Пепел и пионы - читать бесплатно онлайн полную версию книги автора Vladimir Pikush (самиздат)

Андрей Соколов узнал, что его жена умерла, когда стоял в очереди за кофе на третьем этаже офисного центра "Меридиан". Телефон завибрировал в кармане пиджака, и незнакомый женский голос произнес слова, которые не укладывались в голове: "Ваша супруга скончалась сорок минут назад. Нам очень жаль".

Он уронил телефон. Пластиковый стаканчик с капучино выскользнул из пальцев и упал на плитку, расплескав коричневую жидкость по его ботинкам. Люди вокруг отпрыгивали, бормоча недовольно, но Андрей их не слышал.

В ушах стоял звон — пронзительный, настойчивый, похожий на писк комара, увеличенный до размеров сирены.

Елена умерла.

Его Лена.

И он не был рядом.

***

Шесть месяцев назад врач в белоснежном кабинете, пахнущем антисептиком и чужим горем, сказал: "Четвертая стадия. Неоперабельная опухоль. Может быть, год. Может быть, меньше". Андрей сидел рядом с Еленой, держал её за руку, и эта рука казалась такой маленькой, такой хрупкой. Он сжимал её пальцы, но не мог выдавить ни слова.

Врач продолжал говорить о химиотерапии, паллиативной помощи, качестве оставшейся жизни, но слова скользили мимо. Андрей смотрел на Лену, на её большие карие глаза, в которых плавал ужас, и думал только одно: "Это не может быть правдой".

Но это была правда.

Следующие недели превратились в кошмар из больничных коридоров, капельниц, тошноты и бессонных ночей. Елена худела, бледнела, волосы выпадали клочьями. Она пыталась шутить, но глаза оставались серьёзными. Она говорила: "Всё будет хорошо, Андрюш", но оба знали, что это ложь.

А Андрей... Андрей убегал.

Сначала он убеждал себя, что работа важна — счета нужно оплачивать, лечение стоит денег, нельзя терять клиентов. Потом отговорки стали тоньше: срочное совещание, дедлайн, проект, который не может ждать. На самом деле он просто не выдерживал.

Не выдерживал смотреть, как жизнь медленно покидает женщину, которую он любил.

Не выдерживал её взгляда — немого вопроса: "Почему ты не здесь?"

Не выдерживал собственного бессилия.

Легче было сидеть в офисе до полуночи, вглядываясь в чертежи и таблицы, забываясь в цифрах и схемах. Там не было смерти. Там не было страха.

Последние две недели он почти не ночевал дома. Приезжал под утро, когда Елена спала, уходил рано, пока она не проснулась. Оставлял записки: "Срочная работа. Вернусь вечером. Люблю". Но вечером не возвращался.

Её мама, Вера Петровна, которая переехала к ним, чтобы ухаживать за дочерью, смотрела на него с нескрываемым презрением. Однажды она сказала: "Ты трус, Андрей. Трус и эгоист".

Он не стал спорить. Она была права.

***

Сейчас, стоя в луже кофе на третьем этаже офисного центра, Андрей наконец понял, что сделал. Он пропустил последние дни. Последние часы. Последнюю возможность сказать ей то, что должен был говорить каждый день.

Он так и не сказал: "Прости".

Не сказал: "Ты — самое важное, что у меня есть".

Не сказал: "Я люблю тебя так сильно, что не могу дышать от страха потерять тебя".

И теперь уже никогда не скажет.

***

Похороны прошли как в тумане. Лица, соболезнования, венки. Гроб — лакированный, чужой. Лицо Лены, восковое и неживое. Не она. Это была не она.

Андрей стоял у могилы, когда гроб опустили в землю, и не плакал. Внутри была пустота — огромная, холодная, бездонная. Казалось, что если он откроет рот, из него вырвется не звук, а черная дыра, которая поглотит всё вокруг.

Люди расходились. Вера Петровна подошла к нему, положила руку на плечо. Её лицо было опухшим от слёз.

— Она звала тебя, — прошептала она. — В последний день. Она всё звала тебя. Спрашивала: "Где Андрюша? Почему его нет?"

Андрей закрыл глаза.

— Я сказала ей, что ты на работе, — продолжала Вера Петровна. — Но она не поверила. Она сказала: "Он не может смотреть на меня. Я понимаю". А потом добавила: "Передайте ему, что я люблю его. И что не сержусь".

Голос пожилой женщины сломался.

— Но ты должен сердиться на себя, Андрей. Ты должен.

Она ушла, оставив его одного.

***

Когда кладбище опустело, к Андрею подошла женщина. Старая, согнутая, в чёрном платке. Он не помнил, чтобы видел её раньше.

— Тяжело терять любимых, — сказала она скрипучим голосом.

Андрей кивнул, не глядя на неё.

— Особенно когда не успел сказать нужного.

Он вздрогнул, повернулся. Женщина смотрела на него выцветшими голубыми глазами.

— Откуда вы...

— Я много чего знаю, — усмехнулась она. — Знаю, например, что ты готов на многое, чтобы увидеть её снова. Чтобы сказать то, что не сказал.

Сердце Андрея забилось быстрее.

— Это невозможно.

— Для живых — невозможно, — согласилась старуха. — Но кто сказал, что тебе нужно оставаться живым?

Она протянула ему что-то — книгу. Старую, в потрескавшейся кожаной обложке. Страницы желтые, пахнут пылью и забытьем.

— Там внутри — закладка. Прочти. И реши сам.

— Кто вы? — спросил Андрей.

Но когда он поднял глаза, старухи уже не было. Исчезла, как будто растворилась в воздухе. Он огляделся — пусто. Только ветер гнал жёлтые листья между могильными плитами.

Андрей посмотрел на книгу в руках. На обложке не было названия, только тиснение, стёртое временем. Он открыл её наугад — язык был странный, смесь церковнославянского и чего-то ещё, древнего, нечитаемого.

Но закладка была на странице, написанной по-русски. Современным языком.

Ритуал Добровольного Перехода

Для тех, кто желает последовать за ушедшими в мир мёртвых.

Андрей читал, и с каждым словом холод сковывал внутренности.

