Паутина

1897 год. Ноябрь. Новая Англия. Штат Мэн.

Рука дрожит.

Пишу эти строки при свете последней свечи. Не знаю, успею ли дописать, или воск догорит, остаток мира погрузится во мрак, и они — Её дети — доберутся до меня. Мне не выйти. За окнами, за дверью не осталось ничего кроме паутины, сотканной из тьмы. И я чувствую, как она пробует мое убежище на вкус, на прочность, на свет. И я слышу, как скрипят стены, противясь непреодолимой силе, желающей добраться до меня и моей несчастной души.

Я пишу эти строчки. Это успокаивает меня, отгоняет душевный мрак. Паутина слов защищает мой мятущийся разум от безумия, от… паутины теней, полностью укутавшей мир.

Но хватит об этом. Мысли уже путаются, а надо успеть записать все, что помню.

Меня зовут Николас Сент-Мор, и я последний из Сент-Моров. Последний… Ха! Не зря холм, на котором стоит этот дом, местные называют Вдовьей горой.

Началось всё месяца три назад. Я получил телеграмму от адвокатской конторы «Коул Гастингс». Мой троюродный дядя Амброз, про которого я знать не знал, завещал мне это проклятое поместье. Помимо поместья мне полагалось три тысячи фунтов годового дохода. В надежде рассчитаться с долгами я купил билет на пароход и поспешил в Новую Англию.

Двухэтажный особняк встретил меня мёртвой тишиной, пылью и черной паутиной в подвале.

Слуги после смерти дяди куда-то подевались, и я решил убраться в доме сам. И если с первым этажом я худо-бедно справился, то с подвалом справиться… не смог. Все дело в паутине. Она была крепче обычной, плотнее, толще, рвалась хуже и навязчиво липла к стенам, к одежде, к рукам, вызывая у меня чувство омерзения.

Намучавшись за день, но так и не закончив уборку, я отправился спать.

А посреди ночи проснулся. Сперва не понял от чего. А потом… потом я услышал противный скрип и тихий едва слышный топот множества крохотных ножек. Даже не топот — шелест. Даже не услышал — почувствовал. Кожей, сердцем, душой. Я запалил свечу, вышел из спальни, прошелся по дому, заглянул в подвал. И ничего не нашел. Но этот беззвучный топот не смолкал, он всего лишь отдалялся от меня, прятался в стенах, в полу, в потолке.

А когда вернулся в спальню и поднял свечу повыше, то увидел над кроватью паутину, а в центре — огромного паука. Я истошно заорал. Вскочил на кровать. Смел паука рукой, раздавил о стену.

Остаток ночи я провел при свете, борясь то со сном, то с подступающим ужасом. А наутро отправился в деревню неподалеку: с паутиной надо было заканчивать! — и нанял двух человек. Сухого старика, служившего дворецким еще у дяди, и миловидную горничную с длинными черными волосами и насмешливыми глазами.

Когда мы вернулись в поместье, я повел их в подвал и наказал очистить его от паутины.

— От какой? — спросил меня старик.

— От этой! — выкрикнул я и, поводив керосиновой лампой, указал на черные клочья, что свисали на стенах и потолке. Мне даже показалось, что за ночь черных переплетенных нитей стало больше чем было. Она как будто разрослась, пытаясь захватить подвал полностью.

Старик долго всматривался в темноту, потом — еще дольше — смотрел на меня. В его глазах возникло умудренное понимание, что работа будет не из легких. Он даже хотел что-то сказать, но горничная тронула его за плечо и, тряхнув черными кудрями, мило улыбнулась мне:

— Мы все сделаем, милорд. В лучшем виде.

Горничная не подвела. Каким-то чудом они справились за три дня. Ни пылинки не осталось, ни клочка паутинки, все блестело и сияло, а новые занавески придали дому обжитый вид. Теперь я ночами не слышал подозрительного шума и спал спокойно. Я выплатил слугам премию — хорошая работа должна оплачиваться — и предложил постоянную работу.

Они согласились.

Дом ожил, стал теплым и уютным. Горничная отлично готовила и, подавая кофе, задорно блестела шалыми глазами. Осторожная обходительность дворецкого не раздражала, а его тонкое чувство юмора напоминало мне о родине и салонных посиделках с уважаемыми джентльменами. Ночами в доме слышались тихие шаги слуг, от порывов ветра поскрипывали стены, в полу скреблись мыши — самые обычные звуки самой обычной жизни. Но две недели назад дворецкий неудачно оступился и сломал ногу. Я немедленно послал за врачом. И когда он предложил отправить дворецкого в больницу, я сразу согласился, заплатил, проводил до ворот.

А вернувшись домой я… застал на кухне горничную. Она держала в руках большого мохнатого паука и разговаривала с ним.

Не знаю, о чем. Я услышал только: «Не волнуйся, теперь все будет в порядке» — и сразу же подскочил к горничной, выбил паука у нее из рук и стал топтать, пытаясь обратить свой страх в ярость. Девушка смотрела на меня странно. Испуганно и… понимающе? По ее щекам катились крупные слезы. А длинные черные волосы будто бы развевались за спиной.

Покончив с пауком, я яростно уставился на девушку. Она потупилась, стала мямлить какие-то невнятные извинения. Но я не слушал ее, проорал, что она в доме последний день и завтра же должна покинуть поместье.

Она зарыдала, а я, одержав пиррову победу, заперся у себя в кабинете. Как мало надо, чтобы тепло и уют покинули дом. Ложился спать я с тяжелым сердцем, долго ворочался и никак не мог уснуть. Но стоило мне только забыть сном, как я почувствовал, что меня коснулось… что-то. Влажное и липкое.

