Печать Асгарда

Земля треснула. Могильный холм зашевелился. Из-под дерна вырвалась тень. Я резко припал к земле. Тень поднялась и сильно раздулась. Надежд, что драуг меня не заметит, не осталось. Он повернулся, посмотрел мертвыми глазами и ударил огромной ручищей с такой силой, что у меня щит чуть не выпал.

Я откатился в сторону, вскочил и вонзил в него меч. Потом выкрикнул заклятие, и мертвец отступил. Тогда я снова вогнал в него клинок по самую рукоятку, и он рухнул прямо в раскопанный курган. На поверхности остался только приоткрытый край ржавого сундука, из которого блеснуло золото.

***

Это случилось за три года до того, как Олаф Трюггвасон привез в Нидарос свой первый крест и начал жечь священные рощи. Тогда еще можно было поставить мед у могильного холма, прочитать клятву на мече и спеть гальдр в честь Одина, и никто не назвал бы тебя ни святым, ни еретиком.

Мне едва исполнилось семнадцать, когда конунг Хакон, хотя и вырос в Дании при христианском дворе, начал собирать знающих по всей Норвегии. К нему пришли шаманы из саамских земель, вёльвы, которые могли видеть будущее, скальды, и даже духи-помощники вроде рыжего кота Суля.

Поговаривали, что конунгу еще зимой явился одноглазый Один в синем плаще в образе странника. Он опирался на деревянный посох, а на плечах у него сидели два черных ворона — Хугин и Мунин. Один покинул Асгард, чтобы предстать перед конунгом. Владыка асов предрек темные времена.

— Скоро твою страну поглотил великий змей, — сообщил он и ударил посохом об пол. К нему сразу слетелась стая валькирий. Бог так прогневался, что мех его плаща почти почернел. Одежда асгардцев меняла цвет в зависимости от настроения.

— Что ты хочешь от нас? — спросила одна из дев.

— Ищите живых, — приказал бог. — Они сейчас важнее павших…

Хакон решил, что теперь хороши все средства, и еще до того, как зацвели луга, собрал при дворе владеющих силой.

Старики прятали за бородами страх, а молодые дерзко посматривали вдаль, за пределы фьордов. Мать с отцом о чем-то шептались вечерами с серьезными лицами. Я с расспросами не приставал — не было у меня привычки совать нос в чужие дела.

Я предпочитал слагать висы, воспевать подвиги и перебирать струны арфы. Соседи называли меня сладкоголосым. Иногда я вырезал руны, когда никто не видел. Как-то я познакомился со старой вёльвой, которую звали Йорд. Она научила меня паре-тройке священных знаков.

Я стал замечать, что мать все чаще бросает на меня грустные взгляды. Тревожнее всего она выглядела, когда я пел. В один из весенних вечеров отец строго-настрого запретил мне выходить из дома, но причины не объяснил.

В щель между бревен в верхней части стены кто-то запустил камешком. Я подпрыгнул на лавке от неожиданности. Поднял гальку и спрятал ее под одну из подушек ближе к стене, где хранил нож с тонким острием и деревянные плашки. Потом вышел из дома, но снаружи никого не увидел.

Сумерки сгущались, в темноте кто-то промелькнул. Я подумал, что это Йорд. Интересно, что ей, на ночь глядя, понадобилось? В нос ударил запах талого снега, дыма и можжевельника.

Я свернул за дом, где покоились предки. У старого ясеня спиной ко мне стояла женщина в темно-красном плаще. Она выглядела так, словно окунулась в закат.

— Йорд, — я тихонько ее окликнул. — Ты звала меня? Что ты хотела?

Женщина обернулась, но это оказалась не вёльва. В левой руке она держала деревянный щит, обтянутый кожей, а в правой — длинный костяной жезл, на острие которого висел маленький колокольчик.

— Хель меня забери, — пробормотал я ошеломленно. И спросил, — кто ты? — Но уже сам догадался. У ног женщины сидел огромный волк. Он рычал и скалил зубы. Зверь был готов разорвать любого, кто обидит его хозяйку. Но так как кроме меня здесь больше никого не было, то и в пасть к нему рисковал попасть тоже я.

— Тише, Грис! — шепнула она, и он успокоился. Потом повернулась ко мне и сказала, — Не стоит бросаться такими словами, — ее голос звучал глубоко, как альтовая флейта.