Прошло три недели. Три недели пустоты. Андрей ходил на работу, но не работал. Возвращался в квартиру, которая теперь казалась музеем — всё напоминало о Лене. Её чашка на кухне. Её книга на тумбочке. Её запах на подушке.

Он не мог спать в их кровати. Спал на диване, а когда не получалось уснуть — читал книгу.

Ритуал был подробно описан. Ингредиенты, время, место, слова. Всё до мельчайших деталей. В конце была приписка, неаккуратным почерком:

"Путь в загробный мир открыт только тем, кто готов отдать свою жизнь. Если сомневаешься — не начинай. Привратник не терпит полумер".

Андрей не сомневался.

Вернее, он сомневался в своём рассудке. В том, что всё это реально. Но сомнений в том, что он должен попробовать — не было.

Он нашёл травы в интернете. Заказал через даркнет — белладонну, болиголов, корень мандрагоры. Продавец даже не спросил, зачем. В наше время люди покупают всё что угодно.

Ночь полнолуния выпала на четверг. Андрей взял отгул на работе — впрочем, его бы уволили, если бы он не взял отгул сам. Последние недели он был как призрак.

Он приехал на кладбище в одиннадцать вечера. Охранника не было — маленькое кладбище на окраине города, кого тут охранять. Могила Лены была в дальнем углу, под старым дубом.

Андрей разложил всё необходимое. Сжёг их фотографии — свадебные, с медового месяца, с последнего совместного отпуска. Пепел ссыпал вокруг могилы. Смешал травы в металлической фляге с водой, получилась мутная зеленоватая жидкость.

Последний раз посмотрел на звёзды. Полная луна висела над деревьями, огромная и равнодушная.

"Прости, Лен", — подумал он.

Выпил. Вкус был отвратительный — горький, жгучий, с привкусом земли и гнили. Он лёг в круг из пепла, прижимая к груди её фотографию, которую не сжёг — ту, где она смеялась, запрокинув голову.

Начал шептать:

— Елена... Елена... Елена...

Тридцать три раза.

Сердце начало биться медленнее. Мир поплыл. Холод полз от пальцев ног вверх, к груди. Дыхание стало затруднённым.

Последнее, что увидел Андрей — луну, разрезанную пополам ветками дуба.

А потом — темнота.

Он проснулся от звука.

Скрежета.

Металлического, протяжного, похожего на скрип ржавых качелей, только громче, намного громче. Звук резал уши, заставлял зубы ныть от напряжения.

Андрей сел, тяжело дыша. Болела грудь, как после марафона. Сердце билось неровно — то слишком быстро, то замирало на секунды.

Он был не на кладбище.

Вокруг простирался пейзаж, который не мог существовать в реальном мире.

Рельсы. Тысячи рельсов, ржавых, покрытых чем-то похожим на кровь или глину. Они уходили во все стороны, переплетались, образовывали мосты над пропастями. Под мостами зияла чернота — не просто тьма, а отсутствие всего. Чернота, которая двигалась, переливалась, дышала.

Небо было затянуто дымом — серым, вязким, сквозь который иногда проступали силуэты. Огромные. Крылья? Щупальца? Он не мог сфокусироваться, как ни старался.

Эстакады из металла тянулись к горизонту. Разрушенные здания торчали из песка — не обычного песка, а ржавого, мелкого, как пепел. Окна зданий светились тусклым голубым светом.

Воздух был тяжёлым, спёртым. Пахло железом, озоном и чем-то сладковато-тухлым.

И звуки. Постоянные звуки.

Скрежет рельсов.

Шёпот голосов — тысячи голосов, говорящих одновременно на непонятном языке.

Гул — низкий, вибрирующий, заставляющий внутренности сжиматься от страха.

Андрей встал на ноги. Ноги дрожали. Он огляделся, пытаясь понять, куда идти, но направлений здесь не существовало. Все дороги вели куда-то и никуда одновременно.

— Ну, ну, ну, — раздался голос сзади.

Андрей обернулся так резко, что едва не упал.

Перед ним стоял мужчина.

Высокий, худой до невозможности, с острым носом и скулами, выступающими как лезвия. Кожа бледная, почти белая, волосы наполовину белые, наполовину чёрные, разделённые ровным пробором посередине. Глаза полностью чёрные — ни зрачка, ни радужки, только бездонная чернота.

Когда он улыбнулся, Андрей увидел зубы — острые, как у акулы, слишком много зубов для человеческого рта.

Одет он был в красный халат, похожий на домашний, но из какой-то переливающейся ткани. На халате появлялись и исчезали знаки — письмена на языке, которого Андрей не знал.

Ногти на длинных пальцах были чёрными и длинными, как когти.

Но самое странное была тень.

Мужчина стоял неподвижно, а его тень двигалась. Она махала руками, наклонялась, будто танцевала в беззвучном безумии.

— Как мило, — продолжил мужчина, голос его был неожиданно приятным, мягким. — Ещё один опоздавший любовник. Вы всегда приходите со своими сожалениями и несказанными словами. Как же предсказуемо.

— Где... где я? — выдавил Андрей.

Мужчина рассмеялся — звук был как битое стекло, ссыпающееся на пол.

— Где ты? Ты мёртв, дорогой. Добро пожаловать в загробный мир. Меня зовут Привратник, и я хозяин этого прекрасного места.

Он развёл руками, обводя пейзаж вокруг.

— Нравится? Я сам дизайнер. Вдохновлялся человеческими кошмарами. Получилось неплохо, как думаешь?

Андрей молчал, пытаясь переварить происходящее. Мёртв. Он мёртв. Ритуал сработал.

— Я... я здесь, чтобы увидеть жену, — сказал он, голос дрожал. — Елену Соколову. Она умерла три недели назад.

Привратник наклонил голову, как птица, изучающая насекомое.

— О, я знаю. Я знаю всех, кто проходит мимо. Елена... да, помню. Милая женщина. Много плакала в первые дни. Всё спрашивала, придёшь ли ты.

Что-то в этих словах резанулось ножом по сердцу Андрея.

— Где она? Я хочу её увидеть.

