Пал

Пал – выжигание лесных площадей, сухой травы, кустарника или остатков посевов на полях

Меня зовут Нико́ла, я архивист, мне тридцать два года. Холост. Владею пятью языками, помимо родного, а также читаю на некоторых мёртвых языках. Так велит профессия.

Хотя говорить я начал по-русски, так принято в семье. Называть первенца Николаем, в память последнего царя России – тоже традиция. Прадед, после эмиграции осевший на Балканах, почитал этого монарха, незадачливого и несчастного. Нет-нет, да вспомнишь, чем он кончил. Чур не моё горе.

Ни разу и никто не заподозрил во мне русского. Достаточно взглянуть в документ – Nicola Freiherr van Swieten, – чтобы опознать европейца. Разве что в Австрии поморщатся – они запретили дворянство одновременно с отменой империи, даже титулование вычеркнули.

Но я как иностранец имею право регистрироваться по-своему. Да, Freiherr, или фрайгерр, «свободный господин». В смысле, барон. С XVI века. И жена моя будет фрайфрау, и дочь – фрайин, таковы правила. К слову, мой родич, Герард, избавлял ваши австрийские захолустья от вампиров и стал прообразом Ван Хельсинга. Так-то вот. Свою историю надо знать, а фигурантов её – помнить.

Ладно, пусть не избавлял, но составил подробный доклад для императрицы Марии-Терезии о вампирском помрачении в коронных землях. Лично изучив вопрос на месте и ощупав те осиновые колья, которые – ну, вы понимаете…

На мой взгляд, всё-таки Герарда укусили просветители. Слишком уж доклад был в русле светского рационализма. Вампиров нет, ведьм нет, дьявола нет… Так-таки и нету?.. есть только миазмы, флюиды, контагии и анималькули. Где тут место Богу, я не знаю.

Осуждать Герарда я не берусь. Он веровал в то, что писал, а между тем науки XVIII века сейчас зовутся мракобесием. Животный магнетизм и флогистон, не угодно ли?

Хотел бы я знать – что из современных незыблемых истин назовут мракобесием в XXII веке, над чем будут хохотать, как над парадом клоунов? Демократия? мультикультурализм? гендерная кунсткамера? Глобальное шоу с пандемией и святыми уколами?.. Где мы ошиблись, где повернули не туда, пошли за дудкой Крысолова?..

С такими взглядами я выгляжу еретиком? Ничего; ересь – надёжное средство проверить догматы на прочность и жизнестойкость. Подобно болезни, испытывающей организм – живуч ли он.

До недавних пор я был твёрдо уверен в своей профессии и в правовом государстве, хоть жизнь и давала поводы усомниться. Даже сейчас я не утратил веры в архивистику. Искать, сохранять и делать доступными для людей свидетельства истории – это дать им услышать предков, узнать о них и об их временах, буквально войти в прошлое. Так мир становится полнее и богаче. Этому не жаль посвятить жизнь.

Или отдать?..

К последнему я не готов.

Что касается моего служения NSSS, сиречь Nobile Serenissima Società della Smalto 1 с правлением во Флоренции, то оно ограничивалось разовыми заказами. Получить в старинном и достопочтенном NSSS звание постоянного члена, быть принятым в штат – награда, которую надо заслужить особым достижением во славу Общества, своего рода шедевром, как ранее из подмастерьев становились мастерами.

Скажем, найти нечто чрезвычайно важное, некий кусочек смальты, способный завершить узор мозаики давнего века или – как знать? – целой эпохи.

Или не найти. Забыть. Потерять.

Вот в чём вопрос.

* * *

– Успехи делают вам честь, синьор ван Свитен, – начал с похвал Джудекка, великий секретарь Общества.

Внешне он не проявлял эмоций. Сухой, тёмный, с твёрдо лежащими жидкими волосами, острыми скулами, впалыми щеками, распорядитель Смальто походил на резную статую аскета – без возраста и страстей. Направлять поиски сотен, тысяч текстов, из которых складывается история, собирать их в единое хранилище – за долгие годы служения Джудекка обрёл жёсткость пергамента и строгие черты прописной буквы. Вряд ли он брился – на пергаменте щетина не растёт, – и никакой ветер не в силах был пошевелить даже волоса на его костистой голове.