— Ты...? — почти простонал я, не смея озвучить свою догадку.

— Да, Эрленд, — Гостья кивнула, мощные крылья за спиной чуть дрогнули. Под плащом блеснула серебряная кольчуга. От нее исходило таинственное свечение.

Она так зачаровала меня, что я глаз отвести не мог. Боялся, что возьмет и исчезнет, как болотные духи. Отец рассказывал, что один такой чуть не утащил его сестру, когда она была ребенком. А потом растворился, как будто его и не было. Он так напугал девочку, что она на всю жизнь осталась заикой.

Женщина подняла жезл, колокольчик сверкнул и зазвенел.

— Я — Сигрун, — сказала валькирия. Ее прозрачные глаза, как лед в водах фьорда, оставались бесстрастными. — Не бойся! Я не заберу твою душу в Вальхаллу, рано еще, — она усмехнулась, а мне показалось, что снова запел колокольчик.

— А я и не испугался!

— Я не удивлена, — валькирия снова погладила волка. Я уже не сомневался, что разговариваю с воительницей из свиты Одина. — Я отмечаю тех, кого еще не коснулась битва… но чьи имена уже вырезаны на щите того, кто повергает в бою. Скоро придут и по твою душу.

— Кто? — сердце в груди забилось чаще от предвкушения, как барабан перед атакой. Страха не было, если только совсем чуть-чуть. Лишь интерес. Как будто решалась моя судьба.

— Посланники конунга, — объяснила Сигрун. — Они бродят по горным долинам и деревням.

— Что им нужно? — Я поежился. Стало холоднее. Густой туман скрывал все вокруг. Фьорддаль погрузился во тьму. Вспомнились сказания о валькириях, которые заманивали воинов в лес, и те потом пропадали. Я успокоил себя тем, что еще ни разу не участвовал в битве. Хотя, мне бы даже хотелось, чтобы такая красавица увела меня в чащу.

— Разве ты не слышал, что они разыскивают всех, кто владеет магией? — Сигрун удивленно подняла брови. Она отставила жезл и поправила плащ.

— А я-то тут при чем? — Мне не верилось. Неужели несколько плашек с вырезанными на них ставами — это магия? Я слышал, что висы иногда действуют как заклятья, но…

— Как ты наивен! — Сигрун прервала мои размышления. — Поэзия — это чары, а в твоих словах — великая сила, — валькирия достала из-за пояса кусочек воска и тонкую серебряную иглу. — Я принесла тебе сигр. Вот, возьми, — она протянула мне свои дары.

Я не двинулся с места. В животе неприятно заныло, словно тролль вцепился когтями. Так вот, почему, мать тайком смахивала слезу, когда я пел, и отец так странно вел себя этим вечером. Неужели и правда судьба? Но я никогда не воспринимал всерьез свои стишки.

— Зачем?

— В знак того, что ты принимаешь свою судьбу, — ее голос лился, как мед из рога на пиру конунга.

— А какая у меня судьба? — Тревога снова сменилась интересом, и тролль в моем животе ослабил хватку.

— Ты призван служить богам!

— Я?!

— Да, — Ответила Сигрун, — но ты в праве отказаться! Если согласишься, дашь клятву. А сигр наделит ее силой. И тебя будет ждать не одна победа на поле боя. Но потом ты не сможешь отступиться, — предупредила она. Ты ведь знаешь, что бывает с клятвопреступниками?

— Знаю, — я сглотнул. — Но победы на поле боя... Заманчиво. Ох, как заманчиво. Я и не мечтал, что стану воином. Да и речь похоже не только о войне...

— Так ты принимаешь свою судьбу? — Голос валькирии стал стальным. Мед куда-то исчез.

— Да, — вырвалось у меня, хотя я еще не успел сообразить, что делаю.

Воительница улыбнулась:

— Да даст Один сигр в этом деле! — торжественно провозгласила она, положила воск мне в ладонь, а потом сказала, — Сожми. И подумай о том, что боишься потерять больше всего.

— Я послушался. Мысленно увидел, как отец молча затачивал меч. Потом его перед глазами сменила мать. Она отрезала мне кусок козьего сыра и поцеловала в щеку. Воск в ладони потеплел и застыл. На нем отчетливо проступил отпечаток моего большого пальца… и внутри — три тонкие линии, одна длинная вертикальная и две короткие по бокам, как руна Альгиз. Знак божественного покровительства.

