Печать из красной яшмы

ПЕЧАТЬ ИЗ КРАСНОЙ ЯШМЫ

Далеко на западе, там, где звенящие цепи серебристо-пепельных гор, усыпанные патиной бронзовых лесов, встречаются с плодородными долинами равнин и берегами илистых озёр, уже как пять веков располагалось одно царство. По просторам земель его струились реки с жемчужными и нефритовыми водами тогда, как в лазурных небесах за пеленой кучевых облаков высились великолепные дворцы волшебных созданий, выстроенные из настоящего нефрита и блестящих жемчугов. Белоликие и бессмертные, божественные создания эти звались небожителями, и взоры их и помыслы неизменно устремлялись за горизонт. Они редко обращали внимание на вверенные им вотчины и почти никогда не вмешивались в бытие обычных смертных. Однако на этих дивных землях издавна обосновались существа гораздо менее возвышенные и высокомерные, но тоже волшебные, которые время от времени были не прочь поучаствовать в жизни людей.

Именно благодаря подобным существам такой простой человек как Гун, или Юн, сумел получить заслуженное «продвижение» и сам сделался то ли наполовину божеством, то ли наполовину духом. Рождённый от смертных – презренных черноголовых, как здесь говорили, – простолюдинов без видного происхождения, Гун однажды нашёл у себя дома на столике «серебряную таблицу». Похожие таблицы посылались лично владыками и управителями Небесной канцелярии, и являлись приглашениями на новую, почётную и прибыльную должность в чертогах небожителей, где главной наградой за прилежную работу было не что иное, как бессмертие. Гун с раннего детства отличался от своих сверстников, выказывая куда большую тягу к учёбе и постижению древних текстов, чем к глупым шалостям или различным развлечениям. Он усердно трудился, и его старания были вознаграждены.

В двадцативосьмилетнем возрасте, на пике своего цвета, физической силы и красоты, Гун был причислен к рядам Серых – множеству учёных мужей невысокого ранга – и теперь работал под началом самого Владыки Ведомства Наследия, в Палатах истории, закона и правил, между прочем, наиболее уважаемых из всех.

А сейчас пал так низко!

Гун, подобрав подолы длинного серого платья, подпоясанного широким кушаком, стоял на коленях на берегу горного ручейка и что-то отчаянно полоскал в его прохладных водах. Ручеёк стекал по отвесам и склонам ухабистой горы, где грозно шипел и бурлил, разбиваясь о камни, но дальше, по мере продвижения, нрав его усмирялся. На живописной, зелёной и свежей поляне он уже жалобно журчал, солнечные лучи отражались золотыми брызгами от его рёбер-зигзагов, а бока его укрывали заросли из тростника и осоки, которые тихо шелестели на ветру.

Всю эту красоту строго охраняли маленькие, юркие надзиратели – стаи птиц. Стражи священного горного ручья ещё издалека приметили, что вода как-то изменила свой блеск и стала отливать сперва пунцовым, затем чуть-чуть фиолетовым, а после и вовсе ало-бордовым.

— Фью! Фью! – забила тревогу предводительница ласточек. – Только взгляните! Только взгляните! Кто это воду мутит? Кто мутит воду в священном ручье?

— Чирик-чик-чик! Чирик-чик-чик! – подхватила крупная синица. – Неужто кровь снова осквернила наше достояние?

— Не может быть! Не может быть! – наперебой заголосила разнопёрая толпа.

Птицы поскользили по воздуху, направляясь вверх по течению реки и высматривая по пути глазами-бусинками злобных нарушителей.

— Яд! Это яд дракона! Яд змеи! – запел главарь пёстрых зимородков.

— Не может быть! Не может быть! – с ужасом заверещала вся стая.

— Не правда! Невозможно! Великая Сеча давно прошла! Отныне мир царит повсюду!

Да, это было так. Настали спокойные времена, когда все великие битвы отгремели, чудесные деяния были свершены, дальние страны – исследованы и нанесены на карты, нехоженые тропы – расширены и обращены в сеть надёжных дорог. Славные пути завершились за укреплёнными стенами пограничных фортов и столичных городов, и каждый искатель приключений обрёл свой дом.

И казалось, будто пресловутый «новый горизонт» завалился за невысокий деревенский холмик или запутался в траве за старой корчмой, и нынче всякому неутомимому страннику именно туда бы пришлось обращать взор, дабы найти хоть одну крупицу земли необитаемой, ну, или чтобы уличить какую-нибудь маломальскую тайну. Впрочем, даже в столь безмятежном и процветающем крае не все проблемы разрешились. В конце концов, люди потеряли слишком много сокровищ, здоровья и жизней, хотя, безусловно, целый мир приобрёл куда больше благ и даров. И в таком-то земном раю кто-то вздумал вновь осквернять священные воды богини Нила́ды пролитой кровью? Немыслимо!

— Это кровь! Я вижу кровь!

— Это яд! Это дурман! – без умолку галдела стая.

Наконец, неугомонные пернатые добрались до источника несчастий и теперь во всей красе могли лицезреть, как рослый, широкоплечий и весьма симпатичный парень полоскал в воде нечто прямоугольное, светло-коричневое и длинное, напоминающее обрез ткани.

— Кровь! Это же кровь! Или ты слепой, а?

— Слепой! Слепой! Слепой! – взорвалась щебетом и треском вся честная толпа лесных стражей.

Птицы подняли такой переполох, что с веток посыпались листья. Неизвестный им молодой человек резко обернулся и недобро сверкнул на негодников глазами, но подобные ужимки ничуть не смутили закалённых и видалых стражей. Они продолжили бесстыдно перешёптываться.

— Что это за мальчишка? Что он тут забыл? Как он здесь очутился, в чудесном заповеднике Великой матушки Нилады? – на разлив просвистела синица.

— Какой же это мальчишка? Ты что, слепая? – возмутился старший зимородок. – Это не мальчишка вовсе, это… да погрызут перьевые клещи мои крылья! Это полубессмертный, один из Серых прислужников из Ведомств. Кто его прислал?

— Слепая! Слепая! – опять завопили прочие птицы. – Чир-чирик!

Прослыть слепой среди лесных охранниц и смотрительниц волшебного ручья считалось делом крайне нежелательным, и потому воспринималось как страшное оскорбление. Но вражда так и не разгорелась, а заварушка не началась – уж больно и синиц, и ласточек, и зимородков взволновала судьба их подопечного ручья, ровно, как и дальнейшая судьбинушка дерзкого нарушителя. Очень незавидная, кстати говоря.

— Что в руках у этого нахала? Чья-то кожа?

— Шкура дохлого животного! Сгнившие облачения покойника! – незамедлительно последовали самые нелепые, и самые нелестные предположения.

— Да успокойтесь уже! – наконец, Гун не выдержал и огрызнулся, после чего снова разок сверкнул тёмно-карими глазами на шумных соседей. – И, вообще-то, это весьма, весьма невежливо обсуждать человека за его спиной! Где же ваши манеры, братцы?

Все птахи как одна мигом замолкли и замерли – кто заледенел, сидя на кустах, кто застыл на ветке скрюченного деревца, склонившегося к тихим водам заповедного ручья. Ведь уже как три века кряду не бывало так, чтобы человек, пускай и не обычный смертный, мог понимать их разговоры. Этот черноволосый странник в сером знал запретный язык птиц!

— Никакая это не шкура «дохлого животного», и уж подавно не «облачения мертвеца», – размеренно и обстоятельно взялся объяснять Гун, при этом водя левой рукой по тому предмету, что держал под водой. – Это пергамент!

Теперь всем присутствующим стало очевидно, что в священных водах богини Нилады купался манускрипт.

— Хах, хотя в чём-то, вы, конечно, правы. Однако! Спешу вас заверить, уважаемые братья-птицы, что эта красная субстанция – вовсе не отрава, и не кровь. Это волшебные чернила…

— Как посмел! Как посмел! – хором взбеленились три птичьих предводителя.

— Немыслимо! Немыслимо! – подпевали щебетом остальные члены стаи.

— Этот ручей – священная вода матушки Нилады, и никому не дозволено её загрязнять!

— Я и пытаюсь вам втолковать, уважаемые братцы-птицы, что мне именно что велено этим заниматься. Таков приказ богов! Эти чернила – волшебные, а Великая Нилада как раз своим божественным промыслом должна удостовер…

— Фьюить! Фьюить! Выклюйте ему глаз!

— Чирик-раз! Чирик-раз! Клюйте в темечко!

Птицы не желали слушать оправданий гостя незваного, и вокруг опять поднялся такой шум и гам, что Гун рад был бы закрыть уши руками – да никак не мог оторваться от работы. Он, хоть этого и не скажешь с первого взгляда, занимался вовсе не вредительством, а совершал сложный ритуал, столь стародавний, что его уже запамятовали даже местные охранники.

— Ай! Прекратите этот произвол! – Гуна немедля щипнул некий смельчак среди синиц. – Я же пытаюсь вам рассказать! Не верите мне, так летите и спросите у матушки Нилады.

— Какая она тебе матушка, братец? – заворчал старый зимородок, однако гнев его уже утихомирился, и он отозвал своих подручных.

Вода в ручье, прежде окрашенная ярко-алыми и бордовыми разводами, принялась меняться: вот цвета засияли пурпуром, вот залоснились розовым атласом, а вот подмигнули золотисто-медными искрами. Птичьи стражи присмирели, как-никак, ни на кровь и на отраву эта растворённая пыльца точно не походила больше, и они решили дать незнакомцу шанс высказаться и оправдать себя. Всё-таки, он же умудрился пробраться сюда и до сих пор ещё не свалился замертво от чар и магии, витающих в этой скрытой горной долине.

— Значит, ты понимаешь наш язык. Эко диво! И, видимо, сам владеешь волшебством! Ты постиг корень древних знаний и заручился поддержкой магии?

— Да как тебе сказать, братец-зимородок… И нет, и да.

— Поведай нам! Поведай нам! – уже на радостных тонах защебетали птахи.

Они в нетерпении захлопали крыльями и взялись порхать с ветки на ветку.

— Зачем ты омываешь чудотворными водами Нилады этот… чир-чир-чир… пергамент?

— Глупец! – вдруг вклинилась ласточка. – Так ты лишь испортишь драгоценный материал! Я летала по всему свету и бывала в наиболее инородных и отчуждённых землях! И мне хорошо известно, что неудачный текст с пергаментов полагается… фью-фью! Со-скабл-ива-ть! Соскабливать!

— Да, мне известно это, сестрица-ласточка. Но, как я упоминал прежде, чернила на моём пергаменте – волшебные. Их мне лично вручил Владыка Ведомства Наследия, и всё начертанное на пергаменте должно пройти проверку именно в водах священного ручья небожительницы Нилады. Она, богиня письма и истины, либо высоко оценит текст и примет его за явь – тогда я выну из ручья неповреждённое сочинение, либо избавится от написанного, и мне достанется пустая страница.

— К чему такие хлопоты? – недоверчиво вопросил старожила-зимородок.

— К чему? К чему? Расскажи! Расскажи! Просим!

— Да, братец Серый, расскажи. Что это за история? Просим!

Гун утомлённо закинул голову наверх и обратил взор к солнцу. Его длинные маслянисто-чёрные волосы, сейчас слегка растрёпанные и едва собранные в высокий хвост, рассыпались по плечам. По самым тоненьким прядям промчалась слабая волна из-за дуновений ласкового ветра, что дул с востока и нёс в себе далёкий запах сладостной истомы. Он так устал, однако золотой и лучезарный облик солнца, светила, которое не знало отдыха и вечно продолжало неистово сиять, внушал надежду. Гун испустил протяжный, тяжёлый вздох, а затем согласился исполнить просьбу новоявленных знакомых.

— Так и быть, расскажу. Всё равно нечем больше время скоротать.

***

Просторная, но тёмная и мрачная зала, украшенная шёлковыми ширмами и узорными деревянными стропилами, резко контрастировала с тем ярким светом, что лился из прилегающего сада. Владелец сих роскошных покоев стоял спиной к своему гостю, не желая ни смотреть ему в глаза, ни выслушивать бессчётные мольбы и стенания. Он продолжал отрешённо любоваться теми цветами, что заполняли клумбы, цветами, которые он собственноручно сажал и бережно выращивал с незапамятных времён. Здесь были и огромные, пепельно-розовые пионы с нежными и хрупкими лепестками, и массивные хризантемы, жёлто-золотые и лоснящиеся, готовые посоперничать в величии с небесными светилами, и белоснежные, морозные орхидеи. Кое-где на цветках проглядывались ещё не испарившиеся капельки росы, и лучи солнца, что отражались от этих линз, разбивались на маленькие, сине-зелёные и красно-фиолетовые северные сияния.

Владыка Ведомства Наследия и Первый министр историй довольно улыбнулся, сомкнув руки за спиной. Широкие рукава его нарядной мантии встрепенулись и с волшебной ткани посыпались мерцающие искорки. Туман, исходящий от его божественных одежд, начал клубиться. Он закручивал в причудливом танце кончики длинной бороды владыки и его драконьих усов, затем сплетался со струйками дыма от благовоний, и после стелился над пышными клумбами с цветами, постепенно укрывая их невесомым одеялом из паро́в.

— …но как же так? Молю, Владыка, дайте мне иное задание! – слёзно причитал любимый помощник Первого министра, Гун, которого здесь, в Залах Небесного Управления, величали Юном. – Это задание недостойно…

— Хочешь сказать, наглец, что задание, которое я тебе поручил, недостойно твоего драгоценного внимания?

Благородный седой старец с горделивой осанкой скорчился, пытаясь изобразить негодование, однако его облик всё равно оставался каким-то мягким и податливым. Именно поэтому он держался от Гуна на должном расстоянии и будто даже нос от подчинённого воротил. Гун всегда проявлял чрезмерную проницательность, и, коли бы столь усердно не сосредоточился сейчас на собственной досаде, то точно бы Владыку в два счёта раскусил.

— Нет, нет! Как можно? Что Вы, Владыка, я бы никогда не посмел! – зачастил Гун, быстро шевеля бледными губами. – Но… это задание… оно в целом недостойно внимания Палат истории, законов и правил. Пусть этим занимаются ищейки из Палат цветной бумаги! А мы! Да как можно?

Молодой писец принялся бурно взмахивать руками. Кровь его вскипела, мысли путались, и из уст юноши теперь вырывались только бессвязные слова, щедро приправленные брызгами слюны. Он по-прежнему сидел на коленях за спиной Владыки. Его настигло проклятье каждой горячей головы – он не мог уже спокойно и уравновешенно выразить задуманного.

— Пусть за древними легендами и старыми байками охотятся всякие писаки! А мы, уважаемые и образованные мужи, должны посвящать себя порядочным деяниям. Как может быть, чтобы кто-то из Палат истории занялся столь презренной деятельностью? И как может сложиться так… чтобы моим… моим последним испытанием стал сбор каких-то там легенд…

Слова Гуна становились всё тише и тише, пока не затухли вовсе, как пламя под стеклянным куполом, что пожрало всё своё питание, а затем исчезло. Гун откровенно и от всей души не мог поверить в то, что его дорогой и почитаемый наставник, его начальник, его отец-учитель в конце концов, обрёк его на столь унизительное… и посредственное задание.

Перед Гуном до сих пор лежала деревянная таблица с начертанным на ней предписанием, однако своевольный писарь к ней даже не притронулся.

— Вот так, – чуть-чуть ехидно отчеканил Владыка Ведомства Наследия и плавно повернулся к пришлому. – Вот так, Серый Юн, именно такое задание ты получаешь, и это не подлежит более дальнейшему обсуждению. Ты должен немедля принять назначение, собраться в путь и отправиться в дорогу.

Гун резко отвернулся в сторону и по его лицу промчалось такое расстройство и негодование, будто его приговорили к самой позорной казни без суда и следствия тогда, когда он был совершенно непричастен к каким-либо преступлениям. Он был невиновен!

— Ты должен немедля принять назначение и отправиться в дорогу… – белобородый старец начал повторяться, – и собрать все сведенья, которые с тебя причитаются. По завершении задания…

Первый министр подплыл к небольшому столику, на котором он хранил книги и бумаги, и парящее облако с магическими искрами полетело за ним.

— …по завершении задания, ты получишь главную награду и сделаешься поистине бессмертным. Разве ты не об этом грезил? Ты ведь мечтаешь взять в жёны эту деву… эту фею! – Владыка пренебрежительно взмахнул в воздухе пальцами, как бы намекая, что подобные чаяния – тоже гиблое предприятие. И весьма недостойное.

Гун поднял глаза на своего терпеливого и щедрого покровителя, и словно в забвении прошептал:

— Взять в жёны, да.

— Успешно исполнишь предписание, напишешь нужную историю, и получишь желанное. Вкусишь заветный плод!

Гун медленно потянулся к деревянной таблице с поручением в то время, как Владыка раздражённо качал головой. Он вообще не понимал, отчего ему приходится уговаривать того, в чьи обязанности вменяется смирение и послушание.

— Легенды – это не история, – проворчал черноволосый юноша.

— Тебе откуда знать? Ты ещё слишком юн, и твои слабые глаза не в силах сейчас распознать все цвета правды.

Выбрав с письменного стола несколько предметов, Первый министр проговорил более ласковым тоном:

— Подойди же сюда.

Гуну пришлось сперва взять таблицу с заданием, поклониться новому назначению, и лишь затем аккуратным и выверенным шагом он добрался до стола Владыки. Умудрённый опытом и утомлённый долгой жизнью бог только усмехнулся. Каков же наглец, этот моложавый писарь Гун! Ещё вчера вроде был простым человеком и бродил среди себе подобных черноголовых простолюдинов, а теперь вот дерзит и своевольничает перед собственным благодетелем! Лучше бы Гун с таким же рвением следил, что творит его язык и куда стремятся мысли вместо того, чтобы оттачивать движения рук и ног.

— Возьмёшь в дорогу это, – Первый министр протянул подопечному три диковинных предмета. – Пергамент, рубиновые чернила, и печать из красной яшмы.

— Пергамент? – недоумённо переспросил юноша, разминая пальцами странную вещицу, невиданную прежде.

Ибо на его родине писали при помощи туши и кистей если не на бумаге, то на бамбуковых дощечках.

— Недавно к нам заглядывали гости из далёких стран, и среди них был один мой старинный приятель. Он преподнёс мне это, как дар. Судя во всему, такой материал лучше сохраняется, и лучше удерживает на себе текст. Тем более…

На секунду Владыка замялся, но удивлённые глаза Гуна, уже полные любопытства и юношеской жажды приключений, его подстегнули. Наконец он вспомнил, почему так высоко ценил этого неблагодарного плута!

— Тем более тебе, мальчик мой, придётся окунать его в священные воды богини Нилады.

Гун в тревоге встрепенулся, однако старец предупредил дальнейшие расспросы:

— Только так начертанный специальными чернилами текст, твоя будущая история, может пройти проверку на соответствие истине и на надёжность, если не привлекать к делу время, конечно. Богиня истины лично решит, правдива она или нет, и так тому и быть…

Владыка Ведомства Наследия пустился в пространные разъяснения касательно пергамента, рубиновых чернил и волшебной печати, а также деталей поездки, однако удручённый и подавленный Гун его не слушал. Магические артефакты и чудесные предметы – это, безусловно, хорошо, но как же быть с понятиями куда более важными в этом мире, и куда более вещественными: с честью, со славой, с достоинством? Ведь переписывать и изучать легенды и предания – это так… позорно и бесславно.

— Юн! – строго одёрнул задумавшегося помощника Первый министр. – Я всегда относился к тебе не только как воспитаннику, подающему большие надежды, и не только как к подчинённому, но заботился о тебе, словно о родном отпрыске. Так прими же это задание с сыновьей почтительностью!

— Да, Владыка.

Гун снова поклонился по всем правилам Небесной канцелярии, собрал выданные ему предметы и уже было удалился из приёмной залы, как божественный старец опять его окликнул:

— А! Чуть не забыл! – Владыка Палат Наследия расправил одежды и уселся за письменный стол, застывая в величественной позе. – В твоих деяниях тебе окажет помощь Четвёртый Бессмертный Герой, так что ты не будешь полно…

— Что?! – завыл писарь, словно одержимый.

У него вновь закипела кровь в жилах, правда, на этот раз из-за воодушевления. В груди Гуна заклокотало распаляющееся ликование… торжество полностью охватило его существование, и Гун на всех парах устремился к столу Владыки.

— Как? Неужели… тот самый Четвёртый Бессмертный? Доблестный и прославленный герой Великой Сечи? Последний из девяти, ещё не причисленный к сомну богов, и единственный, о котором почти ничего не известно?

— Да, да.

Старик удовлетворённо зажмурился, и его глаза превратились в тонкие щёлочки. Губы Первого министра расплылись в хитрой улыбке, и он принялся с наслаждением поглаживать свои холёные усы.

— Значит, я могу и о нём написать!..

— Юн, нет, это строго-настрого запрещено! Не забывай, твои исследования с этого момента посвящены не великим свершениям на поле брани, и не деяниям славных предков на поприще управления государством. Ты должен написать о любви! Могущественной и чистой, что сумела преодолеть всевозможные преграды и лишения…

— Но Четвёртый Бессмертный герой! – Гун сложил руки перед собой, зажав пальцами таблицу, и начал неистово ими трясти, и обширные рукава его серебристо-серой робы закачались в такт движениям. – Вот если бы я написал о нём, чем бы это было не доброе свершение? И не достойное испытание?

— Исключено! Путь твоей судьбы повернул в иную сторону, ты должен найти историю подлинной и искренней любви!

У Гуна от шока некрасиво разинулся рот. Мало того, что его посылают неведомо куда, в мир смертных черноголовых, скитаться по пыльным и опасным дорогам людей в поисках какой-то безделицы, от которой будущим поколениям явно предвидится недостаточного прока… так ещё и выдают ему в спутники Четвёртого Героя! Героя, о чудесных подвигах которого мечтает написать каждый в Палатах истории, и жизненная стезя которого до сих пор никем не задокументирована. Его судьба ещё не приняла несгибаемую форму, ещё не стала всеобщим достоянием, и пока он сам не пройдёт через собственное «последнее испытание» – его прошлое, настоящее и будущее не свяжутся единой красной канвой. Как бы было хорошо написать именно о нём! Однако, как раз это-то и запрещено!

У Гуна в душе зародилось неприятное, но въедчивое впечатление, будто его наказывают за какие-то неведомые грехи, или понижают в ранге за недостаток прилежания. Он словно был отправлен на задворки мира учёных и образованных мужей, сослан в Палаты цветной бумаги, ответственной за всякие суеверные байки, предания о духах и небылицы о демонах, и народные празднования. Самой низкой ступеньке на лестнице среди всех Ведомств Небесной канцелярии!

Видя, что подопечный его продолжает гневно выпячивать зенки так, будто исполняет роль демона на сцене, Первый министр грозно произнёс:

— Чего ты ждёшь? Иди.

Гун снова поклонился и посеменил к дверям, но вскоре его нагнал суровый наказ начальника:

— И не забывай, история твоя должна быть со счастливым концом.

Уже стоя в дверном проёме под резной аркой, Гун тревожно сглотнул. Прежде, когда он был черноголовым, слышал ли он хоть раз подобную любовную историю от матушки, сестриц или старейшин? Вряд ли.

Когда непокорный и своевольный подчинённый удалился, древний бог наконец смог расслабиться. Он тоже поднялся на ноги, оправил наряды, сотканные из морозных облаков и волшебного тумана, и направился к саду – в своё излюбленное место.

В окружении розовых пионов и золотых хризантем вверх вздымалась чаша на длинной витиеватой ножке, вырезанная из белоснежного мрамора и наполненная водой. Первый министр, будучи когда-то первобытным божеством природы, ещё явственно помнил те времена, когда по просторам царства гулял миф о том, как была сотворена эта земля.

Считалось, что вначале на поверхности большой волшебной чаши с водой во дворце Верховного Божества сформировалось чудесное изображение – будто сон, или словно видение, «отражение» будущего мира смертных. Оно было совершенным и гармоничным, однако быстро растаяло, когда Божество взялось лепить почвы и ткать небеса. Вода взволновалась от ритмичных и резких движений, по зеркалу проскользнула рябь, и изображение исчезло навсегда.

