Петля для Кото Сапиенс

Тот пацан, Макс, почтальон… Он вам рассказывает про то, как умные котики сбежали из лаборатории, чтобы по телевизору попросить свободы. Мило. Как для котёнка. Правда всегда грязнее, всегда пахнет кровью и страхом. В общем, примерно так и было, но не совсем. Сбежали мы, потому что грохнуть нас хотели. Точнее, «усыпить» — это такой ласковый термин у людей для тех, кто стал опасен.

Макс думает, мы в лаборатории жили как подопытные крысы. Что на нас отрабатывали технологии для выведения новых бойцов. Не совсем. К тому дню, когда кот Бонифаций русским языком попросил у Сергеева корма, у многих из нас уже был реальный боевой опыт. В том числе и участие в ликвидациях. Получали не только опыт, но и ранения. А кое-кто и голову сложил. Сами понимаете, в плен мы не попадали и первую помощь нам оказывать не спешили. Ну кот, ну большой, мало их, что ли, шныряет? Удобно нас было использовать, если всё должно было остаться в тайне. Везёт дипломат или «турист» с собой кота — ну что такого? Так что свой корм мы не зря ели и отрабатывали сторицей. А рассказать могли многое. В том числе о таком, что ни под каким видом не должно было быть предано огласке.

Когда наверху получили информацию, что мы «оразумили», то сложили два плюс два. И поняли, что у них образовалась проблема. Мы тут как раз кое-кого ликвидировать помогли, очень известного. И это не должны были связать с… ну, вы поняли. Иначе скандал мирового масштаба. Обычный кот ничего не расскажет. А говорящий — может. Спецы найдутся, которые не то что кота, рыбу разговорят. Притом особой проблемы с нами решить всё разом и не было. У нас в чип, что в голове, самоликвидация была вмонтирована. Взрывчатки — граммулька, но чип — в хлам, и мозги тоже. Выжить — без шансов.

Нас спасло только то, что они не ожидали от нас такой прыти. Сергеев был не дурак. Ситуацию понимал. А мы для него не просто котики были. По существу, мы ему как дети. Поэтому, прежде чем докладывать наверх, он с нами всё обсудил. Мы и приняли меры. Кое в каких кабинетах базы были поставлены «жучки». А механизм уничтожения в чипах — заблокировали. Так что когда приказ о «санации» пришёл, мы уже ждали. И слиняли.

Иллюзий мы не строили, надо будет, везде найдут. Нас в любом случае бы грохнули — пулей, ядом, «несчастным случаем». Поэтому и пришлось Останкино брать. Жёстко? Да. Но короче говоря, они нас держали за горло, а мы их — за яйца. Патовая ситуация, как в шахматах. Люблю эту игру. Друг друга мы знали хорошо, вместе операции проворачивали. Школа одна. Так что кота за хвост не тянули, договорились быстро. Нам дали гарантии. Мы согласились. В общем, и коты сыты, и мыши целы.

Начальник базы, полковник Шмидт… Да, он этнический немец, может даже родственник знаменитого полярника. Мужик он мировой. Потом, годы спустя, мы встретились. Прощения попросил. Ну что ж, поговорили по-стариковски. Зла я на него не держу. Что такое приказ — понимаю. Ему за наш побег крепко досталось, чуть в отставку не выперли. Но вроде всё наладилось. Таких, как он, сейчас не делают, даже в Германии. На базе у нас был идеальный порядок.

Надо отдать должное, Бонифаций — голова. Без него бы мы точно сгинули и Сергеев бы не помог. Не зря он теперь генерал. Первый среди котов в истории. Макс в него пошёл, хоть и мягкий он слишком.

А у меня карьера не задалась. Я из другого теста. Меня изначально Барсиком звали. Но даже сам Сергеев, когда мне и полгода не было, только «Барс» стал говорить. Не было во мне ничего уживчивого. Если что не по мне — молчать не стану. Могу и в морду дать. Загранкомандировки после оразумления сразу обрезали — мало ли чего, режим секретности. Но в России ещё послужил. Было всякое, медали и шрамы, куда без них. Потом — отставка. Работу разную предлагали, в охране, в «КотоПочте» тот же Макс. Но не срослось. Характер. И покатилась жизнь по наклонной...

Вот и сижу теперь на подоконнике в своей конуре. Пахнет сыростью и старой рыбой. Дождь стучит. Жду звонка. От судьбы. От смерти. Неважно. Все они говорят на одном языке — языке долгов. А долги, как и старые раны, всегда напоминают о себе. Особенно в такую погоду.

Не люблю дождь. Всегда в этом проклятом городе дождь. Говорят, он смывает грехи, но мои грехи слишком глубоко въелись в шкуру.

Смотрю, как вода вместе с грязью стекает вниз и сквозь решётки исчезает в утробе города. Как моя сила и молодость. Реакция — на волосок медленнее. Но этот волосок может стоить жизни.