Валькирия коснулась моей ладони кончиком иглы.

— Помни, если ты нарушить клятву, мой меч настигнет тебя, — произнесла она с железной уверенностью.

Потом Сигрун шагнула в тень ясеня и исчезла, словно драккар за горизонтом. И волк — вместе с ней. Туман рассеялся.

— Эрленд! — Мать бросилась ко мне с криком, из-под коричневого льняного платка выбилась русая прядь, — Я с ног сбилась, разыскивая тебя. Где ты был? Что случилось? — причитала она.

— У ясеня.

Она посмотрела на мою руку и побледнела.

— Она… дала тебе сигр?

Я кивнул.

— Судьба, — мать всплеснула руками. — А я-то наделась, что ты ее избежишь. Сыночек, — она обняла меня за плечи и повела к дому, — лучше бы ты был обычным, как все, — из ее груди вырвался стон.

— Разве это так плохо, знать собственную судьбу и владеть силой?

— Это не дар, — мать покачала головой, поправила платок и забрала под него растрепавшиеся волосы. Это долг, записанный еще до того, как ты родился.

***

— Почему ты так боишься, что посланники Хакона придут за ним? — голос отца слегка дрожал, когда он наливал темное, свежесваренное пиво в деревянную кружку. В воздухе запахло кошачьей мятой, медом и другими травами.

— А ты не боишься? — резко спросила мать. — Если он уйдет с ними, мы больше никогда его не увидим! — Она встала из-за стола.

— Почему? Может, он сможет вернуться к нам во Фьорддаль?

— Может?! Арне! Ты сказал: «может»? — громко переспросила она. Потом она посмотрела на меня. Я лежал на лавке, на куче меха и притворялся, что сплю, — а если не вернется? — она снизила голос почти до шепота. — Неужели тебе все равно? Он же твой сын! — Ингрид, так звали маму, стояла, медленно раскачивалась и смотрела в одну точку.

— Не делай из мухи дракона! — отмахнулся отец. — Стать скальдом у конунга — не самая большая беда. Выбьется еще в люди и проживет лучшую жизнь. Не такую — как мы с тобой. Что мы видели в ней, кроме этой деревни и фьорда? Другая бы на твоем месте радовалась за сына.

— Не пущу! — Ингрид стукнула по столу кулаком, вскрикнула, поднесла ушибленную руку к губам и, чтобы унять боль, стала дуть на нее.

— А ты у Эрленда спросила, чего он хочет? — Арне отхлебнул пиво из кружки. Его лицо раскраснелось от хмеля.

Я осторожно перевернулся на другой бок. Мне не спалось. И у меня не было желания, чтобы мать это заметила. Уж я-то точно знал, чего мне хочется. Мечтал о силе и знаниях, стремился общаться с духами и понимать богов. Еще был не прочь, чтобы со мной считались хозяева Асгарда.

В целом мои мечты совпадали с замыслом Одина, если бы не мама. Расставаться с ней было слишком больно. Я с нетерпением ждал, когда за мной придут посланники конунга. Но в то же время опасался собственной слабости. А что, если мне не хватит силы, чтобы стать проводником божественной воли? Заслуживаю ли я внимания того, кто отдал мед поэзии миру?

Я в тайне от всех горел желанием стать посредником между мирами: Мидгардом, Асгардом, Хельхеймом и Альвхеймом. Но я знал, что великие знания требуют огромных жертв. Если я уйду с посланниками конунга, то не вернусь никогда. Если останусь, боги от меня отвернутся. И буду ждать валькирию с ее мечом.

Я достал из-под подушки кусочек воска и сжал его в ладони. Он снова нагрелся и жег мне руку. В этот момент я вспомнил о вёльве. Почему она меня не предупредила? Не могла старая ведьма не знать о предначертанном. Уж, ей то были открыты планы богов. Я всегда Йорд в тайне завидовал, хотя ее магия и считалась немужественной. А может и не было у асгардцев никаких планов насчет меня? Может это шутка валькирии?

