Пан Станислав бен Моше

На широком подворье шляхетного Михайла Решки шум да гам, словно татары наехали. Визжит свинья, чуя, что не спроста волокут ее от корыта, куры орут, как на пожар гуси гогочут. Холопья босыми пятками пыль взбивают, суетятся, мечутся ошпаренными блохами. А над всем этим, как орел над голубиной стаей, реет зычная голосина панны Марийки, щедро суля расторопным розги, а нерадивым батоги. Шуточное ли дело, хозяин из похода вернулся! Всыпала славная шляхта голодранцам полутурка Павлюка, умылись кровавой юшкой проклятые схизматы, надолго запомнят!

Страшным покосом прошлись коронные хоругви по селам да местечкам Приднепровья, оставляя повсюду разор да пепел. Доверху набили чертям кошели еретическими душами, да и свои сумки не забыли, наполнили воинской добычей. Правда, с быдла много цехинов не сдерешь, но разве не для того Пан Бог насадил повсюду иудейское семя, чтобы стригли его славные рыцари? Этой золотой да серебряной жатвы ни шляхта, ни казаки не чурались, так что из похода пан Михайло вернулся хоть и в прострелянном кунтуше, да с червонцами в мошне. Однако пуще всей добычи, дороже злата да дорогих аксамитов был для славного рыцаря маленький, попискивающий сверток. Больше всей поживы радовался Михайла Решка, что добыл в походе наследника-сына.

Дивитесь? Слыханное ли дело, чтобы воинский муж из похода дитя привозил? Не спорю, чаще бабы с богомолья в подоле приносят, однако же, милостью Владычицы Небесной и не такое бывает.

Случилось это, когда, разогнав проклятые орды бунтовщиков, перевешав да пересажав на колья пленных, хоругвь пана Михайла уже возвращалась на родную Виленщину. Пришлось им заночевать в придорожной корчме, аккурат между Журянами и Гродно. Славно выпивали коронные рыцари, пересказывая в десятый раз друг другу свои подвиги. Уж и рожи раскраснелись, и чаши застучали по столу, расплескивая хмельное пойло, чтобы собеседникам яснее стало, как врубился в казацкую лаву пан Попильняк, да с какой силой пан Заручный хрястнул по харе проклятого ворога обломком сабли, как вдруг ворвался в шляхетную беседу дикий бабий ор.

-Что сталось! Отчего крик!

Выскочил корчмарь, трясется весь:

-Пусть простят меня ясновельможные, но у меня жёнка рожать вздумала…

Захохотали рыцари:

-Ишь ты, приспичило ей!

-Ладно, пусть себе! Больше шинкарей будет!

Только пан Михаил стал вдруг задумчив и грустен. Ему уж за четвертый десяток перевалило, двадцать лет, как женат. Всем хороша Маричка, и пригожа, и хозяйка справная, одна беда, до сих пор дитя князю не подарила. Такая вот кара Божья, а за что, не ведомо. Видать пресечется славный род Решек, сгинет без следа, словно и не было.

Обидно шляхтичу. Даже хмель пропал, только мерзкий привкус во рту остался. Словно не добрую горилку пил, воду болотную. Отчего это так выходит, он- бездетен, а у еврея корчмаря- детей полон дом? Сам четверых видел, из них трое пацаны.

Не выдержав, Решка, вышел во двор, может на вольном воздухе полегчает. Какое там! Ночь вокруг, только звезды горят божьими лампадками, ветер что-то незнаемое нашептывает, да дура-баба орет, еще одного корчмаренка на свет Божий рожает.

Набил трубку пан Михайло, закурил. Ночь к рассвету катится, вот уж и туман поплыл… Клубится, плетет над землей что-то странное. Глядит Решка, над речкою вроде парень стоит из морока вылеплен. Даже лицо видать, молодые усы над губой пробиваются. Перекрестился шляхтич: «Уж не бесовское ли наваждение?» Да нет, просто туман над водой стелется, вот и чудится.

Пробежал предрассветный холодок. В избе шинкарка особенно сильно вскрикнула, с надрывом. Даже небо, вроде содрогнулось от того вопля. Крохотная звездочка, на выдержав сотрясения покатилась по черноте легкой искоркой и пропала, словно скользнула в печную трубу старого шинка, и в тот же миг раздался сердитый крик новорожденного.