Привратник фыркнул.

— Хочешь? Ну конечно. Все хотят. Но давай поговорим о том, почему ты здесь, а? Ты пришёл не ради неё. Ты пришёл ради себя.

— Что? Нет, я...

— Ты пришёл, чтобы облегчить свою совесть, — продолжил Привратник, шагая вокруг Андрея кругами. Тень его при этом стояла на месте, покачиваясь. — Чтобы сказать ей то, что не сказал. Чтобы попросить прощения. Чтобы не жить с этим грузом. Это всё про тебя, смертный. Твою боль. Твою вину. Твоё эго.

— Я люблю её!

— Любишь? — Привратник остановился прямо перед ним, лицо в нескольких сантиметрах. Чёрные глаза сверлили. — Любил ли ты её, когда прятался в офисе, пока она умирала в пустой квартире? Любил ли ты её, когда не отвечал на её звонки, потому что голос её страха пугал тебя больше, чем её смерть?

Андрей отшатнулся, как от удара.

— Ты трус, — мягко сказал Привратник. — Но не волнуйся. Большинство людей — трусы. Разница в том, что большинство не получает второй шанс.

Он выпрямился, улыбнулся.

— Но у меня есть слабость к глупцам, которые готовы умереть за свою вину. Это редкость. Обычно люди находят оправдания до самого конца. Ты хотя бы принял правду.

— Значит, вы позволите мне увидеть её?

— О, позволю, — Привратник щёлкнул пальцами, и один из его чёрных ногтей упал на землю, рассыпавшись пеплом. Новый ноготь вырос мгновенно. — Но сначала ты должен пройти испытания. Три, если быть точным. Магическое число, согласен?

— Какие испытания?

— Те, которые покажут тебе, что чувствовала она, — Привратник наклонился, его тень наконец совпала с телом и начала корчиться, как в агонии. — Её одиночество. Её страх. Её боль. Ты проживёшь это. Полностью. И если не сломаешься — увидишь её.

— А если сломаюсь?

— Останешься здесь, — просто ответил Привратник. — Навсегда. Ещё одна тень среди миллионов.

Он посмотрел вверх, на дымное небо, где силуэты извивались.

— Выбор за тобой, смертный. Уйти сейчас — и провести остаток смерти в тихом забвении. Или пройти вперёд — и рискнуть всем ради трёх минут с той, кого предал.

Андрей сжал кулаки. Руки дрожали, но голос был твёрдым:

— Я пройду.

Привратник расплылся в улыбке — слишком широкой, слишком нечеловеческой.

— Вот это мне нравится. Ну что ж, смертный. Добро пожаловать в ад твоих собственных ошибок.

Он щёлкнул пальцами, и мир взорвался светом.

Когда свет померк, Андрей стоял в коридоре.

Бесконечном коридоре.

Стены были серыми, бетонными, покрытыми трещинами. Лампочки под потолком мигали неровно, бросая дрожащие тени. По обе стороны тянулись двери. Сотни дверей. Тысячи.

Деревянные, металлические, пластиковые. Разных цветов, размеров, стилей. Некоторые выглядели новыми, другие гнилыми и разваливающимися.

Андрей сделал шаг вперёд. Эхо разнеслось по коридору, усиленное до раската грома.

Тишина давила на барабанные перепонки.

Он подошёл к ближайшей двери. Обычная, деревянная, с медной ручкой. Попытался открыть — заперта. Заглянул в замочную скважину.

И замер.

За дверью была их квартира. Кухня. Елена стояла у плиты, помешивая что-то в кастрюле. Волосы заплетены в косу, на ней его старая футболка. Она оглянулась и улыбнулась.

"Андрюш, ужин почти готов. Иди мыть руки".

Андрей дёрнул ручку, но дверь не поддалась.

— Нет, — прошептал он. — Открой. Открой!

Но дверь оставалась закрытой.

Он побежал к следующей двери. Заглянул — их свадьба. Елена в белом платье, смеётся, подняв бокал шампанского. Их друзья аплодируют.

Заперта.

Следующая — они в парке, на пикнике. Лена кормит его клубникой, он целует её перепачканные губы.

Заперта.

Ещё одна — она в постели, обнимает подушку, читает книгу. Поднимает глаза: "Ты пришёл рано. Какой сюрприз".

Заперта.

Андрей бежал по коридору, смотрел в каждую замочную скважину. Все их счастливые моменты, все воспоминания — они были здесь, за дверями, к которым у него не было ключа.

Он мог видеть, но не мог войти.

Не мог коснуться.

Не мог быть там.

— Чувствуешь? — раздался голос Привратника, эхом разносящийся по коридору. — Это одиночество. Видеть счастье, в котором ты больше не участвуешь. Знать, что оно было, но не можешь вернуться. Она чувствовала это каждый день, смертный. Ты был рядом, но не с ней.

Андрей остановился, тяжело дыша. Слёзы жгли глаза.

Тогда он услышал другой звук.

Влажное. Скользкое. Похожее на дыхание, но не человеческое — хриплое, клокочущее.

Обернулся.

В конце коридора что-то двигалось.

Тень. Огромная, бесформенная масса, ползущая по полу. Но это была не обычная тень — она пульсировала, росла, из неё выступали контуры ртов. Десятки ртов, открывающихся и закрывающихся.

И они шептали.

Голосом Андрея.

"Я занят... Позже... Не сейчас... Завтра обязательно... Прости, срочная работа..."

Пожиратель Присутствия.

Тварь приближалась, и с каждым метром становилось холоднее. Дыхание Андрея превращалось в пар. Пальцы начали неметь.

Двери по коридору начали хлопать — открываясь и закрываясь сами по себе, как в безумии. За ними мелькали сцены: Елена плачет. Елена звонит ему, он сбрасывает вызов. Елена сидит одна в больничной палате. Елена шепчет: "Где ты, Андрюша? Где ты?"

На стенах начали проступать надписи. Кровавыми буквами, будто кто-то писал их пальцами.

«Я ТЕБЯ ЖДУ»

«ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ПРИХОДИШЬ?»

