Песнь о свободе

Однажды днем, когда вавилонский царь после сытного обеденного пира прогуливался по прекрасным висячим садам и, остановившись у фонтана из белого мрамора, стал размышлять о величии и нерушимости своей империи, в его покои вдруг ворвался слуга, весь взмыленный, красный лицом и в величайшем волнении. По мудрым законам Тридцати Скрижалей, изданных царем за время его великого правления, слуге следовало немедленно отрубить голову за беспокойство царской особы в священный послеобеденный час, а всех его друзей и родственников – продать навечно в каменоломни, предварительно конфисковав все их имущество в пользу дворцовой казны. Однако, царь сегодня был в добром настроении, и потому позволил себе бросить легкий презрительный взгляд на сжавшегося в коленопреклоненной позе слугу, дрожащего от страха, и скорее всего осознающего всю тяжесть своего злодеяния.

- Ты знаешь, что за вторжение в мой сад в священный час положена суровая кара?

- Да, о мой господин, знаю.

- Но ты, о сын шакала, все равно посмел нарушить мой покой. Что случилось? Неужели правитель Египта пошел на нас войной, чтобы сжечь мои овины, украсть мое золото, перебить всех мужчин старше трех разливов Евфрата, а женщин и детей сделать рабами?

Слуга затрясся еще сильнее, пытаясь найти в себе силы донести до своего господина весть еще более ужасную, чем названная. Казалось, зубы лежащего отбивают чечетку по гранитной дорожке сада – в стоявшей гробовой тишине это клацанье далеко разлеталось по закоулкам дивной оранжереи, будто бы сотни муравьев с силой долбили камень.

- Нет, о мой господин…Все еще хуже.

- Быть может, мудрецы узрели надвигающуюся на нас страшную засуху, что снова погубит треть моего царства? Или же поголовья моего скота снова поразил мор? Или же неблагодарная чернь погубила всех моих вельмож и стражников, снасильничала над моими дочерьми, женой и тещей, а теперь поджигает мой дворец с четырех сторон?

- О нет! Господин…хуже. – слуга никак не мог решиться рассказать новость царю.

- Быть может мне уже следует послать за палачом? Он недавно привез прекрасные щипцы из последней командировки в скифском царстве. Раскаленные добела, в его заботливых руках они легко развяжут тебе…

- Ваш великий визирь! – Закричал слуга в неподдельном ужасе. Зубы прекратили пляску по камню, и теперь просто мерно стучали, как падающие капли воды.

Тьфу ты, - подумалось царю, - опять этот старый дурак что-нибудь выкинул. То подать отменит, то разрешит крестьянам брать воду из вельможных арыков, а однажды запретил воинам отбирать у крестьян столько еды, сколько им желалось, и даже составил «про-жи-то-чный ми-ни-мум» - царю пришлось омрачить свое чело несколькими змееобразными морщинами, чтобы вспомнить трудное слово. Говорил ему отец – никогда не доверяй своим вельможам, они подлы и алчны, днем будут лизать твой сапог и заверять в своей верности, а заснешь – так удавят на ложе голыми руками и выдавят глаза, так они тебя ненавидят. Надо было его еще тогда на кол сажать, да все руки не доходили, и палач еще этот, путешественник, мать его, в Вавилоне больше трех дней сряду и не бывает, все странствует в какие-то неведомые земли для обмена опытом и немилосердно тратит казну. Царю не раз приходила мысль однажды по возвращению не впускать блудного палача в кованые городские ворота, но служитель топора так ловко и задорно управлялся со своим инструментом, что царское сердце оттаивало, и палач возвращался к прямым обязанностям.

- Что же там стряслось с моим великим визирем? – царь благодушно сорвал спелый плод с ветви персикового дерева, и, надкусив его, снова одарил слугу пренебрежительным взглядом, - быть может, он шел по большой мраморной лестнице у тронного зала, случайно споткнулся на персидском ковре, упал со всех трехсот пятидесяти ступеней, сломал себе шею в семи местах, и, мучась в агонии, страшно издох? Так организуй его достойные похороны, а я пока пошлю за палачом. – царь снова лениво откусил персик.