Поскольку первичный «чертёж» был утрачен, искомый мир людей не получился столь же безупречным; в нём поселились невзгоды, смерти и болезни, несчастья и великие несправедливости.

Владыка Ведомства Наследия устремил свой взор вперёд, на бесчисленные павильоны, сады, гроты и дворцы с черепичными двускатными крышами, украшенные изысканными статуями и покоящиеся на массивных, вычурных деревянных столбах. Перед глазами раскинулись владения небожителей, чертоги из драгоценных камней в которых занимали разношёрстные божества. Внизу же, на бренной земле, народ построил дворцы чуть менее пышные и роскошные, однако в полном соответствии с небесным образцом. Смертные так прославляли своих правителей, и собственные достижения, увековечивая в камне и словах плоды ручных и умственных трудов.

— Какое великолепие! – прошептал владыка.

Да, он высоко ценил людские старания и заслуги, только… Конечно, надёжные и крепкие здания будут стоять до скончания эпох и продолжат рваться в высь, а народ – плодиться, но… что же будет у всего этого внутри? Столько немыслимых страданий. Смерть и насилие – во имя мира? Разве это не смешно?

— Роскошные дворцы и запутанные замки отбрасывают на земли чудовищную тень, под покровом которой разрастается плесень и плодятся болезни…

Однако Владыка не успел выразить мысль, ибо в его владения беспардонно вторглись. По чаше с водой пробежалась лёгкая рябь, а воздух наполнился запахом смолы, хвои, кедровых шишек, подпалённых жаркими лучами солнца, песка и непревзойдённой, звенящей чистотой. Такой дивный аромат струится только в высокогорье.

— Вот и вы, друг мой, – монотонно промолвил Первый министр. – Мудрецы толкуют, будто притяжение – это наименьшая из сил, имеющихся в природе. Ну, что ж. Проверим.

Засунув таблицу с предписанием куда подальше, – а именно, в самую глубокую складку обширного рукава, – Гун поспешил вдоль павильонов и изящных анфилад из комнат Небесного Управления. Пересекая очередной сад, он увидел своих приятелей по службе в воздушной беседке и лишь ускорился, раздражённо пыхтя, однако один из отдыхающих – рослый и рукастый парень – заметил-таки своего наперсника. Подскочив на ноги, он помчался за Гуном, а как только настиг его, то громко отчеканил:

— Приветствую тебя, Серый Юн! – молодой человек, сотрудник Гуна по Палатам истории, закона и правил, сложил руки перед грудью и легонько ими взмахнул.

— Приветствую тебя, Серый Кира́м, – нехотя, сквозь зубы проворчал писарь.

Гун тоже поклонился, отдав Кираму должное положенными жестами, но брови юноши так и не распрямились. Кирам никак не мог взять в толк, что же омрачило настроение друга в столь славный, погожий денёк, и потому указал левой на беседку, где его старинные приятели и коллеги приятно проводили время: они угощались фруктами, пили сладкое вино и развлекались настольной игрой.

— Мы отмечаем твоё новое назначение, братец. От чего же ты хмуришься? Пойдём, лучше выпьем за повышение ранга и исполнение желаний!

— Да, слухи из канцелярии распространяются по дворцам стремительней пожара.

Гун ухмыльнулся и скрестил руки, пряча кисти в рукава мантии. Кто-то из беседки поднял вверх чарку из агата, полную вина, как бы приглашая Гуна оставить позади никчёмные раздумья и присоединиться к всеобщему веселью, но писаря это не проняло. Наоборот, растревожило и подстегнуло ещё больше.

— На, погляди, какое мне назначение выдали, – язвительным тоном вымолвил Гун, вынимания на свет божественный злополучную таблицу с предписанием.

Повисла тяжёлая минута неловкого молчания, пока Серый Кирам бегал натренированными глазами по начертанному тексту, ничуть в него не веря.

— Как считаешь, братец, это можно назвать «славным назначением»? А «повышением ранга»?

У Кирама тоже разинулся рот, но он быстро взял себя в руки.

— О каких мечтах речь?

— Я… я так завидовал тебе, братец! – откровенно признался Кирам, вцепляясь пальцами в плечи друга. – А теперь мне даже как-то совестно. Сейчас точно требуется выпивка. Прошу к столу!

— Да брось ты! Не пойду, – отмахнулся Гун. – Ты же знаешь, я не терплю спиртного, особенно по утру. Да и мне собираться нужно в дорогу, приказано отправляться немедленно…

Пока Гун в общих чертах описывал другу своё свежее назначение, ошеломлённый Кирам, прикрывая одной рукой рот, внимательно вчитывался в текст, нанесённый тушью на коричневую деревянную табличку, ведь в нём говорилось о немыслимых вещах! Как кто-то, вроде Юна Серого, уже добившегося определённого уважения сослуживцев, ровно, как и весьма стабильного положения в канцелярии, может быть отослан исполнять столь… столь бестолковое, тщетное, а, главное, туманное и заведомо проигрышное дело?!

Вот так вот росчерком кисти баловень судьбы превратился в незавидного несчастливца.

— … немедля отправиться в дорогу, собрать все доступные сведенья и составить собственную, совершенно новую легенду… о настоящей любви?! – Кирам вслух читал строки так, будто озвучивал жуткое проклятье на гробнице. – Что всё это значит, Юн?

— Да я и сам толком не знаю… Ты лучше скажи мне, тебе известны такие истории?

— Ты, верно, шутишь, – щёлкнул языком собеседник. – Я что тебе, девица?

Кирам всучил обратно неприглядную таблицу с назначением Гуну и сразу ощутил, как у него камень с души свалился. Ну и влип же его приятель! Всё это… вся эта ситуация походит на странную причуду с прогорклым привкусом. Словно кто-то, какой-нибудь купец-кочевник на верблюде, привёз с собой из дальних стран гостинец – дивный заморский фрукт, но плод уже испортился в дороге, и никогда домашним не доведётся познать медовую истину – этот загадочный и первозданный вкус открытия; лишь сладость гнили.

— Спроси лучше об этом у Эмэи, – вскользь предложил Кирам тогда, когда Гун уже двинулся в сторону тенистых персиковых садов.

— Так и намеревался сделать. Бывай, приятель. Пойду попрощаюсь с нею.

— Погоди, – Кирам вновь бодро подскочил к другу. – Пожалуй, судьба, по правде, существует! Держи, тебе больше пригодится, – и поднёс ему на распростёртой ладони связку медных монет.

— Что это?

— Как, «что»? Уже забыл? – усмехнулся рослый молодой человек. – Это деньги смертных. Тебе они в пути точно потребуются, а мне они к чему? Я ведь завсегдатай Нефритовых дворцов на Лунной гряде и старожила здесь, в Небесном Управлении.

— Откуда…

— Откуда? – перебил приятеля дальновидный Кирам, вскидывая окладистую бровь вверх. – Только сегодня матушка опять прислала, а слуги передали через подношения. Будто не знает, что здесь эти жетоны – совершенно бесполезная вещь.

Гун с радостью принял подарок, с почтением поклонился другу и направился в нужную ему сторону.

— Если встречу на людских дорогах твою матушку, обязательно передам от тебя низкий поклон и привет, – слова писца звучали уже приглушённо, ведь он удалился на весьма внушительное расстояние.

— Не утруждай себя. Всё-таки, это настрого запрещено, – ещё более тихо, себе под нос, пробормотал опечаленный Кирам.

Он сложил руки на груди в замок, прислонился спиной к белоснежной мраморной колонне в прогулочной галерее сада, и наблюдал за тем, как мрачная фигура его приятеля растворяется в тенях от крон раскидистых деревьев. Теперь ничего не остаётся, кроме как надеяться на лучшее. С надеждой и верой смотреть… ну, впрочем, такие «прописные истины» и «слащавые клише» были не в чести в Ведомстве Наследия. А пока ждёшь добрых вестей, всегда можно утопить горе и тревоги в вине!

Сперва Гун решил не навещать Эмэ́ю, фею сада персиковых деревьев, а заглянуть в собственную комнату и снарядиться в путешествие, дабы после разговора с возлюбленной сразу выдвинуться, уже в хорошем настроении и на правильной волне. Негоже начинать долгое странствие, ступая на дорогу не с той ноги. Разумеется, Серый Гун уже давненько не был обычным черноголовым жителем страны Середины и Сердца, он являлся получеловеком-полубессмертным – созданием немного величавым и возвышенным, но всё-таки он сохранил в себе чуток суеверности.

Комнаты служащих в Небесной канцелярии располагались в одном из многочисленных садов. Они стояли, плотно прижимаясь друг другу, и протягивались длинной белой грядой на восток, сверкая на солнце тёмной черепичной крышей там, где не были укрыты густым слоем веток и листьев прилегающих слив и яблонь. Комнаты не представляли из себя ничего особенного – просто маленькие одноместные жилища, почти коморки, но опрятные, чистые и с заботой обставленные. Даже в тесноте они давали своим обитателям некоторое уединение с удобствами, обеспеченное, в основном, магией.

Стоило только Гуну закрыть за собой бревенчатую дверь, как сразу в его жилище вспыхнули все свечи и зажглись светильники. Благодаря магическим течениям здесь никогда не тратилось масло в лампах, а свечной воск не таял, и на всякую растрату в хозяйстве – будь то бумага, вода или пища – имелось собственное, волшебное изобилие.

Глубоко вздохнув, Гун принялся наполнять котомку вещами, но много с собой в дорогу он не брал – как-никак он тоже владел магией, пускай и захудалой, и смог бы снабдить себя наиболее необходимыми предметами по единственному звонкому слову колдуна или по щелчку пальцами. Однако, кое-что всегда требуется иметь за пазухой, или, вернее сказать, на поясе. Например, нож, оселок, шило для развязывания узлов, кисть, утиральник и ножны. Переодевшись в менее богатое платье, исполненное из обычной хлопчатобумажной ткани, а не из шёлка, с узкими рукавами, куда более удобными в путешествиях, Гун прикрепил все вышеобозначенные предметы к поясу и двинулся на выход, как что-то будто приказало ему задержаться на мгновение. Он вспомнил, что как-то раз получил в подарок от своей благоверной, феи персикового сада, тонкую книжицу – сборник «любовных» баек. Тогда молодой человек воспринял это подношение просто как выражение чувств Эмэи, как подтверждение серьёзных намерений, но теперь всё открылось для него с иной стороны.

Ринувшись к письменному столу, на котором хранился деревянный ящичек со сборником внутри, писец случайно опрокинул жаровню с углями. Но беда не посетила этот дом – жаровня сама собой вновь приняла вертикальное положение, а угли поднялись в воздух и послушно полетели обратно в бронзовую чашу. Гун изъял из вместилища книжицу, которую никогда не читал, но которой дорожил словно бесценным сокровищем, и положил её в котомку. Пожалуй, Кирам был прав – судьба воистину ему явилась, уставившись любопытными зеницами на своего избранника. «Последнее испытание»… скоро Гун узнает, что на самом деле значит это словосочетание.

Взволнованный и преисполненный рвения, он за миг домчался до Мраморного павильона – прекрасного и упорядоченного строения, окружённого пышными садами фруктовых деревьев и причудливыми гротами из камня, места, где любили прогуливаться разные небожители: и обитатели Небесного Управления, и работники канцелярии, и даже гости с Лунной гряды – наиболее могущественные и почитаемые боги, коим обычно и дела не было до остальных. За рост, развитие и вкус персиков – волшебных плодов бессмертных – отвечала фея Эмэя, столь обольстительная и образованная дева, что не нашлось бы ей равных ни в мире мёртвых, ни в мире живых. По крайней мере, так считал Гун – её верный поклонник, её друг, её приятель по долгим разговорам, её неизменный собеседник на тему поэзии и литературы, а ещё её возлюбленный и тайный жених.

Знакомство молодых, как водится, произошло случайно. Почти сразу после возвышения и получения самого низшего ранга канцелярского служки, Гун столкнулся с Эмэей. Юные души продолжали украдкой встречаться, затем зародилась крепкая дружба, ну а после…

После вышло так, что Эмэя и Гун уже как пару десятилетий мечтали пожениться, чему усердно препятствовал привередливый, капризный и строгий батюшка феи персикового сада. В его узколобой голове просто не могло уместиться, что его прелестная дочь, его драгоценная кровинушка, выбрала себе в суженого этого… этого глупого простолюдина, вчерашнего черноголового, чьи ногти, наверное, до сих пор покрыты грязью с полей и огородов! Тьфу!

Но Эмэя была не только начитана и красива – у этой феи имелся ещё и несгибаемый характер, что достался ей от предка. Она не уступала ни уговорам, ни угрозам, а упорство, как известно, щедро на долгосрочные выплаты. Отец Эмэи, дабы закрыть этот животрепещущий и неприятный вопрос, объявил, что даст добро на свадьбу, но лишь после того, как Гун обретёт полноценное бессмертие и его вновь повысят в ранге до начальника отдела.

И вот победа оказалась так близко!

Гун подошёл к узорочной, плетёной решётке в саду, покрытой вьюнком, и его тут же заметила краем глаза Эмэя. Девушка обходила свои подопечные деревья, проверяя качество листвы и плодов, но как только в её владениях нарисовался редкий гость – занятой при свете дня писарь Палат истории – она побросала все благовония и ритуалы, и помчалась к нему на встречу, подобрав полы струящегося и летящего платья из тончайшего шёлка. Её аккуратные, узкие плечи укрывала прозрачная кофточка с симметричными красными печатями, заправленная в облачение-халат, волосы цвета вороного крыла были закручены в жгуты и сложены на макушке в высокую причёску-пучок, чьи бока венчали неувядающие бутоны и шпильки с навершиями из кораллов и жемчугов. Она была свежа; прелестней дикого цветка и слаще персикового нектара, – под стать хранительнице божественного сада, владычице истока наслаждений.

— Гун! Что ты тут делаешь в такое время? – лишь она одна звала его по имени.

Молодые взялись за руки, а потом соприкоснулись устами в беглом поцелуе.

— Первый министр Наследия высылает меня на задание, и отправляться в путь нужно немедленно.

— Высылает? О чём ты?

Девушка непонимающе повела бровью, но затем начала озираться по сторонам. Убедившись, что никто за ними не наблюдает, Эмэя нежно потянула возлюбленного за рукав к небольшой каменной лавочке, что перекидывалась мостиком между двумя монументальными фонарями, вырезанными из серого гранита.

Расположившись на сидении напротив друга, Эмэя склонилась к нему и прошептала на ушко:

— Поведай мне, – и Гун явственно почувствовал аромат спелых фруктов.

Слово за слово, рука в руке – и вот так сложилась для Эмэи целостная картина. Не сказать, что она полностью разделяла тревоги и опасения своего избранника, но всё же было в этом странном, нежданном предписании от Владыки нечто весьма подозрительное.

— …ты знаешь подобные истории, любовь моя? – завершил рассказ Гун на унылой ноте.

Он совершенно повесил нос и сложил обессиленные конечности по бокам, так что долг Эмэи был воодушевить, и подбодрить своего мужчину.

— Ну, я знаю историю о ткачихе и пастухе, – захихикала она, забираясь с ногами на лавочку и обхватывая руками колени, будто малый ребёнок.

— Я тоже знаю эту историю, – отрезал Гун, хитро улыбаясь и глядя в сторону. – Но она скверно кончилась.

— Как тебе небылица о том, как некий правитель древних времён заигрался с собственной властью и на потеху любимой наложнице велел зажигать тревожные огни? Дабы все его союзники и данники привели войска в столицу, чем бы знатно повеселили эту праздную женщину? Или история о том, как некий император во имя любви отказался от младших жён и наложниц и делил ложе лишь с единственной супругой? Говорят, каждое утро он лично рисовал ей брови…

Гун хмыкнул, прерывая поток бессмысленных девичьих мечтаний.

— Это не какие-то там «небылицы», а задокументированная явь! Всё так и было!

Правда, пораскинув мозгами, он добавил ради справедливости:

— Но я спрашивал Владыку, это не годится.

Эмэя тихо рассмеялась, и на душе Гуна тут же стало как-то светлей.

— Боюсь, мне самому придётся учить этот урок и в одиночку постигать подобную науку… только…

— Только, что? Что тебя гложет?

Фея повернулась к возлюбленному и в её тёмно-ореховых глазах, под цвет самой редчайшей древесины, отразились тревоги и волнения Гуна.

— Что, если я не сумею пройти испытание, потому что ничего сейчас не понимаю? Боюсь, что так и не разберусь, и провалю задание, а без награды за него нам с тобой никогда не стать супругами.

Двое провели некоторое время в молчаливой задумчивости, но вскоре Гун поднялся на ноги – в конце концов, ему пора в дорогу, солнце никого не ждёт: ни смертных, ни бессмертных, ни всемогущих богов. Всё в мире движется согласно его воле и в гармонии с его природой, так что…

У увитой зеленью решётки Эмэя нагнала возлюбленного. Она крепко ухватилась за одежды Гуна и принялась нашёптывать ему:

— Не переживай об этом, прошу. Коли ты вернёшься с неудачей, то тогда я без благословения родителей подойду к тебе с веером в руках, мы в тайне совершим три поклона и сбежим отсюда уже как муж и жена. Найдём приют в горах или остановимся в речной долине, покинем вместе небесные дворцы небожителей.

— Ты… твёрдо это решила? – Гун взял сердечную подругу за локоть. – Не передумаешь?

— Как можно?

— Возможно, я буду очень долго странствовать. Пройдут годы, и ты меня забудешь…

— Гун, что ты такое говоришь? – усмехнулась девушка. – Посмотри на это. Взгляни на персиковые деревья в цветах. Взгляни на лотосы в прудах. Знаешь, чему цветы нас учат?

— Чему же? – словно под действием чар, вопросил молодой писец.

— Цветы никогда не передумают распускаться по весне из-за особенно суровой зимы.

— Ни дальний путь, ни долгая разлука не пошатнёт верность любящего сердца.

Гун, с полуслова понявший суженую, улыбнулся во все зубы.

— Тогда решено: если дело не выгорит, то мы вместе сбежим, – уверенно отчеканил он напоследок, и Эмэя кивнула.

— Так тому и быть.

Они повернулись друг к другу спиной и каждый пошёл в собственную сторону. Когда Гун исчез за пологом тёмно-бирюзовой и изумрудной растительности сада, Эмэя печально прошептала ему напутствие:

— Ты тоже проверь свои чувства, любимый.

Теперь Гун ощущал лёгкость в ногах, но что-то скверное по-прежнему отягчало его голову и утяжеляло сердце. Впрочем, даже если в распоряжении молодого человека пока имелись лишь физическая сила и юношеская удаль – это тоже неплохое начало путешествия. Во всяком случае, куда лучшее, чем просто дурное предчувствие. Ноги – вот главная опора странника, его достояние. И его орудие.

Мимо мелькали стены из плотных кустов и каскады лохматой зелени, но вдруг боковым зрением Гун заметил ярко-белое пятно. Он ещё не выбрался из персиковых садов Мраморного павильона, и не мог сейчас припомнить новых построек здесь, возведённых в недавнее время. Поэтому пришлось вернуться и проверить, что там искрится позади.

— Неужто! Вот и ты! – пропело пятно на манер заморской птицы. – Не убегай так быстро, это непочтительно по отношению к страшим.

От светящегося пятна отделился утончённый бессмертный юноша с копной распущенных белоснежных волос длиной до пояса. Он стоял в расслабленной и вальяжной позе, окружённый росчерками зелёных стеблей травы и колосьями с зёрнами-жемчужинами. Его высоко поднятую голову обрамляла листва нависающих деревьев, и от всего этого великолепия рябило в глазах.

— Опять ты, Турфэн. Чего тебе надобно? – неприветливо оскалился Гун. – Планируешь позлорадствовать?

— Как грубо. Я всегда видел в тебе младшего брата, это ты нашёл во мне врага.

— Всю нашу беседу с Эмэей подслушал? Или тебе нужен более точный пересказ?

— Слухи о твоём новом назначении разлетелись под небесами за мгновение! – торжественно заключил Турфэн, полностью игнорируя нападки молодого человека.

Он звучно щёлкнул пальцем, а затем грациозно завёл руку за спину, и сине-фиолетовые камни, украшающие вышивку его кипенно-белого одеяния небожителя среднего порядка, засияли металлическим блеском. Ткани зашуршали бархатом и зашелестели шелками в такт речам.

— У меня тоже имеется подходящее задание для тебя. А по заданию – и награда.

Он лукаво подмигнул Гуну, будто хвастаясь своими длинными, серебристыми ресницами, которые у внешних уголков глаз оканчивались перламутрово-белыми перьями-флажками из хвостов колибри. Эти перья – его фирменный знак, знак повелителя пернатых и хозяина крылатых.

Турфэн всегда был хрупким и изящным, но вместе с тем ловким и проворным, а ещё за легкомысленной и самодовольной улыбкой он таил нечеловеческую силу – он руководил птицами, и потому перенял на себя некоторые особенности подчинённых.

— Хочешь отвести мои глаза в сторону, пока будешь бесстыдно пытаться соблазнить мою возлюбленную за моей же спиной? – раздражённо проворчал Гун в то время, как Турфэн оплетал его шею твёрдой, несгибаемой рукой бессмертного очень по-хозяйски.

— Нет! Что за гнусности? – усмехнулся белоснежный юноша, и объятья замкнулись, зажимая в тисках Гуна. – Я тебе тысячу раз говорил, что Эмэя – моя племянница. Как можно? Это ведь омерзительно! Страшное преступление!

Да, Турфэ́н Белопёрый, хоть нынче и принадлежал Лунной гряде, проживал в Нефритовом дворце и являлся любимцем Небесного Владыки, в котором последний души не чаял, когда-то родился здесь, среди не столь вычурных и достославных зданий. Он был троюродным дядей Эмэи по материнской линии, однако теперь считался скорее частью двора, нежели заурядным бессмертным, которые в основном и населяли павильоны и залы Управления. И не то, чтобы Турфэн имел непревзойдённую колдовскую силу или особенное могущество. Его главное преимущество заключалось в расположении и благоволении правителя. И если бы он только пожелал… то, как тогда Гун смог бы с ним соперничать?

Нахмурившись, писарь вперился в волшебные глаза Белопёрого Турфэна, и принялся просверливать соседа взором, полным гнева и недоверия, пока бессмертный бог куда-то вёл его по саду.

— Ты – обитатель Лунной гряды. Вам не писаны никакие правила, и вы презираете законы…

— Задание это – самое простое из того, что вообще можно вообразить! – объявил красавец, сотрясая пальцами в воздухе.

Он не обращал никакого внимания на подозрения и уколы спутника, весьма оскорбительные, между прочем. Турфэн обладал редкой добродетелью среди власть имущих – он был непробиваемо толстокожим, но не был заносчивым, и именно из этих черт родились две его сокровенные жемчужины: терпение, и неуязвимость к ложным пересудам.

Двое мужчин медленно покидали пределы дворцового сада. Мраморный павильон остался далеко позади, а впереди раскинулись почти непроходимые дебри: неухоженные и дикие, они то кусали путников за ноги, то хватали их за полы одежд, то хлестали по щекам тонкими шальными ветками – в общем, вели себя как самые закоренелые и дерзкие попрошайки. Но чего конкретно хотели местные кусты и деревья Гун так и не смог уловить – они ведь явно жаждали не денег и не крошки хлеба. Может, пытались задержать его или о чём-то предупредить?

— Я знаю, куда и зачем ты отправляешься. Так что тебе не составит великого труда оказать мне услугу: проводи… м… – отчего-то на мгновение собранный Турфэн запнулся, а затем серьёзно задумался, – тебе требуется всего-то сопроводить и поддержать в пути одного моего старинного приятеля. Горного духа низшего порядка.

— Если тебе известно, куда я нынче направляюсь, то ты должен понимать, что мне это не сподручно…

— Не переживай, – Белопёрый ехидно улыбнулся и взмахнул рукой на собеседника. – Всё сложится так, как уже предрешено великими ткачами судеб. Я-то знаю то, что неведомо тебе, полубессмертный-получеловек, однако. Уверяю тебя, братец, что это будет не сложно. Скоро дух сам явится тебе, даже искать его не нужно.

В гуще насыщенно-изумрудной и тёмно-синей зелени забелела каменная змейка – то была пограничная стена с воротами, что отделяли владения бессметных небожителей от вотчин простого народа на земле, и мужчины застопорились. Гун устремил взор на два опорных столба арки, а Турфэн продолжал искрить на спутника колючими глазами.