«МНЕ СТРАШНО»

«ПОБУДЬ СО МНОЙ»

«АНДРЕЙ, ПОЖАЛУЙСТА»

Андрей закричал. Звук потонул в хлопаньи дверей и шёпоте ртов.

Существо было уже близко. Холод пронзил насквозь. Мысли начали замедляться, будто мозг замерзал изнутри.

"Выбери", — прошептал голос Привратника, откуда-то сверху. "Выбери дверь, где ты должен был быть. Где ты должен был сказать то, что нужно. Ошибёшься — останешься здесь навсегда".

Андрей огляделся. Сотни дверей. Тысячи моментов. Как выбрать?

Существо было в метре от него. Рты открылись, показывая бездну внутри, тянущую, как водоворот.

И тут он вспомнил.

Один момент. Глупый, крошечный момент, который казался незначительным тогда.

Вечер, за две недели до диагноза. Они сидели на диване, смотрели сериал. Елена прижалась к его плечу и спросила тихо: "Андрюш, ты меня любишь?"

Он не оторвался от экрана. Ответил рассеянно: "Ты же знаешь".

Она замолчала. А потом сказала: "Хотелось бы слышать это чаще".

Он пообещал: "Буду говорить". Но не говорил.

Андрей побежал по коридору, просматривая двери. Существо ползло за ним, набирая скорость. Холод кусал спину.

Вот она. Дверь их квартиры. Синяя, с царапиной от ключа.

Он рванул ручку. Заперта.

— ОТКРОЙСЯ! — заорал он, колотя в дверь. — Я помню! Я помню, что должен был сказать!

Дверь содрогнулась. Ручка начала поворачиваться.

Андрей ворвался внутрь и захлопнул её за собой. Услышал, как существо врезалось в дверь с другой стороны, как она затряслась, но выдержала.

А потом — крик. Долгий, протяжный, полный ярости.

И тишина.

Андрей упал на колени. Он был в пустой комнате. Четыре серые стены, никакой мебели.

Только эхо.

И голос Елены, едва слышный, как ветер:

"Я так ждала этих слов..."

Потом он растворился.

Комната начала рассыпаться, как песок. Стены осыпались, пол провалился.

Андрей падал в темноту.

Он очнулся на холодном полу.

Больничная палата. Но не обычная — искажённая, как в кошмарном сне. Стены дышали — буквально, раздувались и сжимались, будто были живыми. Капельницы висели над головой, трубки наполнены чёрной, густой жидкостью, которая медленно капала на пол с глухим звуком.

Запах был отвратительный — смесь хлорки, гниющего мяса и чего-то сладковато-химического.

Андрей попытался встать и обнаружил, что не может. Руки и ноги были привязаны ремнями к больничной койке. Металлические скобы впивались в запястья и лодыжки.

Паника поднялась волной.

— Эй! — закричал он. — Кто-нибудь!

Свет мигнул. Погас. Снова вспыхнул, на этот раз тусклее, зеленоватого оттенка.

Дверь палаты открылась со скрипом.

Вошла фигура в белом халате. Высокая, движения медленные, механические. Голова была закрыта хирургической маской и шапочкой, резиновые перчатки на руках.

Но там, где должно было быть лицо — ничего. Пустота. Буквально. Будто кто-то вырезал силуэт человека из реальности, оставив дыру.

Фигура подошла к столику рядом с койкой. Взяла скальпель. Лезвие блеснуло в мёртвенном свете.

— Нет, — прошептал Андрей. — Нет, пожалуйста...

Доктор-Смерть наклонился над ним. Из пустоты, где должно было быть лицо, доносилось дыхание — влажное, булькающее.

И он начал резать.

Боль была реальной. Настолько реальной, что Андрей закричал — горлом, всей грудью, до хрипоты. Скальпель входил в кожу, разрезал плоть, добирался до рёбер.

Но крови не было.

Вместо этого из разреза вырывался свет. Тёплый, золотистый. Доктор начал вытаскивать что-то — органы? Нет. Это были воспоминания, материализованные. Светящиеся шары, каждый с движущейся картинкой внутри.

Первая встреча с Леной. Их первый поцелуй. Рождение их мечты о семье.

Доктор клал их в металлический поднос один за другим. Андрей чувствовал, как с каждым извлечённым воспоминанием становится холоднее, пустее.

— Остановитесь, — прохрипел он сквозь слёзы. — Прошу...

Доктор не реагировал. Продолжал работу. Методично. Бесстрастно.

И когда он заговорил. Голос был как шёпот мертвеца:

"Она звала тебя каждую ночь".

Андрей застыл.

"Когда боль становилась невыносимой, она шептала твоё имя. Надеялась, что ты услышишь. Что придёшь".

Скальпель погрузился глубже.

"Но ты не приходил".

"Ты слышал её звонки и отключал телефон".

"Ты видел сообщения и не отвечал".

"Ты знал, что она умирает одна, но тебе было проще прятаться".

С каждым словом боль усиливалась. Не физическая — хуже. Боль вины, стыда, осознания собственной мерзости.

"А она всё звала. До последнего вздоха. Звала тебя".

Андрей рыдал. Слёзы текли по вискам, капали на подушку.

— Я знаю, — выдавил он. — Я знаю! Я трус! Я чудовище! Я...

"Скажи это", — прервал Доктор.

Андрей замолчал, не понимая.

"Скажи то, что должен был сказать ей. Здесь. Сейчас. Если сможешь".

Андрей закрыл глаза. Сердце бешено колотилось в груди — или в том, что от неё осталось.

— Я... я не боюсь, — прошептал он.

Доктор замер.

— Я не боюсь смерти, — громче повторил Андрей. — Я боюсь, что не сказал ей правду. Что я любил её так сильно, что не мог вынести мысль о её смерти. Что я бежал не от неё — от собственного бессилия. Что я слабак, который прятался за работой, потому что не знал, как быть сильным для неё.

Голос сломался.

— Я боюсь, что она умерла, думая, что я её не люблю. Что я бросил её. А это не так. Это не так! Я любил её каждую секунду. Люблю до сих пор. Я просто... не смог показать этого.

Доктор выпрямился. Скальпель выпал из его руки и с лязгом ударился о пол.

