Пантеон

[Века так тянутся,

Всё навевает дни былые.

Вокруг сгустилась томно тишина.

В его руках увядшие "святые".

Так близок наш конец,

Закончить всё пора]

***

Воля Моя обратилась гневом, а гнев — плотью мира сего.

Я видел, как небо разверзлось и алый свет хлынул из ран его, ибо само мироздание исторгало скверну, что накопили века.

Я слышал их мольбы. Они взывали ко Мне, не ведая, что каждый крик их — лишь эхо предначертанного. Ныне их верность была лишь отчаянием путника, что цепляется за край пропасти, уже зная, что падение неизбежно.

И Я внимал. Без слёз. Без гнева. Лишь с холодной, неумолимой печалью, что была древнее самих звёзд. Ибо видел Я не только гибель их городов, но и каждую пылинку греха, что привела их к часу сему. Они молили о прощении, не сознавая, что прощать уже нечего. Всё уже было свершено. Всё было записано в книгу судеб, ещё когда первый из них возжелал власти над тем, что ему не принадлежало.

Земля раскалывалась под их ногами, не от ярости Моей, но от тяжести их собственных деяний. Они падали в Бездну, ими же выкопанную. Их слёзы смешивались с дымом пожарищ — горькая влага, что не смогла бы отмыть скверну сию.

И знал Я: так должно было произойти. Не для кары — для очищения. Огнь, что испепелял их мир, был не наказанием, но горнилом, в котором должно было переплавиться всё сущее, дабы обрести новую форму. Или исчезнуть во веки.

И когда последний крик умолк, поглощённый ревом стихий, воцарилась тишина, что возвестила о конце. Три мира, что Я воздвигнул в начале времён, завершили своё существование. Не по воле слепого рока — по Моей воле. По воле, что есть любовь, доведённая до своего последнего, безжалостного предела.

***

— И где же Его Высочество на этот раз? — голос Цзян Вэйцин был ровным, но в нём заметно проскальзывали нотки усталости.

Госпожа дворца Бай Инь сидела за низким столиком из красного дерева, что был доверху заставлен свитками. Её пальцы с намеренной медлительностью разглаживали очередной доклад о поставках продовольствия для гарнизонов на западных границах. Белые пряди волос, убранные в высокую причёску, скользнули по щеке, когда она подняла взгляд.

Цунь Ань, стоя в дверях кабинета, сжала в руках край рукава своего простого светло-зеленого халата:

— В саду, госпожа. У пруда. Говорит... наблюдает за карпами. Для вдохновения.

— Для вдохновения... — повторила Вэйцин, откладывая кисть в сторону. Тушь была идеально густой, без единого комочка. — Неужто решил написать очередной стих о бренности своего вечного бытия который он забудет к завтрашнему утру? Или может надумал сочинить оду моим вишням, которые он же и обтреплет, развалившись на ветвях?

Цунь Ань прикрыла рот рукавом, сдерживая улыбку.

— Он просил передать, что ждёт вас для новой партии в го. А ещё клялся, что на этот раз не станет подмешивать вам в чай тот пламенный нектар из Аньсяна.

Цзян Вэйцин медленно поднялась, смахнув невидимые пылинки с белых, строгих одежд. По её лицу скользнула тень — не улыбка, а нечто вроде привычной, давней нежности.

— Ладно, передай, что я выйду. Но если он хоть раз попытается поспорить со мной на выпивку, я лично вылью всё его вино в пруд. Пусть карпы прозревают.

Служанка, кивнув, стремительно исчезла за дверью.

Вэйцин прошла через кабинет, её взгляд скользнул по полкам, уставленным свитками. Сотни, тысячи лет отчётов, донесений и летописей. Она коснулась пальцами ближайшей полки и провела по её краю, на мгновение задержавшись на весьма объёмном свитке, лежащем от остальных особняком. Золотая гравировка на ободке гласила: «Истина всего сущего». Это была многовековая летопись, обновляемая каждый месяц. И вот сейчас настал очередной такой месяц. Очередной раз, когда ей нужно было описывать всё что происходило на Небесах, и даже самые пустяковые события. Из недавнего её кисть выводила на пергаменте то, как же пышно в этом году цвели пионы, и как много новобранцев духов войны вступило в ряды её войска западного региона. Она мысленно прикинула, сколько дней осталось до передачи этой гири следующей "несчастной" жертве — всегда такому дотошному господину Лу Жуаньюю, который часто критиковал её за недостаточную детализацию. Мысль об этом доставила ей лёгкое — почти грешное — удовольствие.

