Песни Азатота

Я просыпаюсь в холодном поту,

Я просыпаюсь в кошмарном бреду,

Как будто дом наш залило водой

И что в живых остались только мы с тобой.

И что над нами — километры воды,

И что над нами бьют хвостами киты,

И кислорода не хватит на двоих,

Я лежу в темноте.

Слушая наше дыхание,

Я слушаю наше дыхание.

Я раньше и не думал, что у нас

На двоих с тобой одно лишь дыхание.

Nautilus Pompilius "Дыхание" (1995)

I.

В липком мареве кошмарного забытья я очнулся, объятый ужасом столь всепоглощающим, что сам воздух вокруг, казалось, сгустился в липкий кисель. Лихорадочно метался разум мой, тщетно силясь понять чудовищность постигшей нас катастрофы. Лишь постепенно, словно проступая сквозь зыбкую пелену дурмана, жуткое осознание начало просачиваться в мое существо, подобно ледяным каплям, терзающим плоть.

Немыслимым образом дом наш, еще недавно казавшийся несокрушимой твердыней, ныне покоился на океанском дне, погребенный под неизмеримой толщей студеных вод. Мы же вдвоем, по неведомой прихоти безжалостного рока, оказались заточены в тесной темнице, со всех сторон окруженной безмолвным царством Левиафана. Мрачным саркофагом смыкались вокруг хрупкие стены, и лишь тоскливый скрип межкомнатных дверей нарушал отчаянную тишину, царящую вокруг.

В непроглядном мраке, столь густом, что казалось, его можно резать ножом, до слуха моего доносилось прерывистое дыхание подруги, застывшей рядом в тревожном полусне. С горестным прозрением я вдруг осознал, сколь тесно переплелись наши судьбы в сей скорбный час, сколь неразрывными узами связала нас безжалостная длань неумолимого фатума. Ибо здесь, в удушающих тисках подводной могилы, мы располагали лишь скудным и тающим на глазах запасом воздуха на двоих. Каждый судорожный глоток одного неизбежно приближал неотвратимую и мучительную гибель другого.

Но даже эти исполненные безнадежности думы меркли перед осознанием запредельного мира, простершегося над нами. За тонкой и столь ненадежной постройкой нависали неизмеримые толщи первозданного океана - колыбели незримых ужасов, чьи невообразимые лики не дано узреть людям.

В смрадной пучине безраздельно царили исполинские твари, порождения древних эпох - синеватые киты, чьи громады своими яростными плясками сотрясали неприступный панцирь вод. Их яростные хвосты и плавники в любой миг грозили пробить зыбкую защиту нашего убежища, одним махом похоронив нас под безжалостным натиском ледяных валов.

Сознание мое, подточенное смертным томлением, металось меж явью и горячечным бредом. Я возлежал на жестком ложе, цепенея от ужаса и тщетно пытаясь отрешиться от зловещих шорохов и скрипов, что рождала обступившая нас бездна. Раз за разом я ловил себя на том, что чутко вслушиваюсь в мерное дыхание моей подруги по несчастью, ставшее для меня единственной нитью, связующей с миром живых. Но даже этот скорбный якорь лишь умножал мои душевные муки, ибо каждый ее вздох неумолимо приближал миг, когда иссякнет наш скудный запас живительного воздуха.

В бессильном отчаянии я тщетно силился обуздать собственную жажду кислорода, готовый до последнего биения сердца сражаться за каждый глоток, лишь бы продлить жизнь любимой. Но неумолимые законы природы безжалостно влекли нас в холодные объятия удушья.

Всякий раз, когда я пытался сдержать дыхание, дабы сохранить драгоценные крупицы воздуха для подруги, перед глазами моими вспыхивали багровые круги, а в ушах нарастал зловещий гул, словно исторгаемый неведомым зверем, притаившимся в безднах.