На пороге появились два моих брата, и родители замолчали. Мать снова села за стол, а отец допил оставшееся пиво. Больше в этот вечер они не разговаривали. Я лежал с закрытыми глазами и грезил в полудреме о златокудрой Сигрун.

***

Утром мы с отцом отправились ловить рыбу. По берегу, скалам и прибрежной воде расползался густой туман. Мне казалось, что я попал в Нифльхейм — обитель великанов. Они могли прятаться за белой завесой, но это нисколько не пугало меня.

С раннего детства я считал их своими хранителями. В порывах ветра слышался голос духов. Но я никогда их не видел, также, как и ледяных змей, которые охраняли Нифльхейм. Возможно, потому, что туман служил преградой для смертных, стремящихся в этот мир.

Я замерз, но холод прояснял мысли. До рассвета мы вышли в море, и у меня было время все обдумать. Может, валькирия мне приснилась? Или Один забыл обо мне? Почему посланники Хакона до сих пор меня не нашли? Я слышал, что в соседней деревне забрали мальчика, который учился у эриля. Вот бы переговорить с Йорд. Я решил встретиться с ней, как только появится такая возможность.

Сеть, которую предстояло вытащить, была тяжелой, пропитанной морской солью и влагой. С каждым движением мои пальцы все больше немели от холода, но это меня не останавливало. Напротив, работа придавала мне сил.

— Эрленд, о чем ты думаешь? — голос отца звучал глухо. Казалось, тонул в тумане.

— О посланниках конунга, — честно ответил я.

— Ты боишься? — спросил отец.

— И да, и нет, — я не мог открыться ему. Мы никогда не были с ним близки настолько.

— Ты хочешь поехать с ними? — Отец вытер пот со лба и внимательно посмотрел мне в глазах. Мне показалось, что он знает обо всем. Читает душу, как открытую книгу. Хотя я и молчал, не рассказывал никому свои мысли.

— Да, — я кивнул. — Это мой путь. Но почему они не идут?

— Я так и думал, — отец вздохнул. — Когда-то я тоже мечтал об этом. Видел сны о магии, рифмовал слова и вырезал руны… тайком, — он бросил на меня очень пристальный взгляд. В этот момент я понял, что он все знает. Для него не секрет, что я храню под подушкой. Но я никогда и представить себе не мог, что он тоже мечтает о магии. Простой и прямой человек, который всю жизнь рыбачил и не знал ничего другого. — Много лет назад, еще до женитьбы на твоей матери, я встретил лесного духа.

Каждое его слово удивляло меня все больше и больше. И почему мы раньше не открывали сердца друг другу?

— Какого духа? — спросил я растерянно. Эти существа показывались не каждому. Я и предположить не мог, что мой отец из тех, с кем они разговаривают.

Он замолчал ненадолго, словно взвешивал свои слова. Его взгляд был устремлен куда-то вдаль, сквозь меня. Будто отец видел то, что было недоступно моим глазам.

— Хульдру, — выговорил он, наконец.

— Кого?! — удивленно переспросил я. Этим существом пугали детей, особенно мальчиков. — Я не ослышался?

— Ты правильно расслышал сынок, — отозвался он и повторил, — Хульдру.

Речь шла о лесном существе. Дух являлся людям в виде привлекательной девушки. Я никогда ее не встречал, но много слышал о ней. И Йорд мне о Хульдре рассказывала, предостерегала, чтобы я с ней не связывался. Ее можно было спутать с обычной женщиной, если она прятала под одеждой коровий хвост.

— А как она выглядит? Ты и хвост ее разглядел? — у меня от любопытства скулы сводило.

— Какой же ты еще ребенок, Эрленд, — отец широко улыбнулся, — может и вовсе не стоило тебе об этом рассказывать? — он, казалось, спрашивал сам себя.

— Нет, уж… Раз начал, договаривай. Хочу услышать всю историю до конца, — я достал нож, чтобы разрезать леску, которая запуталась. Рядом низко кружили чайки. Верный знак того, что будет хороший улов.