Палата начала дрожать. Стены трескались, осыпаясь кусками. Капельницы взрывались, разбрызгивая чёрную жидкость.

Голос Доктора, теперь тише, почти нежный:

"Она знала. В глубине души — знала. Но ей нужно было услышать".

Фигура начала растворяться, как дым.

"Страх делает нас чудовищами. Но признание страха делает нас людьми".

И всё рухнуло во тьму.

Андрей стоял в их квартире.

Настоящей квартире — той, где они жили. Каждая деталь была точной: диван с пятном от вина, книжная полка, криво висящая картина, которую он всё собирался выровнять.

Но что-то было не так.

Квартира была разрушена. Не как после погрома — хуже. Как после медленного, методичного уничтожения. Обои содраны, на стенах плесень, мебель сломана. Окна разбиты, занавески в лохмотьях.

Пол скрипел под ногами. Повсюду валялись их вещи — фотографии с разбитыми стёклами, порванная одежда, детские игрушки, которые они покупали в надежде на будущее.

В центре гостиной стояло зеркало. Огромное, в старой раме. Поверхность была мутной, покрытой трещинами.

Андрей подошёл к нему. Посмотрел на своё отражение.

И отражение шагнуло вперёд.

Из зеркала вышел он сам. Но не совсем. Глаза были пустыми, стеклянными. Движения резкие, дёрганые, как у марионетки. На лице — улыбка, механическая, бессмысленная.

Двойник заговорил его голосом, но без интонаций:

— Добро пожаловать домой.

Андрей отступил.

— Что ты такое?

— Я — ты. Настоящий ты. Тот, кто скрывался за отговорками и ложью. Тот, кому было удобнее притворяться, что всё в порядке.

Двойник начал ходить по комнате, проводя пальцем по сломанной мебели.

— Смотри, что ты сделал. Ты разрушил этот дом. Её сердце. Её веру в тебя.

— Нет, я...

— Да, — перебил Двойник, голос стал жёстче. — Ты. Каждый раз, когда уходил. Каждый раз, когда не отвечал. Каждый раз, когда выбирал работу вместо неё.

Он шагнул ближе. Андрей почувствовал холод, исходящий от него.

— Ты убил её столь же верно, как если бы сделал это собственными руками.

— ЭТО ЛОЖЬ! — закричал Андрей.

Двойник засмеялся — звук был как разбивающееся стекло.

— Ложь? Тогда ответь на вопрос.

На стенах начали проступать слова. Светящиеся, пульсирующие, написанные будто огнём:

ПОЧЕМУ ТЫ НЕ ОСТАЛСЯ?

ПОЧЕМУ РАБОТА БЫЛА ВАЖНЕЕ?

ЛЮБИЛ ЛИ ТЫ ЕЁ ИЛИ ТОЛЬКО ИДЕЮ ЛЮБВИ?

Двойник остановился в сантиметре от лица Андрея.

— Отвечай. Честно. Или я задушу тебя твоей собственной ложью.

Руки Двойника потянулись к горлу Андрея. Пальцы сомкнулись, начали сжиматься. Холодные. Твёрдые.

Андрей не сопротивлялся. Просто посмотрел в пустые глаза своего отражения.

И сказал правду.

— Я не остался, потому что боялся. Боялся смотреть, как она страдает. Боялся своего бессилия. Боялся, что если позволю себе почувствовать всю боль — сломаюсь. Разлечусь. Перестану функционировать.

Хватка ослабла, но не отпустила.

— Работа была не важнее. Никогда. Но она была убежищем. Местом, где я мог притвориться, что всё нормально. Где цифры и чертежи не требовали от меня эмоций.

Двойник наклонил голову, как будто слушая.

— И да... — голос Андрея сломался. — Да, я любил её. Не идею. Её. Настоящую. Я любил, как она смеётся над глупыми шутками. Как она засыпает с книгой на лице. Как она напевает, готовя завтрак. Я любил её храп по ночам, её привычку оставлять чашки везде, её глупые пляски, когда она думает, что никто не видит.

Слёзы текли по лицу.

— Я любил её так сильно, что думал, что умру от боли при мысли о её смерти. И я... я бежал от этой боли. Вместо того чтобы разделить её с ней. Я оставил её одну. Потому что был эгоистом. Трусом. Я знаю.

Руки Двойника разжались. Андрей упал на колени, задыхаясь.

Двойник стоял неподвижно. Затем начал трескаться, как фарфоровая статуя. Сначала тонкие линии, потом шире, глубже.

— Признание, — прошептал он, голос стал эхом. — Вот ключ. Не оправдания. Признание.

Он рассыпался пеплом. Серый, лёгкий, развеянный невидимым ветром.

Зеркало за ним треснуло с громким звоном. В трещинах появился свет — тёплый, приглашающий.

Андрей встал. Дрожащими руками коснулся зеркала. Оно рассыпалось под пальцами, открывая дверь.

За дверью был свет.

И силуэт.

Женский силуэт.

Сердце Андрея остановилось.

— Лена? — прошептал он.

Силуэт обернулся.

Это была она.

Место за дверью не походило на остальной загробный мир. Здесь не было ржавчины, скрежета, тьмы. Просто... пространство. Белое, мягкое, как будто они стояли внутри облака.

Елена стояла в нескольких метрах. Она выглядела так, как он помнил — до болезни. Волосы длинные, каштановые, падали на плечи. Кожа здоровая, щёки румяные. На ней было белое платье, простое, летнее.

Но глаза были грустными.

Они смотрели друг на друга долгую секунду — бесконечную секунду.

А потом Андрей побежал. Споткнулся, упал, поднялся и понёсся дальше. Обнял её так крепко, что казалось, хотел слиться с ней в одно целое.

Она была реальной. Тёплой. Живой.

Он рыдал ей в плечо, всхлипывая, не в силах остановиться.

— Лен... Лена... прости меня... прости...

Она гладила его по волосам, сама плача.

— Тише, Андрюш. Тише. Я здесь.

Они стояли так, обнявшись, пока время не потеряло смысл. Может быть, минуту. Может быть, вечность.