Тело мое, некогда полное сил и жизни, ныне превратилось в бренную оболочку, с каждым мигом все явственнее ощущающую леденящую поступь приближающейся смерти. Каждая клеточка изнывала в мучительной агонии, молила о глотке живительного воздуха, дара, который мы не ценили еще вчера. Но я упрямо боролся с этой неодолимой потребностью, ибо не мог допустить, чтобы моя слабость стала причиной гибели любимой. Однако, как ни сопротивлялся я, разум мой все глубже погружался в зыбкое марево асфиксии.

Видения, одно другого ужаснее, вспыхивали под сомкнутыми веками: будто я, обезумев от удушья, в исступлении набрасывался на подругу, желая вырвать из ее легких последние крохи целебного газа. От этих жутких картин меня бросало в холодный пот, а сердце начинало биться с удвоенной силой, словно желая вырваться из груди.

Сквозь багровую пелену, застилавшую взор, я различал бледное лицо моей спутницы, искаженное страданием и ужасом. Ее грудь судорожно вздымалась в тщетных попытках втянуть в себя отравленный воздух нашей темницы. Спутанные пряди волос облепили покрытый испариной лоб, а из горла вырывалось хриплое дыхание, более походившее на предсмертный хрип.

Даже в полумраке я видел, как постепенно синеют ее губы, а глаза наполняются мукой обреченности. Это зрелище терзало мое сердце сильнее любых физических страданий. Я готов был отдать все на свете, лишь бы избавить любимую от этих невыносимых мук, принять ее боль на себя. Но, увы, я был бессилен помочь ей, ибо сам находился во власти неумолимо приближающейся погибели.

Внезапно, сквозь пелену страданий и отчаяния, в мой помутившийся разум закралось раскрытие тайны. Я вдруг с пронзительной ясностью осознал, что наша с подругой агония длится уже невероятно долго. Любой запас кислорода, даже самый большой, давно должен был иссякнуть в этой герметичной ловушке.

Однако мы все еще продолжали дышать, хоть и с неимоверным трудом. Это открытие заставило меня похолодеть от дурного предчувствия. Я напряг угасающий разум, силясь найти объяснение сему пугающему факту, и меня вдруг осенила страшная догадка.

Что, если на самом деле нас окружает вовсе не вода? Что, если это некая иная субстанция, природа которой непостижима для человеческого разума? Быть может, все, что мы принимали за океанские глубины - лишь морок, наведенный неведомой злой силой, дабы скрыть от наших глаз истинную сущность запредельного мира, в плен которого мы угодили?

От этой мысли волосы мои встали дыбом, а по спине пробежал ледяной озноб. Я попытался отогнать жуткие подозрения, убедить себя, что это лишь плод моего истощенного кислородным голоданием рассудка. Но семена тревоги уже дали всходы в моем сознании, опутав его липкими щупальцами первобытного ужаса.

Я в отчаянии оглядел наше убежище, ставшее нам последним пристанищем. И чем пристальнее я всматривался, тем больше деталей открывалось моему взору, заставляя усомниться в привычной реальности. Стены нашей темницы, прежде казавшиеся прочными и надежными, теперь представали моим глазам зыбким и податливым веществом, словно сотканным из клубящегося мрака.

Они будто дышали и пульсировали в унисон с неведомым чудовищным ритмом, источник коего крылся в неизмеримых пропастях, простершихся за пределами нашего жалкого мирка. Даже воздух, столь желанный и ценный, вдруг показался мне густым и маслянистым, подобным миазмам тлетворного болота.

Охваченный смутным неодолимым порывом, я приник лицом к стеклу и вгляделся сквозь крохотное окно во тьму, царящую снаружи. И то, что я узрел, навеки отпечаталось в моем сознании, ввергнув его в непроглядный хаос. Ибо там, в беспросветном мраке, клубились исполинские тени, чьи очертания не поддавались осмыслению.

Они свивались в чудовищные спирали и распадались на фрагменты, извивались в немыслимых конвульсиях, словно в танце, чуждом для человеческого разума. И весь этот зловещий балет, казалось, был проникнут некой кошмарной целью, природа коей ускользала от меня, повергая в трепет и оцепенение.

