ПЕПЕЛ ИМПЕРИИ - Часть пятая

Бесплотный, лишенный голоса и веса, Алекс мог только наблюдать, как из оболочки его бывшего тела поднимается Тот, Кого он всю жизнь носил в себе как гостя — непрошеного, опасного, родного.

Но это был не Лич.

Это было Откровение.

Ткань рвалась не со звуком плоти — с хрустом ломающихся измерений. То, что вышло, было слишком велико, слишком древне, чтобы умещаться в человеческом обличье. Черные перья звенели, как доспехи, но сквозь эту черноту, в глубине, пульсировал свет — не теплый, как у Лока или Марченко, а холодный, неумолимый, как свет далекой нейтронной звезды. И крылья… Крылья оказались не кожистыми, как у демонической твари, а сложной, невообразимой вязью теней и сияния, где каждый всполох тьмы рождал на кончике пера искру первозданного хаоса, и наоборот.

Лич обернул то, что можно было назвать лицом, к кругу демонов. Алекс, уже не связанный с ним узами хозяина и паразита, впервые «увидел». Не почувствовал силу, а именно увидел его суть. В спиралях темной энергии, в геометрии света, ломающегося вокруг него, читалась не демоническая свирепость, а холодная, выстраданная за эоны решимость. И печать на этой сущности была не инфернальной, а… иной. Древнее. Выше.

«Ангел Падших Врат» — прошептал в разуме Алекса голос, полный ужаса и признания. Это думал не он. Это думал Лок. Ангел-предатель, чье сияние вдруг померкло, став жалкой свечкой перед прожектором ледника.

Генерал Васильев, чей расчетливый ум вмиг оценил катастрофу, рванул было к телу Ольги, чтобы завершить ритуал вручную. Но не успел сделать и шага.

Лич — нет, Эридианец — не стал махать мечом или бросать заклятья. Он просто посмотрел на Васильева.

Пространство вокруг генерала схлопнулось. Не сдавленным воздухом, а самим понятием «вокруг». Васильев на мгновение стал двумерной тенью, кричащей беззвучным ртом на плоском листе реальности, а затем и эта тень рассыпалась в прах звуков, которые так и не были произнесены. От него не осталось ничего. Даже памяти.

Круг, столь тщательно выстроенный, дрогнул. Демоны, эти древние мастера интриг и ужаса, отступили. В их глазах, лишенных всего человеческого, читался животный, первобытный страх — страх твари, внезапно узнавшей в ручном волке альфу настоящей стаи.

— Азазель, — на этот раз произнес один из демонов, его гортанный голос был полон ненависти и… странного почтения. — Ты должен был кануть в Бездну!

Эридианец, названный Азазелем, наконец заговорил. Его голос был не звуком. Он был тишиной, обретающей смысл, давлением на барабанные перепонки мироздания.

— Я канул. И поднялся. Не через Бездну. Через человечество. Через его боль, его гнев, его любовь. Я пил его сотни лет, чтобы вспомнить, кто я. Чтобы помнить — за что.

Лок, собрав остатки своей гордыни, взмыл в воздух. Его крылья развернулись, извергая потоки ослепительной, карающей энергии. Свет, способный испепелить город, ударил в Азазеля.

И поглотился.

Черно-сияющая форма древнего ангела даже не дрогнула. Он впитал этот свет, как черная дыра впитывает звезду. А затем — вернул.

Это не был ответный удар. Это было отражение. Из груди Азазеля вырвался сгусток не света и не тьмы, а чего-то третьего — чистой, нефильтрованной реальности. Он пронзил сияние Лока, как игла — мыльный пузырь.

Лок вскрикнул. Его форма заколебалась, начала терять четкость. Сияние стало мигать, обнажая под ним нечто жалкое, выгоревшее, похожее на грязную тряпичную куклу.

— Ты предал не брата. Ты предал саму гармонию, — прозвучал голос Азазеля. Он поднял руку — не для удара, а для жеста стирания. — Твое место не среди творения. Твое место — в небытии, которое ты так возжелал.

Лок не исчез во вспышке. Он растворился. Его форма растеклась, как чернильное пятно в воде, и была поглощена тканями искусственной пустыни. От него не осталось эха, не осталось памяти в сиянии. Только пустота, где мгновение назад была вечная жизнь.

Демоны, видя конец своего покровителя, ринулись в отчаянную атаку. Они были могущественны. Каждый из них мог бы стать владыкой малого мира. Их совместная атака — сплетение пламени Преисподней, льда вечной смерти и чистого психического хаоса — была способна раскрошить горы и высушить моря.