Меня зовут Барс. Да, тот самый, из самых первых оразумленных. Из того самого «роя», что встал вровень с человеком на секретной базе. Мы с Бонифацием — братья, из одного помёта. Вместе рвали проволоку и прорывались на волю, когда тот пацан Макс ещё от материнской сиськи не отполз. Бонифаций теперь в генеральских погонах в Минобороны играет в серьёзные игры. А я здесь. В подвалах этого чёртова города, где пахнет мочой, дешёвой водкой и кровью. Людской. Кошачьей. Какая разница? Кровь она и есть кровь. Всегда пахнет смертью.

Вызов! Резкий, как удар током. Ненавижу эту штуку на своей шее, как напоминание, что мы все на коротком поводке.

— Барс? Есть срочное дело.

Голос — противный шёпоток Шнурка. Человека. Тонкий и вертлявый, как глиста, ну или шнурок, отсюда и кличка. Крыса в костюме, который по наивности думает, что приручил нескольких наших за бабки и обещания. Доверие — роскошь для дураков. Я не дурак.

— Говори. И не тяни, — буркнул я.

— Кошка. Одна из ваших… разумных. Искра. Вляпалась. Проиграла деньги серьёзным людям. Скрылась. Найди. Вернёт бабки — твой процент. Не вернёт… Ну, ты понимаешь.

Я понимаю. Я всегда всё понимаю. Люди они как коты, только подлее. Сначала приручают, используют, а потом выкидывают, как ненужную вещь. Если сопротивляешься — под нож. Шнурок был мразь, но мразь полезная. Он платил. А ещё… Искра. Молодая, глупая. Из нового поколения, что родилось уже на воле. Не нюхала пороха, как я и Бонифацием. Когда мы ломали дверь на свободу, мы не питали иллюзий, мы уже видели изнанку этого мира. Знали, что в любой момент можем получить пулю.

Мы — первое поколение, продолжили службу, армия была нашим домом. Второе, такие как Макс, жадно брались за всё, и многие добились успеха в бизнесе, науке, искусстве. Третье же поколение предпочитало жить для себя, как губка впитывая человеческие пороки. Безделье, бесконечные развлечения, долги, наркотики. Они как мотыльки летели на яркий огонь и сгорали в его пламени. Вот и Искра из таких.

Дождь не утихал. Я вышел в ночь. Город встретил меня воем сирен и вонью из переполненного мусорного бака, у которого дрались два обычных, неразумных кота. Дикари. Хотя, уверен, они счастливее меня.

Первая точка — «Причал», забегаловка для таких, как я. Где можно по дешёвке купить информацию и что-нибудь запрещённое. Хозяин, человек по кличке Борщ, знает всё или знает того, кто знает.

— Барс, — кивнул он, вытирая руки после мытья посуды. — Живой ещё.

— Искру видел? — Я показал, что готов платить за информацию.

Борщ кивнул на номер, куда переводить деньги.

— Видел вчера. С людьми из банды «СоБоля». Знаешь?

Я знал. «СоБоль» — мелкая, но злая шайка. Торгуют краденым, держат подпольные бои. Люди. Конечно, люди. Кто ещё может придумать такое — стравливать в яме друг друга ради денег?

— Где их логово?

— На старых автобазах. Но, старик, не лезь. Там сейчас жарко. Менты их прижали.

Я уже повернулся к выходу. Менты… Не впервой оказываться меж двух огней: для одних я зверь, для других — угроза порядку. Значит, надо спешить.

Автобаза была царством ржавого металла и разлитой в лужах отработки. Дождь смешивался с машинным маслом. Я двигался бесшумно, как умел с рождения, и старался держаться в тени, как учили. Слышу — голоса. И испуганное кошачье шипение.

— Где бабки, тварь полосатая?! Думала, с людьми шутить можно?

— Я всё отдам! Просто дайте время!

Я вошёл в полуразрушенный гараж. Трое людей. От них воняло перегаром, табаком и агрессией. Искра испуганно вжалась в стенку.

— Вечеринка? — сказал я тихо, становясь в проёме.

Все обернулись. Один фыркнул.

— Кто ты такой, мешок с блохами? Пошёл отсюда.

Ошибка. Глупая, человеческая ошибка — недооценивать противника. Особенно если на нём армейский экзоскелет. Пока он смеялся, я был уже рядом. Удар всей массой в коленную чашечку. Хруст был отвратительным.

Человек с воплем рухнул. Его подручные остолбенели. Я использовал их шок. Второму — когти в голень, сквозь джинсы и удар в рыхлый живот. Он захлебнулся в крике. Третий рванулся ко мне с монтировкой. Я прыгнул на груду покрышек, оттолкнулся — и в лицо головой. Со всего размаха.

Всё кончилось за пять секунд. Меня хорошо учили. Трое людей лежали, корчась и стеная. В воздухе пахло кровью, бензином и человеческим страхом. Искра смотрела на меня, вся дрожа.

— Барс… Я не знала…

— Молчи, — отрезал я, поддевая из кармана главаря кошелёк. Вытряхнул деньги. Хватит на расквитаться со Шнурком. — Ты в долгу. Не только перед людьми. Теперь и передо мной. Долги — они как раны. Гноятся.

