Петрович в аномальной зоне

После нашей невероятно увлекательной рыбалки прошло уже несколько недель. Мы вернулись домой к женам, на работу – жизнь вновь шла своим чередом, как и должно быть. Историю про загадочный эликсир и таинственного Ивана Семеныча каждый из нашей компании рассказал своим женам и родственникам, однако никто из них этому особого значения не придал – все склонялись к тому, что мы просто напились паленой самогонки. В конце концов, мы и сами усомнились в реальности происходившего. Ну да, повстречали чудаковатого деда, ну, выпили какой-то самогонки старой. Всякое бывает – мало ли баек рождается у костра по синей будке? То-то же. Речка как речка, спиннинг как спиннинг, пусть и вибрирующий. Только вот Петрович, лишившись прав после той истории, продолжал ворчать, что это все «гравитационные флуктуации, мать их за ногу!».

Через некоторое время, когда мы вернулись к обыденной жизни, эта самая обыденность начала давать… трещину. И первым поплыл Толик.

Началось все, как водится, с малого. То часы, которые исправно ходили десять лет к ряду, внезапно стали то спешить на две минуты, то отставать на полдня. То он забудет, куда положил ключи от дома, а потом находит их в холодильнике рядом с кастрюлей борща. «Старею. Мозги уже набикрень» - думал Толик и пил валерьянку.

Но потом странности стали все более явными. Однажды, сидя на кухне и попивая чай, он читал газету. Тут вдруг ложка в стакане сама собой начала мелко подрагивать, а потом тихонько так, прямо по-старчески, кашлянула. Толик чуть не подавился, выпучил глаза – ложка лежала смирно. «Показалось, что ли» - подумал Толик. Нервы-то ведь были совсем ни к черту после рабочей недели на заводе без выходных.

Но пик пришелся на прошлую субботу. Толян, как и подобает примерному семьянину, помогал жене на кухне с ужином. Ну, знаете – обыденные приготовления – помыть овощи, порезать мясо, почистить картошку. И вот, одна из картофелин, которую он только что почистил, вдруг подпрыгнула у него в руке, перевернулась в воздухе и, с силой ударившись об пол, пропищала с укором: «Анатолий! Руки мыл перед едой?!»

Толик выронил нож, побелев. Присел на табуретку, держась за голову. Его жена, Валюха, от мистики и фантастики была далекой. Поэтому, увидев его перекошенное лицо, тут же поставила диагноз:

- Толя! Ты что, опять за старое взялся? А ну дыхни! Ну точно! Опять нахуярился где-то, черт языкастый! Скорую вызывать тебе буду, будем кодировать! Алкашня несчастная!

Разговоры Толика о том, что он ни капли в рот не брал, а картошка действительно с ним говорила, только укрепили Валентину в ее подозрениях.

Тем же вечером на мой телефон позвонили. Я взял трубку – то был Толян, ужасно напуганный:

- Михалыч, тут это… беда стряслась, - говорил он дрожащим голосом. – Помнишь, у Семеныча на этикетке… «пространственно-временные искажения»?

- Ну, допустим, - со скепсисом ответил я. – и что?

- Оно началось!

- Толик, ты о чем? Случилось что? – я подумал, что он переборщил с самогоном. Ну или просто на нервах.

- Михалыч, это не самогон! Это… ОНО! То самое… Искажение! У меня картошка… Разговаривает! Спрашивала, мыл ли я руки! А до этого ложка в кружке кашляла! Валюха меня в дурку сдать хочет, говорит, я алкаш конченый! Ты ж единственный кто… Кто может поверить! Мы ж вместе там были, ну, Михалыч!

Я помолчал, переваривая услышанное. Говорящая картошка… Кашляющая ложка… Звучало как… Пиздец. Но голос у Толика был такой дрожащий и напуганный, что, несмотря на весь абсурд, хотелось ему верить. Да и к тому же, остальные ведь тоже хлебнули этого эликсира. Поди его разбери, чего там намешано.

