Панфлейта

И когда малыш забылся сном, Лу отошла от него. Комната была небольшая, поэтому кровать, на которой лежал малыш, оставалась в поле её зрения. Лу тревожилась. Температура пока такая, что можно не сбивать, пусть борется организм, перепекает болезнь. Единственное, надо следить, чтобы ручки и ножки не холодели.

Нездоровый румянец окрасил щёки малыша. Хрипловатое дыхание вырывалось из приоткрытого ротика, он лежал на спине. Она несколько раз поворачивала его на бочок, но тот упорно откидывался на спину.

Лу пробежалась глазами по полкам с плотно закрученными баночками, все они были аккуратно подписаны. На этикетках значилось название и дата сбора. Намётанный взгляд быстро нашёл нужное. Она поставила баночки перед собой на стол, отмерила две части корней алтея, по одной части плодов фенхеля, листьев мать-и-мачехи и корней солодки. На печке давно уже закипела вода в большом чайнике. Лу залила приготовленную смесь трав кипятком, накрыла грелкой-курочкой из пёстрых лоскутков и оставила настаиваться.

Малыш снова закашлялся. Сухой кашель рассыпался трескучей трелью и разбудил спящего. Он захныкал и потёр покрасневшие глазки.

— Ма-ама-а, — протянул жалобно сонный ребёнок.

Лу подскочила к нему и, присев на кровать, принялась гладить, попутно проверив, не похолодели ли ручки и ножки. Ноги, заканчивающиеся маленькими копытцами, она проверяла прямо над ними. Такого малыша она встречала в своей жизни впервые. Но одно знала давно, если температура тела и конечностей будет разная, то возможны судороги. Лу боялась этого.

Малыш прильнул к ней, обнял, тяжело дыша. Синие глаза на круглом хорошеньком личике смотрели на неё с надеждой.

— А когда мама с папой придут?

Лу не знала, что ему ответить. Она нашла это чудо, когда возвращалась из дальней деревни сегодня на рассвете недалеко от своего домика, надёжно упрятанного в густой чаще леса.

Малыш нахмурил лоб, крохотные рожки едва выглядывали из-под светлых пшеничных локонов. Она поглаживала кроху по спинке.

— Я не знаю, малыш.

Он крепче прижался к ней. Жар его тела Лу чувствовала через тонкое льняное платье. Она посадила ребёнка на колени так, чтобы он мог обнять её руками и ножками, встала с кровати и стала ходить по комнате. Лу напевала тихим баюкающим голосом всё, что помнила из детства. Когда она вот так же болела, а бабушка брала её на руки, ходила, пела. И болезни уходили. И Лу пела, гладила малыша, пела, ходила и гладила.

Через несколько дней болезнь отступила. Малыш с аппетитом уплетал печёную картошку. Настороженно и с интересом принюхивался к маленьким кусочкам мяса, лежащим на тарелке.

— Брусничкой пахнет? — Улыбка озаряла лицо Лу, отчего оно становилось ещё милее. — Это рябчик, ешь. Мяско у него сухое, но вкусное.

Тёплый ягодный морс был выпит залпом. Лу рассмеялась и налила ещё.

— Ну, теперь давай быстро приберём посуду и пойдём гулять.

— Искать маму и папу?

В синих ясных глазах малыша всякий раз вспыхивали искорки надежды.

— Да, искать твоих маму и папу.

В конце августа в кронах осин и рябинок, растущих вокруг домика Лу, поселился ветер. Сначала он щекотал тонкие веточки, заставляя листочки краснеть и дрожать. Так продолжалось до октября, когда на деревьях остались лишь самые стойкие листья. После первых морозов Лу собрала ягоды рябины с нижних веток. У неё был давний уговор с птицами, нижние ветки с ягодами принадлежали ей, а верхние пернатым.

Вечерами темнело всё раньше. Малыш скучал, и Лу развлекала его сказками. Какие-то она рассказывала по памяти, что-то читала. Книг со сказками было две. Одна с цветными картинками, которые увлечённо рассматривал малыш, устроившись у неё на коленях. Другая, потолще, с редкими мрачными чёрно-белыми гравюрами. Однажды, листая, малыш наткнулся на иллюстрацию с изображением чёрта.

— Папа! — воскликнул он, погладил пальчиками картинку и расплакался.

Лу перешила одну из своих курточек. Получилось что-то вроде длинного пальтишка для малыша. На улице становилось всё холоднее, а ребёнку нужны ежедневные прогулки. Сапожки, которые были на нём, когда Лу его нашла, очевидно, сделаны были искусным мастером. Сапожник был поистине волшебником. С виду это были самые обыкновенные человеческие детские сапожки из мягкой кожи. Когда они были обуты на ноги малыша, а штанины заправлены в голенища, то никто нипочём не догадался бы, что у него копытца.

Как-то раз, когда Лу купала его, а малыш смеялся, сидя в большой деревянной шайке, стоящей на верхнем полке бани, и плескал воду, она спросила:

— А где же твой хвостик, Чуд?

Малыш повернулся, пытаясь рассмотреть себя сзади, сокрушенно и немного испуганно сказал:

— Потерялся...