— Хорошо, будь, по-твоему, — отец усмехнулся. Ветер трепал его светлые, чуть рыжеватые волосы. Они немного выгорели на солнце. Он с наслаждением вдыхал воздух, который пропах просмоленным деревом. — Так, тебе интересует хвост? Да, он у нее был, — отец усмехнулся и начал рассказывать. — Однажды у леса я встретил светловолосую девушку. Она была красива, словно весна. Я сразу не разглядел в ней хульдру. Она пасла коров на лугу. Я подошел к ней и решился заговорить — так она мне понравилась. Солнечные зайчики плескались в ее зеленых глазах, словно в морской воде. Хульдра сказала, что ее зовут Сольвейг. Она и впрямь, вся такая солнечная была… сияющая. — Отец замолчал. Он помог мне подтянуть сеть, а потом продолжил, — Мы провели вместе несколько ночей, и однажды я заметил, что с ней что-то не то… Я увидел ее коровий хвост.

Несколько ночей? — изумился я. — И ты раньше не разглядел?!

— Похоже, она морок на меня навела, — предположил отец. — И я не знал, что делать. Ведь я жениться на ней собирался. Знающие люди сказали мне, что, если провести с хульдрой перед богами брачный обряд и обменяться кольцами, она превратится в обычную женщину. И я уже почти отважился... — Он замолчал, как будто, не решался что-то сказать.

— И что же случилось? Почему ты передумал? — подгонял я его, мне не терпелось услышать продолжение.

— Я увидел рану у нее на спине, — лицо отца потемнело. — Страшную и воспаленную. Она зияла на ее коже, как черная дыра. Прежде лесная дева всегда прятала ее от меня под волосами или под платьем и не поворачивалась спиной. А однажды я пришел в ее дом, скрытый в сумрачной осиновой чаще, без предупреждения. Тогда я и увидел ее такой, какая она была. И чары спали. Больше Сольвейг никогда не казалась мне красивой. Напротив, я видел ее уродливой. У меня исчезло желание сделать ее женой, и я больше к ней никогда не прикасался.

— Наверное, ты никогда ее искренне не любил, — заметил я. Мне приходилось слышать предание, что, если мужчина полюбит хульдру, ее изъян станет почти незаметным, или люди совсем его перестанут видеть.

— Ты прав, — отец согласился со мной. — Я был бы богат, если бы женился на ней. Однажды она мне показывала свою пещеру в горах, полную золота. Я бы никогда нужды не знал, если бы жил с ней, — он прищурился и посмотрел в сторону берега.

— И чем же закончилась эта история? — я чувствовал, что отец не договорил до конца.

Он перевел взгляд на меня. Я видел, что ему было сложно рассказывать.

— Я бросил ее, — выдавил он через силу, а потом выпалил, — и она меня прокляла! Сказала, что я потеряю старшего сына, — выдохнул он.

— Меня?

— Да, — он кивнул. — Выходит, что так.

— Так, значит, моя магия, висы и голос — все это из-за проклятия?!

— Нет, не думаю, — отец непроизвольно коснулся амулета на шее. — Тогда валькирия не пришла бы к тебе и не дала тебе сигр.

— Ну, если ты думаешь, что это пустое, зачем ты рассказал мне? — я облизнул пересохшие губы, и на языке остался вкус соли.

— Не знаю, я никому не говорил об этом, — отец пожал плечами. — Да и мало ли, может и не пустое? — он задумался. — Но это не отменяет того, что у тебя особые отношения с Одином.

Небо неожиданно потемнело. На воду упали первые капли дождя. Отец внимательно осмотрел сеть, которую мы пытались вытащить.

— Что-то не так, — пробормотал он, когда мы начали ее тянуть.

Сеть шла тяжело. Наверное, зацепилась за что-то на дне. Мы с отцом налегли сильнее, но вдруг раздался резкий треск. Толстая веревка, которой была закреплена сеть, лопнула.

— Проклятье! — выругался отец, глядя, как остатки сети уносит течением. — Должно быть, зацепилась за камни на дне.

Я нырнул в холодную воду, чтобы попытаться достать хотя бы часть снасти, но было поздно. Сеть запуталась в водорослях и уходила все глубже. Когда я вынырнул, отец уже собирал снасти, которые остались. Он помрачнел.

— Видишь? — тихо спросил, — Это и есть проклятие. Потерять сеть в первый же раз… Такое только с новичками случается. Хульдра нас прокляла. — Отец кивнул на небо, на котором сгустились тучи.

Я хотел было возразить, что прокляла она не нас, а его. И я лишь плод того проклятия, если оно — не пустой страх. Но промолчал. Эти обстоятельства все равно ничего не меняли.