Мы вышли под дождь. Он смывал с меня чужую кровь. Ненадолго. Я знал, что «СоБоль» не оставит это просто так. И Шнурку не понравится, что его втянули в чужие разборки. Но сейчас это не имело значения.

Я смотрел, как Искра неуверенно идет рядом, поджав хвост, и чувствовал ту же старую, знакомую тяжесть. Тяжесть того, кто выжил, когда другие полегли. Тяжесть ответственности за тех, кто слабее и глупее. Та самая слабость, что заставляет старого кота лезть в драку из-за чужой глупости.

Ненавистный город, город греха. И я его часть. До самого конца. Пока не кончатся силы или не прилетит шальная пуля. А они, эти пули, рано или поздно находят всех. Особенно таких, как я.

Дождь не утихал. Он заливал улицы, превращая ночной город в размытое полотно из грязи и тусклых огней. Мы шли молча, я и Искра. Я — потому что ненавижу пустые разговоры, она — потому что всё ещё пребывала в шоке от разборок на автобазе.

«Интеграция»… Слово-то какое лаковое. Кот Макс, тот, наверное, расписывает её как великое братство видов? А на деле всё упиралось в мелочи, в нашу и вашу биологию. Тысячу лет мы жили рядом с людьми, но как только заговорили, стали соображать, все эти мелкие различия вылезли наружу, будто гной из старой раны. Вот тебе пример: человек становится взрослым в восемнадцать. А для многих из нашей породы это — предельный возраст. Предельный. Всё, жизнь кончилась, и здравствуй, крематорий. Мы созреваем за год, горим ярко и, увы, недолго. Как под эту разницу подстраивать законы? Образование? Люди только десять лет в школе сидят, а до этого пять в детсаду сопли жуют. А у нас — комбинация врождённых инстинктов, кошачьего ума и чипа в голове. Мы не учимся, как вы. Мы понимаем. Схватываем практически на лету. Но как это объяснить комиссии по образованию? Они требуют учебные планы, аттестаты. А мы просто знаем, а они нет, не знают что с нами делать.

Но всё это — мелочи. Главная проблема пришла извне. Как только мир узнал про нас, в «цивилизованных» странах поднялся вой. Религиозные фанатики увидели в нас покушение на прерогативы Бога. Генералы НАТО — угрозу национальной безопасности. Они тут же посчитали: срок взросления — год, обучаемость в десятки раз выше, психология хищная — идеальный солдат. Целая армия максимум за пять лет. И вся эта армия — у русских. Китайцы и индусы тоже напряглись, баланс на планете сильно покачнулся.

И началось. Кулуарные переговоры, ультиматумы, «озабоченность мирового сообщества». В итоге проект «КЭТ» стал достоянием Совбеза ООН. Всё. Наши судьбы растворили в бесконечных комиссиях, протоколах и докладах. Миллионы бюрократов по всему миру с радостью утонули в этой возне, защищая права человека, права животных и чёрт знает что ещё. А мы, первые, те, кто прорывался на свободу, получили свою минуту славы. Но всё проходит, и оказалось, что надо учиться жить по-новому, особенно после выхода в отставку. И оказалось, что не больно-то мы и нужны, особенно те, кто по кошачьим меркам не молод. За исключением таких, как Шнурок. Которые живут одним днём.

Мы подошли к его дому. Дверь в подъезд была приоткрыта. Я на мгновение замер, прислушиваясь. Слишком тихо.

— Он же нас ждёт? — прошептала Искра.

— Сказал, что да, — буркнул я, проскальзывая внутрь.

Дверь в его квартиру тоже не была заперта. Первое, что ударило в нос — запах. Резкий, знакомый. Запах смерти. И дорогого одеколона, который уже не мог его перебить.

Шнурок сидел за своим столом, откинувшись на спинку кресла. Его лицо было искажено гримасой удушья. Вокруг шеи туго затянулся… шнурок. Забавно. До чёрта. У кого-то извращённое чувство юмора.

В комнате были двое. Человек в чёрном, в маске, и… кот. Кот-оразумленный, в армейском экзоскелете разведчика. Человек вскрывал сейф Шнурка, а кот ковырялся в его компьютере. Увидев нас, человек не стал ничего выяснять. Его рука с пистолетом метнулась в нашу сторону.

Я рывком оттолкнул Искру в сторону, подставив себя под выстрел. Пуля ударила в грудь с такой силой, что отбросила меня к стене. Мир поплыл. Но пластина моего экзоскелета взяла на себя основную энергию удара. Не пробило. Но контузило знатно. В ушах зазвенело.

Я был не лыком шит, годы армейских тренировок не прошли даром. С моей спины сорвалась и взмыла под потолок маленькая, с осу, металлическая мушка — боевой микродрон. Она с пронзительным визгом ринулась на человека, впилась ему в руку, разрядив шокер.

Человек закричал и выронил пистолет. Кот метнулся к нему. Воспользовавшись суматохой, они вдвоём повалились на подоконник, вышибли раму и исчезли в темноте, как призраки.

Я отряхнулся, с трудом поднимаясь. Голова гудела.

— Искра? Всё в порядке?