Выбил трубку пан Решка, в корчму воротился. Скользнул глазам по спящим. Кого где свалил крепкий хмель, иные на лавках раскинулись, кто со стола встал, да до стен не дошел, прямо на полу устроился, а Попильняку с Лодзинским и того не удалось, опустили буйны головы на тарелки да так и заснули. Нацедил Михайло чару, у корчмаря спрашивает?

-Ну, кто родился?

-Сын!- сияет тот,- Хороший мальчишка, не сглазить бы!

Нахмурился пан Решка. Дернулись не по-доброму скулы, чубук на крепких зубах треснул. Выругался шляхтич, отбросил испорченную трубку, и говорит:

-Слушай, жид, а продай ты мне его!

-Кого?- вытаращил корчмарь и без того огромные глаза.

-Ну, мальца своего… Зачем он тебе? У тебя же и так есть, я сам видел.

-Да что Вы, ясновельможный господин! Разве я татарин, людьми торговать? У нас такого и в заводе нет.

-Продай, говорю. Вот гляди!- и высыпал на стол горку сально поблескивающих золотых кругляшков,- Тебе столько и в десять лет не заработать!

Оторвал еврей взгляд от золота, головой покачал:

-Нет, господин. Кровь не продается.

-Слушай, Мошко, или как там тебя… Понимаешь, я уж не молод. Все у меня есть, и богатство, и слава, и жена хорошая. Только детей Бог не дал. Не в быдло прошу, в сыновья. Или жалко тебе, если он святое крещение примет, шляхтичем станет? Не чета тебе заживет, паном будет.

Говорит, а сердце так и колотится. Ведь и впрямь, взять еврейского мальчишку, окрестить, сыном сделать… Это перед Святой Церковью и Паном Богом большая заслуга.

-Нет,- качает головой Мошко,- Кровь не продается. Ни на рабство, ни на усыновление.

-Значит не хочешь? Противишься тому, чтобы твое отродье истинную веру приняло? Супротив Христа идешь и святой Матери-Церкви?

-Пусть простит меня славный пан, но мне ваша церковь, даже не тетушка, и отдавать свою кровиночку ей в пасынки, мне никакого резона нет.

Михайле словно обухом поперек лба кто заехал. Заволокло глаза багровым маревом, сабля словно сама в руки прыгнула, по гадючьи свистнула.

-Ах ты иудино семя! Я тебе покажу мачеху!

От дикого рева пана Решки сон слетел с пьяных глаз сотоварищей. Глядят, рубит Михайло корчмаря, словно капусту шинкует. Повскакивали, кто с лавки, кто с половиц:

-Что? Что сталось?

А Михайло в раж вошел, не остановишь:

-Святую Церковь он хулить будет! А ну, хлопцы, крошите вдрызг Иудино отродье! Чтоб никого не осталось.

Остановился, глотнул воздуха:

-Только… вот, что… Мальца, что этой ночью родился, оставьте. Он ни в чем не виноват. Себе возьму, сыном сделаю!

Заря и пожар одновременно разгорались за спиной шляхетной ватаги, уносящейся к Гродно. На первом перекрестке пан Решка вдруг натянул поводья.

-Вот, что братовья, скажите прямо, не обидел ли кого, не оскорбил ли.

-Нет, что ты, пан Михайло!

-Кто против тебя худое молвит?

-А коли так, прошу вас, сотоварищи, дайте мне свое шляхетское слово, что сохраните тайну рождения этого хлопца. Я ведь и на самом деле решил его вместо сына взять…

Один за другим клялись витязи, что сберегут страшную тайну, а Михайло, придерживая дорогую добычу перед седельной лукой смотрел куда-то поверх голов боевых побратимов, словно спрашивал придорожный лес, правильно ли его решение. Молчали деревья, только проблескивает в еще зеленых кронах золотые да кровавые искорки… И тогда, в сплетении веток вновь увидел пан Решка неясный облик странного парубка. Да нет, почудилось, просто паутина бабьего лета сплелась в узоре нечаянной седины.