Память

Он не любил весну. Как, впрочем, и лето.

За окном стоял апрель. Он встал относительно недавно и своим тёплым присутствием наполнял многих воодушевлением. Как же, очередной цикл жизни и смерти, зарождение новой жизни после суровой, холодной и тусклой зимы.

Сегодня был особый день... Хотя, у него почти каждый день особый, пришлось многое записывать, иначе бы он не запомнил. А этого он себе позволить не мог.

Потянувшись, он аккуратно встал. Старенькие механические часы на стене, солидно заявляли, что на дворе было раннее-раннее утро, с чем было в корне несогласно ярко сияющее за окном солнце, игриво заглядывавшее к нему в окно, сквозь не очень старательно задёрнутые занавески старого образца, которые ожидаешь увидеть в каком-нибудь деревенском домике, но никак не во вполне современной квартире многоэтажки, но ему нравилось. Они напоминали ему старенький бабушкин домик в деревне, отсылая к воспоминаниям о беззаботном детстве. Тогда и смех был ярче, и небо выше, и люди... Человечней. Хотя, нет, последнее явно перебор, - подумалось ему. - Люди, они такие люди...

Немного прихрамывая на правую ногу, он направился в ванную, по пути, привычным жестом прихватив с сушилки небольшое, махровое полотенце.

Он жил один. Родители давно умерли, а найти себе супругу, так и не получилось, хотя, было у него в то время несколько бойких знакомых, да и подруга была... Была. Большая часть всех, кого он так или иначе знавал уже просто "были".

Да... Ушла эпоха, - меланхолично раздумывал он, рассеянно начищая зубы, в то время, как из зеркала на него спокойно глядел сухощавый пожилой мужчина, с длинными, прямыми, седыми волосами, ещё не тронутыми плешью, высоким лбом, упрямой продольной морщинкой, засевшей в промежутке, образованном двумя кустистыми седыми бровями прямо над переносицей. Острый нос, всегда казался чуть вздёрнутым, но не горделиво, а так, словно мужчина всё время пытался взглянуть в небо. Блеснули белым ровные ряды зубов, словно солдаты, что выстроились на парад. Ниточки тонких, розоватых губ сомкнулись и изогнулись в ухмылку, только пронзительно-серые глаза совсем не улыбались. Они в постоянной задумчивости смотрели куда-то вдаль, не замечая ни ухмылки мужчины в зеркале, ни самого зеркала.

Он постоял ещё пару мгновений, отгоняя от себя меланхолию. Сегодня он не мог себе позволить грусть.

Основательно, но быстро позавтракав, даже не задумываясь, о том, что конкретно он забрасывает в рот, он споро оделся в свою застиранную повседневную одежду, тем не менее, имевшую почти идеальный вид, и покинул небольшую однушку, в которой он проживал уже которое десятилетие.

На улице было тепло и солнечно. Редкие, мелкие облачка на лазурном небе наперегонки весело мчались от одного края горизонта к другому, нисколько не мешая только-только вставшему солнцу выполнять свой ежедневный неспешный променад с востока на запад.

Редкие прохожие тоже не стояли на месте, спешили по делам, либо брели куда-то, уткнувшись в телефоны. Мало кто задумывался о том, какая же хорошая погода сегодня, что можно бы и погулять. Просто так, для себя, для души. Однако, были и те, кто оценил сей чудесный подарок природы. Молодой человек с длинными вьющимися волосами, в лёгком пальто, очках и тоненьком шарфике, слегка запрокинув голову спокойно шедший по улице, разглядывая небо, парочка подростков у пруда в уютном маленьком парке, несмотря на раннее время, уже вовсю общались друг с другом, иногда посматривая и на пруд, и на деревья, одиноко раскиданные то здесь, то там, впрочем, как с лёгкой, доброй улыбкой заметил мужчина, уделяя больше внимания друг другу, нежели окружению.

Люди, впрочем, и впрямь поменялись. Оно и не удивительно, столько времени прошло, - подумал он, возвращаясь к моменту, когда он сам себя прервал. - В худшую ли сторону? Да. В лучшую ли? Тоже да. Тогда было по другому, но люди, всё равно ощущались живее, активнее... Где это теперь?

Его путь лежал мимо этих узких улочек, пока ещё спящего городка. Он жил на окраине, погода была хорошая, он не торопился, где-то глубоко в душе, даже смаковал момент, надеясь растянуть его как можно сильнее.

Это была его привычка, отдушина, в каком-то смысле, его ритуал. Он спокойно шёл по постепенно оживающему городку, огибая немногочисленные парки, скверики, аллеи, расплодившиеся за последнее время пунктов выдачи заказов, продуктовых и не только магазинчиков мелкого калибра, что словно грибы облепившие могучие деревья, занимали почти все первые этажи многоэтажек, раскиданных по окраинам городка в хаотичном порядке.