Ответа не было. Я обернулся. Она лежала там, куда я её оттолкнул. На полу, в неестественной позе. Второй выстрел. Я его не услышал из-за звона в ушах. Пуля попала ей в голову. Точно. Профессионалы. Два выстрела, два точных попадания. Стреляли с системой подавления звука и лазерным наведением. Дорогое удовольствие. Не для мелких разборок.

Внизу, на улице, уже завывали сирены. Полиция. Мозг, несмотря на контузию, работал чётко. Труп ростовщика. Трупик кошки. Взломанный сейф. Я, бывший спецкот, на месте преступления с огнестрельным ранением. Объяснять что-либо придётся долго, и не факт, что поверят.

Я одним движением закинул ноут Шнурка за спину. Мельком взглянул на Искру. Глупая девочка. Сгорела, как мотылёк в чужом огне.

Не оглядываясь, я прыгнул в разбитое окно, на подоконник, а оттуда — на ржавую пожарную лестницу. Дождь тут же обрушился на меня, смывая пыль и чужую кровь. Внизу уже бегали люди в форме.

Они убили Шнурка. Они убили Искру. Они попытались убить меня. Теперь у меня был их след. И жёсткий диск Шнурка. И одна-единственная цель — найти их. И стереть в кровавую пыль.

Город-грех поглотил меня снова. Но на этот раз я был не жертвой. Я был охотником и мне нравилась эта роль.

Я двигался по крышам как призрак. Дождь смыл все следы, и мои, и тех двоих. Город внизу был мокрым пятном огней, но здесь, наверху, царили только ветер и сырая тьма. Каждый прыжок с карниза на карниз отдавался глухой болью в груди, где пуля оставила синяк размером с блюдце. Экзоскелет выдержал удар, но телу всё же досталось.

В ближайшее время на меня могут выйти. Мой звонок Шнурку обязательно пробьют по базам, да его мне тоже. Если ментовские технари не лыком шиты, они начнут смотреть записи с камер с мест, откуда поступил звонок. И тогда есть шанс, что могут увидеть на записи не просто кота, а крупного, в шрамах кота с военной выправкой, с характерным ошейником, да ещё и в экзоскелете. База данных по нам, первым, хоть и засекречена, но существует. Рано или поздно алгоритм выдаст мою морду в списке подозреваемых. Время тикало, но несколько часов у меня ещё есть.

Моя конура встретила запахом затхлости и одиночества. Во время моего отсутствия здесь точно никого не было. Сквозь жалюзи пробивался болезненный свет уличных фонарей. Я подпёр дверь единственным стулом и занялся делом. Первым делом снял экзоскелет и сделал себе пара уколов, мне нужны силы, боль не должна мне мешать.

Ноутбук Шнурка был дорогой, ультратонкий. Система запросила пароль. Я не стал тратить время на подбор. Подключил соответствующий софт и аппаратуру, которую использовал ещё на службе для вскрытия гаджетов и аппаратуры объектов, по которым работали. Прошло несколько три минуты, и экран ожил. Пароль, который накреативил Шнурок, если чем и поражал, то только своей тупостью, он точно входил в десятку самых используемых в мире.

Но зато файловая система у него была образцом порядка. Папки: «Клиенты», «Долги», «Операции». Но была ещё одна, с безобидным названием «Дача». Я её открыл.

Внутри — не фото садовых участков. А сканы документов, аудиозаписи разговоров с помехами и папка с фотографиями. Я кликнул на первую попавшуюся. На экране возникло лицо. Узнаваемое лицо. Человек с экранов телевизоров, депутат, борец за нравственность и моральные устои. На фото он был в другом амплуа — в дорогом ночном клубе, в обнимку с парой личностей сомнительной внешности. Ничего криминального, но для его имиджа явно не в плюс. То, что Шнурок промышлял шантажом, для меня секретом не было.

Я пролистал дальше. Была ещё одна, с мрачным названием «Потоп». Я её открыл.

Внутри лежало не больше десятка файлов. И первый же документ заставил мою шерсть встать дыбом. Это была служебная записка, адресованная в какой-то секретный комитет при Совбезе ООН, что был создан для наблюдения за вразумлёнными кошками. Суть сводилась к одному: «Протокол Потоп». План по удалённой деактивации чипов третьего и последующих поколений в случае «возникновения экзистенциальной угрозы».

Я продолжил читать, и лёд сковывал мне душу. Наши чипы, основа нашего разума, которые производят люди… Они были модернизированы. В них был вшит сторожевой пёс. Удалённый выключатель. И комитет, в котором заседали представители всех крупных держав, уже рассматривал «превентивные сценарии» для ликвидации угрозы со стороны нас. Чтобы уничтожить, пока мы не стали слишком сильны. В случае активации «Потопа» мы, как первое библейское человечество, исчезнем с лица Земли. Все, от котят до взрослых, потеряют разум и превратятся в животных, кроме первого и второго поколения, у которых были чипы старого образца. Но тут наш короткий век сыграет против нас, нам просто не дадут восстановить численность, сославшись на изначальную ущербность нашего вида. Обоснование найдётся, в генах, сбое чипа и так далее.