— Хорошо, коли этот горный дух случайно встретится мне, то я ему помогу, – вдруг покорно принял условия Гун.

Подобный поворот событий оказался неожиданным для него самого, но не для Белопёрого Турфэна. Сияющий красавец заносчиво улыбался так, будто знал наперёд все слова своего «младшего брата». Услышав наконец желанное, он ослабил хватку и отпустил на свободу несчастного писаря, в сердце которого поселилось ещё больше сомнений и тревог. Всё равно настало время прощаться, у каждого теперь своя дорога.

— Как имя-то его, скажи хоть?

— Его величают погонщиком, или пастухом червей и заклинателем змей.

— Какое унизительное прозвище…

— Поговорим о награде! – громко воскликнул Турфэн, и где-то в глубинах магического леса его поддержали криками разномастные птицы, как бы заглушая совершенно ненужные мысли Гуна и развеивая дурные чувства шумом. – Справишься с заданием, и я наделю тебя небывалым даром, Серый Юн…

Турфэн сделал театральную паузу и демонстративно вздёрнул вверх указательный палец на правой руке.

— … я наделю тебя способностью понимать птичий язык! – затем этот самовлюблённый проходимец взмахнул ресницами для пущего эффекта, прикрыл глаза и растянул губы в блаженной улыбке, так, словно являлся воплощением богини милосердия.

— Это… это… – от подобных громких заявлений Гун моментально лишился дара речи. – Столь щедрое предложение… этого не может быть. Что! Что на это скажут твои покровители? Что подумает Небесный Владыка? Разве ты имеешь право направо и налево раздавать такие милости? Мудрость и… источник неиссякаемой волшебной силы, чудесный корень – вот, что сулит схожее умение…

— Кому ты это говоришь? – хмыкнул Турфэн. – Я – хранитель сих сокровищ, и мне решать, кого ими наделять, а кого лишать такой возможности. Так что, впредь не смей упоминать, будто я пытаюсь украсть твою возлюбленную…

Но Гуна переполняли разнообразные эмоции, и он не мог справиться с нарастающим возбуждением:

— Братец, расскажи подробней, что это за горный дух такой? Как его имя? Где его святилище находится? В какой кумирне ему полагается воздавать хвалу? Как мне найти его?

Серый Гун в порыве чувств вцепился в предплечья Турфэна и начал его сотрясать.

— Эй, поаккуратней, нахал, – бог вырвался из хватки человека, – я уже всё сказал.

— Пастух червей? Заклинатель змей? Ха!

Было сразу ясно, что где-то в столь заманчивом предложении скрывается подвох, но что всё очутится настолько плохо – даже Гун помыслить не мог, а он никогда на отличался особой жизнерадостностью.

— Да если я хотя бы вслух посмею обратиться так к любому духу, самому захудалому и ветхому, на меня сразу ополчатся все его собраться, и… Турфэн?

На секунду Гун отвернулся в сторону, но когда глаза его возвратились на прежнее место, то Белопёрого Турфэна уже и след простыл. Вернее, там, где на узенькой тропинке ещё недавно высился распрекрасный и грациозный юноша, источающий белое свечение, копошилась стайка мелких птиц. Гун, привыкший к шуточкам троюродного дяди своей возлюбленной, с досадой вскинул левую бровь вверх. Но вскоре опомнился и двинулся дальше – в конце концов, за каменной аркой его дожидался целый новый мир – мир людей, которому он принадлежал когда-то, но о котором уже и думать забыл. Разве часто так бывает? Нельзя упускать возможности и понапрасну расточать удачу.

Гун в быстром темпе зашагал к вратам, нашёптывая себе под нос:

— Погонщик червей… заклинатель змей… Вздорный же ты человек, Турфэн.

— Это потому, что я не человек, а бог, – раздался грозный голос, преисполненный чего-то сверхъестественного, и Гун резво обернулся.

На столбе каменных ворот сидел огромный павлин-альбинос, и его перья в тусклом свете пасмурного дня отливали синими всполохами. Внезапно павлин разинул нежно-розовый клюв и испустил столь пронзительный вой, что Гун в ужасе отшатнулся. Птица поднялась в воздух, выставила перед собой наточенные когти и бросилась на грудь писца. Гун, опешив от приключившегося, начал инстинктивно пятиться и отступать назад, и даже не заметил, как пересёк границу, разделяющую два мира. Божественная птица буквально выдворила его за ворота, невидимые двери захлопнулись, и Гун рухнул на спину, уже будучи на землях смертных.

Когда вокруг всё успокоилось и человечий запах Гуна растворился среди лесных ароматов и благоухания хвои, Турфэн вновь принял привычный облик. Он распрямил спину, облокотился на ворота и загадочно промолвил:

— На Лунной гряде тысячи богов живут… и все они друг другу родственники.

Проверь свои чувства…

Спустя два дня блужданий по лесу, Гун наконец-то вышел на просёлочную дорогу и перед ним раскинулась гряда обломанных пепельно-горчичных гор, что своим изъеденным гребнем устремлялась на запад. Писец понял сразу, что Турфэн, несмотря на всю его вздорность и непредсказуемость, оказал ему весьма достойную услугу – Гун очутился почти что перед целью, у подножья Западных гор. Верхушки скал покрывали блестящие на солнце снежные шапки, тогда как их основания терялись в гуще сосновых и смешанных лесов. Рядом, по левое плечо, мелькали крыши сельских домов, а к облакам то и дело тянулись струйки дыма – явные признаки того, что в этой захудалой деревеньке кто-то живёт. Удачное стечение обстоятельств, ибо Гуну требовалось пополнить запасы продовольствия.

Он даже представить не мог, что где-то в волшебных чащобах, окружающих Небесное Управление и его павильоны, могли притаиться врата, которые вели прямиком во владения смертных, да ещё в столь удобные места! Вздохнув полной грудью чистого горного воздуха и широко расправив плечи, Серый Гун бодрым шагом направился к деревеньке. Он надеялся спросить у поселенцев, где именно искать Четвёртого Бессмертного Героя. Да, Гун знал, что тот принадлежал духам Западного хребта и обитал на горе Эрла́н, но где это было конкретно – сложно вообразить неподготовленному.

Никогда прежде Гун не пускался в путешествия. Разумеется, он прихватил с собой компас и карты, однако какой прок от подобных вещиц для затворника-неумехи? Что же происходило в его смертной жизни ещё до причисления к рядам учёных в Небесной канцелярии, Гун не очень-то ясно помнил…

Остановившись возле плетня первого подкошенного домишки, Гун взялся переминаться с ноги на ногу и стал дожидаться прохожих. Он плохо мог припомнить порядки и обычаи заурядных смертных, и решил не вторгаться столь бесцеремонно в центр их деревни. Может, явление неурочного гостя вызовет в сельчанах гнев, или страх, или кто знает, какие ещё накликает неприятности?

К счастью, практически сразу рядом пробежала молодая деревенская жительница. За спиной она несла вязанку хвороста и взор её был обращён строго себе под ноги, но Гун всё равно обратился к незнакомке:

— Молодая госпожа! Не подскажете… а! Молодая… Уважаемая!

Он столь старательно пытался украсить свою чуть-чуть пыльную физиономию обворожительной улыбкой, только все ухищрения были напрасными – девица, не поднимая глаз, промчалась мимо. Преследовать юную барышню было бы крайне невежливо, поэтому Гун смирился с поражением. Вскоре на горизонте нарисовался некий мужичок, но ни он, ни идущие за ним так и не уделили Гуну какого бы то ни было внимания. Он будто вообще не существовал для живых!

— Вот тебе раз! – поражённо ахнул писец, запрокидывая голову наверх. – Интересно, а могут ли нынче меня видеть обычные люди?

Он спрашивал это у пустоты, ну, или у духов, всегда обитающих на перекрёстках дорог и живущих под столбами ворот, однако отчего-то услышал ответ: раздался высокий и звонкий детский смех. Через дорогу у соседнего плетня стояла маленькая девочка в тёмно-малиновом платьице, и в руках она держала серую кошку. Девочка с любопытством и озорством смотрела на пришельца, хихикая себе под нос, и неожиданно Гуна осенило:

— Точно! Где-то я уже читал, что дети и некоторые домашние питомцы могут видеть то, что недоступно смертным. Они видят призраков… так я что, получается, призрак теперь?!

В суматохе пробежавшись пальцами по рукавам собственного облачения, Гун убедился, что и ткань, и кожаные полоски до сих пор вполне материальные, хотя бы для него самого. Собравшись с духом, он направился к девочке, которая продолжала буравить его живыми глазами цвета чёрной сливы.

— Эй, малышка, ты меня видишь?

Писец слегка склонился над ребёнком, заслоняя своей фигурой солнце и отбрасывая на землю массивную тень. Стоял ещё только десятый час утра – час змеи – и дневное светило не успело забраться слишком высоко в небеса.

— Ага, ха-ха, – девочка взмахнула ресницами и кокетливо прикрыла глаза.

В будущем её явно ждала карьера роковой красотки.

— Только не пугайся, но мне нужна твоя помощь. Что это за место? Что за деревня? Это Западные горы?

— Хи-хи, ага, – она была так немногословна и смешлива, что Гун устало вздохнул.

— А как деревня называется? Мне нужно найти обитель Четвёртого Бессмертного Героя. Ты знаешь, где он поселился? Где-то недалеко, наверное…

Гун выпрямился и оглянулся по сторонам. Вот неказистые и ветхие домишки прилегали к единичным раскидистым деревьям, вот их окружали огороды и сады, где вовсю паслись утки и кудахтали курицы, а ближе к сердцу деревеньки дома разрастались в высоту и становились куда более внушительными. На горизонте, будто растревоженное горячими лучами солнца, колыхалось приведение сизо-жёлтых скал – и пункт назначения, и точка отсчёта путешествия Гуна, правда, писарь не знал, какая именно из вершин ему требовалась. Угадать – нешуточное дело. Впрочем, выудить ответ из этой девчонки – ничуть не легче. Тяжело нынче живётся бесплотным призракам на землях смертных!

— Быть может, мне удастся отыскать здесь какие-нибудь старинные легенды и предания?

— Что ты там бормочешь, братец? Я не слышу, – девочка ухватилась за полы одеяния Гуна и принялась настойчиво их теребить.

— Говорю, может в вашей деревне имеются какие-нибудь интригующие мифы и легенды?

Но… поток речей вновь прервался. Черноволосая девочка не желала больше отвечать на расспросы незнакомца, а лишь лукаво улыбалась, раскачиваясь из стороны в сторону. Постучав ногой о землю, Гун двинулся в случайно избранном направлении, но малышка его окликнула:

— Может, в хижине старого монаха есть то, что тебе нужно, братец?

Она отпустила кошку и поскакала по деревенским улочкам, запутанным и безлюдным, маня Гуна за собой.

— Пойдём! Пойдём же!

Преодолев несколько поворотов и миновав парочку домишек, они вдвоём вышли на опушку, посередине которой стояла хлипкая хижина отшельника.

— Когда-то здесь жил монах аркана, но затем он ушёл в столицу уезда и больше не вернулся, – пустилась в разъяснения девчушка, пока вела незнакомца к незапертым дверям. – Мама говорит, что он вернулся в монастырь, а отец – что сгинул по пути, что его сгубили разбойники, или метель, или…

— Думаю, что он вернулся в обитель к своим братьям по вере, – взволнованно просвистел Гун.

Он не хотел пугать или печалить единственную душу, которая согласилась ему помочь в этой неприветной деревушке, и поэтому решил придерживаться того варианта, что казался более подходящим для малолетних слушателей.

Дверь скрипнула, и Серый Гун перешагнул через высокий порог. Он ещё помнил, что местные веровали в то, будто такие пороги не позволяют проникать в дома всякой нечисти – неупокоенным мертвецам, например, или кровожадным вампирам, однако в Небесном Управлении всё это считалось за глупые суеверия. Ибо если беда захочет пробраться в дом и присоединиться к трапезе за столом – то она непременно отыщет дорогу. Лихо вездесуще, оно витает в самом тёплом и уютном, и обитает даже в насущном.

Девочка, словно юркая кошка, опередила Гуна и первой прошмыгнула в хижину. Рассохшиеся и истлевшие напольные балки жалобно застонали и затрещали даже под её незначительным весом, поэтому писец ступал крайне осторожно. Он ещё не определился, призрак он в этом мире или нет, и имеет ли какой-то собственный вес. Как бы там не было, пороги дома пропустили его, не приняв за коварную и озлобленную нечисть, так что…

Девчушка остановилась возле длинных книжных полок, сплошь заваленных свитками из перевязанных бамбуковых дощечек. Перебирая сокровища монаха, она поднимала в воздух клубы пыли. Редкие лучи солнца, что протискивались в хибару через щели в стенах и крыше, осветили эту пыль, превратив её без малого в блестящие магические искры. Гун, чуток помедлив, улыбнулся и подключился к поискам. Он будто бы вернулся в родную стихию.

— Что ты там ищешь, братец? Легенды о Четвёртом герое?

— Да, что-то подобное.

Девочка, явно не умеющая ни читать, ни обращаться должным образом с книгами, бесцеремонно разворачивала свитки так, что один конец произведения укатывался куда-то вдаль, а затем начинала бегать глазами туда-сюда по начертанному тексту.

— Эй, поаккуратней! Так же нельзя, ты испортишь…

Однако, каково же было разочарование Гуна, когда всякий раз перед ним представали скучные религиозные стихи или хуже того – просто списки разномастной безделицы: фазы луны, расходы риса, грядущие покупки… И это – вместо обещанных преданий, или хотя бы пометок и справок о Четвёртом Герое?!

— …испортишь чужую работу.

Гун поднёс согнутый палец к губам, затем ловким движением привёл книги в первоначальную форму и разложил их на полке по прежним местам.

— Слушай, малышка, может ты сама знаешь какие-нибудь захватывающие истории?

— О Бессмертном Герое? Тебе туда, братец, – она указала пальцем на северо-западную стену хижины. – Повернёшь на перекрёстке направо, дойдёшь до скрюченной сосны, затем…

— Так ты с самого начала знала правильное направление? – вспылил было Гун.

Впрочем, писец быстро остыл, уяснив, что ребёнку что-то от него нужно. В конце концов, часто ли бывает так, что обычный человек сталкивается с непонятным и неуловимым миром духов? И всегда взамен за помощь он требует нечто для себя: награду, или всего лишь какой-то знак, удостоверяющий состоявшийся контакт.

— Вообще-то, юная барышня, мои хозяева прислали меня на эти земли, чтобы я разыскал историю любви – наиболее чистую и прекрасную из всех, а ещё достоверную, и непременно со счастливым концом.

Гун снова склонился над маленькой селянкой, которая со всем прилежанием сейчас внимала его речам. Он снял со связки несколько медных монет – пригоршню из тех, что вручил ему приятель Кирам – и протянул подношение собеседнице, приправляя свою неожиданную щедрость весьма странным предложением:

— Может тебе известны какие-то истории любви? Расскажи мне, что у вас тут в деревне происходит? А я тебе заплачу.

Внезапно искреннюю заинтересованность в глазах девчушки заменил первозданный ужас. Она отшатнулась от незнакомца, всплеснула руками, после чего помчалась восвояси, по пути роняя пронзительные крики:

— Ма-а-а-а-а-м! Мамочка-а-а-а-а! Здесь какой-то дяденька…

— Что? Нет же! Глупая девчонка, я не это имел в виду! Постой!

По шее Гуна проскользнул холодок, леденящий душу. Ну, хотя бы теперь можно было твёрдо заключить, что он – не призрак. И дела его худы.

Скрежеща зубами и щемя сердцем, Гун покидал опушку с хижиной монаха в полной уверенности, что на границе деревни его уже поджидают озлобленные и вооружённые жители, готовые вздёрнуть нарушителя на ближайшей сосне, но… ничего подобного не приключилось. С облегчением вздохнув, Гун двинулся в том направлении, которое ему указала девчонка, но вскоре повстречал на пути хмурую и суровую женщину. На поясе её висел массивный разделочный тесак и утиральник – кажется, она занималась какой-то кухонной работой, а теперь вот вышла из дома, дабы как следует «обработать» обидчика собственной дочурки.

— Вы! Это Вы, молодой господин! – грозно искря глазами, прокричала селянка.

Гун сложил руки и вытянул их перед собой, приняв приветственную позу человека знатного и достойного.

— Позвольте представиться, меня величают Серым Юном, и я… – действуя наперёд, писец попытался вселить в женщину некоторое спокойствие, а также расположить её к себе обходительными манерами, но это не сработало.

— Как можно, молодой господин! Вы выглядите, как благородный муж, а сами в тайне пытаетесь деньгами соблазнить мою дочь. Ей всего восемь лет! И какое же это…

— Что? Нет-нет! – перебил её молодой человек. – Уважаемая, вы и ваша дочь всё не так поняли, и на самом деле я просто хотел справиться о том направлении, в котором мне до́лжно двигаться далее. Я малость заблудился, и лишь предлагал вашей дочери заслуженную плату за помощь…

— Куда… вы держите дорогу? – через силу проворчала женщина, смотря в сторону и вытирая руки о передник.

— Мне необходимо добраться до вершины горы Эрлан, и лучше затемно. Я ищу…

— Ищите Бессмертного Героя, так? – брови её поплыли, и она издала надменный смешок. – Я сразу это поняла, как только дочка выложила мне суть вашей с ней беседы. У этого негодяя и последователи будут точное такие же – одни негодники и подлецы!

— Не… годяя? – Гун растерялся.

Он распрямил спину, свесил руки по бокам и вылупился на женщину, словно это она была какой-то диковинкой: то ли невиданным зверем, то ли жутким чудищем, то ли порождённым тёмной энергией цветком.

— Уважаемая! Как можно отзываться о бессмертном герое в столь оскорбительной форме? О любом герое, не говоря уже о том, который спас нас и весь этот мир во времена Великой Сечи?

— Ничего не знаю о временах Великой Сечи, но теперь этот «герой» – просто омерзительный и гнусный человечишка! Грязный отшельник! Отребье, которое вместо того, чтобы помогать и благословлять посевы своих подопечных, от скуки насылает на них мелкие напасти! Из-за него в нашу деревню больше не захаживают торговцы, её сторонится каждый путник! Он…

Щёки женщины налились бордовой краской, глаза воспылали яростью и её понесло: она взялась на чём свет стоит бранить несчастного героя такими скверными и забористыми выражениями, что у неподготовленного Гуна язык во рту онемел от ужаса перед гневом богов.

— Ай, будь с тобой! – заметив несчастное и перекошенное лицо молодого человека, женщина прекратила ругань столь же внезапно, как и начала её. – Пойдём, я провожу тебя до дорожного святилища. От него легко найти тропу на вершину горы Эрлан, вон она!

Селянка указала своим мощным и мясистым перстом на одну из покатистых гор, которая где-нибудь на юге скорее сошла бы за невысокий холмик, но никак бы не значилась полноценной горой.

— Только ты мне заплатишь! Отдашь вдвое больше, чем обязался дочери, а иначе… – она потрясла кулаком перед носом Гуна.

Юный писарь, будучи уже давненько полубессмертным-получеловеком, не очень-то хорошо разбирался в современных ценах на различные товары и услуги, и потому согласился без особых раздумий. В конце концов, на его новой родине – в Небесном Управлении – точно не найдётся достойного применения медным жетонам, и поэтому нечего беречь бесхозное добро.

— Уважаемая, сперва отведите меня в лавку бакалейщика. Разве можно заявляться к бессмертному с пустыми руками?

Женщина ехидно хмыкнула. Тем не менее, она была не прочь исполнить любую прихоть своего свежеиспечённого нанимателя – главное, чтоб была предложена разумная плата. Но в Гуне её больше всего, безусловно, прельщал отнюдь не блеск металла на связках, и даже не моложавое лицо столичного красавца – то были свободные уши, ещё не уставшие от её запутанных баек и едких сплетен.

Само собой, в захудалой деревеньке не нашлось никакого бакалейщика, однако общими усилиями Гун и провожатая сумели выкупить у местного населения пару кувшинов вина и кое-какую снедь: сладкого печенья с мёдом, паровых булочек с бараниной и рисовых лепёшек.

По пути до дорожного святилища Гун многое услышал от говорливой спутницы. Оказывается, Четвёртого Героя, которого именовали Фурси́ном, у подножья горы Эрлан знавали совершенно под иным обличием: ни как благородного и доблестного воителя, и ни как самоотверженного ветерана Великой Сечи, получившего за свои заслуги от небожителей молодость и бесконечную жизнь, а как «премерзкого бессмертного». По слухам, он был нелюдимым грубияном, пьяницей и затворником, который никого не подпускает к собственному дому на расстояние в сотню шагов.

— … он мутит воду, он рвёт сети рыбаков и тупит топоры лесничим. Он грязными словами обругал заплутавшего в горах праведного старца, своей резкостью довёл до истерики девицу, искавшую утешения на природе из-за разбитого сердца. Однажды он так напугал местную детвору во время грозы, что сын моей снохи до сих пор боится выходить из дома один! Его злодеяниям нет счёта!

Двое путников уже стояли у дорожного святилища – всего лишь небольшого постамента на столбе, вырезанного из дерева – и Гун смешливо улыбнулся. Все перечисленные поступки «премерзкого бессмертного» не походили на настоящие злодеяния. Они скорее напоминали поведение невежественного юноши, пробующего собственные силы и познающего свободы, и испытывающего на прочность окружающих его людей.

— Тебе кажется это забавным? – вспылила женщина. – Несчастному мальчику через пару лет невесту себе подыскивать, а он всё ещё мочится в штаны!

— Вы правы, это непростительно, – Гун поклонился так, как обычно поступал в присутствии начальства, с мнением которого был в корне не согласен. – Я постараюсь урезонить достопочтенного героя.

— А! – провожатая взмахнула кистью на Гуна, мол, она не лелеет в сердце столь несбыточных надежд.

Дорожное святилище, в коем принято было оставлять подношения для заступников и духов, неприглядно пустовало. Эта обездоленность вызывала к жизни горькие отголоски, будто сразу нарушая хрупкий баланс между богами и смертными, и душевное равновесие каждого проходящего мимо странника. Болезненный укол пронзил нутро Гуна.

Бессмертные герои, мудрые отшельники и духи природы всегда существовали за счёт даров, молитв и крепкой веры местных народов. Что же приключится, если вдруг прервётся этот бурный поток? Своевольный и проказливый покровитель селения не желает исполнять свои обязанности, но и жители деревни не спешат поддерживать его сверхъестественные силы. Гун печально вздохнул, рассчитавшись с крестьянкой, и женщина медленно побрела назад.

— Будьте внимательны, молодой господин, и глядите в оба, – наставляла она гостя.

Через редкие и невысокие деревца горы Эрлан была проложена крутая, ухабистая тропа наверх, и Серый Гун начал своё восхождение к хижине бессмертного в послеобеденный час.

Недавно Гун обнаружил, что он не являлся бестелесным призраком – это значит, что конечности его имели определённый вес, кости изнашивались, а плоть обладала неприятной особенностью – она уставала от интенсивных движений и энергичных тренировок. Однако он не принадлежал и числу простых смертных, и всё-таки восхождение на гору давалось ему с гораздо меньшими издержками, чем такое же свершение потребовало бы от его одногодки-человека.

Спустя пару часов Гун уже наворачивал круги по утоптанной тропинке, опоясывающей вершину горы. В тени массивных кедров теснился скромный, но надёжный домик с каменными стенами и черепичной крышей. Не походило это зрелище на ветхое жилище пьяницы или на убежище одичалого затворника – всюду тут в глаза бросались признаки благообразия и процветания, но такие, которые возделывались в тайне от посторонних… и вдалеке от суеты!

Роскошные цветы, пышные фруктовые деревья с сочными плодами, ароматные целебные травы в огороде и в горшках, открытое свободное пространство, яркое сияние солнца, движение свежего воздуха и колебания ветра – было трудно перечислить все преимущества сей земли обетованной. Внезапно Серый Гун почувствовал связь этого священного места с Небесным Управлением и с Лунными горами, закрыл глаза, запрокинул голову назад, подставляя физиономию резвящимся солнечным лучам. Они проскальзывали через резную мозаику крон деревьев и чередованием теней и света вырисовывали причудливый, почти божественный узор на его лице. Здесь было так спокойно и красиво, воистину заповедный уголок! Кажется, Гун даже начал разделять нелюбовь хозяина к разнообразным компаниям и бессовестным вторженцам, как его самого приняли за кого-то подобного и грубо вернули с небес на землю:

— Эй ты, ты кто такой? И как пробрался через мой защитный барьер?

