Пастораль

Погожее весеннее утро выплюнуло из-за горизонта раскрасневшее от притока лимфы к лицу солнце.

Молодой папоротник в лесу, уже поднялся к дню рождения Ильича на три локтя от земли, но поспешил – не успели юные стебли разложить свою полупрозрачную плоть на лигнин и целлюлозу, а листва уже гнула и гнула своею тяжестью их к настилу из иголок прошлогоднего ельника.

А под настилом движняк! Землеройки, со скоростью автоматной очереди жрали выбравшихся похмелиться утренней росой дождевых червей; сойка, по причине врожденной деменции никогда не помнящая прежние заначки, сделала новую – затолкала в щель гнилого пня половинку отжившей свое землеройки, живые сородичи нашли ее, но не успели схрумкать, как вернулась сойка, забывшая о деменции, сделала новый запас из "не успевших" землероек, и полетела пострекотать со знакомой сорокой о ценности рваной золотой цепочки, каковой белобокая разжилась вчера.

Кукушенок вылупился в гнезде сойки: освоил газлайтинг, у уже почти уморил голодом других юных сидельцев.

– Красота, пастораль! – проворчал довольно Петрович, и нацелил дуло дробовика на глухаря на току.

Раздался выстрел, глухарь упал, а его невесты и соперники дружно ринулись уминать за обе щеки парное мясцо.

– Почему не боятся? – удивился Петрович, и тут же вспомнил, – ах да, я же – добрый, а у добряка и дробовик палит не грозно!

Подоспели волки: изловили двух глухарей, умяли с благоговейным прищуром, не побрезговали и застреленным.

Следующий выстрел из дробовика уложил разом двух серых – жене на полушубок.

Добычу Петровичу пришлось оспаривать с медведем. Неудачно.

– Жене на завтрак! – подумал Потапыч, отгоняя лапой навязчивых соек от парного Петровича.

За пригорком, к ручью, подгонял стадо коров пастушок. Пастораль!