- Ладно, Толян, давай без паники, лады? – сказал я как можно мягче и спокойнее. – Я приеду. Только Валюхе пока ничего не говори. Скажи, что я по делу зайду. Инструмент там забрать… Шуруповерт, вот. И постарайся пока с картошкой больше не разговаривать.

В общем, в тот же вечер у Толяна мы оказались втроем. Сам Толик-то был белый, как стена, и вечно оглядывался, будто что потерял. Его Валюха встретила нас не очень тепло – губы поджала, смотрит так, как будто мы ей задолжали.

- Нашли время шляться! – прошипела она. – У него и так фляга брызжет после ваших попоек! А ну кыш отсюда, алкашня!

Пришлось Петровичу взять быка за рога – откашлялся, принял вид бывалого прораба и, подмигнув Валюхе так, что та аж поежилась, наплел ей, что вот, мол, мы за шуруповертом Толяна приехали, супер-срочный ремонт в гараже, без него никак, иначе вселенская катастрофа и отключение горячей воды по всему району. Та, конечно, фыркнула, но удалилась в комнату к своему телевизору. Еще и дверью хлопнула так, что чуть штукатурка со стен не посыпалась.

…

- Ну, Толян, выкладывай давай по порядку, че стряслось, - начал Петрович.

Мы выстроились в гараже. Толик выглядел взволнованным. Запинаясь и сбиваясь, он рассказал нам всю историю: и про ложку с манерами, и про картофелину, что этикетом интересовалась, и даже про тазик в бане, который исполнял музыкальные номера.

- А вчера, мужики, - сказал он, понизив голос. – тапок мой, обычный, домашний… За пятку меня как ебанет! Несильно, но факт! И еще шипит так, по-злому, мол, хозяин, носки-то опять не на своем месте!

Мы с Петровичем переглянулись. Даже Валера, спокойный как удав в обычное время, приложил руку ко лбу.

- Да-а-а-а, Анатолий, - протянул Петрович задумчиво. – Дела. Это, видать, не просто нервное. Семеныч-то мужик хоть и нормальный показался, но все ж-таки с прибабахом. Видать, с сюрпризом эликсирчик-то оказался. Серега что-то про грибы какие-то галюциногенные говорил, помните?

- Ну и че делать-то, мужики, а? – почти взвыл Толик. – Может, в больничку? Или бабку какую искать, чтоб отчитала?

- В больничке над тобой в лучшем случае поржут, в худшем – к Наполеонам в палату определят, - резонно заметил Валерка. – Бабки тут тоже не помогут. Тут, понимаешь ли, дело тонкое - специалист другого профиля нужен…

- Семеныч! – почти одновременно сказали мы с Петровичем.

- Точняк! – оживился Петрович. – Вот кто кашу эту заварил, пусть ее и расхлебывает! Ну или хотя бы пусть объяснит, что с Толяном и как дальше быть вообще.

В глазах Толика появилось некое подобие надежды.

- Семеныч? – спросил Валерка. – Семеныч Семенычем, да поди ж его найди, ага.

- Ну, Омут – у нас единственная зацепка, - сказал Петрович задумчиво. – Туда и двинем. Больше некуда, один хрен. Осмотрим там все. Может найдем избушку его или еще чего… Может следы какие найдем.

Проблема оставалась одна – на чем добраться. «Жигуль» Петровича уже давно был сдан на чермет, а права отобрали. УАЗ у Валерки в деревне уже, небось, мхом порос. Электричкой в те края – так это ж сколько мороки. Да и не знаем мы, как к этому омуту пройти. Если только на автобусе до Сереги доехать, а там уж он, может, подскажет чего. А время поджимало – пока мы думаем, Толик вполне мог начать спорить с кастрюлей супа о том, кто на кухне главный.

- Решено! – скомандовал Петрович. – На рассвете первым рейсом садимся на автобус и шуруем к Сереге в колхоз. Будем карту у него выпрашивать, как к омуту пройти.