В кипенно-белой робе с длинными и широкими рукавами недалеко от дома стоял хорошо сложённый молодой господин с притягательными чертами и бесстрастным выражением лица. Несмотря на жёсткость слов, ни одна его мускула не дрогнула, и его густые брови, отливающие стеклянном блеском меха соболя, остались неподвижными. Он напоминал лилию, окружённую зарослями зелёного папоротника, – горделивый и затейливый горный цветок, один, сияющий посреди природных красот.

— Ах! – опомнился Гун. – Просите-простите! Позвольте представиться, меня зовут Серый Юн, и я пришёл к вам с поручением из Небесной канцелярии…

Писарь зажал между пальцами таблицу с предписанием и, как и полагается, сложил руки перед собой. На сей раз бессмертный наморщился и злобно фыркнул, наглядно демонстрируя незваному гостю свою глубокую неприязнь.

— Я спрашивал, как ты пробрался через защитный барьер?

Молодой господин размашистыми шагами подлетел к Гуну, и полы его нарядов раздувались на ходу.

— Ну… – на секунду замялся Гун, только бессмертный герой не собирался с ним церемониться: он резко выхватил деревянную табличку из рук пришельца. – Наверное, дело в том, господин, что я – тоже не совсем человек. Видите ли, я служу…

Мельком прочтя назначение писаря, Фурсин быстро сообразил, что к чему. Он пренебрежительно щёлкнул языком, прерывая поток оправданий вторженца, и засунул его таблицу ему же за пояс со словами:

— Тц! Здесь ничего не сказано обо мне, лишь о тебе, и каком-то идиотском задании, с которым я не желаю иметь ничего общего. Поскольку ты тоже из рядов бессмертных, то, так уж и быть, я дам тебе фору – беги прочь, пока целы твои кости, и пока голова крепко сидит на плечах.

Речи бессмертного звучали спокойно и уверенно, однако в его ореховых глазах с тёмно-зелёными переливами заплясали такие устрашающие и нечеловечные огни, что Гун тревожно сглотнул и попятился назад.

— Прошу, великий Бессмертный Герой Фурсин! Выслушайте меня…

— Считаю до трёх. Раз…

— Меня прислал сюда лично Владыка Ведомства Наследия! Да, мне поручили весьма странное задание, однако упомянули ваше имя и…

— Два…

Гун продолжал вести себя как было принято в Палатах истории – он стоял полусогнувшись, сложив руки перед грудью и низко опустив голову, и слёзно повторял собственные намерения, однако, становилось очевидно, что это не работает в компании бессмертных героев.

— Не испытывай судьбу.

Собрав мужество в кулак, Гун распрямился, будто натянутая струна цитры, и вонзился похолодевшим взором точно в глаза Фурсина.

— Я не с пустыми руками к вам явился, а принёс подношения, достойные вашего величия. Вино, и сладости.

Стоило слову «вино» вылететь из уст Гуна, как округа тут же содрогнулась и по лицу бессмертного Фурсина пробежался призрак любопытства. Кажется, он даже жадно облизнулся.

— Два кувшина, – решительно заявил Гун.

— Ха-ха! Я никогда не хотел жить вечно, наверное, поэтому меня боги и наделили бессмертием, – мрачно и в тот же момент шутливо проговорил Фурсин, поднимая плошку с вином на уровень подбородка.

Затем хозяин резким движением осушил её, и с громким дребезгом водрузил обратно на деревянный столик. Напротив в скрюченной «почтенной позе» сидел Серый Гун, который то и дело подливал Фурсину выпивку – стоило только плошке героя опустеть, как писарь брался за кувшин с вином и снова наполнял её. Зачарованными глазами деревенского мальчишки он смотрел на Четвёртого Бессмертного Героя, ловя каждое его слово, и мотая на ус всё, что покидало уста собеседника. Гун поверить не мог в ту удачу, которая ему подвернулась!

— Получается, ты пришёл, дабы составить моё жизнеописание? – ещё более скорбно промолвил герой.

Наконец, его неутомимые руки замерли на месте, и он принялся водить пальцем по краю сосуда. Он внимательно следил, как по блестящей поверхности прозрачного вина расползаются круги.

— Огорчу тебя, писарь. Я сам практически ничего не знаю о собственной былой жизни. Я не помню ни боевых товарищей, ни врагов Великой Сечи, ни отчий дом. Ничего, лишь какие-то блёклые и мутные осколки порой будто бы вонзаются в мою голову и… всё.

Бессмертный пожал плечами, а затем изящным и аккуратным движением подхватил плошку, после чего опустошил её. Всем своим видном он будто говорил гостю, что сам ещё далеко не полностью раскрыл личную природу: да, в нём было много резкого и острого, его возлюбленный меч, что покоился возле постели, поглядывал сейчас на происходящее, подмигивая металлической отделкой на ножнах, но откуда-то взялась же и эта грациозность, словно в знатном дворянине… или в принце крови.

— Не-е-е-е-т, что вы, господин, – протянул Гун, пристыженно отводя взор. – К моему великому неудовлетворению, меня прислали сюда за тем, чтобы я собрал сведенья о кое-каких легендах и преданиях, но я просто не могу… не могу не расспросить вас! Это ведь такая редкость! Получить возможность лицом к лицу побеседовать со столь доблестным и прославленным воином! Каждый в Палатах лишь грезит о подобном, однако судьба избрала меня! Но…

Гун вновь наполнил плошку героя вином, однако она не продержалась долго – Фурсин тут же залпом выпил всё содержимое.

— Но они прислали тебя вместо «каждого», – подхватил Фурсин, – и поручили тебе совершенно иное задание! Ха-ха! Я же говорю, что на небесах поселились сплошные черти! Они издеваются над нами, простыми смертными, себе в усладу…

От крамольных и богохульных речей по спине Гуна побежали мурашки, впрочем, он попытался это скрыть – не хотелось писцу гневить или провоцировать вспыльчивого мастера меча.

— Ну, поскольку самим Владыкой Ведомства Наследия было сказано, что меня ждёт это путешествие, а вам предстоит к нему присоединиться, то…

— Ну уж нет! – на отрез отказался Фурсин и с грохотом водрузил чарку на деревянный столик. – Наливай же! И себе!

— Нет-нет, господин. Я не выношу алкоголя…

Из глазурованного чёрного кувшина тонкой струйкой потекло вино – этот звук всегда успокаивал Фурсина, и он даже слегка улыбнулся.

— Однако, вы говорите, что ничего не помните о прежней жизни. Не потому ли это, господин, что сами ещё не прошли своё последнее испытание и не обрели истинную божественность?

Гун начал свою атаку с удара из-за укрытия. Стенами его непреступного замка были сегодня дары для Четвёртого Героя – кувшины с вином – и писец втянул голову в шею и почти с макушкой укрылся за их горлышками, как за зубцами.

— Уверен, что вам не раз подворачивался случай пройти это испытание. Так, позвольте полюбопытствовать, отчего же вы отказались? Получили бы регалии настоящего бога, а не бессмертного, ваши воспоминания бы восстановились, и, разумеется, общие условия жизни изменились бы к лучшему! – Гун раскинул руки по сторонам, обводя простой и тесный, но аккуратный домик героя. – Чертоги небесных дворцов на Лунной гряде – это вам не хижина где-нибудь на холме Западного хребта, в забытом захолустье.

— Ну, может быть, такие края – как раз то, что любо сердцу и мило глазам? Ты об этом не думал?

Фурсин склонился ближе к гостю и как-то особенно игриво блеснул глазами, а затем подмигнул ему. Признаться, Серый Гун не ожидал подобных выходок от нелюдимого и грубого «премерзкого бессмертного», а потому сам чуток растаял. Правда, так снег лишь укрепляется на вершинах гор – его опаляет солнце, он ненадолго плавится, но потом снова замерзает, и образуется твёрдая корка изо льда, что на манер купола защищает основные массы от исчезновения.

Бессмертный указал взором на опустевшую плошку, и Гун спохватился.

— Ох, прошу простить мою невнимательность! Хм… – он было опрокинул кувшин с вином над чаркой, однако жидкость так и не полилась в сосуд. – Увы, рисовое вино закончилось. Осталось сливовое.

— Откупоривай. Что… ты ещё принёс?

— Ах, вот! – Гун выложил перед хозяином иные подношения: рисовые лепёшки, сладкое печенье с узором в виде лепестков цветка и паровые булочки с начинкой из овощей.

— Ха! Обожаю еду смертных! – Фурсин тут же набил рот угощениями.

— Раз так, господин, то отчего бы вам не исполнять роль бессмертного с горы… более… ответственно?

Произнеся это предложение, Гун сжался и попытался укрыться за пузатым туловищем винного кувшина, однако гнева не последовало. Наоборот, хозяин оставался спокойным, ведь, кажется, чересчур увлёкся поглощением печенья с мёдом.

— Может, если бы вы проявили больше участия к бедам местных жителей, то стали бы получать от них подношения, которые так цените? Уверен, они бы не поскупились на вино и выпечку.

— Да, но… – на мгновение Фурсин задумался.

Он замер в живописной позе: сложив одну руку на стол, а второй поддерживая плошку с вином, покрытую синей глазурью, с головой, немного отведённой влево и в бок. Его неубранные волосы рассыпались по плечам рыхлыми и свежими прядями, а в глазах заблестела такая печаль, что Гун, украдкой наблюдающий за прекрасным, едва не поперхнулся.

— …но ведь это скука смертная, – наконец, опомнился хозяин. – Или, вернее, бессмертная. Всё, что меня раздражает в этом мире, лишь множится и процветает, а я никак не могу избавиться от этой ноши. Да, воистину, жизнь – тяжёлая штука.

— Но ведь бессмертным до́лжно помогать страждущим, наставлять на путь заблудших, давать приют обездоленным, а не обругивать стариков и доводить девиц до слёз, – сквозь зубы процедил Гун.

— Да я этой дуре, считай, что жизнь спас! Она выла, словно горная обезьяна, сидя на моём камне у ручья, и слёзы лила по какому-то негодяю, которому явно была не нужна!

В перепалке возникла пауза, но вскоре герой заунывно прошептал:

— А, вероятно, ты в чём-то прав. Лучше бы вместе с прежней жизнью я забыл и свой дурной нрав, тогда бы мне не пришлось подворовывать вино у сельчан, а им бы не надо было сочинять обо мне порочные байки…

— Подворовывать вино?! – не веря собственным ушам, воскликнул Гун в негодовании.

Впрочем, у него вдруг созрел вполне добротный план.

— Господин Фурсин, коли вы не желаете исполнять долг бессмертного, почему бы вам не отправиться со мной в дорогу?..

— Я сейчас тебя отсюда вышвырну, – перебил его хозяин.

— Вам ведь так полюбились людские кушанья и напитки, – Гун снова перенял инициативу, – а на трактах смертных не составит великого труда найти подобные сокровища! Сейчас многие центральные дороги снабжены тавернами и постоялыми дворами, там подают не только простые блюда, но и изысканные яства. И, конечно же, там текут реки спиртного!

— Благодарю сердечно за столь дивное предложение, но я уж как-нибудь обойдусь без этого.

Фурсин обеими руками вцепился в кувшин со сливовым вином и потянул его на свою сторону. Однако и Серый Гун в ответ сделал то же самое – писарь оплёл хваткими пальцами горлышко сосуда и потащил его обратно.

Внезапно стены дома содрогнулись, а крыша заплясала. Маленький столик, на котором развернулся нешуточный бой за выпивку, заходил ходуном, так, будто оживился из-за фокусов некого шаловливого и весьма способного мага. Во дворе раздались громовые раскаты и, кажется, за окнами пару раз даже блеснула молния. Оба участника потасовки присмирели. Они уже вдвоём ласково обнимали пузатый кувшин с вином, словно с нежностью и трепетом защищали наиболее ценное.

— Опять твои шуточки с погодой?! Хочешь провернуть со мной то же, что и с тем несчастным писающим мальчишкой? – шёпотом возмутился Гун, искривляя брови и сверкая глазами.

— Никогда! Клянусь, я здесь непричастен, я не умею управлять стихией… – столь же тихо изрёк ему встревоженный хозяин, – это во власти лишь повелителя наших земель: Великого Духа Западных гор.

В дверь тут же учтиво постучали. Гун и Фурсин одновременно сглотнули. В конце концов, они оба вращались в высших кругах, и прекрасно знали, что такие нежданные визиты, проходящие под аккомпанемент раскатов грома и освещённые полыхающими молниями, – не к добру, уж точно.

Стук в дверь продолжился, и снаружи послышался высокий, визгливый и требовательный голос:

— Фурсин, открывай немедля! К тебе Владыка гор пожаловал! Опять спишь посреди бела дня?

Мужчины двусмысленно переглянулись, а затем Гун почти бесшумно выговорил:

— Возможно, мне лучше спрятаться?

Всё-таки, все главные духи хребтов и горных цепей славились своим крутым и непредсказуемым нравом: они менялись словно погода на большой высоте, и от ясного и чистого взгляда Владыки Западной гряды могло ничего не остаться за единственное мановение век! Раз, и над тобой уже громоздится не добродушный и сердечный старик, это – настоящий древний бог, грозный властелин земной стихии, готовый то ли взорваться вулканом, то ли обрушить камнепады и сели на головы всех, кто ниже. Гун не горел желанием сталкиваться с чем-то подобным, и поэтому, окинув взором убежище бессмертного, где кровать почти соседствовала с кухней, устремился вглубь.

— Я посижу за этим горшком у очага, пока…

— Нет, даже не вздумай, – ухватил его за рукав Фурсин. – Собираешься обмануть божество? Да кем ты себя возомнил? Что обычно случается в твоих историях, когда кто-то пытается учудить нечто похожее?

— А мне откуда знать?! – вспылил писарь. – Я – член уважаемых Палат, и мы не занимаемся сбором всяких суеверных баек…

— Кто пытался обмануть бога – в итоге обманул себя сам, – поучительным тоном изрёк Фурсин.

Впрочем, ситуация сейчас не располагала к задушевным беседам и пересказу старинных наставлений, ибо в дверь с чувством колотили, и она обещала вот-вот не выдержать.

— Открывай немедля! Каков… – свистел снаружи пришелец.

Бессмертный ловко подлетел к двери, отодвинул засов и тут же её отварил.

— …нахал, – на пороге стояло столь странное и диковинное существо, что у Гуна невольно челюсть поплыла вниз, однако писец остановил предательницу вручную, плотно прижимая ладони ко рту.

Существо это немного смахивало на огромного сома в человечий рост, только, будто для пущего ужаса, было покрыто чешуёй и снабжено мясистым хвостом змеи. На нём болталась широкая мантия, выполненная из превосходного тёмно-зелёного бархата, а плоское чело его венчала шапка из оленьей кожи, так, словно создание это вовсе не являлось отражением водных жителей местных рек и прудов, а состояло на службе у смертных царедворцев.

— Чем ты тут промышляешь в такой тайне? – прищуриваясь и с подозрением искря глазами на Фурсина, вопросил пришедший. – О! А это ещё кто?

— Так тому и быть, – тихо прошептал себе под нос бессмертный герой, однако ни представлять своего неурочного гостя, не пропускать вперёд новоприбывшего он не спешил.

— Разойдитесь, – вдруг со двора прогремел оглушительный приказ.

— Владыка! – простонал глашатай и немного опустил голову, сложив руки перед грудью на манер Гуна.

Из роскошной повозки, вырезанной из прекраснейшей древесины кедра и усыпанной сотнями каменьев, вышел необъятный и грузный господин с длинной бородой. Тучный и увалистый, он отчётливо напоминал гору, которой управлял, – его бездонное брюхо укрывал наряд из тёмно-вишнёвого шёлка со златошвейными узорами, которое волочилось по полу. Каждый шаг давался с превеликим трудом Владыке Западных гор, во всяком случае, так могло показаться непосвящённому. Безусловно, любое движение подобного исполина требовало дюжей силы, однако его мощь считалась здесь и неисчерпаемой, и непреодолимой – чем больше божество хребта тратило энергии на перемещение, тем больше получало взамен от окружающей среды: его пронизывали поддерживающие жилы драгоценных минералов, внутри бурлил котёл с горючей лавой, а дух его питали токи магических вихрей, и так было бы до скончания времён. Ну, или до тех пор, пока Дух Западных гор не изволил бы покинуть границы собственной вотчины, перевоплотившись во что-то менее массивное и могущественное.

Повозку окружали вооружённые охранники – гигантские людоящеры, закованные в натёртые до блеска латы, но тянули её вперёд ещё более причудливые твари: то были существа, напоминающие нечто среднее между змеями и собаками. Их тела покрывали серо-синие чешуйки, что отливали на солнце сталью, а длинные хвосты заканчивались пышными кисточками с белым и кудрявым мехом, будто у львов.

Через тонкие фиолетовые занавески в окне повозки можно было различить ещё один силуэт, но он оставался неподвижным.

Дух Западных гор вразвалку направился к крыльцу, и Фурсин низко ему поклонился.

— Чем обязан столь внезапному визиту? – не слишком учтиво проворчал бессмертный герой.

— Разойдись, – снова скомандовал Владыка, и из уст его вылетели клубы искрящейся золотисто-жёлтой пыли, так, словно некий рудокоп потревожил старинные, и весьма опасные отложения в забое.

Поднимая одну ногу за раз, Дух преодолел крыльцо и после того, как народ расступился, проник в скромное жилище своего подопечного. Владыке Западных гор пришлось низко поклониться, дабы иметь возможность хоть как-то протиснуться через узкую дверь, но он быстро вернул себе облик образцового достоинства: выпрямился, расставил ухабистые плечи и двинулся к столу. Проходя мимо глашатая, Дух отослал его наружу одним уколом взгляда, и Гун съёжился под покровом одежд.

Вскоре все трое сидели за столом, и перед каждым теперь стояла плошка, наполненная сливовым вином. В помещении из-за лютого нрава горного Владыки как будто уплотнились и загустели даже нематериальные вещи – и атмосфера, и мысли присутствующих сделались гнетущими.

— Кто… твой гость, Фурсин? – неспешно вымолвил Владыка и воздух опять наводнили мерцающие искры.

— Смиренно прошу меня простить! – выпалил Гун, но из-за переживаний язык его принялся заплетаться. – Меня зовут…

— Тихо, не тебя же спрашивали, – кивнул ему безмятежный герой.

Казалось, никакие внешние события не способны были взволновать его кровь или подогреть чувства… помимо выпивки, конечно.

— Это Серый Юн, Владыка. Он явился в мою обитель по некоему поручению из Небесного Управления.

— Славно, – одобрительно вздёрнул Дух левую бровь, а затем медленно поднёс плошку к губам. – Вижу, не просто так всё сложилось подобным образом.

Дух гор осторожно опробовал вино, но, к сожалению хозяина, угощение вообще не пришлось ему по вкусу. Владыка нахмурился, а его глаза – два огромных чёрно-бордовых граната с поволокой – вспыхнули огненно-красными всполохами, словно напоминали об опасной, непредсказуемой и непостоянной природе древних богов. Плошка полетела в сторону, а вино расплескалось по полу.

— Кислая гадость! – вспылил Владыка, играя бровями и выпучивая зеницы. – Фурсин! Как ты можешь пить такую отраву, да ещё и потчевать ей гостей? Решено! Пора тебе переходить на вино небожителей!

И Фурсин, и Гун перекосились от удивления, ибо заявление Владыки значило одно: то, что впереди Бессмертного Героя ожидает его собственное последнее испытание, по завершении которого он присоединится к сонму богов на Лунной гряде, поселится в чертогах Нефритовых дворцов и будет там распивать день и ночь прекраснейшее зелье и волшебный нектар – вино небожителей, со вкусом, крепостью и бархатистостью которого не сравнится никакой земной напиток.

— Повелитель, я бы предпочёл остаться здесь и далее вести отшельнический…

Горный дух сурово нахмурился и ударил кулаком по столу.

— Ты и так засиделся тут, сын мой. Слишком долго томился в уединении, задержался на перепутье между двумя мирами. Какое этому я могу дать оправдание перед Небесным Владыкой? Нет, тебе пора в дорогу. Пора принять с покорностью своё испытание, а затем вступить в должность полноценного бога.

— Но… – Фурсин пытался перечить гостью, однако божество природы его не слушало.

— А здесь от тебя никакого прока! Ты лишь пугаешь местных жителей, и забавляешься ребячеством! Отвратительный позор для всего нашего народа! Тьфу!

Владыку Западных гор захватили чувства и в порыве он плюнул в сторону. Серый Гун тайком даже улыбнулся, ведь не походил сейчас этот определённо грозный и весомый господин на строгого судью или безжалостного наместника трона; он скорее смахивал на бродячего актёра.

— Я… – встрял было Фурсин, но ему не позволили и слова произнести.

— Довольно! Возражений не приемлю! Всё! Моя чаша с терпением… она переполнилась!

Пылающим взглядом Дух указал на кувшин со сливовым вином, будто именно из него в эту самую «чашу терпения» попали злополучные последние капли. Что-то кислое и разъедающее растеклось по помещению… и отразилось на физиономии Фурсина в виде раздражения. Ему аж скулы свело!

— Да! Так и будет! – продолжал упорствовать Владыка.

Впрочем, из-за его недомолвок и ужимок создавалось странное впечатление… Гун пока не мог раскусить весь скрытый смысл этого спектакля.

— Четвёртый Бессмертный Герой Фурсин! Я поручаю тебе последнее испытание, по завершении коего ты изопьёшь сладкой росы из агатовой чарки и приобщишься к богам на Лунной гряде!

Наконец, зазвучали положенные слова, пронизанные магией, – то было сложное заклинание, и по комнате заструилось что-то прохладное и бестелесное. Рядом с ошеломлённым Фурсином, который не мог сейчас ничего вымолвить в собственную защиту, заклубились золотисто-песочные пары́.

— Задача твоя простая – сопроводить моё чадо на церемонию бракосочетания!

Поскольку божественный приказ был озвучен, где-то снаружи опять загремели тучи и пару раз сверкнула молния. Когда Фурсин опомнился, он подскочил с места и принялся злобно скалиться, размахивая руками по сторонам. Разумеется, такое поведение в присутствии правителя было не то, что невежливым… уж скорее невообразимым! Однако, это ведь Фурсин, «премерзкий бессмертный», а Западный хребет – та ещё дыра, отстающая от столицы не только на десятки тысяч миль, но и в уровне культуры. Чему уже только Гун не сделался свидетелем, так что он больше не столбенел от удивления: лишь внимательно слушал, пожирая жадными зенками развернувшееся представление.

— Что за недостойное испытание такое?! – возмущался Фурсин, брызжа слюной. – Может, прикажете ещё мне просто-напросто похлопать в ладоши, дабы обрести статус бога?! Я – воин! И мой долг – это заслужить повышение в битве!..

— Ай, замолчи! – махнул на него рукой Дух Западных гор. – Всем будет лучше, коли ты закроешь рот, мальчик мой.

Как не странно, Фурсин повиновался – он снова уселся на прежнее место и уставился потупленным взором в единственную точку. Сейчас он смахивал на вспыльчивого мальчишку с горячей кровью, которому однажды сказал отец, что годы его юности остались позади, а впереди теперь лежит лишь долг. И сплошные обязанности. Никакой больше рыбалки в погожие дни, никакого послеобеденного сна, никаких застолий с друзьями; одни дела, дела, дела!

Гун хихикнул, впрочем, неучтивость его ничем не выдала себя – уж слишком жаркие противоречия возникли у его соседей.

— Ты отправишься в путешествие, дабы сопроводить моё дитя на брачную церемонию, – повторил Дух Западных гор, расчёсывая пальцами свою окладистую бороду. – Путь предстоит не близкий…

— Я – воин, но не охранник, и уж точно не сваха!

— …возможно, вам троим придётся поплутать по землям смертных. Видишь ли, семейство, с коем мы породнимся посредством этого брака, проживает очень далеко. Как можешь догадаться, оно не принадлежит Западным горам, а поселилось где-то на востоке… Одна загвоздка! Никто нынче – ни смертные, ни бессмертные – уже не помнит, как туда добраться.

