силы, ни гнева, лишь бесконечная усталость и что-то еще… что-то, что Левий не мог опознать.

— Я могу выйти к ним, — просто сказал бывший бог. — Это, пожалуй, единственное, что я могу сделать сейчас. Выйти и посмотреть в глаза тому миру, который я… который я лишь наблюдал со стороны, огражденный своей славой.

Он сделал шаг к выходу, к бушующему хаосу. Левий, все еще сидя на коленях, смотрел на его спину. И в этот момент рухнула не только вера целого народа. Рухнула вселенная, в которой жил сам верховный жрец. Осталась лишь холодная каменная комната, запах страха и уходящая в темноту фигура того, кто перестал быть богом, но еще не стал ничем иным.

А снаружи, с небес, упала первая снежинка. Белая, холодная, несущая весть о зиме, которая не знала милосердия.