Толстенькие свечи они катали днём из вощины. На столе были разложены сухие стебельки, листики и цветочки. Лу показывала малышу, как нужно катать свечи. Чуду нравилось украшать их растительными узорами. Свечи получались красивыми. Золотистый воск и травы наполняли их домик приятными духмяными ароматами.

Днём малыш спал, и если погода была не сильно располагающая к делам на улице, Лу вязала ему тёплые вещички. Шапки, шарфы и рукавички были связаны быстро ещё до холодов. Теперь Лу взялась за свитерочки и штанцы. Она не имела дел с детьми до появления Чуда, поэтому трудно было рассчитать нужное количество петель и рядов. Лу вязала и распускала, вязала и распускала. Большая корзина с разноцветными клубками ниток постепенно пустела, а у малыша появлялись обновки.

На утро после самой длинной декабрьской ночи, когда Лу с трудом открыла входную дверь и вышла на крыльцо, занесённое тяжёлым мокрым снегом, она обнаружила свёрток. Следов вокруг не было. Лу подняла голову, посмотрела вверх. Возможно, птицы принесли его. Она вернулась в дом. Маленький Чуд проснулся, но вылезать из под толстого тяжёлого одеяла не торопился. Лу положила свёрток на стол и аккуратно развернула.

— Что это, Лулочка?

Лу разглядывала содержимое. Перед ней лежала панфлейта — несколько соединённых вместе тростниковых трубочек разной длины. Она узнала её сразу, поскольку в детстве очень любила слушать древнюю легенду об этом музыкальном инструменте.

Бабушка рассказывала ей про стародавние времена, про древнего бога лесов и рощ — Пана. Как тот однажды повстречал прекрасную девушку, влюбился в неё безответно и стал всюду преследовать. Девушку ту звали Сиринкс. Не нравился ей бог Пан и его ухаживания, всячески пыталась она уклониться от встречи с ним. Однажды гуляя по лесу, Сиринкс не успела вовремя заметить за тёмной густой листвой преследующего её Пана. Он кинулся за ней, протянул руку, чтобы схватить, но в руке его оказалась не девушка, а лишь стебли тростника. Сама земля спрятала Сиринкс, превратив в траву. Рассердился Пан, схватил тростинки и срезал их ножом. А когда же понял, что произошло, раскаялся, да поздно было уже! Собрал он аккуратно все тростинки, слёзы брызнули из глаз его. Перецеловал бережно Пан каждую тростиночку, и случилось чудо. Дыхание его попало в тростниковые срезы и зазвучала прекрасная музыка, воздушная, как лёгкое дуновение ветра ласкового. Не расставался с тех пор Пан со своей флейтой Сиринкс.

Чуд протянул руку к флейте, погладил пальчиками, взял, поднёс инструмент к губам. И в домике Лу зазвучала дивная мелодия. Лу неважно было, когда и как малыш научился играть, кто его научил делать это так виртуозно. Прокатившееся, разлитое в воздухе волшебство наполнило собой всё пространство вокруг. И мягкий тёплый свет в душе Лу засиял ярче.

Лу пыталась вспомнить, почему же ей когда-то захотелось променять тихую, уютную жизнь в лесной чаще на морской простор. Какие песни пела ей прекрасными полными губами морская сирена. Как влекло её к этим солёным брызгам, причудливым витым раковинам, кораллам и вольному ветру, несущему с моря запах водорослей и безмятежности. И лишь круглые, обласканные, отшлифованные терпеливыми волнами зелёные стёклышки будили в ней воспоминания о её дремучем лесе. Когда все банки на полках в её домике на морском берегу были заполнены зелёными, голубыми и янтарными стекляшками, Лу огляделась и поняла, что это не её дом. Тогда она вернулась в свой любимый лес.

В трёх ближайших деревнях сменилось целое поколение. Однако самые старые жители деревенские не забыли Лу. И снова потянулись к ней те, кому требовалась её помощь. Когда не могла помочь она делом, помогала словом. Добрым, мудрым, светлым, тёплым, наполненным магией и любовью к жизни.

Маленький Чуд играл, а из глаз Лу лились слёзы. Жемчужинами катились они по столу, сыпались бисером на пол. И это было так невыносимо красиво, что не хотелось Лу, чтобы мелодия когда-то перестала звучать.

Подарки для Чуда появлялись и в другое время. Все они были нужными и особенными, необыкновенными. Чуд рос, помогал по хозяйству, иногда Лу брала его с собой, отправляясь в деревни. Сапожки скрывали копытца, а шапка рожки. Попытки найти родителей они давно уже оставили. Иногда во сне мальчик обнимал Лу и звал мамой, но днём никогда.

Учила она его терпеливо всему, что знала. А когда вырос Чуд, совсем взрослым стал, однажды вечером, сидя на крылечке их домика, играл на панфлейте и вдруг остановился. Прямо к его ногам упал свиток. Чуд подобрал его, но не стал разворачивать, позвал Лу. Читали они вместе.

«Мы ждём тебя, сын», — говорилось в послании. На карте легко читался их лес, и проложен был путь-дорога, по которому следовало отправиться юному Чуду. Так мучительно трудно было оставить ему свою лесную ведьму, но отправился Чуд в путь с обещанием вернуться.

С тех пор зажила Лу снова одна.