— Что?

— А посему! – пресекая любые попытки вставить палки в колёса его стремительной повозки, прокричал Владыка. – Вам ещё предстоит выяснить это! Самим найти дорогу! Брачная процессия должна быть тайной… мы ведь не хотим, чтобы прочие духи гор или феи ручьёв распускали сплетни раньше того, как суженые соединятся навеки? Не привлекайте в пути внимание, держитесь подальше от неприятностей, и, надеюсь ты это чётко усёк, Фурсин: семейство то крайне могущественное, а посему опасное, даже в нашем мире. И поэтому… и поэтому…

Горный дух резко поднялся на ноги и вразвалочку двинулся к дверям.

— Поэтому, может хотя бы твой приятель обучит тебя подобающим манерам, мальчик мой? Незачем бередить древнее, давно уснувшее в земной коре, это даже богам на небе известно.

— Постойте, Владыка! «Нам троим придётся»? «Обучит приятель?!» – завёлся бессмертный герой, то буравя глазами правителя, то указывая на Серого Гуна, что скромно сидел за столом. – Да я с этим типом едва знаком!

— Ничего не знаю! – зажмурившись, выпалил Дух, и сразу начал протискиваться через дверь наружу. – Такова суть испытания! Познакомитесь ещё, у вас будет много времени в запасе… Фэй!

— Владыка? – во дворе к горному божеству мигом подпрыгнул его подручный глашатай, потирающий лапки. – Вы задержались, меня уже разбили тревоги. Мигрень вернулась! Ай-яй! Как больно!

Существо скорчило страдальческую гримасу, но Духа Западных гор, казалось, вообще не интересовали его проблемы – он могучими шагами продвигался к повозке.

— Фэй! Выходи, дитя моё! Я обо всём сговорился!

О Духе Западных гор по всему царству гуляла молва, что он за долгую жизнь успел обзавестись неисчислимым потомством: вроде как, он имел больше двухсот отпрысков, и каждый – от различной жены или наложницы, которые никогда между собой даже не пересекались. Ну, что поделать? У духов больших горных цепей были такие особенности: коли почвы им подвластных земель являлись плодородными, коли склоны давали сок деревьям, коли в недрах копились руды, драгоценные металлы и чудесные каменья – то сферы их влияния множились, а заодно разрастались и священные места. И всякому ручейку со сладкой и чистой водицей или пруду с карпами требовался собственный смотритель – дух низшего порядка, отпрыск фей и главного Владыки.

Фурсин и Гун тоже вышли на крыльцо. Ткнув собутыльника в бок, герой проворчал:

— Ты почему ничего против не сказал?

— Сам же велел мне молчать! – шёпотом огрызнулся писец.

— Да, но не тогда ведь, когда решается твоя судьба!

Серый Гун подумал, что для него-то всё как раз удачно складывается. Ему поручили написать о любви… и разве свадьба – не лучшее для того событие? Он коварно улыбнулся, наблюдая за происходящим.

Из повозки при помощи слуг стал выбираться отпрыск Верховного божества, которого и требовалось сопроводить в дороге. Тоже облачённый в роскошные наряды, тем не менее, он вызывал скорее скорбную ухмылку – не было у него ни должного величия, ни возвышенности, ни особой красоты. Лишь понурое и бледное лицо с высокими скулами и худосочное, даже тощее тело – не под стать такие «прелести» духу природы, той самой природы, что лишает дара речи своим великолепием, и которая проявляет неповторимую изобретательность во внешнем виде. И сухие долы, и яры, и плодородные равнины, и леса, и заснеженные пики, и болота с марями, и песчаные пляжи, и даже беспощадные пустыни – всё насквозь пропитано волшебной силой и непреодолимым притяжением. Однако этот бог не казался таковым. Он был обычным.

Самая лучшая черта его – длинные, блестящие и густые чёрные волосы – гордо реяла на слабом ветерке. Тонкие брови с крутым изломом посередине были украшены сверху маленькими фиолетовыми точками. Дух Западных гор протянул простёртые ладони по направлению к своему дражайшему отпрыску, и ласково его представил:

— Это Дух Весенней горы – Фэй, моё младшее, возлюбленное чадо!

Фэй невесомым движением сложил руки перед грудью и едва заметно кивнул головой. Широкие рукава его тёмно-багряной мантии, что прикрывала нижнее одеяние экзотического цвета маренго – чёрно-синего с серым отливом, – живописно всколыхнулись, но тут же успокоились.

— Пока ещё младшее, отец. Блестящий Безрогий к вашим услугам, – отчеканил он, устало прикрыв глаза.

— Да! Ха-ха-ха! – добродушно расхохотался толстяк, после чего принял узкие и белоснежные кисти отпрыска в свои массивные жёлто-серые пальцы. – Поручаю заботу о тебе этим господам. Отныне освобождаю тебя.

Произнеся эти слова, Дух поставил заключительную фиолетовую точку на переносице Фэя. Подобным ритуальным касанием божественного перста он разрывал путы, что не позволяли младшим духам перемещаться в пространстве по желанию. Всё-таки, они создавались для того, чтобы охранять определённые заповедные уголки – дабы усмирять стихии, вылечивать болезни зелени и живности, или поддерживать баланс между сверхъестественными течениями и людьми, но не для того, чтобы скитаться, где вздумается. Впрочем, у пронырливых и опытных старожил земли всегда имелся в запасе некий обходной манёвр: если духу действительно требовалось отправиться в дорогу, то Владыка местности должен был лично дать на это добро, и удостоверить свою милость волшебным пропуском – печатью на лбу.

Отметина Фэя, по неясным причинам, очутилась насыщенно-фиолетовой, впрочем, краска эта хорошо смотрелась на его обескровленном лице, оттеняя тёмные глаза цвета чёрного, ржавого железа.

— На рассвете отправляемся в дорогу? – неуверенно спросил Фурсин.

— Отправляйтесь как можно скорее! – приказным тоном выдал Владыка, а затем начал собственное восхождение в повозку. – Фурсин! Не подведи меня, а то я с тебя шкуру спущу! И твой друг тоже не сносит головы, коли с Фэй по пути приключится что-то скверное, – уже изнутри вещал Дух.

Стоило колёсам закрутиться, как магическая повозка взмыла вверх, заодно со всей свитой Владыки Западных гор. Искрящаяся пыль осела, и с ближайшего кедра на плечо Блестящего Безрогого Фэя спустилась загадочная птица – то ли сорока, то ли чёрный дрозд. Окинув окрестности взором опытного дозорного, она протяжно взвизгнула.

Серый Гун тревожно сглотнул. Во что он ввязался?

Говорят, Весенняя гора, духом которой и являлся Фэй, образовалась не столь давно, во всяком случае, по меркам хребтов и горных цепей. Как-то раз на северо-западном склоне, известном своими неугомонными стремнинами и бурными реками, в начале весеннего сезона произошёл чудовищный оползень: дожди, что шли в высокогорье, и талые снега, размочили почвы, и мощные лавины из грязи и камней посыпались вниз. Часть склона обрушилась в реку, усмиряя тем самым её неприветливый нрав и одновременно обнажая породы скал.

Вот таким вот образом и родилась на свет «Весенняя гора», ибо к берегам умиротворённой реки вскоре прибыли новые жители – люди всегда ценили подобные «подарки судьбы», и умели извлечь выгоду даже из катаклизмов. Очень быстро у подножья новоявленной горы сложился небольшой культ, прославляющий деяния местных духов. Там и впрямь было чудно – тишина, ибо крутой склон хорошо защищал от ветра, гладь воды, в которой барахталась промысловая рыба, окрестности поросли целебными травами и плодовыми деревьями… В целом царило процветание и изобилие! А где звучат молитвы и имеются насущные подношения, там заводятся потусторонние существа… Совсем недавно младшая любимая жена Духа Западных гор родила первенца, и отпрыску сразу отошли во владения такие дивные закрома хребта.

Впрочем, теперь Блестящий Безрогий Фэй, возмужавший и окрепший дух Весенней горы, сидел в тесном домике какого-то захудалого «бессмертного героя» и на него устремлялись сразу две пары пытливых зенок соседей. Серый Гун и Фурсин настойчиво пронзали взором свежеиспечённого знакомого, и напротив каждого стояла плошка со сливовым вином, однако никто больше не смел притрагиваться к выпивке.

— …вот такая вот легенда! Да! – закончил чтение Гун.

Он отложил в сторону свёрток из перевязанных бамбуковых табличек с текстами, которыми давеча разжился.

— Где-то я уже слышал похожий бред, – пробормотал Фурсин, задумчиво постукивая пальцами по подбородку. – Точно! Эй, неужели ты украл эти книги у моего закадычного приятеля, Аюма?

— Нет! – рявкнул Гун, малость попривыкший к окружению и легко усвоивший весьма прискорбную манеру здешнего общения. – Кто такой Аюм?

— Монах аркана, отшельник, что занимал ветхую хижину на отшибе деревеньки в низовьях горы Эрлан.

— Да, это так, – внезапно даже для себя согласился писарь, но затем резко изменил мнение. – Нет же! Не «украл», а «позаимствовал», ведь я тоже разыскиваю кое-какие сведенья, и мне бы пригодилась посильная помощь. Книги и свитки в этой хижине содержатся в отвратительном состоянии! Такое небрежение делами!

Припомнив недавнюю беседу с деревенским ребёнком, Гун вдруг выпалил:

— Когда монах вернётся? Я без промедленья отдам свитки назад… если, конечно, он пообещает лучше о них заботиться. А то, знаете ли, на него же падёт кара от Небесной канцелярии, а не на меня.

— Ха! Ну… – Фурсин обвёл взглядом комнату, пока выдерживал наигранную паузу, – наверное, никогда не вернётся. Не вынесла его душонка отшельнического образа жизни. Жаль… он ведь был моим единственным надёжным собутыльником.

— Со… бутыльником?! Выпивка в среде монахов аркана строго запрещена, – промычал писец.

— Ну, а вы что скажите, достопочтенный господин? – наконец, Фурсин преодолел некий невидимый барьер и обратился напрямую к незваному гостю. – Бредни ли это или нет? И как всё было на самом деле? Я о вашей Весенней горе.

— Я, как и всякое разумное существо, ничего не ведаю о собственном происхождении, – ровным тоном проговорил Фэй.

Он до сих пор неподвижно сидел в той же позе, которую принял добрых полчаса назад, излучая благородство, но и демонстрируя стойкий характер. Черты его лица не были особенно красивыми или запоминающимися, а тело – выдающимся, однако он всё равно продолжал сиять пуще прочих источников света и тепла, что находились в комнате.

— По крайней мере, ничего достоверного, – внезапно, он почему-то улыбнулся. – Думаю, могло быть и так. Мне бы явно пришлось по нраву покровительствовать столь богатым и щедрым землям. Моя мать – действительно младшая любимая жена Владыки Западных гор, но я практически её не знаю…

Ручная птица, с горделивым видом восседающая на стропилах, вдруг нервно крикнула. Она неотрывно следила за происходящим как жёстко вымуштрованный соглядатай, и эти бегающие туда-сюда слюдяные глазки вселяли тревогу в сердца присутствующих. После очередного выступления птица приземлилась на плечо духа и снова просвистела.

— Кхе-кхе, – Фэй поднёс ко рту рукав мантии и аккуратно в него откашлялся. – Наверное, нам лучше обсудить грядущее путешествие. Я не знаю, как нам предстоит добираться до нужного места, однако мне известно, что тот, кто соединяет небеса и землю, может с этим помочь.

— Постой, – перебил рассказчика хозяин, – я считал, что нам надобно двинуться туда, «куда никто не помнит дороги, ни смертный, ни бессмертный».

Вообще-то, предложение это сильно смахивало на зачин из какой-нибудь второсортной сказочки, которой не единожды его пугала бабка в долгие зимние вечера возле очага… да, Фурсин определённо припоминал нечто похожее. Он скорчил гримасу задумчивого и высокомудрого мужа и опять уставился в одну точку – взор его холодных глаз будто прорезал пространство и время, ведь устремлялся сейчас в пошлое, весьма помутневшее за годы безделья, и неразборчивое ныне. Получается, что всё оказалось не таким, как он представлял сперва?

— Так и есть, бессмертный герой. В какой-то мере, – спокойным голосом продолжил Фэй. – Однако, поскольку наш пункт назначения – это всё-таки реальное место, здесь не обойтись без более точных указаний, и…

— «Тот, кто соединяет небеса и землю»? – снова перебил его Фурсин. – Кто же это, если не твой отец? Может, вековечные деревья?

— Или птицы? – вдруг встрял в беседу Гун. – Они летают выше крон и селятся на пиках скал… Или дождь?

— Это шаман! – не выдержав, прокричал Фэй, ударяя ладонями по коленям.

Не совсем смертный, однако и не бессмертный, постоянно странствующий между мирами и витающий средь духов, шаман идеально подходил под описание.

— В деревне Каменная Утроба близ ущелья Пурпурных ручьёв проживает тот, кто нам нужен, – выдал гость. – Он способен помочь.

Фурсин разочарованно выдохнул.

— Что это значит? Туман рассеется, пасмурные дни сменит ясность солнечных? Зачем было нагонять весь этот сумрак тайны? Объясни, господин, к чему такая секретность? Бьюсь об заклад, ты знаешь намного больше, чем говоришь нам.

Бессмертный герой перегнулся через столик с напитками и угрожающе навис над духом Весенней горы, но последний не дрогнул и даже не изменился в лице.

— Наверняка, ты знаешь, куда мы держим путь.

— Я знаю куда, но дороги я не знаю, – огрызнулся Фэй.

— Куда же? Для чего конкретно соблюдать такую скрытность, и подвергать опасности во имя тайны столь достопочтенную особу, вроде тебя?

Птица, до сих пор смирно сидящая на плече Фэя и даже чуток задремавшая, распахнула свои крошечные глазки, защёлкала клювом и стала гневно щебетать.

— Я… не могу этого рассказать.

— Тогда что это за семейство, с которым вы спешите породниться? С кем заключается брак?

— А этого я говорить не желаю…

Финальная фраза Фэя прозвучала немного жалобно, и Серый Гун уже собирался за него вступиться, но склочная птица опередила незадачливого писаря – она взмыла в воздух и учинила такой переполох, что Фурсин малость пожалел о собственных словах.

— Как бы там не было, Четвёртый Бессмертный Герой, таково твоё задание. Исполняй его, – внезапно Фэй вернул себе хладнокровие.

В его голосе звенели и нотки дерзости, и высокомерия, положенные по долгу службы всяким божествам, и он ехидно ухмыльнулся. Фурсин отпрянул назад, на насиженное место. Он сложил руки на колени и молчанием засвидетельствовал своё поражение.

— Ответ, достойный бога, – спустя какое-то время, изрёк хозяин. – Ну, пей давай. А затем отправляйся на покой, я уступаю тебе ложе, как благородному.

Но ни Фэй, ни Серый Гун не торопились сегодня исполнять приказы своего командира на этом поле брани – на винном поприще, – и плошки, полные спиртного, оставались нетронутыми.

— Пей-пей, – настаивал бессмертный. – Разве батюшка не учил тебя, что отказываться от угощения сродни оскорблению? – пораскинув мыслями, Фурсин лукаво добавил. – Вдруг твоя жёнушка окажется скверной бабой, и не позволит тебе наслаждаться вином, когда пожелаешь? Придётся слушаться, но это потом, а сейчас всё в твоих руках.

На сей раз Фурсин не стал дожидаться реакции гостя. Высказавшись и вдоволь позлословив, он поднялся на ноги и направился к собственной постели, у изголовья которой в ножнах почивал его возлюбленный меч – единственный его друг, и самый приятный собеседник на целую округу. Меч имел весьма разумную привычку – он хранил своё мнение в тайне, лишь подражая действиям хозяина. Когда Фурсин улыбался – он улыбался в ответ, когда смеялся – звонкий смех отражался от блестящей закалённой стали, а стоило только из уст героя посыпаться брани, как она эхом отзывалась в его крепком клинке. Настоящая идиллия…

— Сейчас, видимо, я должен слушаться тебя, – отчеканил Фэй, не поднимая головы на бессмертного героя и не провожая его фигуру даже взором.

— Именно так, молодой господин. Потому что здесь лишь я имею какой-то ценный опыт. В дороге пригодится оружие, и навыки сражения, так что командование передвижением беру на себя. Я не нянька. И подавно не слуга.

Он схватил обеими руками меч. Рассекая комнату широкими шагами, Фурсин пылал гневом. Потоптавшись малость у порога и порычав, подобно тигру или буйволу, он выскочил наружу и захлопнул дверь.

— И какая разница? – удручённо прошептал Фэй.

Он явно пытался сделать так, чтобы Гун не мог разобрать его речей, но почему-то в путешествии у писца обострились чувства. Он давно приметил, что начал лучше слышать, чутче осязать, и зрел куда яснее прежнего. Но врождённые особенности, ровно, как и образ жизни начитанного затворника всё-таки сказались – Гун не сумел подобрать подходящих слов к моменту: ни наставлений, ни утешений, ни шуток. Видимо, иметь обширный словарный запас и знать много диковинных фраз – это не то же самое, что и ловко с ними управляться.

— Наверное, я… мне… – внезапно на Гуна нахлынули странные ощущения, и он будто стал заикаться.

Подскочив на ноги, писарь опять принял позу «провинившегося подчинённого» – сложил руки перед грудью, опустил голову и весь затрясся.

— Я пойду… за господином бессмертным, и попытаюсь… попытаюсь разрешить это досадное недоразумение.

Фэй никак не реагировал: он не двигался, не отвечал, и даже не взирал на писаря, всем своим видом демонстрируя холодность и отстранённость. Ну, наверное, глупо было бы ожидать другого от отпрыска столь величавого духа гор. Да, Западный хребет – это жуткое захолустье, впрочем, именно оно служит пограничной защитой от варварства соседей для целого царства, а ещё когда-то хребет был иным: рослым, непреступным и могучим. Ныне, конечно, померкла его слава, а пики и кряжи сточились ветрами, но что-то всё равно осталось неизменным. Оно въедчивыми осадочными отложениями залегало на дне сказок и легенд, или врастало в характер местных жителей.

Плавно и бесшумно выйдя во двор, Серый Гун обнаружил, что снаружи уже давно стемнело. Тёмно-синие небеса, прочерченные на востоке насыщенными фиолетовыми полосами, заиграли бриллиантовым блеском: тут и там мерцали звёзды, особенно хорошо заметные в высокогорье. Фурсин стоял под кедром, неподалёку от огорода, где он собственноручно выращивал овощи и целебные травы.

— Выдвигаемся с утра, так что отдыхайте, – мягко проговорил герой, когда Гун подошёл к нему с правого плеча. – Поделите спальные принадлежности между собой, только меня в это не впутывайте.

— А ты?

— Я… собираюсь сегодня бодрствовать. Спущусь к каменному валуну у ручья, взберусь на него, и погружусь в созерцание и раздумья. Это – тоже отличный отдых для бессмертного. Мне же нужно…

Он взглянул вначале на небо, а затем уставился на горизонт.

— Мне же нужно подготовиться к дороге, поразмыслить о путешествии.

Герой пошагал по узенькой тропинке, что уводила с горы, и напоследок мрачно изрёк:

— Полагаю, отправляться лучше с рассветом. Особенно, если учесть, что наше направление – это неизвестность.

Его тут же захватили тяжёлые думы: а что, если он ошибается? И самое подходящее время для подобного тайного и запретного путешествия – это как раз густая, непроглядная тьма середины ночи? Но, в итоге, такие вещи всегда решает командир. И он уже решил.

Проводив взором Фурсина, Гун вернулся в домик. На тот момент Фэй, дух Весенней горы, уже самостоятельно расстелил постель – он соорудил ложе для себя на деревянной кровати под полупрозрачным пологом, и для писаря из Небесной канцелярии, состряпав нечто на полу из перин и пуховых одеял. Неплохо здесь ночи коротал этот бессмертный нахал! В деревне часто судачили о его лени и праздности, и изобилие постельных принадлежностей – явный тому знак, и прямое подтверждение слухов. Как-никак, больше всего на свете Фурсин любил припасть к бутылке… а после возлияний было так приятно примоститься на мягкую кровать, что и не описать!

— О, вы, достопочтенный, уже позаботились о ночлеге! И даже для меня ложе подготовили! Благодарю! Благодарю вас, – зачастил Гун услужливым голосом, только дух ему не ответил.

Фэй уже снял роскошное верхнее одеяние из темно-бордового шёлка с набивным рисунком и, разложив подушки на должные места, принялся развязывать пояс и разоблачаться дальше. Гун, никогда прежде не находившийся со знатной особой в спальне, тем не менее многое читал, и знал прекрасно, что таким господам не дано самим справиться с собственными нарядами.

— Позвольте, я подсоблю вам.

Писарь придвинулся к юноше, протянул руки и дотронулся до его плеч в надежде помочь духу высвободиться из очередного платья, но Фэй в ужасе отпрянул. Он оглянулся на Гуна и явил ему перекошенное от испуга лицо, и венцом этой картины были широко распахнутые глаза лани, в коих отражался кровожадный хищник и преследователь – Гун собственной персоной.

— Ох… простите… – пристыженно прошипел он, отдёргивая руки. – Я не хотел пугать вас, просто… ведь этот наряд трудно снять в одиночку?

— Ничего, и вы меня простите, – прошептал Фэй, плотно скрещивая расходящийся треугольный запа́х нижнего платья, словно стеснительная барышня, застигнутая за купанием. – Я… справлюсь сам.

— Я вас смущаю? Мне удалиться?

— Нет, ничего такого, – запротестовал Фэй, и на секунду Гуну показалось, что не такой уж он холодный и неприступный; скорее неуклюжий. – Мы ведь оба… мужчины, в конце концов.

Быстро расквитавшись с последнем слоем одежд и оставшись в исподнем из тонкой ткани, закрывающем всё тело, Фэй занырнул в постель и задёрнул занавески. Гун сперва потушил свечи и лучины, затем скинул походную одежду и тоже развалился на ложе, которое размещалось рядом с хозяйской кроватью.

— А поутру… я могу помочь вам с причёской, – прошептал писец, натягивая одеяло на губы так, будто оно могло отсеять лишнее: всё дерзкое, скабрезное и неприличное. – Я часто помогал с убором своей возлюбленной, так что у меня есть опыт в таких делах! Даже брови умею рисовать.

— Возлюбленной? – послышался ласковый и заинтересованный голос с постели, на явление которого Гун точно не рассчитывал. – Так у вас имеется возлюбленная? Как, говорите, вас величают?

— Серый Юн. И – да, имеется! Дева, слаще и чудесней коей на свете не сыскать! – он игриво хихикнул, и после продолжил. – Фея персикового сада в Мраморном павильоне Небесного Управления. Мы уже давно знакомы и теперь мечтаем пожениться, осталось малое – заполучить ранг бессмертного и сделаться достойным её руки.

— Серый Юн, – звучно повторил Фэй. – Теперь даже как-то совестно вас во всё это впутывать… однако, такова воля батюшки…

— А? Да ничего подобного! Я рад впутаться сам! Видите ли, достопочтенный, мне тоже предписано пройти последнее испытание, и задание выпало далеко не плёвое – найти историю настоящей и нерушимой любви! А тут такая удача – свадебная процессия богов!

— Не зовите меня больше «достопочтенным», – тихо шепнул дух Весенней горы, кажется, тоже натянув одеяло на нос. – Зовите просто Фэй. А я в свою очередь буду вас Юн-Юн называть.

Он хихикнул, словно проказливый мальчишка, и Гун едва нахмурился.

— Не надо, прошу. Я ведь не ребёнок.

— Спокойной ночи, Юн-Юн.

Гун хотел ответить что-то на этот коварный выпад, только слишком быстро погрузился в сон – накопленные усталость и впечатления подкосили его, стоило лишь опустить голову на мягкую, уютную подушку.