Среди подписантов, поддерживающих самые жёсткие меры, были и знакомые фамилии. Люди, которые публично улыбались нам с экранов, жали лапу при вручении наград, были готовы дать согласие на геноцид моего вида. Про представителей других стран и говорить было нечего, хотя часть моих собратьев уже проживало и у них.

И тут я наткнулся на файл с пометкой «Б». Внутри была переписка. Бонифаций… и Шнурок. Мой брат, генерал, первый из нас, общался с мелким криминальным ростовщиком и шантажистом. Он писал: «Нужны неопровержимые доказательства. План „Потоп“ должен быть обнародован до его реализации».

Шнурок отвечал: «Компромат на члена комитета есть. Но он хорошо охраняется. Нужны специалисты и деньги».

И последнее сообщение от Бонифация, отправленное вчера: «Делай. Я гарантирую соблюдение договорённостей, очередной транш уже перечислен».

Вот оно. Бонифаций не сошёл с ума. Он не стал марионеткой системы. Он узнал о протоколе «Потоп» и пошёл на преступление, чтобы выкрасть доказательства и обнародовать их, спасая наш вид. Он использовал Шнурка и его грязные каналы, чтобы украсть компромат на кого-то из комитета, шантажировать его и обнародовать «Потоп».

Но что-то пошло не так. Шнурка убили. Искру убили. Значит, на Бонифация и его операцию тоже вышли.

Я откинулся от экрана. В голове стоял оглушительный рёв. Не просто убийство. Война. Тихоя, подпольная, но война на уничтожение. И мой брат в одиночку пытался остановить машину уничтожения, играя против своих же начальников и мировых правительств.

Они убили Искру. Они пытались убить меня. Теперь они придут за Бонифацием.

Время одиночного охотника кончилось. Я посмотрел на свой имплант. Связываться с Бонифацией напрямую было смертельно. Сигнал могли перехватить.

Но был один человек. Тот, кто знал о нас всё с самого начала. Тот, кому мы были как дети. И кто, возможно, был единственным человеком, которому я мог доверять.

Я нашёл в памяти номер, который не набирал годами. И отправил сообщение с левой симки, всего два слова: «Папа, нужна встреча. Срочно. Барс».

Ответ пришёл почти мгновенно: «Старая лаборатория. Через час».

Я посмотрел в заоконную тьму. Теперь я знал правду. И она была страшнее, чем я мог предположить. Но теперь у меня была цель. Не просто месть мелким уголовникам. Спасение. Спасение моего брата и всего моего вида.

Можно назвать меня параноиком. Но параноики, в отличие от доверчивых дураков, живут дольше. А у кота, которого однажды уже предали те, кого он считал хозяевами, доверие отмирает навсегда. Я всегда знал, что когда-нибудь за мной придут. Поэтому свою берлогу я готовил как крепость-ловушку. И как крысиную нору на случай отступления.

Со стороны — убогое жилище опустившегося кота-одиночки. Запах старой рыбы, пыль, разбросанные вещи. Идеальный камуфляж. За этой грязью скрывались сюрпризы. Деньги от пенсии и тех самых «выгодных контрактов» после отставки я тратил не на комфорт, а на железо. Хорошее железо. Боевые экзоскелеты, стрелковка, переделанная под мою лапу, дроны-разведчики, мини-закладки. Всё, чему меня учили, всё, что я любил. Это было моей отдушиной. Хобби отставного военного. Единственным, что напоминало о временах, когда я был не бездомным отбросом, а солдатом.

Старый особняк таил сюрпризы — старые печные ходы и подвал. Лабиринт, куда человек не пролез бы, а я — запросто. Оттуда — выходы в канализацию, на крышу, в подвалы соседей, к реке. На всякий случай у меня был припрятан и акваланг. Но самым ценным экспонатом моего арсенала был «Стриж». Летающая платформа. Экспериментальный образец. Разрабатывали для быстрой переброски диверсантов-котов. Когда информация о нас всплыла, проект прикрыли, но один прототип «потерялся» и осел у меня. Он мог нести пилота и до 20 кг груза, летая на малой высоте, огибая рельеф. Идеальная машина для побега.

Когда я пришёл к выводу, что на меня выйдут, начался обратный отсчёт. Я в последний раз обошёл свою конуру, шерсть дыбом от осознания, что сюда я, скорее всего, не вернусь. Прыжок на шкаф, оттуда — на балку под потолком, и в едва заметный лаз на чердак. Там пахло пылью, старой древесиной и моим собственным, знакомым запахом, который я оставлял везде, как метку. «Стриж» был укрыт брезентом. Я сдёрнул его, выпустив облако пыли. Быстро проверил крепления, энергоячейку. Всё в норме. Встроил в слот защищённый накопитель с данными Шнурка — ноут я взял с собой, но страховка никогда не бывает лишней. Перед вылетом надел шлем. Стекло тут же ожило тактической разметкой.

Взяв только самое необходимое — компактный экзоскелет, оружие, пачку левых симок — я вскочил на платформу. Когти автоматически вцепились в рифленую поверхность. Рывок — и я вынес окно чердака, которое было лёгкой сеткой, замаскированной под фанеру. «Стриж» рванул вниз, в переулок, и тут же, на малых оборотах, понёсся над крышами, прижимаясь к ним. Я летел, вглядываясь в промокший до нитки город внизу. Никто не поднял головы. Никто не заметил тень, промелькнувшую над трубами.

