Перекрестье путей

И все земные разлуки

Предстанут перед нами как перекрестье

Других путей!

Aleksandra Fedorova "Узнавание"

---

Рассекая толпу на перроне, Анна искала его взгляд. Он стоял у вагона, прислонившись к холодному, покрытому инеем борту, и смотрел на нее так, будто пытался запечатлеть в памяти каждую черточку, каждую морщинку, каждую прядь ее седых волос. Не было суеты, не было слез — лишь гнетущая тяжесть предстоящей разлуки. Поезд Москва–Владивосток стал вестником конца, финальным аккордом их общей жизни, растянутым на шесть суток и тысячи километров.

— Позвони, как приедешь, — сказала она, подавая ему его старый потертый рюкзак.

—Обязательно, — кивнул он, и его голос прозвучал глухо, как из колодца.

Прозвучал прощальный гудок. Двери с лязгом захлопнулись, отсекая его от нее стеклом и сталью. Поезд дрогнул и медленно, нехотя, пополз вдоль платформы. Анна не махала рукой. Она стояла, вцепившись побелевшими пальцами в ручки сумки, и смотрела, как удаляется, растворяется, словно в тумане, его лицо. Уже сейчас она знала, что навсегда запомнит, как мелькнула в окне его ладонь, прижатая к стеклу, как потом мимо нее проплыл вагон, а потом уже и хвост поезда скрылся за поворотом.

Она вышла на привокзальную площадь, и город, шумный и безразличный, обрушился на нее всей своей громадой. Анна смотрела на знакомые дома, сквер, стоянку такси, улыбающиеся лица встречающих, торопящихся с цветами к поездам, и непрошеные слёзы вскипали на глазах. Ведь они оба так решили: пожить врозь, потому что совместный быт заел, чувства притупились (господи, какие чувства в шестьдесят!), он ощущал себя не до конца реализованным в науке, а ей хватало забот о внуках - студентах. Когда внезапно старые друзья позвали его на новый проект во Владивосток, она не стала возражать. Почему же теперь разлука вошла в нее, как холодный гвоздь, и застряла где-то в груди, мешая дышать?

Дом встретил Анну звенящей тишиной. На столе в гостиной все еще лежала его незаконченная статья, на кухне стояла его любимая кружка с недопитым чаем. Все здесь дышало его присутствием, запахом, привычками. Она знала: так будет долго, может, даже всегда...

Она прожила так несколько недель, двигаясь по квартире, как тень, отбывая дни, как наказание. Она звонила ему каждый вечер, но их разговоры становились все короче, все примитивнее. Он говорил о суровых пейзажах, о новом быте, о работе в НИИ, которая его захватила. Она рассказывала, что купила в магазине, о новом сериале, о том, что починили лифт. Между ними ширилась пропасть. Они были как два корабля, отошедшие от одного берега, но взявшие разные курсы.

Однажды, разбирая книжный шкаф, Анна наткнулась на старый фотоальбом. Пыльный, с потрескавшимся кожаным переплетом. Она не открывала его сто лет. Села на пол, поджав под себя ноги, и погрузилась в прошлое. Вот они молодые, смеющиеся, на фоне Египетских пирамид. Вот он, загорелый, с удочкой на берегу озера. Вот она, с сыном на руках, хохочет, а он смотрит на них обоих с таким обожанием, что у нее и сейчас, спустя сорок лет, сжимается сердце.

И вдруг, перевернув последний лист, она нашла конверт. В нем лежала пожелтевшая от времени открытка с видом на Карлов мост в Праге из их первой, самой долгой разлуки. Тогда, тридцать пять лет назад, он уехал в полугодовую командировку. Она осталась с маленьким сыном, кучей проблем и с тоской, которая казалась непереносимой. На обороте открытки — его знакомый, энергичный почерк:

«Дорогая моя! Сегодня шел дождь, и я думал о тебе. О том, что разлуки не отнимают нас друг у друга. Это просто другие пути. Мы идем по ним порознь, чтобы потом встретиться и рассказать друг другу о своих открытиях, опыте, новых людях и городах. Я иду своим путем, но он ведет к тебе. Всегда».