Он медленно шёл по этому каменному лабиринту, тропы которого изредка пересекали зелёные лужайки парков, дорожки аллей и скверов, двигаясь по одному только ему известному маршруту, который он знал как себя самого, за те многие годы, что ходил здесь.

Наконец, он пришёл туда, куда хотел. Кладбище. Металлическая калитка призывно скрипнула, привечая давнего знакомца.

Он немного поплутал по тропкам, между теми, кто не сбылся; кто мечтал и кто делал, несмотря ни на что; теми, кто вышел на пик, а затем тихо угасал; теми, кого загасили, не дав даже разгореться... На самом деле, по одним только датам можно кое-что рассказать о человеке. Интересно, - думалось ему, - что конкретно определяет, удостоится ли человек множества биографий, которые о нём напишут те кто его знал, или просто сухой строчки о причинах смерти в некрологе? Все ли из тех, кто получил детальное описание своих жизней хотели этого? Или же, им бы хватило лишь упоминания, что, да, когда-то жил такой человек на планете Земля?

Попетляв по узким тропинкам и, в очередной раз, поразившись тому, как кто-то может назвать атмосферу кладбища мрачной или угнетающей, он пошёл к месту, что каждый год звало его, тянуло, словно магнит.

Мемориал памяти солдатам, погибшим во время Второй мировой. Большой, каменный обелиск исписанный фамилиями, которые какие-то добрые люди, заботливо подводили по новой, когда они в очередной раз стирались по воле времени. Только оно одно и вечно...

Для него это были не просто надписи на старом камне. Не всех он знал, не все, кого он знал были тут, однако, он мог с уверенностью сказать, - почти все, кто оказались высечены здесь, заслуживали явно большего, чем то, что они по итогу получили.

Он провёл по таким знакомым фамилиям, вытирая пыль, все они умерли в один день. Страшный день. Он не представлял, какого было их родным. Ещё недавно пышащие жизнью молодые люди, иногда, даже почти подростки, у которых всё ещё было впереди, лежали бедыханными телами посреди полей, в лесах, в пучинах болот. Да, погибших выносили. Но не всегда была возможность вынести тело с поля боя. И вот, семье погибшего приходит письмо, о том, что он больше не вернётся. Вообще. Погиб, выполняя долг перед отечеством, но из-за боевых действий, его даже захоронить по-человечески нельзя. Что думали девушки, провожавшие парней в битву и узнававшие, в какой-то момент, об их гибели? Он не представлял. Едва ли он смог бы представить и горечь родителей, которым сказали, что их детей больше нет в живых.

У него была своя, небольшая печаль.

Своих он помнил всех. Лица... Улыбающиеся и жизнерадостные, сменялись в его памяти на другие, полные горечи, охваченные болью...

"Мама!..", "Не хочу умирать...", "Окажите услугу, капитан...", "Почему!?"...

Он потерял их всех одномоментно. Случайность, что в тот день спасла его, он проклинал все прошедшие восемь десятков лет.

Яркая вспышка взрыва совсем близко, ударная волна, вбившая его в стену, запах пороха, крови и горелой плоти. Артиллерия, неожиданный залп. Их всех зацепило, кто-то умер сразу, для кого-то, исход оказался очевидно летален, - с ними было труднее всего, кого-то ещё можно было спасти. Последние скончались уже в лазарете от потери крови и травм. Не выжил ни один из больше чем десятка человек, а он, вот он, живой и почти невредимый, так, немного посекло осколками. Отделался лёгким испугом.

После этого, с передовой его убрали, справедливо опасаясь за психическое здоровье. Но всё когда-нибудь заканчивается, закончилась, к счастью, и война.

Он дослужил в войсках и вышел на пенсию, как он сам считал, незаслуженную. Друзей не завёл, да и в целом, в быту не прижился. Развлекал себя подработками, да редкими встречами с сослуживцами, которые, впрочем не любил.

Единственной его отдушиной, которая, наверное, лишь делала больней, было приходить раз в год сюда, да рассказывать о том, что с ним случилось за прошедший недавно, про прекрасную погоду, сетовать на то, что люди уже не те, тем, кто этого не услышит, и никогда не почувствует того, что чувствовал он.

Он не хотел бы, чтобы про него писали биографию. Не про него, командира, что в один момент потерял всех своих подопечных, друзей, товарищей, а сам выжил. Хотя, нет. В тот день он тоже умер. Только тогда он этого ещё не понял...

Мужчина давно ушёл с кладбища, рядом с мемориалом появился букет цветов, старый смотритель, думал, как хорошо, что остались в этом мире те, кто помнит...

Нет, он определённо не любил весну. Впрочем, как и лето.

Они напоминали ему о войне.