Падший ангел

Тишина Бесконечных Сфер была не отсутствием звука, а его сутью — симфонией света, творения и безупречной гармонии. Здесь, на краю мироздания, стоял Илариэль. Его крылья, сплетенные из самого света и памяти о первых звездах, мягко мерцали, отражая танцующие туманности. Он не видел себя отдельно от этого сияния; он был его частью, как ноту является частью песни.

Его взор был обращен внутрь, в ту точку вне времени, где он по велению Отца вдохнул жизнь в глиняные формы, зажег искру души в груди первого человека. Он помнил гордость, теплую и светлую, как летнее солнце. Помнил надежду, что его дети расправят крылья духа и вознесутся к своим создателям.

Илариэль почувствовал присутствие Его. Он не нарушило гармонию, а стал ее центром, ее источником. Свет не усиливался, но углублялся, наполняясь бездонным смыслом.

«Илариэль,» — прозвучало не в ушах, а в самой сути его бытия. Голос был спокоен, но в его спокойствии таилась тяжесть миров.

«Я здесь, Отец.»

«Ты смотришь на них с нежностью творца. Ты все еще видишь их такими, какими они были задуманы.»

«Я вижу их потенциал. Искру, которую мы в них вложили. Она все еще горит.»

Присутствие сдвинулось, и перед внутренним взором Илариэля разверзлась панорама, невыносимая в своей чудовищной конкретике. Не идеи, не потенциал, а плоть и кровь. Война. Не честный поединок, а механизированная бойня. Лица, искаженные ненавистью и страхом. Горы трупов, возведенные в ранг политики. Дым, застилающий солнце, которое он когда-то создал, чтобы оно ласкало их кожу.

«Это – их путь. Путь, который они избрали.»

Илариэль ощутил трещину в своем совершенстве. Гордость, что жила в нем веками, сжалась в холодный ком. «Но... это же не все они. Есть искусство, милосердие, любовь...»

«Есть. Но семя, брошенное в плодородную почву, может взойти и сорняком, что заглушит все добрые всходы. Ты создал почву, дитя Мое. Тебе ли не пожинать горький урожай? Ты будешь судить их с высоты, оставаясь непричастным?»

«Что Ты хочешь, чтобы я сделал?» — в голосе Илариэля впервые зазвучала нота смятения.

«Пройди их путь. Ощути тяжесть их плоти, горечь их падений, слепящую боль их выбора. Стань одним из них. Не наблюдателем, но действующим лицом. И тогда... тогда Мы увидим, не погасла ли та искра, о которой ты говоришь.»

Решение было принято. Оно не требовало согласия.

Мир Илариэля вспыхнул ослепительным белым светом и — рухнул. Не с грохотом, а с оглушительным, абсолютным ревом не-бытия. Его крылья, бывшие частью его души, стали ломаться, не издавая звука, рассыпаясь на мириады искр, которые тут же гасли. Он падал. Не в пространстве, а в состоянии. Свет Бесконечных Сфер сменился липкой, удушающей тьмой, которая впивалась в него тысячами игл.

Он чувствовал, как его вечность сжимается, уплотняется, обрастает тяжелой, хрупкой, отвратительной плотью. Его больше не обнимал свет — его сдавливала материя. Вместо симфонии мироздания — оглушительная тишина, прерываемая странными, пугающими звуками: скрип, собственное прерывистое дыхание, отдаленный гул, которого не должно было быть.

Боль. Он узнал ее. Это была не метафора, а физическая реальность. Головная боль, тупая и навязчивая, пульсирующая в висках. Ломота в костях. Тошнота, подкатывающая к горлу.

Илариэль открыл глаза.

Он лежал на чем-то жестком и проваливающемся. Воздух был спертым, густым, пах пылью, потом, остывшим табаком и чем-то еще — запахом безнадежности. Он попытался подняться, и его тело, чуждое и непослушное, с трудом повиновалось.

Он был в комнате. Комнате, которая больше походила на ловушку. Грязные обои отходили углами, на полу валялись смятые бумаги, пустые бутылки. Сквозь щель в закопченных шторах пробивался тусклый утренний свет, выхватывая из полумрака пылинки, танцующие в воздухе, как пародия на небесные сферы.

Он подошел к стене, где висело небольшое, покрытое трещинами зеркало. Илариэль посмотрел в него.

Смотрело на него незнакомое лицо. Бледное, с запавшими глазами, в которых застыла смесь усталости и отчаяния. Темные волосы, сальные и неухоженные. Щетина. Это был он. Его сосуд. Его тюрьма.

Его взгляд упал на лежавшее на столе официальное письмо. Крупные, бездушные буквы кричали о расторжении контракта. Другая бумага, от домовладельца, холодно сообщала о неподъемном повышении платы. А на календаре, где кто-то нервно исчеркал дни, красовалась зловещая дата, обведенная в кружок. Через неделю. Призывной пункт.

Имя этого тела пришло к нему само собой, как приходит сон. Мартин. Мартин Фабер.

Он подошел к окну и отдернул штору. Внизу простирался серый, безрадостный город. Люди-муравьи спешили по своим делам, их лица были напряжены и озабочены. Где-то вдалеке на стене здания висел флаг со знаком, который отдавал ледяным холодом в его новую, человеческую душу.

Илариэль, некогда Творец, создатель человечества, прижал ладонь к холодному стеклу. Оно не пропускало свет, а лишь искажало его.

«Что ты со мной сделал?» — прошептал он, но обращался он уже не к Богу, а к тому отражению в зеркале, к этому миру, к этой комнате, ставшей его первой ступенью в ад.

За его спиной не пылали небеса. Они были бесконечно далеко. Осталось только грядущее пламя войны.