Наконец Андрей отстранился, взял её лицо в ладони, смотрел, будто боялся, что она исчезнет.

— Зачем ты пришёл? — спросила она тихо. — Зачем ты сделал это?

— Я не успел, — выдохнул он. — Я не успел сказать тебе... столько всего. Что ты — самое важное, что было в моей жизни. Что каждый день с тобой был подарком. Что я идиот, трус и эгоист, который не заслуживал тебя.

— Андрей...

— Нет, дай мне сказать, — он сжал её руки. — Я был рядом, но не был с тобой. Когда ты нуждалась во мне больше всего, я убежал. Спрятался за работой, за отговорками, за страхом. Я оставил тебя одну. Я...

Голос сломался.

— Я предал тебя. И я буду жить с этим до конца дней. Но прежде чем это случится, мне нужно было сказать тебе, что я люблю тебя. Всегда любил. Каждую секунду. Даже когда был слишком слаб, чтобы показать это.

Елена плакала. Слёзы катились по щекам, но она улыбалась.

— Я знала, — прошептала она. — В глубине души я знала. Просто... мне так нужно было услышать. Мне было так страшно, Андрюш. Так одиноко.

— Прости меня, — он прижался лбом к её лбу. — Прости. Я отдал бы всё, чтобы вернуться. Чтобы быть рядом. Чтобы держать тебя за руку в последнюю ночь.

— Я прощаю тебя, — сказала она, голос дрожал. — Я всегда прощала. Но ты должен простить себя, милый.

Андрей покачал головой.

— Не знаю, смогу ли.

— Сможешь. Потому что я прошу тебя об этом.

Она поцеловала его. Нежно, со всей любовью, которую не успели выразить за годы.

Когда они оторвались друг от друга, Андрей сказал:

— Вернись со мной. Пожалуйста. Я знаю, что ты можешь. Я сделаю всё. Пройду ещё сто испытаний. Только вернись.

Елена покачала головой, и в её глазах появилась такая грусть, что сердце Андрея разрывалось.

— Я не могу, любимый. Таковы правила. Моя дорога закончилась. Я прошла свой путь.

— Тогда я останусь, — твёрдо сказал он. — Я останусь здесь. С тобой. Навсегда.

— Нет, — она сжала его руки. — Нет, ты не должен. Твоя жизнь не закончилась. У тебя есть отец, которого ты не видел больше года. Есть племянница, которая ждёт, когда ты найдёшь для неё время. Есть люди, которым нужны твои слова, твоё присутствие.

— Но я хочу быть с тобой...

— А я хочу, чтобы ты жил, — её голос был твёрдым. — Жил так, как мы не смогли. Говорил людям, что любишь их. Обнимал. Был рядом. Не откладывал на завтра то, что можно сделать сегодня. Обещай мне, Андрей. Обещай, что не будешь тратить впустую время, которое тебе осталось.

Он хотел спорить. Хотел кричать, что это несправедливо. Что он только нашёл её, и не может потерять снова.

Но взглянул в её глаза — полные любви, надежды, веры — и понял.

Это был её последний дар ему. Последний урок.

— Обещаю, — прошептал он. — Я обещаю. Я буду помнить тебя каждый день. Буду жить так, чтобы ты гордилась мной.

Елена улыбнулась сквозь слёзы.

— Я всегда гордилась тобой. Даже когда ты был идиотом.

Они засмеялись — смех, смешанный с рыданиями.

— Я буду ждать, — сказала она. — Когда-нибудь, когда твоё время придёт по-настоящему, я буду здесь. И у нас будет вечность, чтобы наверстать упущенное.

— Вечность, — повторил Андрей. — Хорошо звучит.

Она поцеловала его ещё раз. Последний раз. Её губы были тёплыми, реальными.

А потом начала растворяться. Тело становилось прозрачным, светилось изнутри.

— Я люблю тебя, Андрюша, — донеслось эхом. — Всегда любила. Всегда буду.

— И я люблю тебя, — крикнул он, хотя голос срывался. — До последнего вдоха. И после.

Свет вспыхнул, ослепительный.

И она исчезла.

Андрей стоял один в белом пространстве, протягивая руки в пустоту.

Аплодисменты раздались откуда-то сзади. Медленные, насмешливые.

Андрей обернулся.

Привратник стоял в нескольких метрах, всё такой же — красный халат с бегущими символами, чёрные глаза, акульи зубы. Тень извивалась у его ног, как живая змея.

— Трогательно, — сказал он, голос звучал искренне восхищённым. — По-настоящему трогательно. Я видел тысячи воссоединений, но это... было особенным. Ты прошёл испытания, смертный. Прошёл честно.

Андрей не ответил. Внутри была пустота — не такая, как раньше. Другая. Заполненная болью, но и... покоем.

— Скажи мне, — продолжил Привратник, шагая ближе. — Чему ты научился?

Андрей медленно перевёл взгляд на него.

— Что любовь — это не просто чувство. Это действие. Каждый день. Каждую минуту. Это быть рядом, даже когда трудно. Это говорить слова, даже когда кажется, что и так всё ясно. Потому что людям нужно слышать. Нужно чувствовать. Знать недостаточно.

Привратник улыбнулся — на этот раз улыбка была почти человеческой.

— Хорошо. Очень хорошо. Люди — забавные создания. Вы копите слова, откладываете объятия, думаете, что времени много. Что завтра ещё будет. А потом приходите сюда, сломленные, с грузом несказанного. И плачете о том, что не успели.

Он обошёл Андрея кругом, разглядывая, как коллекционер изучает редкий экспонат.

— Но большинство приходит с оправданиями. "Я был занят". "Я не знал". "Я думал, что есть время". Ты пришёл с правдой. С признанием своей вины. Это редкость.

— Почему вы позволили мне увидеть её? — спросил Андрей хрипло. — В чём смысл?

Привратник остановился, посмотрел прямо в глаза.

— Потому что ты принял цену. Большинство хотят прощения, но не готовы к боли. Хотят искупления, но без расплаты. Ты прошёл через ад собственных ошибок. Ты заслужил эти три минуты.

— Три минуты, — эхом повторил Андрей. — За всю жизнь.