В хорошей компании время идёт незаметно. Что и говорить о славном, добротном путешествии по живописным и плодородным землям? Особенно для тех, кто не привык к подобным развлечениям – ни Серый Гун, прирождённый писарь и книгочей, ни Блестящий Безрогий Фэй, дух определённой местности, никогда не отлучались из дома надолго и не бывали не то, что в смежных провинциях… даже кривые хибары из соседней деревни показались бы им чем-то неслыханно чуждым и экзотическим! А ныне мимо мелькали различные краски, невиданные прежде. Густые изумрудные леса из сосен и кедров сменялись смешанным пролеском, почвы из серо-жёлтых превращались сначала в бурые, а затем в чёрно-коричневые, вскоре поля и суходолы раскинулись на свободных просторах, тут и там обрамлённые невысокими деревьями. На пологих равнинах было так удобно вглядываться в даль – все облака и тучи, то и дело сгруживающиеся, дабы пролиться тёплым дождём, устраивались на подстилке из тёмно-зелёных трав словно на сон грядущий.

Спустившись с горы Эрлан, трое путников сперва покинули владения примыкающего селения, что прогремело дурной славой на целую округу по вине «премерзкого бессмертного». Однако, стоило им только выйти на большую узловую дорогу, как проезжая часть мигом оживилась. Серый Гун, будучи заинтересованным почти во всём и вся, что ему встречалось на пути, тут же сговорился с одним торговцем. Торговец этот, а, вернее, вполне зажиточный купец, разъезжал по свету в превосходной повозке, и сейчас двигался обратно, в родовое имение, которое располагалось примерно в том же направлении, что и деревня Каменная Утроба близ ущелья Пурпурных ручьев. Он согласился взять троих попутчиков, в конце концов, те выглядели как приличные, и весьма достойные люди – учёный муж, отпрыск благородных кровей, и доблестный воин, вынужденный строго соблюдать сложный кодекс чести и следить за собственным поведением. Подобные господа не представляли серьёзной угрозы, тем более, первым делом Гун условился с торговцем о продаже роскошной верхней мантии Блестящего Фэя.

Брачная процессия не должна была привлекать внимания, поэтому надлежало держаться скромней и сперва избавиться от слишком заметных вещей – Фурсин отказался от обычая бессмертных носить лишь белое, ибо на людских землях его сочли бы за человека в трауре, а Фэю только предстояло сменить личное «оперение». Мало того, что на его плече постоянно сидела эта странная птица, так он ещё и сиял направо и налево столь величественными платьями, в которых на земле мог щеголять лишь высокопоставленный придворный, разве что. Разумеется, подобным особам – не место на дорогах, поэтому первой жертвой похода стала мантия духа Весенней горы.

В итоге, все остались в выигрыше: Фэй разжился менее царственными, зато более удобными и уютными одеждами, а торговец лелеял мысль, сколько серебряных слитков он выручит, перепродав мантию непревзойдённого качества, столь искусно выполненную, что трудно было поверить в её реальность, и настроение его лишь улучшалось день ото дня. Конечно, своё восхищение и удивление он скрыл за безразличием и холодной ухмылкой, понижая ставки для продавцов и одновременно взвинчивая будущую прибыль для себя – посредника и хитреца. Ему в тот день несказанно повезло, ибо Серый Гун не разбирался в ценах на товары смертных, Блестящий Безрогий готов был заложить шёлковую мантию за сущую безделицу, соглашаясь на любое вздорное предложение, а Фурсин испытывал глубокое презрение к деньгам и показательно воротил нос от сделок.

В результате купца не смутило даже то, что десять дней он вынужден был ютиться с кучером на козлах. Уступив целую повозку троим простакам, он приобрёл гораздо большее.

Через десять дней приятной и комфортной поездки троим попутчикам пришлось покинуть своего «благодетеля» – дальше их дороги расходились. Купец продолжил путь на юго-восток во второй по величине город в уезде, а существам волшебным предстояло теперь идти пешком по совершенно иной тропе. Она плутала серди негустых, лиственных лесов, между валунов из серого гранита, поросшего лишайником, вдоль тихих, сверкающих речушек и редких ручейков, и вела в селение под звонким наименованием «Каменная Утроба». Впрочем, какая именно это была тропа – ещё требовалось выяснить, потому что возле межевой стелы дорога разделялась натрое, а в рядах странников возник разлад – они никак не могли прийти к единому мнению о том, в какую сторону нужно двигаться:

— …я говорю, вот это – восток, поэтому нам следует выбрать данное направление, – настаивал Фурсин, указывая пальцем на свою избранницу – пыльную тропинку с потрескавшейся землёй, теряющуюся где-то в зарослях ракитника.

Терпение бессмертного героя явно подходило к концу: он стиснул зубы и сжал кулаки, а глаза его некрасиво выпучились.

— Нет, нам туда, – упорствовал Фэй, наводя перстом на другую тропинку.

Она пересекала более просторную местность со старыми, искривлёнными деревьями, покрытую рыхлой серо-жёлтой почвой с примесью песка и слегка засыпанную валунами и каменными обломками разных величин.

— Но это – северо-восток, а значит…

— Я точно знаю, что нам нужна эта тропа! – взорвался от гнева Фэй, уже выкрикивая слова в полный голос. – Что ты так привязался к востоку?!

— А то, ваше благородие, что батюшка ваш так и сказал, «семейство это проживает далеко на востоке…»

— Но мы идём сейчас к шаману! И я точно знаю…

Для равновесия или из-за чувства справедливости Серый Гун должен был бы выбрать третью тропу – так уж всем путям досталась бы крупица внимания, однако молодого человека ни горячая перепалка, ни выбор направления вообще не волновали, он занимался чтением. Точнее, пристальным изучением старого и обветшалого трактата. Одна из книг монаха Аюма очутилась не такой уж бестолковой, впрочем, как назло, именно она пострадала больше всех – тушь выцвела и кое-где облезла с дощечек, и потому разгадать смысл некоторых слов и даже целых фраз не представлялось возможным. Одно писарь знал наверняка – текст, который он кропотливо исследовал, имел прямое отношение к его спутникам. И сейчас, на перепутье просёлочной дороги, он никак не мог отделаться от навязчивых мыслей и отложить свои бдения над книгой хотя бы на чуть-чуть.

— Чет… нет чер… черв… – бормотал Гун, постоянно шевеля губами.

Он медленно переступал ногами с места на место, пытаясь как можно плотнее следовать за Фурисоном и Фэем, вырвавшимися вперёд. Спор между мужчинами не унимался:

— Нам нужно выбрать этот путь, – вещал непримиримый герой. – Я один здесь имею опыт в путешествиях, я знаю все стороны света, знаю небесный свод как свои пять пальцев…

Он уже было пошёл в ту сторону, которую считал правильной, но Фэй его задержал. Завидев крошечного полупрозрачного червячка, что вился в куче развороченной почвы возле серого камня с выгравированными на нём рисунками, дух Весенней горы опустился на корточки и аккуратно взял в руки этого подземного жильца. Создав из пальцев клетку для пойманного, он выпрямился и начал тихо нашёптывать что-то на неизвестном наречии.

— Я должен отвести вас, молодой господин, на церемонию в целости и сохранности, и вопрос здесь в том, продолжится ли моя собственная жизнь. Моя и Юна, – Фурсин кивнул головой на невозмутимого писца, что до сих пор стоял, уткнувшись в книгу, хотя вокруг уже сгущались сумерки. – Риски слишком велики, и у меня нет времени с тобой нянчиться…

Рядом с Фэем заструилась мощная, первозданная энергия. Раскидистыми волнами и тонкими струнами она обвивала его щуплую фигуру, обнимая за плечи и путаясь в волосах незримыми, но весьма ощутимыми для бессмертных сгустками.

— Что ты делаешь?

— Смотри, – промолвил Фэй зачарованным голосом, разжимая пальцы.

На его ладони вместо уродливой твари теперь сидела чудесная бабочка с иллюзорными, просвечивающими крыльями из магических искорок. Она взволнованно шевелила длинными усами-антеннами, наставляя их на своего создателя, или преобразователя, и степенно перебирала лапками.

— Поведай, приятель, какой дорогой нам быстрее добраться до Каменной Утробы? – изрёк Фэй на странном колдовском языке, неизвестном ни Фурсину, ни Серому Гуну, поэтому спутники не поняли его.

Зато магическая бабочка, к которой обращались эти речи, всё прекрасно уяснила. Она тут же взмыла в воздух, покружила над тропинками, демонстрируя изумлённым наблюдателям мастерство полёта, изящество и удаль, и устремилась на тропу, которую изначально предлагал выбрать Фэй.

— Мой новый дружок советует нам идти этой дорогой, – хмыкнул дух, надменно вздёргивая вверх левую бровь, словно настоящий победитель битвы. – Разве великий герой не считает, что обходные дороги лишь удлиняют путь к цели? Неужто он страшится тягот?

Фурсин раздражённо фыркнул, но повиновался.

— Иногда обходная дорога просто безопасней. Прошу, благородный господин.

Совершив рукой какой-то до нелепости вычурный и постановочный жест, он пригласил Фэя ступить на пыльную тропу первым. В этом злополучном походе ничего не складывалось согласно желаниям и задумкам Фурсина, и внутри героя начинали подогреваться и бурлить крайне опасные и довольно противоречивые чувства.

Вскоре искры от крыльев волшебной бабочки растаяли бесследно, и воин мрачно вымолвил:

— Значит, ты кудесник. Что ж, вероятно, ты не будешь столь неподъёмной обузой в пути, и даже от тебя, дух Весенней горы, предвидится какая-то польза.

Фэй от очередного подтрунивая лишь приуныл. Он потупил взор, и больше не глядел по сторонам.

— Черт..? Нет, «черв». Черв…оточина? Черв…оный? – Гуна, казалось, вообще не задевало всё происходящее, он пустил события на самотёк, отчаянно пытаясь выяснить природу почти исчезнувшего слова.

— Может, тогда, коли ты волшебник, расскажешь нашему увлечённому чтецу какую-нибудь историю? – внезапно предложил Фурсин, извлекая из собственного голоса более радостные и доброжелательные ноты.

Ибо даже он, нечуткий и холоднокровный воин, ощутил, как вокруг принялись тускнеть цвета и сгущаться мерклые краски. Змеиная тропа виляла туда-сюда, обнимая засохшие деревья с осыпающейся корой и опоясывая крупные камни, поверхность которых кто-то заботливо изрезал спиралями и концентрическими кругами. Не походило это место на то, где можно праздно гулять, наслаждаясь видами, или хотя бы на такое, которое можно с лёгкостью преодолеть и добраться без труда до пункта назначения.

Фурсин нахмурился. Ему следовало слушать собственное сердце, а не внимать речам этого несмышлёного парнишки – Блестящего Безрогого Фэя – и уж точно не вестись на игру из переливов света и теней на чудесных крыльях зачарованной бабочки. Кто знает, какое именно колдовство применил Фэй? Может, это просто был обман? Фантом, который внушал зрителям лишь то, что было угодно его создателю? Впрочем… духи природы издревле были известны своей способностью вступать в беседы не только со зверями или насекомыми, даже камни, реки и сама почва могли им что-то рассказать.

— Поведай нашему усердному Юну историю любви, – продолжил развлекаться Фурсин. – Не буду любопытствовать, первый это твой брак или нет… Думаю, женатого мужа бы точно не отправили через всю страну на свадебную церемонию. Как-никак, это ведь удел невесты – въезжать в дом жениха. Однако, судя по слухам и пологу той мрачной тайны, которой твой дражайший батюшка окутал предстоящий брак, будущая родня твоя – весьма высокопоставленная и требовательная, привыкшая секретничать, так что – не суть. Скажи, было ли у тебя что-нибудь до этого? Какая-нибудь интрижка? Любовные похождения? Давай, расскажи братцу Фурсину, не стесняйся.

Бессмертный похлопал пару раз по плечу Фэя, словно своего приятеля-собутыльника в трактире.

— Ты ведь знаешь, что конкретно ищет Юн? Так расскажи же ему о любви! Знакома ли она твоему сердцу? Вошла ли в привычку? Имелась ли у тебя возлюбленная?

— Да, было такое дело, – внезапно признался Фэй, из-за чего Фурсин опешил.

Фэй вонзился изученным и печальным взглядом в землю под ногами.

— Однако всё осталось в прошлом. Мы не были счастливы, – дух скорбно подытожил результат своей прежней жизни, и после тяжко вздохнул.

— Хм… – задумчиво протянул бессмертный герой. – А с виду и не скажешь. Что ж, предполагаю, мужчине незачем блюсти целомудрие. Иначе чем ты сможешь удивить будущую жену?

— А что до тебя, бравый вояка? – Фэй решил перевести стрелы на собеседника. – Была у тебя возлюбленная или жена? Или меч – это твоя супруга? Или, может, кувшин вина?

— Ха-ха! – холодно и невозмутимо отчеканил Фурсин. – Очень остроумно, мой господин. Нет, вынужден разочаровать тебя. Зачем мне супруга? Я не желаю добровольно приглашать в дом врага.

Впрочем, его колкости опять не оценили по достоинству спутники, и пришлось как-то выкручиваться. Герой насупился и уже серьёзно проговорил:

— Что было в прошлой жизни, я не помню сам…

— Свино… пас? Воло… пас? – Гуна совершенно не интересовали откровения его приятелей, он перебирал слова. – Па… может, погонщик? Пастух! Да, пастух!

Воцарилась гробовая тишина, и Фэй опять поник, будто несчастная девица накануне свадьбы, чьё сердце разбилось в дребезге по вине родителей, выбравших неподходящего жениха.

— Первая законная супруга – тоже недурно, – задумчиво изрёк Фурсин, всеми силами стараясь поддержать бодрую атмосферу в его отряде. – Надо же с чего-то начинать? Вот, у твоего достопочтенного отца больше ста жён и наложниц!..

— Больше ста пятидесяти, – поправил его Фэй невзначай.

— Какие ещё ваши годы, молодой благородный господин? Коли не по нраву придётся первая жена, то ничто не помешает вам жениться ещё, и ещё, и ещё раз… Минуют годы, и вы уже пойдёте по стопам своего отца!

— Я не собираюсь идти по его стопам, – Фэй вдруг замер посреди тропы. – Хочу следовать собственной дорогой.

Сейчас он выглядел таким резким и непримиримым, что, казалось, словно все его выдающиеся черты – такие как хорошо очерченные скулы, или острые глаза, или нос с крутым изломом, – сделались ещё более осязаемыми и выступающими, и будто даже волосы обзавелись гранями как на поверхности причудливого чёрно-синего кристалла с малиново-бордовыми прожилками внутри. Они лоснились, рея на слабом ветерке.

— Всегда знаете, как обезоружить меня даже без боя, молодой повелитель, – язвительно, однако вполне искренне прошептал Фурсин, демонстративно разводя пустые руки по сторонам. – Вы точно понимаете, как произвести должное впечатление, дух Весенней горы.

— Червяк! Это же был всего лишь «червяк»! – воскликнул Гун, разрушая мир и спокойствие, установившиеся между попутчиками в последнее мгновение.

Торжеству его не было предела – он наконец-то разгадал смысл древнего текста, и сердце писаря теперь сгорало в пламени сияющем и лучезарном, что в народе именовалось слишком просто для столь сложного понятия, – ликованием.

— Пастух червяков и заклинатель змей! Как я мог быть таким слепым?! Разве Турфэн не об этом говорил?

Внезапно беседа принялась уподобляться извилистой тропе, по которой шли мужчины, – она резко сменила своё направление и вдруг забурилась в такие дебри, что их было не покинуть без применения грубой силы даже самому опытному первопроходцу и исследователю.

— Да как ты смеешь?! – в сердцах воскликнул Фэй, взмахивая руками и прижимая их к груди. – Как ты, ещё даже не бессмертный, смеешь обращаться ко мне подобным скверным образом?!

— Пастух… червяков? И заклинатель змей? – задумчиво и монотонно повторил Гун без злого умысла.

— Это так грубо! Оскорбительно! Откуда ты разузнал это отвратительное… омерзительное прозвище? Где слышал эти гнусные титулы?

По лицу Фурсина пробежалась удовлетворённая улыбка, и он коварно и самовлюблённо потёр руками шею. В кои-то веки он сумеет отыграться в этой бесконечной партии и обвести надменного отпрыска знатного бога вокруг пальца? Заткнуть его за пояс?

— Так, значит, это ты? Пастух червей и заклинатель змей! – пребывающий в восторге Гун вскинул руки вверх, к небесам. – Несказанная удача, я так рад! Белопёрый Турфэн просил помочь тебе в дороге, и…

— Какой позор, поверить не могу… – неразборчиво шептал Фэй, от стыда покрасневший и закрывающий лицо рукавами платьев.

— Прошу, милостивый достопочтенный господин! Разрешите служить вам, – Гун его не слушал, он взялся за старое: принял соответствующую позу, и начал заунывным голосом вымаливать желанное. – Дозвольте прислуживать вам, готов сделаться вашим покорным рабом на время путешествия…

— Блестящий Безрогий… но, при этом, ещё и заклинатель змей, пастух червей? – хмыкнул Фурсин, решив, что выяснил всю подноготную духа Весенней горы.

К тому моменту Фэй уже более или менее пришёл в чувства. Он оправил наряд, вернул себе уравновешенный и утончённый облик, однако его раскрасневшиеся щёки продолжали предательски пылать. Сейчас они были самыми яркими объектами в округе, ибо небеса поразил закат, и серебристо-сиреневые сумерки миг за мигом наливались сначала сизым, а затем густо-фиолетовым.

— Молю, достопочтенный, – Гун ухватился за полу нижнего платья Фэя, выбивающегося из-под новой верхней одежды – стёганой куртки до колен с высоким стоячим воротом.

— Я же просил не называть меня «достопочтенным», – отрезал Фэй, выдёргивая собственные наряды из цепких лапок этого нахала.

Писарь? Нет, скорее обездоленный, но пронырливый бродяга, готовый втиснуться по случаю в любую шкуру ради сиюминутной выгоды.

— Исполню твою просьбу, если пообещаешь больше впредь не упоминать это кощунственное прозвище!

— Конечно-конечно, позаботьтесь обо мне, – Гун склонился и затрясся всем телом.

В переплетеньях паутины из сухих веток и голых прутьев деревьев, что обрамляли дорогу, Фурсин заметил мигающие бледно-жёлтые огоньки: то ли светляки затеяли свои танцы в неурочную пору, то ли опять в окрестностях начало твориться нечто неладное. Плотно опоясав рукоять меча, на крестовине которого текучим стилем было выгравировано слово «ветерок», герой чуток двинулся по направлению к зарослям, однако его отвлёк переполох, учинённый спутниками, ну а затем он уже и сам передумал куда-либо идти. Всё-таки, пускай за колдовские происки отвечает тот, кто знает толк в подобном, – Фэй; а дух горы сейчас не выказывал тревоги из-за посторонних шорохов или мелькающих огней.

Поскольку в лесу уже довольно сильно стемнело, дух Весенней горы опять решил воспользоваться магией. Узрев на соседнем дереве несколько не опавших листьев, сухих и крупных, он сорвал их и ловкими пальцами соорудил нечто, похожее на фонарь, а затем вдохнул в этот фонарь чуть ли не настоящую жизнь – его чрево взорвалось ярким, насыщенным магическим пламенем, сияющим, но не горячим и не пожирающим предметы.

— Какое великолепие! – восхитился Гун, пока Фэй проносил мимо него зачарованный светильник на вытянутой руке.

По влажной коже писаря заскользили причудливые тени скрученных деревьев и изломанных гранитных камней.

— В народе поговаривают, будто все драконы произошли от червей, – бессовестный Фурсин снова затронул болезненную тему, – и болтают, что некоторые тысячелетние змеи-неудачницы так и останутся пресмыкаться навсегда, ведь не сумеют найти способа обратиться в драконов. Получается, что ты – дракон, Фэй?

Герой загадочно поднёс указательный палец к губам и слегка по ним постучал. Однако очередной бури эмоций за этим не последовало. Фэй, теперь идущий рядом с Фурсином, пространно ответил:

— Среди моих предков действительно значились драконы.

— Постой, что это?

Внимание воина привлекли три странные, жирные точки идеально круглой формы, каждая из которых размещалась ровно посередине над ногтевыми пластинами большого и указательного пальцев Фэя.

— Раньше их не было.

Магический огонь бело-золотистым светом заливал окрестности, озаряя и конечности, и тело, и лицо горного духа, несущего фонарь, и Фурсин, поддавшись какому-то глупому и безрассудному порыву, принял его заледеневшую кисть в свою ладонь, после чего пару раз провёл подушечками пальцев по выпуклым отметинам, так напоминающим татуировки или маленькие, пухлые родинки.

— Что это значит?

Герой направил пытливые орехово-зелёные зеницы точно в глаза Фэя, однако их внезапная атака не была удачной. Налетев на твёрдую преграду из чёрного железа с бурыми наплавами ржавчины – неприступные очи Фэя – все благие устремления рассыпались в прах.

— Ничего… – слишком робко и пристыженно вымолвил Фэй, которому сейчас в пору было чертыхаться и злословить.

Он медленно отнял руку у бессмертного, который тоже согласился пойти на мировую:

— Опять не желаешь рассказывать? Ну, будь по-твоему.

— Эм… я не хочу вам мешать, но, может, лучше взгляните сюда? – раздался испуганный и сдавленный голос Серого Гуна.

Фурсин обернулся назад и широко распахнул веки, как только осознал представшую перед ним картину. Со всеми этими магически вихрями, зачарованными бабочками, драконами, змеями, червями и новоявленными загадочными метками, он совсем не заметил засаду! Разве можно было удариться лицом в грязь с ещё большим размахом?

Перед белой шеей Серого Гуна, не защищённой ни доспехами, ни одеждой, зловеще сверкали два скрещенных клинка ятаганов, коими были вооружены безобразные бандиты. С головы до ног облепленные ветками и сухими листьями, с перепачканными глиной лицами, покрытые плащами с жухлой травой и припорошенные мхом, они смахивали скорее на диких горных приведений или лесных бесов, однако определённо были рядовыми смертными. Теперь, когда магия вокруг чуток рассеялась, острый нюх Фурсина отчётливо улавливал человечий дух, которым пропитался каждый камешек и всякий кустик возле пыльной тропы. Тут и там вспыхивали всё новые светила – это распахивались глаза разбойников, веки которых были замазаны тёмной краской. Они оставались закрытыми до последнего момента, дабы не сиять белым и не привлекать внимания, что говорило о немалой выдержке и достойном уровне подготовки. С лёгким сердцем можно было бы даже отдать нападающим дань уважения, если бы всё не смотрелось теперь настолько скверно.

Серого Гуна пленили двое коренастых мужичков, и он беспомощно поднял руки вверх.

— Хочешь увидеть своего друга в мире живых, отдавай всё ценное. Монеты, украшения, – рыкнул кто-то из толпы лесных разбойников, которые множились, словно по волшебству.

Тихие и юркие, они покидали свои убежища: кто-то выполз из-за каменной глыбы, кто-то выбрался из-за куста, кто-то чуть ли не выпал из огромного дупла, однако большинство разбойников просто стояли неподвижно либо у раскидистого дерева, либо в траве за обочиной. Они так сливались с пейзажем, что даже при свете дня их не сразу бы вычленили глаза опытного и настороженного следопыта. Вот она, цена небрежности и беззаботности.

— Братец Фурсин, – промямлил перепуганный писец, на лбу которого уже выступил холодный пот.

На самом деле, подобный ход событий лишь воодушевил Фурсина. Неужели подвернулся удобный случай, когда он сможет выровнять весы или даже сумеет выиграть несколько очков в общем зачёте, продемонстрировав себя во всей красе и раскрывшись в полную силу? Он взялся за рукоять меча и перенёс вес на опорную ногу, но не тут-то было:

— Без глупостей!

— М-м-м-м-м! Р-р-р-р-р! – раздалось что-то среднее между приглушённым воем и жалобным стоном из-за левого плеча героя, и он устремил свой ледяной взор на источник шума.

Магический фонарь валялся на полу, а огромный бугай, превосходящий ростом всех товарищей на целую голову, уже успел скрутить Безрогого Фэя в настоящую баранку. Он плотно зажимал рот горному духу своими чудовищными пальцами, и держал его руки, заломив их пленнику за спину. Гигантская ладонь разбойника, на тыльной стороне усыпанная кудрявыми волосами, казалась ещё более громадной на фоне хрупкого и изящного лица молодого господина. Один из помощников поднёс к горлу Фэя лезвие кинжала, и холодная стальная молния промчалась по изогнутому клинку.