Анна перечитала эти слова снова и снова. И что-то в ней перевернулось. Та давняя разлука казалась ей тогда концом света. Но потом она стала началом их самых пронзительных встреч после долгой дороги, привела к глубокому пониманию любви. Это был не разрыв, а испытание на прочность, которое они с честью прошли.

Она подняла голову и огляделась. Сейчас их квартира уже не казалась ей кладбищем их чувств, скорее картой общего пути. Каждая вещь — вехой. И его отъезд во Владивосток — не временным освобождением друг от друга, а новым незнакомым перекрестком.

В тот вечер она не стала ему звонить. Вместо этого села за стол, достала лист плотной бумаги и начала писать. Длинное, обстоятельное письмо. Не о сломанном лифте и сериалах, а о том фотоальбоме. А еще о том, как переживала за него, когда он болел в прошлом году. О своей давней тайной мечте научиться играть на фортепиано. О том, что впервые за много лет прочитала Достоевского и поняла кое-что важное. Она писала ему, как лучшему другу, самому близкому человеку, с которым можно поделиться самым сокровенным. Она рассказывала ему о чувствах и переживаниях, которые открылись ей на этом новом одиноком пути.

Анна отправила письмо и в тот же день записалась на курсы итальянского, о которых мечтала с юности. Она стала ходить в музей по выходным, бродить по залам одна, в тишине, открывая для себя новых художников. Нашла старых подруг, с которыми прежде некогда было встретиться. Ее жизнь, которая после его отъезда замерла, снова начала наполняться. Не его отсутствием, а ее интересами. Не отрекаясь от прошлого, она вновь шла своим путем, на котором заново открывала себя — современную, умную, глубокую женщину, а не просто жену, мать и бабушку.

После того письма они продолжали созваниваться, но теперь их разговоры изменились. Она рассказывала о своих дискуссиях с внуками о жизни, о сложностях с итальянскими глаголами, о впечатлениях от выставки. Он, вдохновленный ее энергией, делился своими академическими успехами, читал ей отрывки из новой книги, над которой работал. Они снова стали интересны друг другу. Их диалог ожил, потому что ожили они сами.

Прошло два года.

Анна стояла в аэропорту «Шереметьево», высматривая его в толпе. Приятное волнение, как в юности, охватывало ее.

И вот он вышел из зоны прилета, немного уставший после долгого пути, но его глаза горели знакомым молодым огнем, который она не видела в последние годы перед отъездом. Он заметил ее, улыбнулся и быстрым шагом направился к ней.

Они обнялись, совсем как тогда, когда он прилетел из Праги.

— Ты так изменилась, — сказал он, отстраняясь и глядя на нее с восхищением.

—А ты — нет, — улыбнулась она. — Такой же родной и любимый.

По дороге домой он молча держал ее руку в своей. Потом сказал, глядя из окна такси на мерцающие огни ночной Москвы:

—Знаешь, все эти годы там, на Дальнем Востоке, я тоже часто вспоминал ту открытку из Праги. Ту, что я послал тебе в прошлом веке. Я боялся, что наш путь разошелся навсегда.

—Он и разошелся, — мягко сказала Анна. — На какое-то время. У тебя был твой путь — с тайгой, океаном, наукой. А у меня — мой. С итальянским, картинами и самой собой.

Он посмотрел на нее с удивлением и восхищением.

—И что же ты нашла на своем пути? — спросил он.

—Себя. И понимание, что мы все время шли не навстречу и не врозь. Мы шли параллельно, чтобы, встретившись, сложить наши карты в одну общую. Наш мир стал шире, Саша.

Они подъехали к дому. Войдя в квартиру, он огляделся. Все было на своих местах, но что-то неуловимо изменилось. Он подошел к столу и увидел раскрытый фотоальбом на той самой странице, с открыткой из Праги. Рядом лежала исписанная его почерком статья и — нотная тетрадь с ее именем на обложке: все-таки она занялась фортепьяно.

В этот миг он понял гениальную простоту той истины, которую когда-то, будучи молодым, интуитивно вложил в несколько строк на клочке бумаги. Земные разлуки не являются трагедией. Они — перекрестки. Точки, где пути на время расходятся, чтобы люди, обогащенные новым опытом, могли снова сойтись. Не ради старого пути, а чтобы открыть новый, пролегающий по территории двух бесконечных вселенных.