Вообще, он живой?.. Август в Тоскане выдался палящий, +38°, кондиционер на пределе, а на нём ни капли пота.

«Рептилоид, – в шутку предположил Никола. – Для них это температура комфорта».

– Ваши изыскания в Америке были особенно удачны.

– Боюсь, синьор великий секретарь, теперь въезд в Штаты для меня закрыт.

– Скорее, выезд. Могут запереть лет на двадцать.

«Или на двести, с их-то законами», – подумал Никола. Оказалось, заурядная авиакатастрофа из 1960-ых – коммерческий самолёт клюнул носом при посадке, были жертвы и раненые, в их числе и летевшие рейсом военные, – до сих пор как-то странно замалчивается. Даже опрос свидетелей (кто дожил до 2020-ых) и съёмка их дневников или писем запрещены. Об этом Смальто умолчала.

– Из моих заказов выпала целая страна, – намекнул Никола. Потерю хорошо бы компенсировать.

– Мы обсудим этот вопрос с АНБ 2. Надеюсь, нам пойдут навстречу. Это не последняя история, которую янки хотят скрыть; будут упрямиться – есть и другие. Им выгоднее сотрудничать с нами, чем ссориться.

Спокойный тон Джудекки внушал приятные надежды. Если Общество вступится за него, то не готово ли оно на следующий шаг?

– Внештатный сотрудник заслуживает такой помощи?

– Я рад, что вы подняли эту тему, Никколо. Самое время обсудить.

Чуточку фамильярное обращение по имени, обычно великому секретарю не свойственное. Означает ли оно переход на новый уровень отношений?

– Пока будет решаться вопрос о ваших поездках в Америку, мы предлагаем вам работу в России. Вы уже не раз бывали там, всегда удачно. Знание языка, культуры, наконец, личная причастность – всё это способствует.

О, прекрасно. При всей несуразности русского быта и тамошней бдительности на прародине работалось легко. Можно выйти на балкон в трусах, не боясь немедленного вызова полиции. Некая немыслимая смесь мормонской строгости нравов со свободой хиппи.

И наверняка никаких мрачных ужасов в американском стиле. Страна белозубых улыбок таила их в неожиданных количествах, и Николе зябко было читать тронутые временем документы об аварии рейса 8873 Лас-Крусес – Денвер с посадкой в Таосе: «Этот солдат глядел и говорил, как человек, но у него внутри было тёмное-синее движущееся стекло с золотыми искрами и кровь, похожая на купорос. Он прикрывал зияющую рану ладонью и спрашивал: «Почему вы так смотрите? Дышать тяжело, помогите, мне больно». Солдат был чёрный, глаза голубые. Я ободрила его и наложила окклюзионную повязку».

– …по исполнении мы рассмотрим вопрос о зачислении вас в штат.

Было бы интересно выяснить, кто и когда создал Смальто, но такой поиск никто не заказывал. На сайте Общества значилось, что инициатива сбора текстов под эгидой Козимо Медичи появилась в 1460 году у нескольких гуманистов Платоновской Академии, озабоченных сохранностью документации. Но знаете, в Интернете много чего понаписано. Просто одни выдумки и подтасовки сертифицированы и лицензированы, а другие принято шельмовать и осмеивать.

– Вас ждёт увлекательный поиск. Дело касается жизни вашего рода в Российской империи.

– Фамильная история мне хорошо известна.

– Не вполне. – Джудекка взял со стола отпечатанный лист. – Вы знаете, что ваш предок, Дидрик ван Свитен въехал в Россию вместе с Петром I, по возвращении Великого посольства.

– Да. Дидрик нанялся служить в армии, как инструктор, говоря современным языком.

– В России был и брат его, Виллем.

