Песни Краэтт

Перелом, Башня Краэтт

Крэтт волновалась. Д’ёомерове чувствовал, как ее сегменты то истончаются и бледнеют, превращаясь в пылинки и ветер, то наливаются зеркальной плотностью камня. Краэтт дышала, билась, будто огромное живое сердце, беззвучно откликаясь на ощущаемый ими всеми зов. Двери открывались.

Д’ёомерове знал: их реальность скрыта Завесой. Не той, что вознес В’’эе’л’’я’эее’миэр’рэ, рассекая Т’аан’чол’э надвое, но другой, вмещающей в себя все открытое Сердцам пространство и простирающейся до границ Астар, а может быть и дальше. Д’ёомерове не чувствовал так далеко, но он провел в стенах Краэтт оборотов больше, чем вне ее, а Краэтт знала достаточно.

Дверь-Башня — такое имя ей дали на давно не звучащем языке, но Д’ёомерове думал, что те, кто был до них и еще не был ими, ошиблись. Краэтт не была дверью, только ключом, и сейчас он медленно поворачивался, открывая щель в глухом полотне Завесы. Даря возможность. Ту самую, что обороты назад избрал для себя В’’эе’л’’я’эее’миэр’рэ. Вознесясь выше, чем мог представить любой из Феримед, узривший мир под драконьими крыльями, он не мог не отыскать дорогу во вне показавшегося слишком тесным неба. Д’ёомерове не помнил В’’эе’л’’я’эее’миэр’рэ, но Краэтт — помнила, а он увяз в ее узорах и кольцах слишком плотно, чтобы не знать.

Д’ёомерове скользнул вперед, одним долгим глотком преодолевая высоту, и замер на острие вознесшейся сейчас вровень с Восточными горами Краэтт. Перед ним, отделенный черной непроглядностью озера Фаэн, резал небо шпиль дворцовой башни. Д’ёомерове не знал, стоит ли тих’гэар на вершине или сливается с холодным тронным камнем, но чувствовал так же ясно, как если бы их разделяло касание: Владыка Исайн’чол слушал шепот короны, пока Д’ёомерове внимал шелесту Краэтт.

Ключ поворачивался. Одна за другой расходились спаеные наглухо скрепы, и Т’аан’чол’э вздыхал, длинно и натужно исторгая во вне рожденную его пылающим сердцем силу и вбирая в себя льдистый иней запределья. В глубине Восточных гор от его дыхания вздымалась и опадала золотая чешуя, а тяжелые сны сменялись быстрыми видениями. Дрожали натянутые нити и сбивались с ритма истерзанные Сердца Исайн’чол. Их сила обновлялась, наполняясь чужеродным дыханием, пропускала его через себя, еще не зная, но смутно предчувствуя новый оборот.

Сердцам было бы легче, будь с ними манш’рин. Но все они сейчас вились у черного шпиля, и Д’ёомерове слышал быстрые переборы их силы. Он помнил время, когда это было не так. Но слишком много Сердец перестало звучать ровно в Перелом, и теперь все манш’рин следили за каждым всплеском стали, свинца и серебра, что коронным обручем охватывали голову тих’гэар.

Д’ёомерове смотрел вверх. Его глаза различали контуры — так четко, как не могли многие из тех, чья кровь пела иную песню, но в его песне никогда не было того, что другие звали цветом. Он видел черноту: бездонность, разрываемую лучами поднимающихся по небосводу лун. Он видел дальше: сполохи и спирали, что свивались сейчас где-то у самой границы того, что было Т’аан’чол’э. Краэтт пылала маяком, и сквозь нее ткалась узкая спица безопасной дороги. Они все прошли ей. Те, кто был до них и не был ими. И те, что давно не звались Оки’хэ’уфс’нерисад, избрав себе иное имя.

Д’ёомерове не знал, рискнет ли кто-нибудь на этот раз пройти пылающей тропой. Но он ждал, а вместе с ним ждали все, отдавшие свои обороты Краэтт. Т’аан’чол’э больше не нуждался в гостях.