Я открыл глаза, и понял, что ничего не вижу. Вокруг была тьма. Но что хуже всего, я не мог пошевелить ни ногой, ни рукой. Что-то более черное чем тьма, спеленало меня и распяло на кровати.

— Я пришла извиниться, милорд.

Голос принадлежал горничной. Но в нем чувствовалась неведомая властность. А еще я слышал тот самый шелестящий топот множества крохотных ножек. Он звучал со всех сторон. Очень-очень близко. Кожа покрылась мурашками. Или не покрылась, а кто-то на самом деле стал бегать по моему телу. Мне захотелось закричать от ужаса. И я закричал. Так громко, как только мог, срывая горло и легкие. И я забился на кровати, впрочем, без особого толка.

— Вы же этого хотите, не правда ли?

Властный голос прозвучал очень близко от моего лица. А я вдруг понял, что эта жуткая тварь специально пряталась за личиной миленькой горничной. А еще я понял, что если мой разум мечтает лишь о спасении, то мое непослушное тело и впрямь… чего-то хочет.

И когда она оседлала меня…

Я никогда такого не испытывал. Я стонал от боли и наслаждения. Я… я просто не могу писать о том, что случилось тогда. Меня просто трясет от отвращения. Но при этом… я… не могу забыть, как мое тело…

И как она…

Меня до сих пор…

Лучше не будем об этом.

Самое главное, что в самом конце, когда она застонала и потянулась к моей шее, желая закончить начатое, я вдруг почувствовал, что руки и ноги мои освободились. И я вцепился в ее горло, повалил на кровать, и стал душить, не позволяя вырваться из ее темного нутра ни вскрику, ни всхлипу.

Я… я убил ее. И отнес тело в подвал.

Но следующей ночью она снова пришла ко мне.

И следующей.

И следующей. И в эту ночь, когда мы закончили совокупляться, я вновь повалил ее на кровать и схватил за горло, желая окончательно разобраться с ней. Но в этот раз она не умерла, а рассыпалась роем маленьких черных паучков. Они в мгновение ока затопили комнату, вцепились в меня своими крохотными лапками. И я не выдержал, завизжал как маленькая девочка. А паучки вырвались из комнаты и побежали в разные стороны.

С потаенным облегчением я смотрел как они спасаются бегством. Оставаться в поместье они не хотели. И это бегство… оно окрылило меня. Я спустился в подвал, схватился за руку горничной. И заплакал от радости. Наконец-то все закончилось.

Но я ошибся.

Ранним утром в дверь застучали. Пришел молочник. Горничная уже три дня не выносила бутылки из-под молока, а они-то денег стоят. И сперва я не заметил ничего странного, но приглядевшись, понял, что молочник уже не человек. Внутри его тела копошился клубок из черных перепутанных нитей.

И я предложил ему поговорить с горничной лично. Он согласился. И я отвел его в подвал.

Спустившись, он почему-то стал орать. Громко. Противно. Бессвязно. От его мерзкого крика моя голова разболелась. Пришлось его успокоить.

Но и на этом все не закончилось. Вечером приехал врач. Тот самый, забравший моего дворецкого. И в нем тоже пульсировали черные нити. И он тоже очень хотел поговорить с моей горничной.

Позавчера ко мне тоже захаживали гости. Сперва приехал почтальон на велосипеде, а потом заявилась пожилая семейная пара. И всеми ими управляли спутанные черные нити. Твари. Какие же они бездумные твари. Даже не способные понять, что я сумел избавить мир от матки, с которой все началось.

А вчера днем ко мне заглянул полицейский, полностью опутанный черной паутиной. Конечно же снаружи этого было не видно. Она пряталась от света под его одеждой, пульсировала внутри его тела. А снаружи все было чинно и благородно. Но я-то знаю, меня не обманешь.

Он вел себя дружелюбно, задавал вопросы, интересовался какой-то там Грейс, которая вроде бы нанималась ко мне в горничные, спрашивал, не видел ли я молочника, почтальона, врача и еще каких-то там людей. Якобы они тоже собирались ко мне, после чего куда-то пропали.

Полицейский пытался казаться человеком. Ходил как человек. Дышал как человек. Даже принюхивался как человек. И когда он спросил: «Чем это пахнет?» — я предложил показать ему дом. Мы обошли первый этаж, подошли к лестнице в подвал, полицейский открыл дверь, а я ударом топора разрубил черную паутину внутри его тела и отправил вниз. К другим, к таким же как он.

Я думал, что у меня есть шанс, что порождения паутины больше не станут лезть ко мне, что они осознают — не надо меня трогать.

Как же я ошибался. Этой ночью Они все пришли за мной. Ее… наши дети. Их стало так много, что они заполонили все вокруг. Земля превратилась в черный ковер. А кое-где по этому ковру ходили большие пауки, размером с кошек, собак, телят. Они издевательски шевелили своими жвалами, хелицерами и прочими мандибулами и без особого сожаления давили тех, кто поменьше. Черная паутина, которую они сплели окутала поместье, превратила его в огромный кокон. И я чувствую, что с каждым мгновением паутина стягивается все сильнее и сильнее, а кокон становится все меньше и меньше. И я сижу в своем кабинете, пишу и жду, когда догорит свеча. Пока она со мной, они не подойдут, побоятся, ведь они порождения паутины, а она…

…боится света.

Паутина боится света…

Как же я раньше не догадался! Паутина боится света. А у меня есть свечной огарок. Я разожгу огонь и спалю эту паутину к чертям, и спасусь!..

На этом рукопись обрывается. Она каким-то чудом уцелела во время пожара в поместье Сент-Моров на Вдовьей Горе. Во время обследования пожарища были найдены почти полностью сгоревшие тела, как минимум, десяти человек. Был ли среди них автор — неизвестно.