– Это какая-то ошибка. Его старший брат пропал в море за пять лет до начала посольства.

– Ознакомьтесь. – Великий секретарь протянул ему лист.

«…частного письма уездного предводителя дворянства, статского советника Истомина своему близкому родственнику Лебедеву от 14 февраля 1838 года…» – быстро и цепко читал Никола. – «…плохой сохранности…», «…голландца Виллема, крестившегося Василием, состоявшего при генерал-фельмаршале Шереметеве и погибшего в Прутском походе. Ранее того Василий овдовел; так круглой сиротой осталась его дочь <<неразборчиво>> …ра, которой молва приписывает сочинение «Список Отчеславы», упоминаемое рядом с писанием местоблюстителя Стефана Яворского «Знамения пришествия антихристова и кончины века» и даже выше его…», «…так было передано мне изустно от верных сведущих людей, и хранить сие в записи неблагоразумно, и я не стал бы доверять бумаге, будь я здоров и способен наведать вас лично…»

– Нелепое имя, – вырвалось у Николы.

– Почему?

– Отчеслава – это из более позднего времени, поры зрелых Ломоносова и Тредиаковского, даже Державина. Кабинетная ономастика, из ряда искусственных и составных имён – Добронрава, Любогляда, Милолика, Фелица, Пленира… Нечто поэтическое, но несообразное с петровской эпохой. «…ра» – вероятно, Варвара. Однако голландец Виллем, ставший приближенным Шереметева – не обязательно ван Свитен.

– Лично меня смущает другое. Добровольный помощник Смальто, заполучивший цитируемое письмо, был найден мёртвым в электричке, прибывшей в Москву. Скрин письма и описание его он успел переслать по электронной почте. Оригинал исчез. Личные вещи и ценности не тронуты.

– А что случилось с добровольцем?

– Сердечный приступ. Примерно ваших лет, – Джудекка смерил Николу взглядом гробовщика, – некурящий, непьющий, веган и спортсмен. Если я не ошибаюсь, кто-то ещё интересуется этим солнечным именем «…ра». Поэтому ручаюсь – вам не будет ни скучно, ни одиноко. Подскажу пару укромных мест, где можно спрятаться. Так что, возьмётесь?

* * *

Любуясь осенней Москвой, Никола время от времени задавался вопросом – кто может конкурировать со Смальто за оригинал так серьёзно, чтобы пойти на крайности?

Вообще в мире архивистов преступить закон считалось печальной неизбежностью. В списке злодеяний преобладала кража, затем шли мошенничество и подлог. Фальсификация не приветствовалась, поскольку нарушала священный принцип достоверности, и творцы подделок составляли презираемую касту париев.

Но убийство… Разве что с целью завладеть подлинником небывалой важности, вроде той бумаги, которую компрачикосы отправили почтой Нептуна в романе Гюго. Это должно быть свидетельство, дающее огромные преимущества, либо низвергающее кумира, казавшегося незыблемым. Этакая политическая бомба. Скажем, подписанное миньяном 3 авторитетных раввинов клятвенное заявление о том, что Гитлер – еврей.

Какой-то забытый голландец (мало ли их было при Петре, релокантов в Московию!) из свиты графа Шереметева, крестившийся в православие (бывало, и нередко) и оставивший дочь Варвару. На весах Клио 4 фигура почти никакая. Годен разве что как маленький кусочек в мозаике, чтобы пополнить огромное панно «Россия XVIII века». И ради трухлявого письма губить человека?..

В уме всплывали организации, способные жёстко бороться за подлинники. Библиотека Конгресса, Ватиканский архив, венский Империум, коллекция испанских королей, видные частные собрания… Все они сначала попытаются купить интересующий их уникум. Затем – украсть или подменить. Если и это не сработает, тогда уж…

Всегда следует помнить, что конспирологи неправы. Нет никакого всемирного заговора. Всё гораздо хуже – всемирных заговоров несколько, их с полдюжины, и они бодаются между собой, соревнуясь за эксклюзивное право отформатировать весь мир.