Я отшатнулся от окна, зажмурившись и тщетно пытаясь стереть из памяти жуткое видение. Но оно намертво впечаталось в мой ум, отравляя душу ядом неизбывного ужаса. С горечью осознал я, что даже если каким-то чудом нам и удастся спастись из этой подводной гробницы, я никогда не смогу забыть о том, что таится за гранью привычного мира. Ибо единожды прикоснувшись к запредельной истине, невозможно вновь обрести блаженное неведение.

Из последних сил цеплялся я за остатки рассудка, понимая, что безумие уже простерло ко мне свои костлявые объятия. Внезапно, сквозь удушающую пелену страха, до меня донесся слабый стон. Я повернул голову и увидел, что моя любимая приподнялась на ложе и смотрит на меня полными слез глазами. В этом взгляде не было сумасшествия - лишь отчаяние и смертельная усталость. И в этот миг я с пронзительной ясностью понял, что ей тоже открылась истина. Что все это время она так же, как и я, боролась с осознанием невыразимого ужаса, таящегося за стенами нашего дома.

Не произнося ни слова, мы заключили друг друга в объятия, черпая в этой близости последнее утешение. Наши искаженные мукой лица, казалось, слились в одно, став единым слепком страдания и обреченности. Мы больше не тратили драгоценный кислород на бессмысленные слова - лишь сплетались все теснее, словно пытаясь из двух истерзанных тел создать одно, способное противостоять натиску запредельного кошмара.

Сколь долго длилось наше скорбное единение, я не знаю. Быть может, минуты, а быть может, часы или даже дни - время утратило всякий смысл в той беспросветной бездне. Реальность и бред сплелись для меня в единый клубок, распутать который я был не в силах. В какой-то миг мне почудилось, будто стены комнаты дрогнули и начали смыкаться, грозя раздавить нас в своих безжалостных тисках. В ушах нарастал чудовищный гул, словно исторгаемый неведомым чудовищем, притаившимся в черных глубинах.

Из последних сил мы прижались друг к другу, готовясь встретить неотвратимый конец. Но внезапно, когда давление стало невыносимым, а разум наш уже готов был угаснуть, случилось нечто невероятное. Мне почудилось, будто некая неодолимая сила вдруг подхватила наши сплетенные тела и вырвала из злополучного убежища, увлекая за собой в жуткую круговерть первозданного хаоса.

II.

Дальнейшее походило на бредовый сон, порожденный угасающим сознанием. Мы парили в густой маслянистой тьме, лишенной даже намека на свет. Вокруг клубились чудовищные тени, чьи очертания не поддавались осмыслению. Они то свивались в тугие спирали, то распадались на фрагменты, извиваясь в немыслимом ритме, словно повинуясь неведомой силе, исходящей из самого сердца наступающего хаоса. Все мое существо пронзило леденящее осознание, что мы угодили в некий инфернальный водоворот, влекущий нас в средоточие первородного ужаса, имя которому - небытие.

Сознание мое, не выдержав невообразимого давления, начало распадаться на части. Последние крохи воспоминаний о прежней жизни таяли, словно дым, развеиваемый чудовищным ветром, что дул из глубин царства иллюзий. Лишь два ощущения еще теплились в моем угасающем "я": судорожная хватка рук любимой да пронизывающий все мое естество экзистенциальный ужас, корни коего крылись в осознании собственной ничтожности пред ликом вечности.

В какой-то миг отчаяние окончательно овладело моим разумом. Мне чудилось, будто я слился с окружающей тьмой, превратился в часть бесформенной материи, из которой состоял этот запредельный мир. Всякое самоощущение исчезло, растворившись в чудовищной круговерти небытия. Я более не чувствовал ни собственного тела, ни рук подруги - лишь бесконечное падение сквозь неизмеримые пласты изначального мрака.