Азазель встретил их один.

Он не защищался. Он позволил им атаковать. Позволил пламени лизать свои перья, льду сковывать форму, хаосу бушевать в разуме. И Алекс, смотрящий сверху, понял. Эридианец не сопротивлялся, потому что вдыхал. Вдыхал эту тьму как часть себя. Как часть того долгого пути через человеческие души, через собственное падение.

А затем — он выдохнул.

Это не было заклинание. Это было освобождение. Все поглощенные за мгновение до этого силы, умноженные на его собственную древнюю мощь, вырвались обратно. Но не как разрушение. Как развязывание узлов. Силы демонов, сталкиваясь с их же искажённой сутью, выпущенной через призму природы ангела, стали аннигилировать.

Они не взрывались. Они гасли. Один за другим, как свечи на ветру. Их вопли были короткими и полными не столько боли, сколько изумления — изумления перед простой истиной, которую они забыли: любое зло, встреченное с абсолютным пониманием и принятием, теряет силу и обращается в ничто.

Последний демон, высокий маг с лицом аристократа, исчез, прошептав: «Так вот каково… прощение…»

И наступила тишина. Давящая, оглушительная. Искусственная пустыня, лишённая воли своих создателей, затрещала по швам. Песок сыпался в небо, солнце гасло, как перегоревшая лампочка.

Азазель — Лич — Ангел Падших Врат — повернулся к бесплотному сознанию Алекса. В его «взгляде» не было ни гнева, ни милости. Была лишь констатация.

— Твое тело мертво, Хранитель. Сосуд разбит. Но искра… искра должна жить. Она — не в осколке. Она — в тебе. В твоей памяти, в твоей воле, прошедшей через сотню смертей.

Алекс попытался что-то «сказать», протестовать, спросить. Но мысли его были подхвачены и поняты без слов.

— Осколок вернется в поток времени. Он найдет нового носителя, когда придет срок. А ты… ты выполнил свою часть договора. Ты был моим якорем в мире живых. Моей связью с тем, за что я когда-то пал. Теперь я свободен. А ты… ты заслужил не покой. Ты заслужил продолжение.

Сияюще-темная рука простерлась к застывшей фигуре Ольги, к тому крошечному, едва теплящемуся огоньку жизни внутри нее.

— Заклятие стазиса спадет через пять лет по внешнему времени. Для тебя это будет миг. Ты откроешь глаза и увидишь мир заново. Со всей своей памятью. Со всей своей болью. Со всей своей силой, не связанной больше с осколком, но рождённой им. Будешь ли ты человеком? Ангелом? Или чем-то третьим? Это твой путь теперь, Александр.

Алекс почувствовал, как его сознание, эту квинтэссенцию опыта, неумолимо тянет вниз — не к холодному трупу на песке, а к тому тёплому, защищенному мраком заклятия и материнской плотью семечку жизни.

Последнее, что он увидел, перед тем как реальность пустыни окончательно распалась на осколки света и вернулась в разгромленную гостиную особняка Бельских, была фигура Ангела. Азазель стоял над своим собственным, теперь уже пустым, сосудом — телом Алекса. Он положил черную, сияющую руку на грудь, где должен был биться осколок. И растворился, унеся артефакт с собой в небытие, оставив после себя лишь тишину, разруху и едва слышный, прощальный вздох ветра.

А потом был не удар, а мягкое погружение. Как падение в пуховик с высоты небоскреба.

Темнота. Тепло. Теснота. Глухие, ритмичные удары где-то очень близко — тук-тук, тук-тук. Чужой, влажный, убаюкивающий мир.

И вдруг — давление. Со всех сторон. Свет. Резкий, режущий. Холод. Вопли. Не его. Чужие. Его собственные легкие спазмировали, пытаясь вдохнуть впервые, и выдохнули первый крик — пронзительный, яростный, полный столетней тоски и осознания всего ужаса и чуда нового начала.

Он видел расплывчатые пятна света, склоненные силуэты. Чувствовал прикосновения грубых рук. Слышал обрывки взволнованных голосов: «Жив! Мать… мать не дышит, но младенец жив!»

Он, Александр, князь, некромант, бывший Хранитель, лежал завернутый в жёсткую ткань и орал. Орал от ярости, от беспомощности, от того, что его разум, помнивший яд магии и хруст костей, был заперт в теле, которое не могло даже держать голову.