Руна Тюра, которую отец вырезал на киле после смерти деда, потемнела от влаги. Она будто предупреждала об опасности. Я прошептал защитную вису, которая сложилась сама собой.

Чтобы такую сочинить, мне не нужно даже задумываться особо. Неплохо для проклятого скальда. Да, кто она такая, эта Хульдра с солнечным именем, чтобы сломать мой договор с владыкой Вальхаллы? Неважно, насколько холодна вода и как сильно мерзнут пальцы, пока сердце наполнено божественным медом, нет никаких преград.

И тут я рот открыл от удивления, потому что увидел ворона в небе. Он резко спикировал вниз и уселся на нос нашей лодки. Я застыл, потому что боялся его спугнуть. Птица внимательно уставилась на меня своими пуговичными глазками. И тогда я прошептал:

— Если ты вестник, кивни раз. Если просто ворон — дважды!

Он кивнул один раз, расправил крылья и улетел. Отец и сказать ничего не успел. Но сжал губы. Я понял, что он боится. Не успели поговорить о проклятье, как ворон упал прямо в лодку, словно подстреленный. Кто бы не испугался?

Дождь усиливался, превращаясь в настоящий ливень. Мы поспешили к берегу. Ветер развивал знамена у причала: одно — конунгово с черным вороном на желтом полотнище, второе — местное, вышитое рукой рыбачки, с серебристой рыбой в кольце волн.

У края причала, почти у самой воды, рядом с засохшим деревом, стоял старый рунический камень. Он выцвел и покрылся мхом по краям, как будто сама земля пыталась его укрыть. На нем несколько лет назад старый шаман вырезал две защитные руны. Одна — как на моем сигре, а вторая — как символ вечности.

— Ой! — Возглас вырвался сам собой. Я прикрыл рот ладонью.

Камень треснул. Вертикально, от верха почти до основания. Я провел пальцем по трещине.

— Не к добру это! — Хмуро сказал отец. Он достал старый кожаный мешок с инструментами из-под сидения. Потом выбрался с ним на берег.

— Как это могло случиться? — удивился я вслух.

— Не знаю. Это ты у нас с птицами разговариваешь, — отец пожал плечами, — Нужно будет плести новую сеть. А это недели работы, — он тяжело вздохнул.

***

Вечером мать зажгла тюлений жир в каменной лампе. Она села у окна с прялкой. Потом тихо запела над ней. Слова старой песни о возвращении душ из Хельхейма слегка убаюкивали. В правой руке она держала веретено, а левой — бережно вытягивала волокна из кудели.

Я сидел на лавке, смотрел в окно — деревянную раму, обтянутую рыбным пузырем, и строгал поплавок. Аккуратно снимал ножом слой за слоем. Вдруг я понял, что размер песни изменился. Она затянула обратный гальдр. Йорд рассказывала мне, что так наводили порчу.

— Что ты делаешь? — Испуганно воскликнул я и вскочил с лавки. — Прекрати!

— Пою, — ответила мама, отряхивая юбку.

— Кому ты желаешь зла?

— Зла? — она, как будто, удивилась, перестала петь и прикусила губу. Потом выпалила, — это все твоя подружка вёльва! Это она виновата. Заставила меня. Сказала, что если я не спою этот гальдр, она сживет меня со свету…

— Не может быть, — прошептал я, но взял меч. Он лежал у стола на отцовском месте. Неужели и она против меня? Неужели Йорд не хочет, чтобы я сдержал клятву? Зачем ей изводить мать?

Какие только мысли не лезли мне голову. Как бы то ни было, а я разберусь! Мне хватило трех секунд, чтобы оказаться у двери. Но тут она распахнулась, и в дом влетела запыхавшаяся вёльва.

На шее у нее дремала змея, с которой она не расставалась. Йорд смотрела на меня так, будто знала, что я сейчас сделаю. А мать испуганно попятилась к стене. Я понял, что кто-то из них лжет.

Порыв ветра задул огонь в лампе. Стало темно, хоть глаз выколи. Только в тусклом свете от тлеющих углей в очаге вырисовывались силуэты двух женщин.

— Ты не посмеешь! — голос Йорд в тишине прозвучал, как молот.