— Больше, чем получает большинство, — пожал плечами Привратник.

Андрей посмотрел на свои руки. Они дрожали.

— А вы... вы действительно бог?

Привратник рассмеялся — звук был как треск льда.

— Бог, привратник, судья, психопомп — называй как хочешь. Я тот, кто встречает. Тот, кто провожает. Я граница между "было" и "никогда не будет". Я тот, кто взвешивает души и решает, достойны ли они второго шанса.

Он наклонился, лицо в сантиметрах от Андрея, чёрные глаза отражали только пустоту.

— И я говорю тебе, смертный: тебе дали этот шанс не ради тебя. Ради тех, кто всё ещё ждёт твоих слов. Ради отца, который думает, что ты забыл о нём. Ради племянницы, которая хочет, чтобы дядя был рядом. Ради всех, кого ты можешь не предать, как предал её.

Слова резали, но Андрей кивнул.

— Что теперь будет со мной?

— Ты вернёшься, — Привратник щёлкнул пальцами. Один из его чёрных ногтей упал и рассыпался пеплом. Новый вырос мгновенно. — В мир живых. В своё тело, которое всё ещё лежит у могилы твоей жены, еле дышит, но живо. Рассвет его разбудит.

— А потом?

— А потом ты будешь жить, — просто ответил Привратник. — Каждый день. С памятью о том, что увидел здесь. С пониманием того, что время — не бесконечно. Что слова нужно говорить сегодня. Что объятия нельзя откладывать. Что любовь требует присутствия.

Он выпрямился, и его тень наконец совпала с телом — на одно короткое мгновение. Андрей увидел, как тень улыбнулась. Отдельно от хозяина.

— Не трать его впустую, смертный, — сказал Привратник, голос стал эхом, растворяющимся в пространстве. — Следующего раза не будет. Одна жизнь. Один шанс. Используй его.

Он щёлкнул пальцами.

Мир взорвался белым светом.

И Андрей начал падать.

Он проснулся от холода.

Пальцы онемели, тело ломило, будто его переехал грузовик. Во рту был привкус земли и крови.

Андрей открыл глаза.

Рассвет. Небо из серого становилось розовым. Птицы пели где-то на деревьях. Над головой — ветки старого дуба, силуэтом на фоне утреннего света.

Он лежал у могилы Елены. Круг из пепла почти развеян ветром. Фляга валялась рядом, пустая.

Андрей сел, морщась от боли. Всё тело болело, каждая мышца, каждый нерв. Как будто он действительно умирал и возвращался.

Посмотрел на руки.

На запястьях были следы — тонкие, красные линии, как от ремней. Следы, которых не должно было быть.

Они начали тускнеть на глазах, исчезая, как утренний туман.

Он коснулся груди. Под рубашкой чувствовался шрам — тонкий, вертикальный, от горла до пупка. Тот, которого тоже не должно быть.

Всё было реальным.

Он был там. Прошёл испытания. Видел её.

Андрей посмотрел на надгробие. Простой гранитный камень. Фотография Елены, улыбающейся, с надписью:

Елена Соколова

1990 — 2024

Любимая жена, дочь, человек

Он коснулся холодного камня, провёл пальцами по буквам её имени.

— Я вернулся, — прошептал он. — Я обещал, и я вернулся. И я сделаю всё, что обещал. Буду жить, Лена. Буду жить за нас обоих.

Ветер зашелестел листьями, и на секунду Андрею показалось, что он услышал её голос:

"Я знаю, любимый. Я знаю".

Он встал. Ноги еле держали, но он устоял. Отряхнул одежду, поднял пустую флягу, огляделся.

Кладбище было пусто. Город просыпался вдалеке — слышались звуки машин, лай собак, чей-то смех.

Жизнь продолжалась.

Андрей сделал первый шаг. Потом второй. С каждым шагом ноги слушались лучше.

У ворот кладбища он обернулся. Посмотрел на могилу под дубом, на утренний свет, пробивающийся сквозь ветви.

— До субботы, Лен, — сказал он тихо.

И пошёл домой.

Прошла неделя.

Андрей не вернулся на работу. Он позвонил, взял неоплачиваемый отпуск на месяц. Начальник пытался возражать, но что-то в голосе Андрея заставило его замолчать и просто согласиться.

Первые три дня он провёл дома, приводя квартиру в порядок. Убрал все больничные принадлежности, которые напоминали о последних месяцах. Но не убрал фотографии Елены. Наоборот — развесил их по всей квартире. Она улыбалась с каждой стены, из каждого угла.

На четвёртый день он позвонил отцу.

Трубку взяли после пятого гудка.

— Алло? — голос был старым, настороженным. Андрей почти не узнал его.

— Пап, это я.

Пауза. Долгая, тяжёлая.

— Андрей? Что-то случилось?

— Нет. То есть... можно я приеду? Сегодня?

— Сегодня? Ты же в Москве, а я в Туле. Это почти пять часов...

— Я знаю. Я выезжаю через час. Буду к обеду.

Ещё одна пауза.

— Ты уверен, что всё в порядке, сын?

Андрей закрыл глаза.

— Нет, пап. Не в порядке. Но... я хочу это исправить. Можно?

Голос на том конце дрогнул:

— Конечно можно, Андрюша. Конечно. Я буду ждать.

***

Отец жил на окраине Тулы, в той же двухкомнатной хрущёвке, где Андрей вырос. Подъезд всё такой же облезлый, почтовые ящики сломаны, на стенах граффити.

Андрей поднялся на третий этаж, постучал в знакомую дверь.

Открыл отец.

Семьдесят два года, но выглядел старше. Спина согнута, волосы совсем седые, лицо в глубоких морщинах. Он похудел с последней встречи, свитер висел на плечах мешком.

Они смотрели друг на друга несколько секунд.

А потом Андрей обнял его. Крепко, долго, так, как не обнимал с детства.

— Пап, — прошептал он. — Прости, что так редко звоню. Прости, что не приезжал. Прости за всё.

Отец замер, потом медленно обнял в ответ. Руки дрожали.

— Что случилось, сын? — спросил он, и голос был полон беспокойства.