В случае с исчезнувшим письмом просматривалось иное – стремление заполучить бумагу сразу, без поэтапных попыток, и средствами скорее свойственным спецслужбам, чем коллекционерам.

Прохаживаясь по железнодорожной платформе и наблюдая за падением первых жёлтых листьев – унылая пора! очей очарованье! – Никола методически вычислял, как шла охота за Веганом. Так он назвал про себя добровольца, павшего за Смальто.

Он отправил письмо – текст и изображение. В России электронная почта автоматически фильтруется – хотя, строго говоря, этим занимаются везде, где гласно, где негласно. Сквозное чтение всей почты живыми операторами физически невозможно, но есть почтовые боты, запрограммированные на поиск конкретных слов – «террор», «восстание», «бомба», «неповиновение». Обмануть их можно, только используя шифр или эзопов язык. Веган же писал клиром, открытым текстом, не подозревая, что робот уже настроен на его находку.

Кем настроен? На какие слова или их сочетания, которых следует избегать, чтоб не составить Вегану компанию?

Удивительно, но и в старинном письме адресант оговорился, что нежелательно доверять бумаге, лучше полагаться на память. Но то николаевские времена, когда и говорить, и писать, и думать одинаково боялись. Безопаснее маршировать и петь «Гром победы, раздавайся!»

«И много ли вы передадите изустно, милые мои? Так от культуры одни суеверия останутся с матерными частушками».

Первым делом Никола решил почтить память Вегана. Среди архивистов мало героев и мучеников, всё больше труженики с чугунными седалищами и алмазными, не знающими устали глазами.

По пути к кладбищу, в электричке, ему порой чудилось, что Веган стоит в тамбуре, ожидая остановки. Тем временем кто-то тёмный без облика подходит сзади с безыгольным инжектором в рукаве. Пшик!

Чёрный мурин. Как тот солдат в Таосе. Внешность и манеры человека, а внутри переливается густое синее стекло с искрами и течёт купоросная кровь.

«Не оставлять электронных следов, – наставлял себя Никола, входя на кладбище. – Избирать окольные маршруты поиска. Никаких совпадений с текстами писем Вегана и статского советника Истомина».

Здесь было уютно и грустно, местами с безвкусной пышностью захоронений цыган и бандитов (Никола научился отличать их), но чаще с той скромностью, что балансирует между престижем и возможностями кошелька. За кладбищем ухаживали азиаты, заменявшие в России негров.

Где лежал Веган, для Николы выяснили некрополисты Смальто – особая каста архивных тружеников, о которых шутили, что они готовят списки к Страшному Суду с девизом «Бог забудет, а мы нет».

«Дионисий (Дион) Артемьевич Глухой, 12.02.1992 – 04.07.2023. Трагически погиб».

«Вот как!.. и что за основания были у родни так написать?»

– Что могила надо? – спросил сутулый азиат в синем комбинезоне, с метлой и коробчатым совком, собиравший на аллее палую листву.

– Цвета класть, два гвоздика, – в тон ответил Никола.

– Для товарищ Сталин! – закивал гастарбайтер с пониманием, радушно улыбаясь. – На выхат ящик, деньги совать. Предзаказ молиться, Аллах, старый Христос, новый Христос, римский, немецкий. Полный соцпакет, и Будда тоже.

– Убили? – спосил Никола, указав на крест с табличкой.

– Он – Будда. Лысый жёлтый мулла тут был, молясь, – зажав метлу подмышкой, подметала изобразил, как буддисты молятся, сложив перед собой ладони, а после запел тонким голосом: – Не трогал и козявку, и с мухами дружил! – И дальше обычным взрослым тоном: – Иконы торгаш, карам-барам, Коран Исуса подавай, старый-старый, во!

Пиетет к Вегану как-то слегка угас, а мнение о Джудекке укрепилось в том, что великий секретарь нанимает людей, тронутых криминалом.