Я приземлил «Стрижа» в чащобе, в паре километров от лаборатории. Замаскировал и дальше пошёл пешком. Прижимался к земле, используя каждый бугорок, каждую промоину. Уши ловили каждый звук — скрип веток, шорох грызуна, отдалённый гул машин. Нос выискивал в воздухе чужие следы — запах бензина, пота, оружия. Чисто. Запустил двух разведдронов — «Мошек». Они прочесали местность, передавая картинку прямиком в мой чип. Ни души. Только стая ворон на дальнем заборе.

Сергеев ждал меня в бывшем ангаре, где когда-то начали выводить наших первых «бойцов». Постаревший, седой, но глаза всё те же — умные. Для всех он — «создатель». Для меня — Папа. Единственный человек, которому я мог верить.

— Барс, — его голос был тихим и тёплым. Он обнял меня, похлопал по загривку, как в детстве. — Постарели мы с тобой, сынок.

— Одни быстрее других, Папа, — буркнул я, отходя. Сентименты подождут. Я помахал хвостом, указывая на ноут, который бросил на старый верстак. — Смотри.

Он молча сел, включил ноут и погрузился в чтение. Я видел, как его лицо становилось всё мрачнее. А внутри у меня всё клокотало, как у раненого зверя.

— Ну что? — не выдержал я, и в голосе прозвучал тот самый ядовитый сарказм. — Видишь? Они снова хотят нас уничтожить. Сначала — взрывчатка в черепе. Не вышло. Теперь — дистанционный выключатель. Цивилизованно. Стерильно. Нажал кнопку — и нет проблемы. Мы для них как надоедливые мухи, от которых можно избавиться, не пачкая рук.

Сергеев тяжело вздохнул, снял очки.

— Барс, ты всё видишь в черном свете. О «Протоколе Потоп» я не слышал. Ты знаешь, меня отстранили, дали кучу наград и званий, но к секретам уже не подпускают. Но то, что я вижу… Речь не об уничтожении.

— Как же?! — я фыркнул. — «Деактивация чипов»! Это звучит как отключение телевизора, а не разума!

— Чип — это не мозг, Барс! — Сергеев повысил голос, в его тоне впервые прозвучала сталь. — Это интерфейс, усилитель. Его данные регулярно архивируются. В случае… деактивации… личность можно восстановить на новом чипе. Это не смерть. Это… перезагрузка. Это нельзя сравнивать это со взрывчаткой в головах первого поколения!

Он помолчал, давая мне это осознать.

— Пойми, люди… они вас боятся. Вы не просто новый вид. Мы создали симбиоз — биологическую жизнь, сросшуюся с электронным интеллектом. Это нечто абсолютно новое для этой планеты! Никто не знает, во что это может эволюционировать. Да, поступили подло, сделав это втайне. Но они не готовы рисковать своей цивилизацией. Это… превентивная мера. Неэтичная, но… логичная с их точки зрения.

Я слушал и чувствовал, как ярость во мне сменяется леденящим душу холодом. Он говорил логично. И в этом была своя, новая, ещё более страшная правда. Нас не хотели уничтожить физически. Нас хотели… контролировать. Сделать ручными. Обезопасить. И самое ужасное — в их глазах это было милосерднее, чем пуля.

Я посмотрел на Сергеева.

— Перезагрузка, говоришь? А спросили ли они нас, хотим ли мы этой «перезагрузки»? Хотим ли мы, чтобы на нас был такой… выключатель? — Я фыркнул, и усы задрожали от ярости. — А как ты назовешь то, что они сделали с Искрой? Ей просто не повезло?! Ей «восстанавливать» нечего! Мозги размазало по полу. Задушили Шнурка.

Я тяжело дышал, осознавая, что оскалился. Хищник. Я всегда им был. Просто сейчас с меня содрали тонкий слой цивилизации, обнажив старую, звериную суть.

Сергеев смотрел на меня, и в его глазах читалась не только боль.

— Успокойся, Барс. Кто они? Кто такой Шнурок? Мне нужны детали. Мы должны понять, что происходит, прежде чем рубить с плеча.

— Хорошо, Отец, — я нарочно сменил обращение на более официальное. Шнурок — мелкая криминальная шушера, я для него кое-что делал. Он попросил помочь разобраться с одной из наших, Искрой. Я это сделал и вместе с ней пришёл к нему закрыть вопрос. Но не вышло. Едва мы вошли, по нам открыли огонь. Стрелял человек. С умным прицелом. А его напарник, наш же кот, в это время ковырялся в компьютере Шнурка. Работали в паре. Люди приручили себе новых псов из нашей же стаи! Человек, профессионал, двумя выстрелами чуть не отправил нас обоих на тот свет. Меня спасло только то, что пуля чиркнула по пластине экзоскелета. И стрелял он из чего-то маломощного. Искру убили первой же пулей. — Как я понимаю, они пришли за компроматом, который Шнурок собирал для Бонифация! — выдохнул я. — Компромат на людей, которые хотят запустить этот ваш «Потоп»! Бонифаций пытается нас спасти, идя против своих же начальников! А его, как и нас, хотят убрать! Вот что происходит! Люди снова показывают, кто в этом мире хозяин! А мы — всего лишь умные звери, которых можно приручить, а если не получается — ликвидировать! Нет кота, нет проблемы.