Последней вспышкой угасающего сознания была горестная мысль, что отныне мы навеки останемся здесь - в сумрачных безднах по ту сторону яви и сна, где обитают исполинские исчадия, о природе коих человеческому разуму лучше не задумываться. Что наши сущности, сплетенные воедино нерасторжимыми узами, станут частью чудовищного существа, имя которому - Азатот. И что даже сама смерть не принесет нам освобождения, ибо в этом запредельном царстве нет места избавлению - лишь вечное скитание меж серых теней, чьи уродливые лики будут терзать наш общий разум до скончания времен.

Но даже это страшное откровение меркло пред всепоглощающим ощущением обреченности и ничтожности, ставшим квинтэссенцией моего угасающего "я". Я вдруг с леденящей ясностью осознал, сколь эфемерно и бессмысленно все, что прежде составляло мою жизнь, сколь призрачны и тщетны любые человеческие устремления пред лицом безжалостного небытия. Все наши страсти, надежды, даже сама любовь, некогда казавшаяся незыблемым оплотом, - лишь мимолетная рябь на поверхности безбрежного океана, которому все мы рано или поздно обречены вернуть свою бренную суть.

И покуда последние искры моего сознания гасли, растворяясь в чудовищной воронке изначального мрака, я возжелал лишь одного - обрести забвение. Ибо в тот ужасный миг небытие представлялось мне не проклятием, но благословенным даром, единственным спасением от невыразимого кошмара, в плену которого мы оказались вместе с подругой. Нас ждет бесконечное падение в бездну, где обитают исчадия тьмы, чьи невообразимые лики будут терзать наши сущности, слившиеся воедино, до тех пор, пока само мироздание не истлеет во прахе.

Таков был мой последний миг осознанного бытия. Дальнейшее - если это слово вообще применимо к запредельному царству теней - превратилось в бесконечную круговерть инфернальных видений, чей облик не поддается описанию.

Быть может, где-то в глубинах обезумевшего космоса наши физические тела все еще покоятся в заточении гробницы, погребенные на дне первозданного океана. Впрочем, какое это имеет значение, если наши сущности, слившиеся в единое целое, навеки затерялись в беспросветных безднах по ту сторону бытия.

И покуда будет существовать мироздание, наши сущности так и останутся здесь – по ту сторону известных измерений и видимого космоса. Мы будем вечно парить в густой тьме меж извивающихся теней, чьи чудовищные лики не в силах вообразить ни один смертный разум.

Порой мне чудится, будто в какофонии инфернальных звуков, что рождаются в глубинах первозданного мрака, я различаю полный боли и отчаяния голос моей подруги. В такие мгновения крохотная искра моего сознания вспыхивает особенно ярко, и я пытаюсь дотянуться до нее, чтобы позвать и утешить. Но увы - наши сущности, искаженные немыслимой силой, все же разделены непреодолимой пропастью, и мы обречены на вечное одиночество, неизмеримо более страшное, чем любая физическая мука.

И все же даже сейчас, спустя немыслимые эоны, я продолжаю лелеять в глубине своего обезумевшего духа слабую надежду, что однажды этот ужасный морок развеется, и я вновь обрету утраченную человеческую суть. Что я очнусь от этого беспросветного кошмара и вновь увижу лицо моей возлюбленной, услышу ее голос, прикоснусь к ее теплой коже. Увы, я слишком хорошо понимаю, сколь наивны и тщетны эти упования.

Остается лишь смириться с неизбежным и принять свой жребий – вечно блуждать среди звездных скоплений и космической пустоты. И пусть разум мой давно обратился в прах под тяжким грузом жестокой истины, само мое существование, растворенное в круговерти незримых энергий и обезличенных сущностей, отныне стало частью чего-то неизмеримо большего и более значимого, чем любая отдельная человеческая жизнь. Быть может, в этом и заключается мое истинное предназначение - быть одной из малых песчинок, из которых складывается чудовищный узор мироздания по ту сторону привычной реальности. И даже если моя участь - вечно корчиться в немыслимых муках, в щупальцах запредельного ужаса, само осознание этой страшной истины даст мне силы нести свой крест до скончания времен.