Осталось узнать, откуда ехал Дион Глухой, где раздобыл автограф письма Истомина, какие звонки или послания и о чём делал между отправкой почты Джудекке и смертью, кто и как их использовал, если перехватил и понял, а также что всё это означает.

* * *

Воображению Николы предстала яркая сцена из исторического фильма, снятого в Голливуде.

Интерьер походного шатра. Горят оплывшие сальные свечи в тяжёлых шандалах. Стол в виде досок, положенных на бочки с порохом, из одной бочки свисает тлеющий фитиль. На столе карта боевых действий, циркуль, линейка, карандаши (а тогда были карандаши?) и кубок Большого Орла, доверху налитый водкой. В опорный столб вбиты крючья, на них плети, сабли и пистолеты.

У стола на барабане сидит царь Пётр, в точности такой, каким его изваял Шемякин – ноги-ходули, руки-грабли, туловище-самовар и голова-чайник. На голове глазки, носик, усики и ушки; волосы мокро стекают с головы. Пётр весь в чёрном, с серебряными галунами. Перед Петром колода с воткнутым мясницким топором. Сверху свисает дыба.

За стенами шатра грохочут взрывы, что-то вспыхивает. Таки война.

Внизу возникают колючие титры: «Прутский поход, 1711 год».

Входит граф Шереметев, в парике, камзоле, целиком по моде начала XVIII века, как её понимали в России. Без макияжа и маникюра. На груди сверкает алмазами мальтийский командорский крест.

– Царь-государь, не вели казнить, вели слово молвить!

– Говори, но будь краток. Шнелль! – Пётр прикуривает длинную трубку от тлеющего фитиля.

– Помнишь ли ты моего адъютанта Свитенского?

– Как не помнить.

– Теперь поминай за упокой – убит мой адъютант турецкой пулей наповал.

– Царствие Небесное. – Пётр прикладывается к кубку, делает затяжку. – Засыпать солью и похоронить в его поместье. Осталась ли у него семья?

– Одна дочь. Он говорил – грамотна, умна, вирши пишет и журналь ведёт, подобно монастырскому хронографу.

– Изрядная девица! Сам подыщу ей жениха и буду сватом. И что же пишет она в тот журналь?

– А все похождения отцовские в Российском государстве, всю отчую славу чтоб запечатлеть. Дела у Нарвы, мызы Эрестфере, Мариенбурга, Полтавы…

– Постой. – Пётр пристально смотрит на графа. – Ведь он же был с тобой, когда...

– Был, – помедлив, граф негромко добавляет: – Он и привёл её ко мне за руку.

– Хальт! От сего места умолкни. Иначе я твои заслуги позабуду и – вот он, топор.

– Что приказать изволишь, государь?

– Позови-ка мне сержанта Щеглова. Этот всё умеет сыскивать, сыщет и здесь.

Затемнение в виде клубов дыма или низких, быстро несущихся туч, озаряемых снизу сполохами пламени. На фоне их проступают чёрные силуэты в треуголках, с протазанами, раздаётся пронзительный голос Петра:

– Майне зольдатн! Вы, преображенцы, суть мои глаза, уши и карающие руки им гансн русишн лянд, на всей земле Российской! Выслеживайте, вынюхивайте, расследуйте – и повергайте измену к подножию трона. С вами слово и дело государево!

– Ура! Виват виктория! – ревут чёрные фигуры, вздымая оружие.

Картина меркнет, расплывается; в плывущей сепиевой пелене неясно видится группа унылых теней, несущих гроб. Кто-то плачет навзрыд. Печально и медленно бьёт колокол, а бас возглашает «Со святыми упокой, Христе, души раб Твоих, идеже несть болезнь, ни печаль, ни воздыхание, но жизнь безконечная…»

Мрак рассеивается, славно спадает тёмная вода. Глазам предстаёт белый монастырь на пёстром фоне осеннего леса; к воротам скачут несколько всадников в тёмно-зелёных кафтанах.

Титры: «Спасо-Затишенская девичья обитель, Московский регион».