— Сложи оружие, воин, – зазвучал внушительный голос главаря, выдвинувшегося из рядов бандитов. – Нас слишком много, а ты один.

Фурсин решил повиноваться, пока что. Он хотел проверить, на что способны ныне люди, доведённые то ли до отчаяния, то ли до безумия неким бедствием, или просто одержимые алчной жаждой, принуждающей всюду рыскать в тщетных поисках золотого и серебряного блеска? «Ещё посмотрим», подумал герой, и надменно прищурился.

— Не позволяй парнишке и рта раскрыть, даже если он откусит тебе все пальцы, – приказал главарь. – Он – волшебник.

К бессмертному подошёл подручный капитана со словами:

— Меч давай. На землю его брось.

Но Фурсин, высокомерно улыбаясь и поглядывая на обступивших его сверху вниз, не соглашался выбросить сокровенное оружие в пыль и грязь, не желал оскорблять артефакт столь недостойным поступком. Он было протянул воришке меч в ножнах, однако тот быстро вспылил:

— Без фокусов! И рукоятью вперёд.

Серый Гун продолжал обливаться по́том, Фэй мычал что-то нечленораздельное и злобно искрил глазами, и только Четвёртый Бессмертный Герой сохранял должные выдержку и холоднокровие. Он наслаждался происходящим. Права, вскоре дело приняло скверный оборот:

— Этот длинноволосый мальчишка не просто волшебник! – загремел голос из толпы, полный желания и нетерпения. – Я слышал, как он говорил, что в его жилах течёт драконья кровь!

— Не может быть, чтоб этот хилый отпрыск знатного семейства был драконом во плоти, –произнёс главарь, голову которого венчал убор с оленьими рогами.

— Мы это проверим, – зашипел сквозь стиснутые зубы тот самый тип, что держал лезвие кинжала у горла Фэя. – Распотрошим его! Говорят, в своём нутре драконы хранят божественную жемчужину! Она сияет ночью словно солнце и луна вместе взятые! Она исцеляет все недуги и стоит целое состояние! Цари и императоры о ней мечтают!

— И кости! И рога! – подхватил второй, замотанный в искусно состряпанный маскировочный наряд и походящий не иначе, как на трухлявый пень. – Алхимики и аптекари ценят такие ингредиенты!

— Где ты видишь у него рога? – человек с кинжалом проскользнул лезвием вдоль шеи Фэя и переместил остриё на висок пленника. – Рогов у него не имеется, зато есть эти чудные волосы! Я знаю одного колдуна, который лишь за них предложит отличную плату!

У Фэя от ужаса онемели ноги и, кажется, он даже запамятовал, как пользоваться магией. На его холёной, белоснежной коже тоже выступили капельки ледяного пота, а глаза суматошно забегали, перепрыгивая с одного неотёсанного разбойника на другого вонючего бандита. Бугай грубо сдавливал рот и челюсть горного духа, так, что кожные покровы бедняги побледнели ещё страшней.

Поражённый и лишённый дара речи Гун стоял, беспомощно подняв руки. Он никак не мог взять в толк, отчего бессмертный герой не окажет хоть какое-то сопротивление этим проходимцам в то время, как единственный в отряде меч уже очутился в лапах неприятеля.

— Погодите-ка, – настойчиво заголосил главарь, скрещивая руки на груди.

Вальяжной походкой он прошёлся между обезоруженным Фурсином и истерично бьющимся Фэем, зажатым в тисках врага. И, сдаётся, то была его роковая ошибка.

— Этот мальчишка выглядит, как благородный, и лучше будет вернуть его семейству. Конечно, за достойное вознаграждение. Они заплатят больше, если он останется невредимым.

— Капитан, позволь срезать хотя бы волосы! Они ведь не считаются!

— К дьяволу волосы! Я хочу то, что скрыто внутри! Я хочу эту драконью жемчужину!

Человек с кинжалом потерял остатки терпения, и заодно улетучились последние крупицы здравомыслия из целого отряда. В рядах людей посеялась настоящая смута – они возжелали заполучить нечто поистине великолепное, и нечто недозволенное, то, что добывалось в муках среди крови, что совершалось под знаменем кощунства, что порождалось тьмой и скверной. Такие преступления не прощали боги, на них не смотрели сквозь пальцы даже непорочные слепцы, их не извиняли наиболее просветлённые и милосердные.

— Да! Жемчужина дракона! Бесценное сокровище! – истошно завопили наперебой разбойники, и один принялся отталкивать другого в попытке расчистить себе дорогу к телу Фэя.

Серый Гун инстинктивно двинулся вперёд, на подмогу тому, кому поклялся служить верой и правдой только что, но в его горло сразу впилась морозная сталь. Владелец ятагана самозабвенно улыбался, скалясь как дикий шакал.

Сверкнул клинок кинжала. Он пробежался сверху вниз, лёгким касанием срезая все завязки и пуговицы со стёганой куртки Фэя, и ужасу несчастного не было предела. Страх застыл в его глазах.

— Распотрошим его, рассечём грудину, – шептал в припадке безумия зачинщик.

— Исцеляющая жемчужина!

Фурсин разочарованно покачал головой из стороны в сторону и пощёлкал языком, словно стыдил таким нехитрым образом разгулявшихся разбойников, и заодно порицал себя. Ему до тошноты наскучило грубое представление из глубин народа. Да, Фурсин тоже был рождён черноголовым, однако он не высоко ценил подобные «достижения» былых собратьев. Ничего не изменилось с тех самых пор, как он покинул земли смертных и вознёсся на вершину горы Эрлан в виде героя. Великая Сеча не исправила умы и не вычистила сердца, она просто пережгла в своём пепелище массу тел, сгубила жизни, надежды, души… Всё осталось на законных местах, будто кровожадность, властолюбие и алчная страсть были под небесами самыми вечными и нетленными жильцами. Вот – общее для всех и единое для каждого создания.

— Раз, – тихо прошептал Фурсин.

Он медленно прикрыл глаза и сосредоточился, направляя силу в кончики пальцев. Первым получил смертоносный удар главарь, увенчанный разветвлёнными оленьими рогами. Бессмертный герой, скользя по земле невесомо, будто пёрышко, изящным поворотом обогнул собственных охранников и зарядил главарю в солнечное сплетение. Убор царя леса спал с его чела, пока мужичок преодолевал внушительное расстояние в полёте. Он замертво рухнул на кучу своих подчинённых, однако в то время Фурсин уже объявил следующий номер:

— Два.

Раскидав толпу возле Фэя в мановение ока, бессмертный ловко выхватил у зачинщика кинжал и всадил его по самую рукоять ему же в глаз. Из раны брызнула кровь, и по окрестностям разнеслись душераздирающие вопли пострадавшего. Бандиты, вооружённые саблями или пиками, набросились было на бессмертного, однако это им ничуть не помогло. Сделав так, чтобы крикун навеки замолк, Фурсин зловеще вымолвил:

— Три.

Каждому из разбойников досталось по мощному, но едва заметному удару – кому прилетело в висок, кому в грудь, кому по шее за ухом, и после подобных прикосновений все падали на землю мёртвым грузом. Со стороны казалось, что Фурсин выполняет сложную цепочку пируэтов, рассчитанных на силу и сноровку, однако не лишённых особой, опасной красоты. Он будто танцевал, но всякий приглашённый не переживал столь великой чести – его сердце разрывалось от радости, а затем останавливалось навсегда.

На самом деле, конечно, просто атаки героя были стремительными и смертоносными. С такими слабаками он мог бы справиться с завязанными глазами и единственной рукой. Кряжистые бандиты с ятаганами, охраняющие Гуна, уже бросились наутёк, но вначале они срезали его связки с монетами. Разумеется, Фурсин их тут же догнал, а затем обезглавил их собственным оружием.

Последний уцелевший успел убежать довольно далеко, и унёс с поля брани не только голову на своих же ногах, ещё он разжился невероятным трофеем – мечом бессмертного воина! Вот это артефакт! С вожделением поглядывая на оружие, он забывал смотреть в нужное место – вперёд, – и вскоре натолкнулся на хмурого Фурсина, чьи верхние облачения чуток перепачкались кровью убитых врагов. Изумлённо распахнув рот, беглец сумел издать лишь многозначное и громогласное «ах!».

Фурсин ухватился за рукоять своего возлюбленного меча, обнажил клинок, а затем вонзил его в живот вора.

— Моё, – равнодушно отчеканил он, наблюдая, как с клинка соскальзывает бездыханное тело разбойника.

Дело было сделано, и герой вытер меч о причудливый плащ поверженного человека.

— Что это такое? Не может быть, не может быть, – трясущимися губами шептал Фэй.

Он сидел прямо на сырой земле, плотно обняв собственные плечи. Его обуяла неконтролируемая дрожь, и молодой господин никак не мог понять, отчего он был не способен совладать с такой напастью. Прежде подобного не происходило. Он некрасиво трясся и содрогался, сжавшись, как креветка на суше.

— Что? Нет, нет. Почему? – продолжал шептать горный дух, выпучивая глаза и глядя в никуда. – Что творится?

На секунду его сознание просветлело, и он заметил пятна грязи на манжетах своей куртки.

— Почему… грязь не счищается сама собой? Что… с моей магией?

— Ты слишком далеко от дома, – безразлично ответил вернувшийся назад Фурсин.

Бессмертный герой даже не пытался скрыть своё раздражение, он не привык казаться лучше, чем был на самом деле.

— Что происходит? Это называется «дикий ужас», «страх за собственную жизнь», ну и тому подобное. Без родной земли твоё тело стало более слабым, и более людским, что ли. Разве отец тебе об этом не говорил? Духи местности не должны покидать свои посты, а если уйти всё-таки необходимо, то придётся как следует за это поплатиться.

После долгих разъяснений, которые по большей части пролетели мимо содрогающегося Фэя, что сидел на обочине дороги и сверкал обнажённой грудной клеткой, Фурсин подошёл ближе. Он склонился к потерпевшему и коварно улыбнулся, оголяя фарфоровые, белоснежные зубы, так не походящие на зубы обычных людей, и злокозненно вышептал:

— Теперь у тебя сердце смертного.

— Сердце смертного?.. – испуганно повторил Фэй, поднимая на своего спасителя полные влаги глаза, и по его щекам заструились слёзы.

— Да. Однако, поздравляю вас, молодой господин. Отныне вам уже точно будет чем поразить юную супругу. Вас закалила битва. Если, конечно, с огрехами…

— Вместо того, чтобы издеваться, ты бы лучше помог ему подняться на ноги! – подбежал к Фэю возмущённый Гун.

Писарь недурно держался для того, кто ни разу не то, что не участвовал в битве и не видел казни преступника – Серый Гун никогда даже не был замечен в потасовке или в пьяной драке! Его стойкость весьма впечатлила героя, чего не скажешь о духе Весенней горы, что вообще разревелся, как девчонка.

Впрочем, он один из компании путешественников не был рождён смертными людьми. У него никогда в груди не билось человеческого сердца – источника всевозможных бурь и затиший.

Гун плюхнулся на колени рядом с Фэем и стал натягивать ему на плечи его же куртку.

— Молодой господин, вам надо одеться.

— Они просто услышали мои слова… слова о предках-драконах, и… – шептал бледный Фэй с широко раскрытыми, остекленевшими глазами и таким леденящим душу взором, что Гун невольно сглотнул от ужаса, – и… как они могли поверить в это? Почему они так легко поддались соблазну? Разве люди не должны считать, что все эти сказки о драконах и жемчугах… что всё это – лишь вздор? Я же только сказал…

Полы нижнего одеяния без завязок никак не хотели сходиться на груди, а затем держаться в приличном положении, и Гун нахмурился.

Внезапно речи Фэя снова привлекли внимание угрюмого героя. Они возбудили в мужчине нечто древнее и давно заброшенное, такое, о чём сам хозяин и думать забыл. Однако под натиском правильных слов и под напор нужных интонаций оно быстро воскресило себя само, из глубин поднявшись на кромку сознания. Чёрные воды расступились, холодная бездна отпрянула, обнажая дно и демонстрируя останки всего, что когда-то замертво опускалось сюда в надежде обрести вечный покой – обломки судов, скелеты могучих животных, руины затонувших городов, всё мигом оказалось на поверхности, под лучами солнца.

— Ты думаешь, этого мало? – отчеканил Фурсин потусторонним тоном.

Он опять подошёл к Фэю, которому вовсю старался помочь новый прислужник-Гун, склонился ниже и театральным жестом принял челюсть пострадавшего в свою горячую ладонь. Он развернул лицо духа Весенней горы так, чтобы их взгляды пересекались, и начал чудовищным голосом вещать:

— Я видел, как обычные миролюбивые жители из-за великих несправедливостей брались за оружие и выступали против своих господ. А затем наблюдал, как эти же «миролюбивые жители», поддавшись запалу битвы и охваченные жаждой крови, шли на ещё большие бесчинства, совершали ещё более омерзительные преступления, чем их угнетатели. Когда они дорывались до власти…

Фэй сразу вернул себе самообладание, а Серый Гун замер. Они оба теперь сидели на земле и молча взирали на небывалое происшествие – нисхождение настоящего божества.

— Когда они дорывались до власти, то уже не могли отказаться от этого упоительного чувства, – Фурсин игриво щёлкнул языком и провёл большим пальцем по челюсти Фэя. – Но сей кубок наполнен не нектаром, ни не вином. Он наполняется кровью.

Дикая ухмылка не сходила с одержимого лица Фурсина. Будто сам бог войны спустился с небес на землю, дабы умыться кровью, ведь ему что кровь, что вода – всё едино; обычная жидкость.

— Я видел, как кристально чистые горные озёра после войн мутнеют и оборачиваются морями скверны. Видел, как за считанные дни вырастают новые горы, возведённые из трупов убитых, как…

— Фурсин, мне так жаль, – тепло и сердечно прошептал Фэй, прерывая речи героя и затыкая мощный поток откровений своим искренним участием. Обвив его запястье пальцами, Фэй продолжил. – Я, правда…

Однако, не тут-то было! Ни жалостливые тирады, ни сцена расправы, ни неожиданные события никак не впечатлили чёрную птицу, приспешницу молодого господина Фэя. Она, навернув пару кругов над тремя путешественниками, уселась на плечо духа Весенней горы, а затем с размаху клюнула его в висок.

— Ай! За что?! – завыл Фэй, оглядываясь на обидчицу.

— Что за чертовщина? – насупился герой, принявший прежний облик. – Эта птица напрашивается на неприятности. Впору сварить её в котле, если сегодня ночью поживиться будет нечем.

Серый Гун всё ещё предосудительно посматривал не героя, так, словно мысленно передавал ему послание: «ну ты, братец, учудил». Но писарь взял себя в руки, затем помог подняться Фэю и заправил-таки его растрёпанные одежды.

— В общем, я хотел сказать, что иногда люди испытывают страсть к пролитию крови. И им не нужны дополнительные поводы, дабы применить силу, – тихо промычал себе под нос Фурсин, пока его спутники пытались вновь обрести твёрдую почву под ногами. – Порой они убивают так же легко и непринуждённо, как я осушаю кувшин с вином, так что нам следует быть предельно осторожными, и внимательными.

Спустя пару секунд, Фурсин решил добавить:

— Даже твои волосы могут вызвать волну зависти.

— Ясно, – уже спокойным, уравновешенным тоном ответил Фэй.

Вся поклажа вернулась на законные места – будь то плечи, или руки или пояс искомого хозяина. Гун не забыл забрать назад и связки с монетами, что у него отняли бандиты.

— Именно поэтому выбирать тропу отныне буду я, – поставил точку в разговоре помрачневший Фурсин.

Стоило Фэю только принять вертикальное положение, как он тут же снова рухнул на колени. На сей раз, правда, уже по собственной воле. Он заметил нечто неладное на шее одного из бандитов. С головы убитого в ходе битвы свалился капюшон, из-за чего обнажилась уродливая и страшная отметина – от уха до ключиц длинной дорожкой тянулась некая сыпь, которая при близком рассмотрении совсем не походила на сыпь – то были не струпья, и не пупыри. Скорее нечто, напоминающие… ягоды облепихи?

— Что это? – заколдованным голосом прошептал Фэй.

Он вытянул свой аккуратный пальчик в надежде подцепить таинственное образование, но Фурсин резко остановил его. Грубым и стремительным движением герой перехватил кисть непослушного мальчишки.

— Вы сдурели, молодой господин? Не трогайте всякую мерзость! Я же сказал вам, что ваше тело уже не столь неуязвимо, вы лишились части своей божественности…Ха. Хм-м-м-м…

Только нравоучения строгого наставника опять не пришлись ко случаю, потому как он сам тоже пожелал приобщиться к изучению неизведанного и первым ткнул оранжевый пузырь.

— Интересно. Такого я ещё не видел. Эй, Юн! Пойди, взгляни на это!

— Да… да мне и отсюда видно! – запротивился писарь.

Впрочем, вскоре и перед его глазами залоснились эти загадочные образования на телах погибших, чем-то напоминающие спелые ягоды облепихи. Как только пыль на дороге осела, а кровь в жилах Гуна окончательно усмирилась, он, раз узрев подобные диковинные выросты, уже не смог равнодушно отвернуться в сторону, притворяясь, словно ничего не заметил.

— У этого на коже такие же отметины, – заключил Гун, перейдя к другому телу. – И у этого. Что это?

Фэй, ослабив завязки на верхней и нижней рубахе убитого, оголил его грудь, однако на немытой коже разбойника, испещрённой всяческими точками и родинками естественного происхождения, не обнаружилось больше оранжевых студенистых пузырьков. Зато горный дух и герой нашли массу талисманов и различных амулетов, спрятанных на изнанке внутренних одежд.

— Чем бы это не было, кажется, они пытались от этого избавиться с помощью заговоров и магии, – прошептал Фурсин, измеряя пальцами первый попавшийся бумажный оберег. – Юн, ты, вроде бы, учёный муж, так поведай же нам, недалёким и невежественным, что это за вещица?

Герой предложил писарю бумажную полоску, изрисованную защитными надписями, однако Гун брать амулет напрочь отказался.

— Нет-нет, я не притронусь к этой гадости. Откуда мне знать, что это? Ещё раз вам повторяю – я из Палат истории, законов и правил. Мы занимаемся сбором, упорядочиванием и хранением истинных знаний о былых великих свершениях различных царей, властителей и ушедших династиях. Или описанием их промахов и ошибок, но никак не сбором подобного… подобных сведений. Это нужно обращаться к кому-то из Палат цветной бумаги, возможно, им известно…

— Не нужно ни к кому обращаться, и так всё очевидно, – прервал отповедь писаря дух Весенней горы. – Я и так знаю, что это. Талисманы, отваживающие злые чары, и амулеты, подавляющие порчу. Кто-то проклял этих несчастных, и потому они обезумели…

На редкость серьёзный и сконцентрированный Фэй вдруг перевёл напряжённый взор на бессмертного героя и болезненно впился в него глазами.

— Они напали на нас из-за этого тяжкого недуга, а не потому, что ими «овладела жажда крови», будто дикими зверьми, – пренебрежительно фыркнув, молодой господин сомкнул веки.

— Чем жажда крови – не суровое проклятье? – надменно ответил Фурсин.

Герой увлёкся поисками, и его пальцы ловко обшаривали искусно пошитые маскировочные одеяния убитого. Талисманы, амулеты, маленькие поясные сумочки, наполненные целебными и магически травами, верёвки, свитые из алого шёлка… да, он начал припоминать, что когда-то, когда Фурсин был ещё смертным ребёнком, его матушка собственноручно изготавливала такие же предметы для его защиты от духов и вредоносных чар. Его излюбленной была тонкая нашейная тесёмка, сплетённая из кожаного шнурка и покрытая множеством различных узелков. Фурсин медленно и незаметно поднёс руку к своему телу и, минуя слои одежды, коснулся обнажённой шеи, но… там ничего похожего не оказалось – лишь кожа, голая и чистая.

Тем временем Фэй, дух Весенней горы, расправил полы нижнего одеяния и расселся на земле в красивой позе: он сложил руки в молитвенном жесте перед грудью, закрыл глаза, развёл плечи и выпрямил спину, и вновь принялся что-то вещать на волшебном языке.

— Ай-яй-яй, молодой господин, – стал тут же его журить герой. – Только что потратили столько магических сил, что перед лицом опасности не просто дара речи лишились, но и колдовать не смогли, и вот опять за старое.

Вокруг Фэя возникло едва заметное тусклое свечение, кончики его волос чуть-чуть поднялись вверх, но тут же опустились. В воздухе на долю мгновения появились странные мерцающие искры, будто снежинки, но они сразу бесследно растворились во тьме. Из земли рядом с горным духом проклюнулась парочка длинных и юрких червей размером с небольших удавов. Бледно-жёлто-золотистые, и повадками больше напоминающие полозов, они извивались кольцами, однако вскоре устремились к трупу одного из бандитов.

— Ну и ну, – прошептал Фурсин, улыбаясь. – Повелитель червей и хозяин змей во всей своей красе.

Фей гневно обернулся на своих спутников, которые стояли позади него на почтенном расстоянии, а затем злобно блеснул пылающими зеницами на Серого Гуна.

— Я тут не причем! – писарь взялся усердно отваживать от себя беду. – Это он сказал, – и указал пальцем на героя.

Две бледные змейки доползли до пузырчатых образований на шее трупа. Но после того, как магические твари ощупали заражённую зону своими трепещущими языками, они жалобно запищали. Их поразила тёмная энергия – токи начали стремительно распространяться по телам животных в виде разводов чёрной туши, затем змейки зашипели и затрескали, так, словно находились в огне, после чего обернулись пеплом. Вверх поднялись две тонкие струйки дыма.

— Так я и думал, – твёрдо заключил Фэй. – Сюда.

Он поднялся на ноги, ушёл с тропы и направился сквозь лес.

— Что ты думал? – тихо спросил догнавший его Фурсин.

— То, что это порча, и я смогу изгнать её. Эти люди поклонялись кому-то… какому-то духу или божеству. Я не очень хорошо разобрал, потому что плохо помню язык.

Пробираясь к цели, он то и дело отгибал в сторону очередную и хлёсткую ветку, преграждающую путь.

— Какой ещё язык? – шепнул герой.

— Язык змей, – уверенно ответил Фэй, уставившись в лицо Фурсина.

Они уже оба стояли за искривлённым старым и лысым деревом, за ветвями которого чётко просматривалась укромная опушка – как раз то место, где бандиты обосновали собственный лагерь. Теперь, когда его жильцы погибли в битве с могучей сверхъестественной силой, кою сами же и спровоцировали, всё здесь выглядело каким-то покинутым, давно заброшенным и обветшалым. Так, будто всё приключившееся на просёлочной дороге случилось лет десять назад, не иначе.

— Что будем делать с телами? – в полголоса промолвил Гун, втиснувшийся между духом и героем. – Неужели бросим их?

— Не беспокойся, о телах мои подопечные позже позаботятся, – отозвался Фэй. – Если, конечно, это вообще потребуется.

Размашистым шагом он переметнул несколько кочек, увенчанных пожухлой травой, и уже очутился в границах лагеря.

В центре на возвышении располагался массивный, искорёженный пень с громадными наростами, во все стороны света раскинувший бесчисленное множество уродливых, кривых и переплетающихся между собой корней. Вернее, этот деревянный исполин прежде, может, и являлся полноценным дубовым пнём, но не теперь. Теперь его корни, его кору и древесину поразило лютое, зловонное гниение, он почернел и провалился вовнутрь, пробурив гигантскую дыру в земле, и постепенно стягивал с опушки верхний слой. Травы, зелень, живность – всё, до чего способны были добраться его щупальца-корни, уходило с ним в могилу.

Рядом по периметру лагеря были расставлены хлипкие палатки, возле кострища торчали пеньки или лежали небольшие булыжники, исполняющие роли сидений, а над холодными углями на жерди висел закопчённый котелок. Где-то виднелись пузатые кувшины для хранения продуктов, рядом с разделочным столом в почву были воткнуты три удлинённых глиняных горшка. От одного самого высокого дерева до верхушки другого, не менее высокого, но растущего на ином крае лагеря, тянулась крепкая верёвка, посередине украшенная обрезками алой и бордовой ткани, что развевались на ветру, будто стяги. Тряпичная композиция размещалась точно над исполинским пнём, и самые длинные ленты устремлялись в расселину. Их концы терялись где-то под землёй, создавая тревожное и гнетущее впечатление.