Палача, разумеется, в Вавилоне снова не было – он уехал на конференцию куда-то в Аккадию, и на скорое его возвращение рассчитывать не приходилось.

- Ваш визирь освободил всех рабов от вашего имени и опечатал этот указ вашей царской печатью! – слуга выпалил эту фразу на одном дыхании и замер.

Глаза правителя вылезли из орбит, кожа стремительно побелела, а дыхательный путь вдруг оказался прегражден особо крупным куском персикового плода, отчего царь зашелся в ужасном кашле и упал на землю прямо рядом с лежащим ниц гонцом, после чего исторг из себя все содержимое обеденного пира. Так они лежали и дрожали – слуга и господин, раб, потерявший разум от страха, и хозяин, лишившийся воздуха от ужаса.

Наконец, когда слуге все же удалось вернуть ровное дыхание своего правителя, последний, оттолкнув его прочь, нетвердо встал, опираясь на колонну и закричал, а вернее – зашипел:

- Великого визиря в цепи и в тронный зал! Быстро! И да, - обратился он к слуге, - ты спас мою великую жизнь, потому я помилую тебя и не прикажу палачу по возвращению отрубить тебе голову, а твоих родных и друзей не продам на каменоломни, и не заберу их имущество.

- Так палача же нет в городе, - пожал плечами слуга, - а продавать вы больше никого никуда не можете.

Царь с досады закусил губу – понял, что сболтнул лишнего.

- Однако, за то, что ты своими презренными руками посмел дотронуться до моей царственной особы, пусть бы и с целью спасения моей жизни, по мудрым законам Тридцати Скрижалей, тебе положена кара в виде усекновения рук. Палач вернется – зайдешь к нему. А теперь иди отсюда, и без тебя тошно…

Шатающейся походкой пьяницы царь медленно побрел к выходу из сада. Положительно, такой прекрасный день приобрел воистину отвратительное продолжение.

В тронном зале величественного вавилонского дворца, где царь устраивал иноземным послам пышные приемы, проводил пиры, вершил суд и словесно издевался над своими пленниками, сейчас был почти пуст. На золотом троне восседал царь, все еще бледный после новости, услышанной им в саду. Внизу двое дюжих стражников держали за плечи почтенного маленького старичка, стоявшего на коленях в богато расшитом халате и тяжелых цепях на руках.

- Когда я услышал, что именно ты сделал, о визирь, я не поверил тому, ибо врагов при дворе у тебя…много. Я бы и дальше тому не верил – но ты поставил мою царственную печать на свой ничтожный пергамент, который лишил нас, лишил мою великую империю ее главной экономической силы – рабства! Что теперь скажет обо мне правитель Египта?

- Мой господин, - начал было визирь, - я…

- Я бы послал за палачом немедля, но он снова в отъезде. Когда там он вернется?

- В новолуние, мой господин.

- Долго! Я бы и сам с радостью сделал его работу за него, но я даже не знаю, какую кару тебе послать – мудрые законы Тридцати Скрижалей просто не предусматривают такого злодеяния, как освобождение всех рабов! Мне даже в голову такой чуши не приходило. Верно отец говорил, век живи – век учись.

- Мой господин, позвольте сказать мне.

- Даже не знаю, о визирь, сможешь ли ты добить меня окончательно своими словами, но пробуй, давай – лиши мою великую империю моего солнцеподобного правления.

- Мой господин, вместо тысячи бесполезных слов, я позволю себе наполнить кувшин вашей мудрости лично. Пойдемте со мной на одну из великих пирамид, строящихся в вашу честь, и вы все увидите своими глазами. Если то, что ваши царственные глаза узреют, будет вам не по нраву – я сам схожу к палачу, как только он вернется, или же просто спрыгну с вершины пирамиды.

- Ты допускаешь, что мне понравится, то, как ты обворовал меня, о несчастный? – взвыл в исступлении царь.

- Допускаю, - сладко улыбнулся визирь.