План был… Сомнительным. С одной стороны, дело это такое, да – нужно было выручать друга. С другой стороны, сейчас мы собирались ехать хрен знает куда и хрен знает зачем. Мы даже не знали, что искать! В общем, было очень много сомнений и неуверенности. Но чего только не сделаешь ради друга. Даже если этот друг ведет беседы с овощами.

…

В этот раз пришлось встать спозаранку. Идти никуда не хотелось, ибо ночь выдалась бессонной – я все думал про Толика, про Семеныча, про глюки, про эликсир, про грибы и омут. Все это казалось каким-то идиотизмом. Может, так оно и есть на самом деле… Но я уже вписался, а значит – ни шагу назад!

Когда я проснулся, жена еще спала. Сегодня у нее выходной. Встав с кровати, я наскоро умылся, собрал рюкзак с самогоном, нарядился в свой классический камуфляжный костюм, прыгнул в резиновые сапоги и отправился к условленному месту встречи – автобусной остановке. Время было полседьмого.

Уже ровно в семь я как штык стоял на остановке. Получилось так, что я пришел первее всех. Сначала подтянулся Валерка, потом Толик. Петрович успел в самый последний момент – проспал.

Петрович, запыхавшись, подлетел к остановке, когда старенький ПАЗик уже кряхтел на подходе.

- Ух, успел-таки, - выдохнул он, поправляя кепку. – Вот опоздал бы – пришлось бы вам без меня куковать, а без меня вы бы и до Сереги не добрались!

Мы молча переглянулись. Кажется, утренний сон пошел Петровичу на пользу – депрессия от потери прав будто куда-то улетучилась.

Автобус, скрипя всеми возможными запчастями и деталями, распахнул двери. Салон был уже полон более чем наполовину: бабки с корзинками, из которых торчали цветки и рассада, какие-то мужички в телогрейках с гусями в клетке, кучка студентов с рюкзаками, видимо, едущих на природу. И еще несколько человек, но разглядеть их во всей этой давке было тяжеловато. Воняло бабками, потом и чем-то еще, не очень приятным.

Кое-как нам удалось разместиться в районе задних сидений, пусть и занять нам их не вышло. Толик встал поближе к окну, нервно оглядываясь. Видимо, ожидал, что с ним заговорит сиденье.

- Ну все, едем спасать рядового Райана, то есть, Толяна! – весело сказал Петрович.

Древний автобус тронулся, дернувшись так, что бабки чуть не попадали с сидений на пол. Да уж, поездка обещала выйти веселой. Несколько километров мы ехали даже спокойно, в относительной тишине. Если, конечно, не учитывать, что на каждой кочке нас подбрасывало до потолка, а дорога напоминала рельеф Луны. Петровичу пару раз довелось приложиться макушкой о потолок, а Толик в эти моменты чуть ли не бледнел и все бубнил про какие-то «гравитационные аномалии». Валерий, как всегда невозмутимый, смотрел в окно, где мелькали деревья, поля, луга, заброшенные дома. Пеньки, фермы, коровы, задумчиво жующие обочину. Потом, конечно, началось – одна из бабок стала рассказывать другой подробности ссоры с зятем. Петрович, конечно, тут же влез в разговор и начал раздавать советы по семейной психологии, вызывая поначалу недоумение, а потом – горячую дискуссию с вовлечением других пассажиров.

- И вот ты представляешь, Глафирья, - сказала одна из бабок громко. – говорю я этому обормоту, зятю своему: «Ты б, Митька, хоть мусор вынес, ирод треклятый!». А он глаза вылупил на меня, как тот сом, что у нас на прошлой неделе Виталька приволок, и отвечает: «Маманя, не мешайте культурно отдыхать. Я это… медитирую». Вот оно как, а?! Медитирует он! А кто коз доить будет? Пушкин, что ли?