— Я просто понял, — Андрей отстранился, посмотрел отцу в глаза. — Понял, что нужно говорить это, пока есть время. Я люблю тебя, пап. Очень. И хочу, чтобы ты это знал.

Старик моргнул, и слёзы выступили на глазах.

— Я знаю, Андрюша. Всегда знал.

— Но мне нужно было сказать, — Андрей сжал его плечо. — Знать — недостаточно. Нужно слышать.

Они прошли в квартиру. Пахло старостью, одиночеством и борщом — отец готовил, видимо, ждал.

Провели весь день вместе. Ели, пили чай, разговаривали. О детстве, о маме, которая умерла десять лет назад, о жизни, работе, о Елене.

Отец слушал историю о болезни, о смерти, о том, как Андрей не был рядом. Слушал молча, держа сына за руку.

— Она была хорошей девушкой, — сказал он наконец. — Ты не заслуживал её.

— Знаю.

— Но она любила тебя несмотря ни на что.

— Знаю.

Отец кивнул.

— Тогда живи так, чтобы оправдать эту любовь.

Они сидели на старом диване, том самом, на котором Андрей когда-то делал уроки, смотрели в окно на закат над спящим городом.

— Оставайся на ночь, — сказал отец. — Как в детстве. Я постелю тебе на твоей кровати.

Андрей улыбнулся.

— Останусь.

Той ночью он спал в своей детской комнате, которую отец оставил без изменений. Всё было как двадцать лет назад — плакаты на стенах, книжная полка, узкая кровать.

И впервые за месяцы Андрей спал без кошмаров.

На следующий день, вернувшись в Москву, он позвонил сестре.

— Алло? — голос Оли был удивлённым. Они не разговаривали месяца три.

— Оль, привет. Это Андрей.

— Да, я вижу. Что-то случилось?

— Нет. Просто... можно мне поговорить с Машей?

Пауза.

— С Машкой? Ты уверен?

— Очень.

Послышался шорох, детский голос вдалеке: "Кто это?", потом шаги.

— Дядя Андрей? — голос был робким, неуверенным.

— Привет, Машуль, — Андрей улыбнулся, хотя она не видела. — Как дела?

— Хорошо... А что?

— Ничего. Просто хотел спросить... ты свободна в субботу?

— В субботу? Ну... да, вроде. А что?

— Думал пригласить тебя в кино. Потом можем в парк сходить, мороженое поесть. Как думаешь?

Тишина на том конце. Потом взрыв восторга:

— Правда?! Дядя Андрей, правда-правда?! Ты не занят?!

Сердце сжалось.

— Правда. И больше никогда не буду слишком занят для тебя. Обещаю.

— УРА! Мам, мам, дядя Андрей зовёт меня в кино! Он не занят!

В трубке раздались смех, радость, суета. Потом снова голос Оли, теперь мягче:

— Андрей... спасибо. Она так по тебе скучала.

— Я знаю. Я тоже скучал. И больше не буду допускать, чтобы работа была важнее семьи.

— Что с тобой произошло? — спросила сестра тихо.

Андрей посмотрел в окно, на серое московское небо.

— Я научился ценить время, Оль. Пока оно есть.

***

В субботу они пошли в кинотеатр. Смотрели какой-то мультфильм про говорящих животных. Маша смеялась, хлопала в ладоши, объясняла дяде каждую шутку, которую он якобы не понял.

Потом мороженое. Потом парк. Потом карусели.

Когда вечером он отводил её домой, Маша взяла его за руку и спросила:

— Дядь Андрей, а мы теперь часто будем так гулять?

Он присел на корточки, чтобы быть на уровне её глаз.

— Обязательно. Каждую субботу, если хочешь. Или даже чаще.

— Хочу! — она обняла его за шею. — Я так рада, что ты наконец нашёл время.

Андрей обнял её в ответ, чувствуя, как горло сжимается.

— Я тоже, солнышко. Я тоже.

Каждую субботу, кроме тех, что он проводил с Машей, Андрей ездил на кладбище.

Приходил утром, когда людей было мало. Приносил пионы — её любимые цветы. Садился рядом с надгробием на складной стул, который прятал в кустах, и разговаривал.

Рассказывал о работе, на которую вернулся, но которая больше не поглощала его целиком. О встречах с отцом — теперь он ездил к нему каждые две недели. О прогулках с Машей. О мелочах — смешном случае в метро, о новом кафе, которое открылось рядом с домом, о книге, которую прочитал.

— Помнишь, Лен, ты всегда говорила, что я не замечаю людей? — сказал он однажды, в дождливую субботу, сидя под зонтом. — Что слишком занят, чтобы видеть, что происходит вокруг? Я учусь. Правда учусь.

Ветер шелестел листьями.

— На этой неделе я помог соседке Марии Ивановне донести сумки до квартиры. Она так обрадовалась, будто я совершил подвиг. А я просто был рядом и заметил. Раньше я бы прошёл мимо, уткнувшись в телефон.

Он провёл рукой по холодному камню.

— А ещё я разговорился с охранником в офисе. Оказывается, его зовут Василий, у него трое детей, и он большой фанат футбола. Я работаю в этом здании пять лет и ни разу не спросил его имя. Представляешь?

Дождь усилился, барабаня по зонту.

— Я пытаюсь, Лен. Пытаюсь жить так, как ты хотела. Замечать людей. Говорить им важное. Не откладывать на завтра.

Он замолчал, прислушиваясь к звуку дождя, к шелесту деревьев.

— Мне тебя не хватает. Каждый день. Каждую минуту. Но я знаю, что ты хочешь, чтобы я жил. И я живу. Так, как могу.

Положил пионы к надгробию, поправил, чтобы лежали ровно.

— До следующей субботы, любовь моя.

Встал, сложил стул, спрятал обратно в кусты.

Обернулся напоследок.

И на мгновение — всего на мгновение — ему показалось, что рядом с могилой стоит силуэт. Женский, в белом. Он смотрел на него и улыбался.

Андрей моргнул. Никого не было.

Но на сердце стало теплее.

Он улыбнулся сквозь слёзы.