— Что это за гнусный культ?! – негодующе воскликнул Серый Гун.

Он последовал за Фэем, и молодому писцу пришлось зажать руками ноздри – уж больно отравляющее тут стелилось зловоние.

— Это не гнусный культ, – поправил его Фэй, медленно и уверенно обходящий стоянку.

Дух Весенней горы двигался по спирали: он шёл от периферии к центру, осматриваясь по пути и внимательно изучая лагерь. Здесь не было ни одной живой души, зато… зато в сыром и влажном ночном воздухе Фэй ощущал инородное присутствие весьма отчётливо. Это были не разгневанные духи предков, и не фантомы неупокоенных, не просто «тёмная энергия». Здесь витало нечто, что имело с Фэем общее происхождение.

— Кажется, эти несчастные поклонялись когда-то иноземной богине по имени Манну, – тихо проговорил волшебник, остановившись совсем рядом с изуродованным корнем пня.

Наконец, Фурсин решил приблизиться. Он вплотную подошёл к горному духу, а затем выставил перед ним руку, разделяя тем самым своего нерадивого подопечного и очередную опасность.

— Даже я слышал об этой скверной и дикой богине безумия, которая наделяет своих почитателей не благодатью, а разъедающим проклятьем, – отчеканил Фурсин, не пропуская Фэя дальше.

— Однако тебе нечего страшиться скверны, Четвёртый Бессмертный Герой, – надменно изрёк дух, подражая собеседнику. – Ибо это по моей части, и я с тобой.

Фей подался вперёд. Он желал сначала забраться по гнилым остаткам пня, а затем спуститься под землю, потому что твёрдо верил, что сможет очистить эти почвы и вернуть равновесие природы. Но непреклонный герой и шага не позволил сделать молодому господину.

— Хватит уже на сегодня грязных приключений. Нам давно пора обустраиваться на ночлег.

— Как только я закончу, мы сможем остаться прямо здесь.

Фэй аккуратно убрал руку Фурсина со своего пути, так, словно отталкивал ещё одну назойливую ветку, и продолжил восхождение вверх по гигантскому пню.

— Богиня Манну – это не какое-нибудь обезумевшее божество, истинно злое по натуре, потому что…

— Молодой господин, я тоже прошу вас этого не делать, – взмолился Гун.

Правда, в ту минуту на словах писаря было одно, тогда как мысли его занимало совершенно противоположное: он чересчур расторопно последовал за хозяином для того, кто был не согласен с участвовать в дальнейших событиях. В конце концов, кажется, Фэй прекрасно отдавал себе отчёт в собственных действиях, и сейчас все корни – будь то корень проблемы, или сути, или сгнившего дерева – покорно вмешались в его хрупкие руки.

— Потому что Манну – такое же божество природы, как и я. Она действительно иноземная, как и это могучее древо, была привезена издалека, высажена здесь, и почему-то прижилась. Ей пришлась по вкусу местная почва, а климат услаждал её нрав.

— Ты слишком много знаешь для того, кто не при делах, – заключил Фурсин, тоже ступивший ногой на извилистый корень.

Пень был настолько огромным, что вскоре мужчинам пришлось на него буквально карабкаться, как на скалу. Взобравшись на вершину – точнее, на внешнее кольцо из коры – все трое остановились перевести дух. Отсюда пень скорее напоминал жерло вулкана, и перед путниками раскинулась непроглядная бездна, уводящая в глубокое, мрачное подземелье. Из червоточины вверх поднимались клубы белёсого, зловонного пара, который окутывал предметы подобно туману.

— Но духи природы не бывают злыми, – продолжал настаивать Фэй. – Они могут быть неприветливыми, грозными, суровыми и нелюдимыми, в зависимости от тех краёв, которые оберегают, однако они не имеют злого умысла.

— Что за жуткая энергия?

— Это-то я и собираюсь выяснить. Надо помочь сестре. Вдруг когда-то…

Фэй грациозно взмахнул рукой и на дно подземелья посыпался каскад волшебных искр, освещающих дорогу. Под потоками яркого света он разглядел нечто, составленное из корней, что прижималось к стенам подземелья и опоясывало его словно обычная лестница. Горный дух первым ступил на дорожку из корней, за ним последовал взволнованный Серый Гун, который никак не мог урезонить сейчас собственное сердце, и замыкал цепочку хмурый и раздражённый Фурсин, что всё время держал кисть правой руки на черенке меча.

— Вдруг когда-то такое же несчастье приключится и со мной? Кто тогда меня очистит? – уже на дне проговорил дух Весенней горы.

Его прыткий голос гулом наполнил брюхо сгнившего древа. Звонким эхом или тихими переливами трели он отразился от стен и сводов, заполняя и очерчивая каждую мелкую деталь без исключения: разложившиеся корни, какую-то вязкую и липкую тёмно-бурую субстанцию под ногами, разбросанные тут и там камни и булыжники, трухлявые обломки, истлевшую ткань, даже священного идола, вырезанного из древесины. Сердитым великаном истукан возвышался прямо из сердцевины бурлящей жижи, и устремлял свой беспощадный взор на незваных гостей.

— Как благородно, молодой господин, – ядовито хмыкнул герой. – Что ж, приступайте, а я покараулю, и прикрою вашу спину.

— На твоём месте я бы не стал затеивать бой с богом природы, – отразил его выпады Фэй, проходя мимо. – Это неразумно.

Повеяло морозной свежестью, и бессмертный герой сразу понял, что ритуал по очищению уже начался.

Сперва дух Весенней горы освободился от того, что ему мешало – он снял стёганую куртку и верхнее платье, уже немного запятнавшиеся в дороге, и вручил это добро Серому Гуну. Затем выпутался из нижнего одеяния, оставшись в одном исподнем. Всё-таки, иногда невозможно хорошо сделать работу и ничуть не запачкать руки, поэтому, основательно подготовившись и замотав волосы в тугой пучок на затылке, Фэй практически занырнул в болото из густой и вязкой жидкости. Он присел на корточки, погрузил напряжённые кисти в бурлящую жижу, и приступил к колдовству.

За долгий день Фэй истратил немало волшебной энергии и силы могли вот-вот покинуть его, однако пока что ему хватало умений и сноровки – на поверхности жижи, словно на священном озере, стали проступать очертания различных предметов культа и подношений. То показывалась табличка с молитвой или прошением, то обещание, начертанное на черепке, то скульптурная фигурка части тела, кою требовалось излечить, – глиняное ухо или глаз, например, но ничего из этого не представляло особой важности, хоть со стороны и выглядело довольно жутко.

Пока Фэй пытался из глубин забытого прошлого поднять первопричину бедствий Манну, бессмертный герой и писарь заметили, что пещера пришла в движение и принялась меняться. Вдруг с каждого камня вверх заструились странные перламутровые пузыри, внутри которых мерцало слабое сине-пурпурное колдовское пламя, и подземелье озарило волшебное сияние.

— Не знаю, что вы делаете, молодой господин, но, кажется, это работает! – на радостях крикнул Гун, желая подбодрить мага.

Теперь было прекрасно видно, что из жижи, заполняющей центр пещеры, в разные стороны расползаются вьющиеся, змееподобные корни старого дерева. Словно щупальца гигантского сгнившего кальмара, выброшенного на берег приливом, они повторно обрели жизнь и начали сумбурно сотрясаться. Удивление смешалось с отвращением, и Серый Гун ахнул, Фурсин же был готов обнажить меч.

Но, как на зло, сколько Фэй не рыскал внутренним взором на дне болотища, он никак не мог найти проклятый предмет. Его лоб украсили капельки холодного пота, напряжённые конечности снова задрожали, а на шее проступили натянутые вены. Вскоре из-под самых толстых и массивных закруглений трухлявых корней стали выползать безобразные твари: безногие и пучеглазые, полностью покрытые грязью, они монотонно выли, устремляясь к колдуну. Фэй тут же выдернул руки из жижи, которая уже порядком загустела, почти превратившись в полноценную, здоровую почву. Фурсин, резко обнажив меч, ринулся на подмогу приятелю, однако дух Весенней горы остановил его:

— Нет, не приближайся! Не поднимай оружия на этих тварей, оружие здесь бесполезно. Я знаю, как их усмирить.

— И как же? – истошно завопил герой. – Давай быстрей, иначе сам не сносишь головы!

Грязевые порождения передвигались довольно медленно, однако от этого Фэю не слишком полегчало: его тоже охватили суматоха и волнение, но он справился со своим новым приобретением – неугомонным сердцем человека.

Призвав на помощь верных слуг, – два фантома бело-золотистых змеек, – горный дух отправил их на поиски, а сам начал выпускать в морды грязевых тварей блестящие огни иллюзий. Они не причиняли вреда, зато отвлекали, а иногда слепили разгулявшуюся нечисть. Спустя несколько мучительных мгновений змейки вернулись вместе с уловом. Фэй медленно поднёс руку к очередному подношению, походящему на обычный венок, сплетённый из крепких стеблей и гибких прутьев. Цветы, венчающие его середину, давно увяли и почти превратились в прах, однако конструкция по-прежнему оставалась вполне узнаваемой.

— Что… это такое? – прищуриваясь, пробормотал Фэй.

Тонкими, длинными пальцами он смог извлечь из тугих переплетений пригоршню стальных иголок, которые прекрасно сохранились, и до сих пор сияли так, как будто ещё недавно покинули мастерскую своего создателя. За иголками последовали нити из чьих-то волос, и по спине Фэя промчалась дрожь отвращения.

— Кто-то действительно по личному желанию проклял эти земли… так… безответственно, – вымолвил поражённый дух.

Все подвижки в пещере тут же прекратились: пузырьки, наполненные магическим пламенем, застыли в воздухе, щупальца-корни усмирились, грязевые чудища замерли, уставившись на находку Фэя.

Ещё чуток прилежания и усердия, и горный дух вытащил из венка самую омерзительную часть проклятья – маленькую куклу, свалянную из человеческих волос.

— Бесконечный поток чужих желаний, тёмных и тягостных, отравляет наши мысли. Так и рождаются скверные проклятья, а боги ручьёв и деревьев обращаются зловредными демонами, – прошептал волшебник на исходе колдовства.

Внезапно Фэй почувствовал, как его сердце пропустило удар, а потом сжалось от печали.

Инородная магия была рассеяна, а осквернённый предмет, стоило ему оказаться на поверхности, тут же истлел: прутья и сушёные цветы рассыпались в труху, волосы превратились в пыль, а иглы поразила ржавчина.

Ритуал завершился. Жижа окончательно затвердела и на корке быстро образовались трещины. Грязевые твари раскрошились, обнажая под собой останки погибших – тех самых разбойников, что напали на путников в дороге, а затем наверх исторглись кучи охранных амулетов. Пузыри с огоньками разом лопнули, и подземелье пришло в привычное состояние – здесь воцарились первозданные тишина и сумрак.

Уставший Фэй поднялся на ноги и с его кожи вниз посыпались комья засохшей грязи.

— Что приключилось с этими несчастными? – мягко поинтересовался Гун, подошедший к духу со спины.

Он накинул продрогшему до костей спутнику на плечи его же куртку.

— Не возьмусь судить, – отстранённо и немного безразлично ответил Фэй.

— Вы закончили поминки? – хмыкнул Фурсин, уже стоящий возле лестницы, что вела наверх. – Тогда может попробуем прилечь где-нибудь на ночлег?

На поверхности гулял лёгкий ветерок, своим наличием как бы подтверждающий, что гнев природы был усмирён, во всяком случае, в этих землях. Травы пели, а кусты перешёптывались, волны ряби прокатывались по ближайшему лугу, который снова зацвёл. Издалека ветер принёс дивные ароматы целебных трав и терпких пряностей, то ли в награду, то ли как приветственный дар для своих спасителей. Пропуская через ноздри прыткие потоки свежего ночного воздуха, Фэй сумел различить и нотки мяты, и ароматы жасмина, и запах аниса, и, кажется, даже дикий женьшень.

Женьшень, да. Пока его спутники осматривали очищенный от скверны лагерь, где напрочь отсутствовали какие-либо признаки недавней жизнедеятельности, Фэй резвым шагом устремился к трём продолговатым глиняным горшкам с узкими горлышками, что были вкопаны прямо в почву рядом с разделочным столом. Фурсин уже развёл огонь на старом пепелище, и под пляску языков пламени Фэй плавным движением повалил на землю один горшок за другим. Разумеется, горшки в дребезге разбились, однако ни шум, ни проделки отбившегося от рук горного духа никого не тревожили – Фурсин пытался обустроить места для ночлега из подручных материалов, а Серый Гун носился по периметру лагеря почти в отчаянии, ища, чем бы таким перекусить. Перед Фэем предстали внутренности горшков – какое-то полусгнившее чёрное месиво растительного происхождения. Однако, тщательно порывшись в отходах, он извлёк на свет огня цивилизации массивный корень женьшеня, и самодовольно улыбнулся.

— Благодарю, сестрица Манну, – прошептал Фэй.

Горный дух отряхнул находку, спрятал её в котомку, а затем направился к костру.

— У меня живот от голода скрутило, – жаловался Гун.

Он лежал, свернувшись калачиком, на настиле из сена и старых тюков, который соорудил Фурсин всего пару минут назад. Бессмертный герой разместил три ложа возле очага, дабы всем участникам похода досталась хотя бы крупица тепла.

— Поздравляю, ты тоже малость очеловечился, – сквозь зубы прошипел Фурсин.

Он взирал на ритмично двигающиеся, то вздымающиеся, то опускающиеся языки пламени с превеликим интересом, так, словно его загипнотизировал какой-то горючий бес. Ну, или наоборот, могущество Фурсина было настолько велико, что он одной только силой мысли заставлял огонь плясать перед собой.

— Ты же вроде недавно заделался слугой? Давай, приготовь молодому господину достойные кушанья. И про его горемычного охранника не забудь, – проворчал герой. – А вообще, я вспомнил, чем можно поживиться! Давайте сожрём эту треклятую птицу, что смотрит за нами, но никогда не вмешивается!

Правда, подстрекания к расправе не возымели успеха – Серый Гун так и остался лежать, сохраняя совершенную неподвижность. Он слишком устал, не то, чтобы прислуживать… даже чтобы возражать.

— Мне кажется, эта птица не здорова. Она клюнула твоего хозяина сразу после того, как я вырвал его из лап тех вонючих варваров!

— Чирак! Фью! Фью! – гневно искря крошечными глазками, защебетала и засвистела птица.

Пернатая разбойница тут же объявилась – она приземлилась рядом с Фурсином, грозно расправила крылья, нахохлилась, выставила вперёд грудину и принялась исполнять воинственные танцы, явно намекая на скорые неприятности… и ответную расправу над героем.

— Именно! В котёл её!

— Не нужно, – проговорил Фэй, мягко отстраняя руку героя, уже занесённую над его склочной спутницей. – Там течёт речушка, вполне чистая. Я принёс воды, сейчас мы сварим кое-что понасущней.

— Видать, ты и впрямь полезный, – рассыпался в скупой похвале Фурсин, коротающий время за жеванием травинок.

Фэй, дух Весенней горы, на долю которого сегодня выпало, наверное, самое трудное испытание, лично натаскал воды, омыл старый котёл, и наполнил его свежей жидкостью. Затем он добавил в кипяток всего пару зёрнышек из своей поясной сумки, и вскоре пышная, ароматная и наваристая рисовая каша уже была готова. Разложив еду по мискам, найденным неподалёку, он раздал друзьям по порции, объясняя по пути:

— Это волшебные зёрна, достались мне от тридцать седьмого брата. Хватает лишь пары штук, дабы досыта накормить трёх божеств на целые сутки, что и говорить о нашей компании из духа, бессмертного, и получеловека.

— Жаль, что ты не обладаешь всеми женскими достоинствами – я имею в виду красоту, конечно, – уточнил Фурсин, с жадностью уплетающий угощение, – однако во многом ты даже превосходишь их! Отроду не пробовал такой вкусной каши.

— Это не моя заслуга, – произнёс Фэй, присаживаясь на краешек собственного ложа и приступая к позднему ужину.

— Однако, – быстро расквитавшись со своей порцией, герой хитро улыбнулся, – еда смертных всё же лучше.

— Эти рисовые зёрна – дар небожителей, как мне приготовить из них еду смертных? – непонимающе вопросил Фэй.

Он выпучил чуть покрасневшие зеницы и уставился на Фурсина с таким вниманием, что герой едва не расхохотался в голос. Неужто этот чудак забыл прихватить из отчего дома не только здравомыслие и осторожность, но и чувство юмора?

— Ты ждёшь от меня рецепта? – решил подыграть герой. – Что ж, я обучу тебя, коли отыщешь мне выпивку, – он постучал по поверхности пузатого сосуда с вином, который опустошил в дороге ещё днём.

— Прости, тут нет ничего, кроме воды, – чересчур серьёзно ответил Фэй.

Фурсин не выдержал и громогласно рассмеялся.

— Странный ты тип, – сквозь слёзы промолвил герой, когда судороги, вызванные смехом, прекратились. – А теперь ложитесь спать, завтра отправимся с рассветом.

Воин отвернулся в противоположную сторону, чтобы ничего не видеть и не замечать, однако руки бессмертного сегодня не могли найти покоя – они, ухватившись за что-то длинное и тонкое, что вытянули из походных одежд, начали плести и вязать.

После ужина, который любому непосвящённому показался бы чрезмерно лёгким, Серый Гун ощутил прилив свежих сил и приятную, не утяжеляющую сытость. Он решил отнестись к своей новой роли слуги более ответственно, и помогал духу Весенней горы с комфортом разместиться на ложе.

— Надеюсь, за ночь мои силы восстановятся, и одежда починится сама собой, – тихо промолвил Фэй, пока Гун укрывал его верхними одеждами, – а то я не умею этого делать. А ты умеешь, Юн-Юн?

— Не переживайте, в Каменной Утробе наверняка живёт ни одна мастерица, которая согласится исполнить за вас эту работу. За плату, конечно, – Гун постучал по связкам на поясе, и монеты отозвались поддакивающим звоном. – Пока что укроетесь моим плащом.

— Перестань, – отмахивался дух от услужливого помощника, но Гун был неумолим: он накрепко вцепился в руки Фэя и взялся их растирать.

— У вас ледяные пальцы, так же нельзя.

— Прекрати! Ночью меня согреет колдовство. Что… – наконец, горному духу удалось вырваться, и он с головой спрятался под плащ прислужника, – что там тебе наговорил обо мне Турфэн? Мне не нужна забота, и не нужны слуги.

— Сказал, что коли я вас поддержу и сопровожу в походе, то он наделит меня небывалым даром – пониманием языка птиц, – откровенно признался Гун.

Писарь сидел на краю настила, и внезапно лежащий Фэй тоже принял сидячее положение. Он убрал плащ с лица и направил взгляд в глаза соседа, как бы намекая на что-то… на нечто такое, что Серый Гун не сподобился усвоить. Тревожно сглотнув и перебрав в уме массу вариантов, он пустился в запоздалые расспросы:

— Так вы знакомы с Турфэном? Кем он вам приходится? Почему он пообещал мне столь дивную награду за такой несложный труд? Это… часть какого-то запутанного плана?

— Ну… – Фэй поджал колени к груди и обнял их руками. – Кто из небожителей не знает Белопёрого Турфэна, посланника Небесного Владыки? Да и сколько на Лунной гряде проживает богов? Сколько бы их не было, они все между собой родственники, так что… спи иди. Планы Турфэна мне не ведомы.

Последнюю фразу Фэй произнёс особенно обстоятельно, как бы давая собеседнику понять, что час разговоров давно миновал, потому что настало время для сна.

Разочарованно корчась и строя забавные гримасы, Гун отправился к собственному ложу, куда и плюхнулся с размаху. Уткнувшись носом в свёрток из одежды, он никак не мог перестать думать о странных стечениях обстоятельств и загадочных поворотах событий… всё чересчур удачно складывается. Видимо, кто-то из небожителей к этому делу руку приложил. Только кто именно? И, главное, зачем?

Кажется, Серый Гун уснул довольно быстро, во всяком случае, он лежал неподвижно и монотонно сопел, а вот к бессмертному герою сон не спешил наведываться. Устав перекатываться с бока на бок, Фурсин сдался, приняв поражение с достоинством и отказавшись от дальнейших попыток погрузиться хотя бы в дремоту. Всё-таки, бессонница – такая страшная невзгода, что перед ней бессильны и люди, и бессмертные, и даже боги.

Слишком многое сегодня приключилось, слишком много воспоминаний всплыло из пучин памяти Фурсина. Воспрянуло то, о чём он, казалось, забыл навсегда.

Он снова сражался с помощью возлюбленного меча, снова побеждал… кровь бежала рекой, заодно со скверной проклятий и чужеродной магией. Сердце героя теперь бешено колотилось в груди, не способное уняться, хотя бы на чуток.

— Эй? – Фурсин тихо позвал соседа, обращаясь к духу Весенней горы. – Мне тоже жаль, что так получилось сегодня.

Фэй лежал в образцовой позе благородного мужа – вытянувшись точно по струнке вдоль тюфяка, с прямыми ногами и руками, сцепленными на животе, с головой, устремлённой к небесам, однако он не спал. Повернувшись и приняв более расслабленное положение, он посмотрел на Фурсина, и в глазах его отразилось медленно угасающее пламя костра.

— Наверное, ты впервые видел смерть, и не привык к подобному.

— Вовсе нет, – шёпотом ответил горный дух. – Там, откуда я родом, много смерти. В легендах Юна моя родина – это изобильный край пышных цветов и ярких красок, но в действительности Весенняя гора – весьма заунывное место, куда редко проникают лучи солнца. Там нет ни бурной растительности, ни щедрых фруктовых деревьев, зато имеются гигантские паутины и сухие кустарники. Но это мой дом, и он мне по душе. Как и везде на природе, там часто случаются болезни и смерти, но… никогда смерть ещё не была столь бессмысленной и уродливой, как сегодня.

— Бессмысленной? – нахмурившись переспросил Фурсин.

— Ну, да. Смерть – это закономерное завершение жизни, в конце концов. И начало новой. Однако здесь всё ощущалось как-то… по-иному, что ли.

Хмыкнув, герой решил прервать разговор. Он пожалел о затеянном и отвернулся в сторону, но неугомонные пальцы его так и не обрели покой, они продолжали плести из кожаного шнурка какую-то поделку.

— Ты поэтому не хочешь проходить последнее испытание? – неожиданно резко спросил Фэй. – Не желаешь, чтобы былые воспоминания вернулись, ибо они чересчур болезненны?

Фурсин, удивлённо раскрыв рот, повернулся назад, обращая лицо к духу Весенней горы.

— Ты ведь знаешь, что когда пройдёшь испытание и станешь настоящим богом, то несмотря на возвращение всех воспоминаний в полной мере, ты не будешь чувствовать с ними должной связи? Они не будут тяготить тебя, отнюдь.

— Слышал нечто подобное, – небрежно фыркнул герой. – Честно говоря, я просто не хочу снова поступать кому-то в услужение. Они говорят «бог», но на самом деле – это просто слуга, чей долг превыше всяческих дарованных благ. Я опять буду исполнять приказы вышестоящих господ, даже если они мне не по нраву… что в этом хорошего? Что это за награда?

Фурсин, прищурившись, уставился на ночные небеса, испещрённые яркими, блестящими звёздами. Он всю человеческую жизнь провёл таким вот образом – действовал согласно чужой воле, слушался и преклонял колени, не задавал вопросов. Лишь во времена Великой Сечи на поле брани у него была свобода – свобода умереть за «государство и за отчизну», а по факту, – просто за амбиции царей и королей, или свобода погибнуть ради чего-то большего, совершить героический поступок, превосходящий сущность обычного человека и поражающий размахом даже небо. Фурсин сумел узреть во всех скорбных положениях и плачевных ситуациях свою выгоду – наконец он мог распоряжаться собственной судьбой, и потому прослыл непобедимым воином, истинным мастером меча. Он никогда не боялся смерти, потому что только смерть принесла ему избавление от ярма. Как сразить такую силу?

Ныне же всё будто вернулось на круги своя… и он опять – скучный и унылый почитатель чужого великолепия, коленопреклонный и раболепствующий.