Дробный, тяжёлый стук в ворота:

– Эй! отворяй! Оглохли вы, что ли? Мы ждать не любим!.. вам что, петарду под дверь подложить?

С громким топотом идут они по коридорам, с ними обок семенит согбенный старец-привратник:

– Грех так ломиться в святые врата. Поздняя литургия идёт, а вы колотитесь.

– Поговори тут ещё, щеколда гнутая. Настоятельницу, духовника, библиотекаря – всех зови.

– …и не можно в девичью обитель заходить мужчинам без особого благословения…

– Малютин, врежь ему, чтоб не бормотал.

– Ох! ох! помилосердствуйте!..

– И ещё, – взяв старца за ворот, говорит ему Щеглов, здоровенный усач. – Числится здесь сирота, барышня Свитенская, господ Азарьевых воспитанница – вот её зови тоже.

Мирная, размеренная жизнь монастыря с приездом государевых людей переходит с шага в галоп. Беготня, ахи, вздохи, шушуканье, шёпот «Спаси, сохрани и помилуй!» – и Щеглов, сидящий на табурете, словно Пётр на барабане.

Напротив него девушка в мирском чёрном платье, голова скрыта чепцом, руки скромно сложены на коленях, очи долу. Лицо у неё правильных очертаний, овальное, с большими серыми глазами, аккуратным носом и в меру полными губами. Брови и ресницы светлые.

– Ты из каких Свитенских будешь – из ливонских аль из цесарских?

– Батюшка изволил взять фамилию по речке, что в пожалованном ему государем имении. Речка зовётся Свитень.

– Эк совпало!..

– И государь так молвил, говорят.

– Что царю угодно, то и любо, Он, государь, к тебе благоволит, и жениха тебе подыщет достойного. Уже именной указ готов – чтоб не пропасть фамилии, будет дозволено её соединить с мужниной.

– Премного Его Величеству благодарна.

– Вот и ладно! – хлопает себя Щеглов по колену. – А твоего батюшки деяния велит прославить в печатной брошюре. Говорят, ты их в журналь записывала – будь добра передать его мне, а я отвезу к справщикам в типографию. Получишь дюжину оттисков даром.

– Это личное, семейное, внукам для памяти. Позвольте у себя оставить.

– Э, так не годится! Государь сам желает ознакомиться.

– Батюшка воспретил передавать тетрадь в чужие руки, в чьи бы то ни было.

– Ну, раз добром не хочешь, то придётся по-другому.– Щеглов оборачивается к игуменье. – Мать настоятельница, деревни Треньково и Каличье числятся за Спас-Затишенской обителью?

– Всё так, – согласно кивает игуменья.

– Если рукопись вашей жилицы, барышни Свитенской, не будет нынче у меня в руках, то завтра обе названных деревни-кормилицы отойдут Монастырскому приказу. В ведение его светлости графа Мусина-Пушкина. И вы тут, в Спасе-на-Затишье, будете жрать солому. Или побираться, как у нищих заведено – «Взявши кошол, да под окны пошол». Вам выбирать.

Тотчас осознав серьёзность угрозы, игуменья сжимает руки у груди и переводит молящий взгляд на барышню. Но Щеглов продолжает, постукивая носком сапога по полу:

– Кроме того, пожалованные Василию Свитенскому село Лихуды, деревни Гоголово и Костень, ныне пребывающие в опеке у поручика Павла Азарьева, яко твоего дяди по матушке, могут быть монаршей волею возвращены в Дворцовое ведомство, после чего ты станешь бесприданницей и можешь отправляться в поисках пристанища к другому дяде, Дмитрию ван Свитену, поскольку Павлу Азарьеву и матушке игуменье ты сразу станешь нужна, как собаке пятая нога. Надеюсь, я выражаюсь ясно? все меня поняли? Вот и расчудесно. Всегда лучше договориться, чем решать дело дыбой и батожьём.

Закончив, довольный Щеглов достаёт трубку и принимается её набивать.

– За что же отнимать имения? – нарушает молчание барышня.

– За государственную измену.