Отложив в сторону мысль о неизбежном, она обвела взглядом свой кабинет. Лучи заходящего солнца, пробиваясь сквозь сложную резьбу оконных ставней, рисовали на полированных половицах длинные полосы света, в которых кружилась пыль веков. Здесь всё было знакомо до боли: каждая трещинка на истёртом рабочем столе, каждый след оставленный временем на стелажах. Эта неизменность была одновременно такой уютной и такой сковывающей. Иногда ей казалось, что если она не будет сознательно вчитываться в каждую строку доклада, её сознание начнёт растворяться в этой вечной, застывшей красоте, как капля чернил в неподвижном пруду.

В саду её дворца воздух был густым и сладким от аромата увядающей вишни. Лепестки, розовые и белые, кружились, устилая идеально подстриженный газон и гладь пруда. Под древним раскидистым деревом, нимало не заботясь о своём дорогом шёлковом халате алого цвета, сидел Сянь Лянсэ. Его рыжие кудри, собранные лёгкой заколкой на затылке, яркие, словно осенняя листва, казались инородным пятном в этом выверенном спокойствии. Он что-то бормотал, глядя на воду, и бросал в неё крошки с подноса, стоявшего рядом.

— Если ты перекормишь моих карпов до того, как я успею тебя выгнать, мне придётся распорядиться о том, чтобы их несчастные тушки все до единой были отправлены во дворец Яо Лин, прямиком в твои личные покои, — голос Вэйцин прозвучал прямо над его ухом.

Лянсэ вздрогнул и резко обернулся, широко улыбаясь. Его глаза, цвета тёплого янтаря, смеялись:

— Вэйцин! Ты вовремя, я почти поймал суть момента. Вот, взгляни — этот карп, тот, что с золотым пятном на лбу… он медитирует. И даже гораздо усерднее, чем иные божества.

— Он просто ждёт, когда ты уронишь в воду этот поднос, — парировала она, опускаясь на циновку напротив. Доска для го между ними была уже расставлена, чёрные и белые камни аккуратно лежали в небольших лакированых шкатулках.

— Сурово, — рассмеялся он, но его пальцы тянулись, чтобы начать их очередную схватку. — Но справедливо. Белые твои, как всегда. Готовься к разгрому.

— В прошлый раз вы проиграли за семнадцать ходов, Ваше Высочество.

— Это была тактическая хитрость! Чтобы усыпить твою бдительность.

Цзян Вэйцин взяла первый камень. Его прохлада была для неё привычной и оттого немного успокаивающей. Она с лёгким стуком поставила его на доску. Тишину сада нарушало лишь щебетание небесных птиц, да ленивое плескание воды. Лепесток вишни упал прямо на пересечение линий на доске, и Вэйцин аккуратно смахнула его.

Она сделала свой ход, намеренно отгораживаясь на дальнем фланге. Лянсэ тут же ответил агрессивным вторжением в её территорию. Так они и играли: он атаковал лишь своей пламенной импровизацией, а она — защищалась и терпеливо выжидала момент для лучшего нападения. Эти партии будто бы были отражением их сущностей. И хотя она почти всегда побеждала холодной выверенной тактикой, в его хаотичных, непредсказуемых ходах была своя энергия. Пусть и немного утомительная, но от этого и невероятно притягательная — ведь она неумолимо нарушала монотонный ход её вечности.

— «Только не кори себя потом за беспечность, Цзян Вэйцин» — мысль пронеслась в её голове, оставшись незамеченной, но что-то заставило всё внутри легонько вздрогнуть, как от прохладного ветра.

Здесь, в этом вечном саду дворца Бай Инь, под шелест опадающих цветов, бессмертие было не бременем, а лишь размеренным шёпотом. И на мгновение, всего на одно мгновение, ей показалось, что так будет всегда.