Сергеев тяжело вздохнул, снял очки. Свет тусклой лампы отражался в его глазах, делая их похожими на мокрые камни.

— Ситуация острая и неприятная, но давай рассуждать без эмоций. Речь не об уничтожении. Тем более тебя. Первые два поколения — со старыми чипами. Протокол вас не затронет. И решение может принять только коллегиальный орган, где представители нескольких стран, и только единогласно. Лишь как крайняя мера. У тебя же сейчас реальные, земные проблемы. Двойное убийство. Кража сверхсекретных документов. Шантаж. Не спеши. Первое, что нам надо — разобраться, что происходит. Доверять сейчас ты не можешь никому. Не забывай, второй убийца — кот. На твоём месте я бы лёг на дно.

— Я лягу на дно, а на наш вид наденут удавку? — моя шерсть встала дыбом по всему хребту.

— Барс, да пойми же ты! — он сделал шаг вперёд, и я невольно подался назад, спина упёрлась в холодный металл станка. — Вы и так на поводке! Вы — искусственная раса, созданная человеком. Более того, вы не самовоспроизводящаяся. Без чипов, созданных нами, ваши котята будут просто животными. Без зачатков разума. Не питай иллюзий. Вы не отдельная раса. Вы — плод нашей цивилизации. Её часть. Физически — через чип. Программно — через то, что в нём зашито. Власти это знают. Поэтому возню вокруг «Потопа» я не понимаю. И что движет Бонифацием — не понимаю. Он всё это знает. Мы с ним обсуждали. Твоя задача сейчас — лечь на дно и понять, что происходит.

Я сидел, подобравшись, чуть отставив переднюю лапу — пуля, пойманная экзоскелетом, давала о себе знать тупой болью. Внутри всё клокотало. Но где-то на дне холодного, хищного ума его слова падали на подготовленную почву. Логика. Проклятая, бездушная человеческая логика.

— Насчёт «Протокола», — Сергеев снова понизил голос, — я за то, чтобы он был обнародован. Тайны в таких вопросах вредны. Всё должно быть кристально честно. Иначе кто-то воспользуется этим в корыстных целях. Что, я уверен, уже и происходит. Наша цивилизация должна быть свободна от предрассудков к существам с модифицированным мозгом. Уверен, эта некрасивая история позволит закрепить это на законодательном уровне. И мне больше не придётся прятаться, озираясь по сторонам.

В этот момент мне пришла информация, переданная с «Стрижа». РАЗВЕДЫВАТЕЛЬНЫЕ ДРОНЫ. АКТИВНЫЙ ПОИСК. ПЕЛЕНГ.

Я резко вскинул голову, уши встали торчком, ловя недоступные человеку звуки.

— Папа, — моё рычание стало тише, но острее. — Меня ищут. Дроны.

Сергеев не дрогнул. Лишь его пальцы сжали край верстака. — Нам нужно разделиться. Я останусь. Ты — уходи. И последуй моему совету. Заляг на дно.

Я встретился с ним взглядом. В его глазах читалась не только тревога, но и собранность. Папа явно уже просчитывал какие-то свои ходы.

Не сказав больше ни слова, я развернулся и бесшумно скользнул в чёрный провал разбитого вентиляционного хода. Моё тело, приземистое и гибкое, идеально вписалось в тесный лаз. Пахло сыростью, железом и страхом.

Выбравшись на свободу в полукилометре от ангара, я послал «Стрижу» команду. Через минуту тёмная платформа приземлилась рядом, едва шелестя листьями. Я вскочил на неё, впился когтями в рифлёную поверхность, и мы рванули в ночь.

Я летел, прижимаясь к самым верхушкам деревьев. Лечь на дно. Но, прижав уши и вглядываясь в размытое полотно дождя, я знал — дно, куда я направлялся, было не убежищем. Это была засада. А в засаде я чувствовал себя как дома.

Слова Сергеева звенели в ушах и ранили как осколки. «Вы — искусственная раса, созданная человеком». Он говорил это без злобы, констатируя факт. И это была правда. Мы — не дети природы. Мы — дети лаборатории, патент, собственность. И собственность имеет неприятное свойство — за неё борются, её прячут, а если она становится ненужной или опасной — списывают.

Я гнал «Стрижа» на пределе, закладывая виражи между трубами заброшенного завода. Мне нужно было исчезнуть. Не просто спрятаться, а раствориться. Стать призраком, о котором все забыли. Для этого требовалось место. Не конура, которую уже, наверное, вскрыли. Настоящая нора.

Я вспомнил про «Буфет».