– И в чём я изменила государю?

– Поискать – найдётся. В монастырях подчас таится лютая крамола. – Щеглов прикуривает от свечи и обводит задумчивым взглядом помещение. – И чего тут только не выдумают!.. то подмётные письма, то грамотки печатные – де, государь подменыш и антихрист… Может, и здесь в обители такое водится? Надо в библиотеке Спас-Затишья покопаться.

– Голубушка, миленькая, – в голосе игуменьи буквально стон измученной души, – не доведи нас до погибельного разорения. Себя пожалей, сироту горемычную. Отдай ты ему тетрадку, Христом-Богом заклинаю…

В замкнутом, побледневшем лице барышни видно смятенье чувств, пальцы её сжаты, губы стиснуты.

Игуменья уже на колени опускается, руки с мольбой простирает. Дрожащий духовник снимает с киота икону, выставляет Затишенского Спаса пред собой.

– Граф Мусин-Пушкин нас по миру пустит! Обитель вся прахом пойдёт!

– Пожалей сестёр! сирот!.. двадцать ртов тут кормим, учим!

– Хорошо, – глухо говорит барышня, отведя взор в сторону, в стену. – Будет вам тетрадь с журналем. Принесите ему… в моей комнате, под кроватью, ящик с рукодельем, а за ним заслонка деревянная и ниша. Там тетрадь. Как он с нею поступит, так и с ним будет.

Скоро, очень скоро Щеглов держит в руках заветный журналь с надписью на обложке «Список Отчеславы».

Заглянуть внутрь?

Но секретная инструкция предписывает: «Сжечь, не читая».

– Растопите печь. Побыстрее и пожарче!

Всё время после слов «так и с ним будет» барышня строго молчит, пока обложки и листы корчатся в пламени. Щеглов старательно ворошит горящую бумагу кочергой, чтоб и клочка не осталось.

– Вот и всё. Нет больше крамолы, а вас ждут милости и пожалования. В том я вам свидетель, слуга государев.

Лишь тогда барышня размыкает уста:

– Ты сжёг живое истинное слово, лишил мир правды о моём отце и его жизни. Сказанное мною да исполнится для тебя.

– Бабьими сказками не солдат пугать.

– У тебя есть время до Рождества, чтобы уладить земные дела.

– Откуда тебе знать, кому что суждено? – бросает Щеглов презрительно. – Прощай, барышня.

– До свидания, сержант.

Государя Щеглов застаёт в Санкт-Петербурге, где Пётр осматривает грузы, заказанные в Европе. Здесь, в пакгаузе, сержант и даёт отчёт о миссии в Спас-Затишье. Похвала и мешочек целковых – награда ему. Прощаясь с царём, сержант вздрагивает, увидев за плечом Петра странно знакомое лицо какого-то неописуемого совершенства – белое, строго овальное, с правильным носом, полными губами.

– Что ты, Щеглов?.. эй, очнись!

– Виноват, Ваше Величество. Будто морок… померещилось!

– А-ха-ха, антична статуя околдовала?.. Это, братец, белый мрамор. Из Рима выписана, сто золотых дукатов стоит. Звать её – муза.

«У тебя есть время до Рождества», – шепчут белые уста, а каменные глаза неотрывно смотрят на него. В руках статуи – свиток.

Наваждение длится какой-то миг; вскоре Щеглов забывает о нём.

На Рождество, крепко выпив, сержант засыпает с тлеющей трубкой. Горящий табак падает на тюфяк и поджигает его.

В дыму и пламени кончается жизнь верного царю преображенца – не в бою, а от водки и курева.

* * *

1 (итал.) Благородное Светлейшее Общество Эмали

2 Агентство национальной безопасности, подразделение МинОбороны США, крупнейшее в США разведывательное ведомство

3 Миньян – в иудаизме необходимый кворум для совершения публичного богослужения, община из не менее, чем 10-и взрослых евреев.

4 (др.-греч. Κλειώ, буквально – «дарующая славу») – муза истории в древнегреческой мифологии