Глафирья в ответ сочувственно закивала. Но тут (впрочем, как и всегда), как ракета в стратосферу, в разговор с двух ног ворвался Петрович. Ну не мог он, понимаете, стоять в стороне от такого животрепещущего вопроса семейной психологии.

- А вы ему, мамаша, ремня! – авторитетно заявил он. – Это я вам как специалист по трудным жизненным ситуациям говорю! У меня, знаете, вон, жена, Галька, тоже ремонт затеяла. Так я ей тактично, по-мужски… Ну как, тактично… В общем, аргументы нашел! Главное – подход. И чтоб стимул был какой-то! Вы ему скажите: «Митяй, вот ты щас на диване лежишь, медитируешь. А вечером, когда твои дружки придут футбол смотреть да пиво пить, закуски-то не будет! Потому как я умаялась и за козами ходила, и мусор выносила». Вот он так пару раз перед друзьями ударит лицом в грязь, так сразу и поймет, что не надо старую злить! Понимаете? Кнут и пряник тут нужен!

- Ишь ты, психолог выискался! – ответила бабка. – А твоя Галька-то, небось, сама тебе и ремня, и кнута с пряником отвешивает, ну! А ты тут байки травишь. А ну-ка расскажи, как ты ей там «аргументы находишь»! А то, поди, как только она ремонт затевает, сразу удочку в руки и голову в песок!

- Никак нет, - Петрович выпрямился. – Я, э-э-э… стратегически отступаю для подготовки контрмер! А потом – раз! И неожиданный аргумент. Вот обещаю я ей, например, гардины поехать выбрать те самые, для обоев с розочками. Но это только после того, как она мне разрешит съездить на ОЧЕНЬ важную, стратегическую операцию! Ну вы понимаете, тут тонко надо. Чтоб все довольны были!

Тут в дискуссию решил вмешаться мужичок в телогрейке с гусями. Гуси, учуяв накал страстей, встревоженно загоготали в сетке.

– Это все, конечно, хорошо, – хрипло сказал он, поглаживая гусиную шею. – Но вот у меня кум, Семен, так тот свою тещу отвадил от дачи простым способом. Поставил на участке пугало… в виде налогового инспектора. И табличку повесил: "Проверка деклараций. Вход строго по вызову". Теща как увидела – две недели и носа не казала! Боялась, что за огурцы лишние налог начислят! Вот это, я понимаю, психология!
В автобусе раздался дружный хохот. Даже студенты, до этого уткнувшиеся в свои смартфоны, оторвались и с интересом прислушивались.

– А у меня вона экой случай был! – подхватил идею другой пассажир, пожилой дядька с пышными усами, похожий на отставного прапорщика. – Ко мне сосед повадился через забор лазить за яблоками. Так я провод к забору подвел… не, не ток, вы что! Я от старого патефона! И музыку ему включил… похоронный марш! Как он через этот забор сиганул обратно – любо-дорого посмотреть! Больше не лазил! И яблоки все целы!

Дискуссия о методах воспитания зятьев, отваживания тещ и защиты урожая набирала обороты. Каждый делился своим бесценным опытом, перебивая друг друга и размахивая руками. Толик, которому этот балаган явно не добавлял душевного равновесия, закрыл глаза и попытался абстрагироваться, бормоча себе под нос что-то про "коллективное бессознательное и его аномальные проявления". Я же с интересом слушал этот срез народной мудрости и дебилизма, понимая, что такие истории не выдумаешь – их можно только прожить или, в крайнем случае, подслушать в старом ПАЗике, несущемся по разбитой дороге богом забытого захолустья.

Мужичок с гусями зажег самокрутку (несмотря на неодобрительные взгляды и шипение бабок) и смачно так задымил. Казалось бы, все затихли, можно было спокойно ехать дальше. Но нет. Докурив, он вновь подал голос:

- Да-а, смекалка-то у нашего народа – хоть куда… Что с тещей, что, вона, с патефоном. Вот бы еще этих, которые повыше сидят, тоже бы на них какую управу найти… А то ведь… Как козлы в огороде, все повытопчут, а толку никакого.