К удивлению царя, на стройке усыпальницы не изменилось ровным счетом ничего. Правитель ждал увидеть надсмотрщиков, развешанных по столбам, горящие конструкции, оргию и разврат, но вместо того их с визирем встретила самая что ни на есть знакомая картина – рабы, закованные в железные цепи, тащили наверх огромный блок известняка, а дюжий надзиратель, сидя на вышеупомянутом камне, нещадно стегал их плетью из кожи бегемота.

- Что ты хочешь мне этим сказать, о визирь? На этой стройке работают слепые и глухие? Или же твой преступный указ здесь не исполняется?

- О нет, мой повелитель, подойдите же к ним, и спросите.

Царь подобрал полы роскошного халата и подошел к колонне. Та остановилась, и все люди немедленно упали на колени перед правителем – по мудрым законам Тридцати Скрижалей не сделавшим этого выбивалась коленная чашечка.

- Я, кажется, помню, что велел отменить любую форму рабства во всей своей империи, - решил подыграть царь, - но вы смеете не исполнять мой указ.

- О, мой господин, мы чтим твою волю и благодарны тебе за свободу – один из закованных поднял голову, - мы свободные вавилоняне, трудящиеся на стройке твоей пирамиды.

-Свободные? – переспросил царь.

- Да, благодаря тебе, о владыка.

- Но вы в цепях. – неуверенно уточнил царь.

- Твой указ гласит, что каждому свободному вавилонянину даруется право на безопасность и полагается железная цепь в два локтя за государственный счет.

- А почему вас гонит надсмотрщик с плетью?

- О нет, владыка! Юсуф – не надзиратель, а эффективный менеджер. Он направляет наш трудовой коллектив к достижению общей цели, мотивирует нас!

-Ага, - подтвердил двухметровый менеджер, подкинув тяжелую плеть в руке.

- Может быть, у него и в руках не плеть?

- Конечно же нет, это наш корпоративный стимул! Он помогает нам помнить о цели и не отвлекаться от нее.

- Ваше величество желает продолжить? – участливо поинтересовался великий визирь. С него сняли цепи, и теперь он, ехидно улыбаясь, тоже подошел к камненосцам.

- Чем же вы отличаетесь от рабов? – задал царь следующий вопрос.

- Всем! Раньше мы работали за миску похлебки и кусок черствого, как камень хлеба, терпели унижения и побои от надсмотрщика, ютились в трущобах и желали сбежать.

- Но вы же… - начал было царь, но визирь легко ткнул его локтем в печень.

- А теперь мы свободны! Мы работаем за одну монету в день, на которую можем купить себе миску похлебки, получить в подарок кусок черствого, как камень хлеба, и нам еще останется сумма, достаточная для того, чтобы позволить себе ночь в трущобах, а наши менеджеры строго следуют рабочей этике, и не позволяют нам срывать план.

- А не желаете ли вы уйти? – спросил визирь, плохо скрывая улыбку, - вы свободные вавилоняне, и никто не может держать вас здесь против вашей воли.

-Нет, пожалуйста! – в ужасе закричал рабочий, - что мы вам сделали?

- Может быть ты желаешь уйти? – обратился визирь к его товарищую

- Нет, я не найду более выгодной вакансии, чем здесь.

- А может быть, - визирь усмехнулся, - я куплю раб…очих из Нубии, ведь они, выносливее и усерднее, и способны работать по 14 часов в день, а не только 12, как вы, бездельники, а вас всех – уволю?

-НЕТ!! – завопила колонна разом, - умоляем! Царский указ предусматривает казнь за тунеядство!

- А что поделать, - сказал визирь, - вы ленивы и бесполезны, мне невыгодно вам платить.

-Мы будем работать 15 часов и в три раза усерднее, только пожалуйста, не увольняйте нас!

Визирь торжествующе посмотрел на царя. Лицо правителя было пепельно-серым, будто бы он внезапно сел на верблюжий кактус. Царь молча смотрел, как колонна с радостной песнью под крики побиваемых плетью бегемотовой кожи повезла каменный блок дальше, поднимая облако пыли. Затем царь подошел к визирю, снял золотую корону со своей головы и не говоря ни слова водрузил ее на голову своего министра.