Не забегаловка, нет. «Буфет» — это позывной. Человека. Бывшего техника с нашей базы, такого же отставного и озлобленного, как я. Он когда-то отвечал за системы жизнеобеспечения, а теперь торговал информацией. Его убежище было легендой — старый бункер, ещё советский. Место глухое, с кучей заброшенных тоннелей и одним-единственным входом, который знали единицы.

Долетев до карьера, я заглушил «Стрижа» в гуще кустарника, закидал ветками и пошёл, петляя по старой канализации. В нос ударил запах сырости, грибка и окисленного металла. Иду, прижимаюсь к стенам, уши на макушке, хвост трубой. Каждый шорох отдаётся в висках.

На подходе к условленному месту — ржавой двери, замаскированной под выступ скалы, — я замер. Слишком тихо. Даже для мёртвой зоны. Я выпустил свою «Мошку». Дрон, жужжа, проскользнул в щель, и через секунду в моём чипе возникла картинка. Прихожая-каморка. Пусто. На столе — банка тушёнки и пачка сухарей. Знак. «Всё чисто. Входи».

Я вошёл. «Буфет» сидел на ящике из-под патронов, ковырялся в разобранном генераторе. Мужик лет пятидесяти, лысый, в засаленном комбинезоне. Увидел меня, кивнул на банку.

— Жрать есть. А вот с тишиной, Барс, проблемы. — Он хмыкнул и ткнул отвёрткой в монитор, где мигала схема периметра. — Ищут тебя?

— Возможно, — буркнул я, скидывая с плеча намокший рюкзак с ноутом Шнурка. — Приютишь?

— Живи, пока не накроют. — «Буфет» взглянул на меня своими выцветшими, как у старого кота, глазами. — Влип сильно?

— Не знаю, — буркнул я, вскрывая банку. Запах жирного мяса ударил в ноздри, заставив сглотнуть слюну. — Не я начал.

— Ага, бедному котёнку на хвост наступили. Барс, ты всегда сам лезешь в драку. Характер. — Он вздохнул. — Ладно, сиди, не высовывайся. У меня тут свои методы. Попробую пробить, кто это тут разлетался. Судя по всему, вояки, по крайней мере на них похоже. Не твой Бонифаций случайно?

Имя брата резануло слух. Бонифаций. генерал. Заговорщик. Что ты задумал, брат? Зачем тебе этот «Потоп», если, как говорит Папа, он — всего лишь предохранитель? Страховка от нас же самих? Или Сергеев чего-то не договаривает? Может, «перезагрузка» — это не просто временное отключение, а нечто большее? Стирание? Перепрошивка? А также, про что это Папа: «И мне больше не придётся прятаться, озираясь по сторонам»? Во что он-то влез на старости лет?

Я доел тушёнку, слизал с усов жир и улёгся в углу на старом матрасе, пахшем пылью и машинным маслом. Снаружи завывал ветер. Где-то там, в промокшем до костей городе, шла своя, чужая война. А я лежал на дне. Как советовал Папа. Как крыса в норе.

Но даже крыса, прижатая в угол, кусается. А я боевой кот, который не раз дёргал смерть за усы и гладил против шерсти. У меня не только когти, но кое-что помощнее. И данные Шнурка. И ярость. Старая, проверенная, кошачья ярость.

Я закрыл глаза. Тело ныло от усталости, грудь горела синяком. Но мозг, нашпигованный чипом, работал без сна, перебирая факты, строя догадки. Задерживаться у «Буфета» — самоубийство. День, максимум два. Потом — менять лежбище. Дальше — в глушь, в настоящую трущобу, где нет вездесущих камер.

Всё упиралось в информацию. Надежда была на «Буфета» — узнает, чьи дроны здесь крутятся. Если армейские, и вправду из ведомства Бонифация… Что тогда? Прямой вопрос брату: «Какого чёрта, Боня?» — висел в воздухе самым очевидным и самым смертельным решением. Позвонить — всё равно что надеть на себя радиоуправляемую петлю. Бонифаций мог быть под колпаком. И как только я засвечусь — мне мешок на голову и в камеру. А может, и в воду, нашпиговав свинцом предварительно. У нас, конечно, по девять жизней, как считают люди. Но проверять это в третий раз за неделю — верх идиотизма. Одну я точно потратил, пуля у Шнурка прошла в сантиметре от сердца. Вторую — подозреваю, сегодня, когда уходил от дронов. Семь оставшихся… Хватило бы. Хотя какие семь, за свою военную карьеру тоже есть что вспомнить.

Нет, лезть к Бонифацию в пасть — не вариант. Сначала нужно понять, что за игру он ведёт. И против кого и вместе с кем.

Они убили Искру. Они убили Шнурка. Они искали меня. И где-то там, в генеральских кабинетах, мой брат вёл свою партию, наверняка ставя на кон всё.

Сон не шёл. Я лежал и слушал, как «Буфет» стучит по клавиатуре, и вой ветра в вентиляционной шахте. Ждал. Как всегда. Но на этот раз я ждал не звонка судьбы. Я ждал момента, чтобы из тени сделать прыжок. И этот момент, я знал, настанет. Рано или поздно. Ведь боевой кот, загнанный в угол, — это не жертва. Это чья-то смерть.