- Ой, да и не говори, мил человек! – сказала бабка, которая начала разговор про зятя. – Вон, депутат наш, Елдырин-то этот… Перед выборами – такой был сладкоголосый, как соловей весенний прям! И дорогу-то он нам ровную обещал, и клуб-то наш захудалый наладить обещал, и даже, прости господи, интурнет этот ваш в каждый курятник провести! А как выбрали – где он, Елдырин-то этот? Испарился, ешкин кот!

- Правильно-правильно! – закивал мужик с портфелем, похожий на бухгалтера. – Я вон вчера в райцентр по этой «дороге» ездил, так у меня из порфеля-то все бамажки и вытрясло! Потом полчаса по кюветам собирал ходил, мать его за ногу! А интернет? Да он только, поди, у самого Елдырина в кабинете есть! А как отчитываться наверх – так у нас цифровизация, екарный бабай, полным ходом, семимильными шагами едет!

Петрович, который уже было приготовился дремать под монотонное покачивание автобуса, тут же оживился. Тема благоустройства и борьбы с несправедливостью была его коньком, почище любой рыбалки.

– А вы, граждане, неправильно с такими елдыриными боретесь! – громогласно встрял он, да так, что гуси в сетке опять тревожно загоготали. – Их же как… как волка хитрого, обложить надо! И не жалеть! Чтоб понял, что народ – это сила, а не просто так, электорат бессловесный!

Некоторые пассажиры утихли и внимательно смотрели на него. Петрович окинул взглядом салон автобуса.

- Вот вы говорите, дорога плохая, значится, - сказал он. – А вы вот возьмите этого Елдырина да посадите его в наш ПАЗик, пусть тут с утра до ночи сам покатается! Чтоб все внутренности почувствовал! Понял, каково оно – простым людям живется! Потом для закрепления все эти ямы чтоб щебенкой закапывал, да не абы какой, а по ГОСТу! И чтоб потом ходил и клялся, что такого не будет больше!

Петрович, войдя в раж от собственных пламенных речей про депутата Елдырина, уже не мог остановиться. Он вскочил со своего места и, балансируя в качающемся автобусе, начал жестикулировать так, будто выступал на митинге перед многотысячной толпой.

– И вот я вам говорю, товарищи! – гремел он на весь салон, заглушая даже дребезжание стекол. – Нельзя молчать! Надо требовать! Надо стучать во все двери! Писать жалобы! В Гаагский суд, если понадобится! Чтобы этот Елдырин ответил за каждую яму, за каждый неоправданный грамм народной веры! Мы – сила! Мы – народ! Мы должны показать им, кто здесь хозяин! Я бы вот сейчас… дайте мне только волю… я бы ему такой импичмент устроил, что он бы и фамилию свою забыл!

Некоторые пассажиры начали аплодировать, кто-то одобрительно гудел. Бабка в очках даже прослезилась и прошептала: "Вот он, наш народный заступник!". Другие, наоборот, испуганно косились на разбушевавшегося Петровича и на водителя, лицо которого медленно приобретало цвет перезрелого помидора.

- Михалыч, ебана рот, - жалобно сказал Толик. – угомони ты его уже! Щас нас вместе с ним запакуют в отдел по статье! Ну его, этого Елдырина. У меня и так сегодня ложка с утра кашляла, предчувствие нехорошее…

Петровича было уже не остановить. Он вообразил себя новым Степаном Разиным, найдя пару голосов поддержки среди пассажиров.

- А кто со мной?! – звучно кричал он. - Кто готов пойти и потребовать отчета у этого… у этого Елды… Елдырина?! Прямо сейчас! Сойдем на ближайшей остановке у сельсовета и устроим ему народный сход! Покажем ему, где раки зимуют и почем фунт лиха!

Тут водитель, который до этого момента молча скрипел зубами, не выдержал. Он резко ударил по тормозам. Автобус визгливо заскрипел и встал как вкопанный посреди дороги, рядом с каким-то унылым перелеском. Все, кто стоял (включая Петровича), чуть не улетели вперед.

– Всё! Приехали! – прорычал водитель, поворачиваясь к салону. Глаза его метали молнии. – Я те сейчас покажу, оратор, и где раки зимуют, и письмо твое коллективное, епта! У меня рейс, у меня график, у меня пассажиры нормальные, которым доехать надо, а не этой хуйней страдать! А ну, марш из автобуса! И своих этих… агитаторов… тоже забирай! Живо!

Петрович аж опешил от такой реакции.

- Да я ж за народное дело, за нас! – пытался он воззвать к совести водителя.

- Справедливость в гараже у себя наводить будешь, понял! – отрезал водитель, подходя ближе. В руке у него заблестел увесистый гаечный ключ. – У меня тут – автобус, транспортное средство, блять! А не трибуна для митингов! Чтоб духу вашего тут не было! Или я щас милицию вызову!

Часть пассажиров, которая только что громко аплодировала Петровичу, резко умолкла, опустила глаза в пол и сделала вид, что они тут вообще не при делах. Некоторые, наоборот, решили поддержать водителя, крича про то, что «некогда нам тут чепуху вашу слушать, нам ехать надо».

Петрович понял, что дело пахнет керосином и его агитация может закончиться вполне себе прозаично.

- Ладно, ладно. Че ж ты так разорался, начальник? – пробурчал он, вылезая из автобуса. Не хочешь – не надо. Пойдем, мужики, тут, видать, еще не готовы к справедливости.

Ну а мы, его верная «агитбригада», забрали свои скромные пожитки и вылезли вслед за ним. Не бросать же нам Петровича.

- Вот так всегда, – с горечью произнес Петрович, провожая взглядом удаляющийся автобус. – Хочешь как лучше, а получается… как всегда. За народ радеешь, а тебя – метлой! Эх, Россия-матушка… Никакого понимания к инициативе снизу!

– Зато, Петрович, речь у тебя была зажигательная, – попытался я его подбодрить. – Почти как у Ленина на броневике. Только броневика не хватило.

– Да уж, броневика точно не хватило, – вздохнул Петрович. – Ладно, нечего сопли распускать. Раз уж мы здесь, надо думать, как дальше быть. До Сереги теперь пешкодрапом, что ли? Далековато будет… Но ничего, прорвемся! Где наша не пропадала!

Петрович огляделся по сторонам. Несмотря на случившееся, выглядел он вполне себе оптимистично (впрочем, как и всегда). Вокруг, насколько хватало глаз, простирались поля и луга. Дорога, по которой мы только что ехали, сиротливо убегала вдаль. На горизонте не было ни души, только столбы электропередач.

- Ну, стратег, - сказал я. - Какие варианты у нас будут?

Я посмотрел на Петровича. Он уже распаковывал из рюкзака недопитую с прошлой недели бутылку самогонки.

- Может сейчас самое время для какой-то гениальной затеи, а, Петрович? Например, как из придорожного лопуха и силы мысли соорудить телепорт до Серегиной деревни?

- Язвить-то мы все горазды, Михалыч, - насупился он. – А вот ты б лучше по сторонам получше смотрел, а не языком чесал. Глядишь, и увидал бы чего полезного. Вон, например, дымок какой-то в той стороне. А где дым – там огонь. А где огонь – там люди.

Действительно, примерно в километре от нас над елками поднимался слабый дымок.

- Ну, Михалыч, не дрейфь! – Петрович отпил из бутылки и довольно крякнул. – Прорвемся! За мной, орлы. Толян, ты как, не отстал еще от коллектива?

Толик, который брел чуть позади от всех, озирался по сторонам со взглядом напуганного хорька.

- Да вроде ничего такого, - пробормотал он. – Только вот… Куст этот слева… Он мне язык показывает… Или это ветка такая кривая просто?

Мы с Валеркой переглянулись. Взгляд его оставался невозмутимым, он лишь выразительно покачал головой, мол, «вот, допился семенычева пойла, теперь и кусты разговаривают уже».

Путь через поле, а затем по кромке леса, оказался не таким уж и близким. Солнце припекало, комары, учуяв свежую кровь, атаковали с остервенением голодных пираний. Петрович, взбодренный самогонкой, шел впереди, рассказывая по дороге какие-то бородатые анекдоты и строя грандиозные планы по модернизации депутатской системы Елдырина, если бы ему дали волю. Толик периодически вздрагивал и шарахался от теней, утверждая, что ему "то белка подмигнула», то «муравей матерное слово пропищал". Валера шел молча, неся свой рюкзак с таким стоическим видом, будто он нес не свои нехитрые пожитки, а крест всего русского народа.

В какой-то момент мы все-таки выбрались на некую поляну посреди елей. Отсюда и шел тот самый дымок. Но вместо предполагаемого костра грибников или избушки лесника мы увидели нечто…

Иное.

Поляна была заставлена непонятными глазу деревянными конструкциями, между которыми туда-сюда бегали люди. Горел не костер, как оказалось, а какой-то генератор, тарахтящий как трактор «Беларусь» в предсмертной агонии. Посреди поляны стояла женщина в нелепом головном уборе из фольги и вороньих перьев. С выражением вселенской скорби она смотрела на красный резиновый сапог, сиротливо воткнутый в землю. Рядом с ней был человек, одетый в нечто напоминающее кору дуба с приклеенными наспех желудями и ветками.

Над всем этим хаосом возвышался невысокий, но очень энергичный мужчина в заляпанном краской берете и с мегафоном в руке.

– …Свет! Где свет, я вас спрашиваю?! Мне нужен трагический контровой свет на этот сапог! Чтобы он символизировал бездну отчаяния и последнюю надежду утопающего в болоте консьюмеризма! А ты, Борис (это он, видимо, человеку-дубу), больше страдания в позе! Представь, что на тебе не желуди, а все грехи человечества! Снимаем! Мотор! Камера! Начали!

Мы застыли на краю поляны, как четыре истукана, пытаясь осмыслить происходящее. Петрович даже бутылку свою чуть не выронил.

- Э-э-э, - протянул он. – Тут что, секта какая-то? Или… Цирк приехал, а шатер забыли?

- Похоже, мужики, попали мы в… «искусство», - прошептал я, вспоминая артхаус из журналов жены.

Толик, увидев женщину в перьях и человека-дерево, тихо взвыл и спрятался за спину Валеры.

- Это мне про них тазик в бане рассказывал… Предвестники… Конца света… Или новой коллекции обоев Гальки Петровича…

Мужик в берете заметил, наконец, нашу скромную делегацию, застывшую на краю поляны. Он недовольно нахмурился и направился прямиком к нам, поправляя головной убор и размахивая мегафоном.

- Так! А вы еще кто такие? Статисты? Опоздали на три часа! И где вас носит? Костюмы дали? Почему не в образе?! Я же просил суровых молчаливых лесорубов, а вы! Вы на кого похожи, я вас спрашиваю! На колдырей деревенских!

Петрович, очнувшись от дум, шагнул вперед:

- Да мы что, а мы ничего, - сказал он. – Просто вот мимо шли… По поводу, так сказать, не терпящему отлагательств! А тут – глядь! Люди творческие, вроде. Работают.Это мы уважаем! У меня ж тоже, жена-то, Галька, баба творческая… Обои с розочками выбирает – так это ж похлеще вашего кино эпопея будет, я вам так скажу!

Режиссер смерил Петровича таким едким, подозрительным взглядом.

- Обои с розочками? – переспросил он. - Хм… Интересная метафора… Возможно, это аллюзия на мещанскую природу пошлости, поглощающую ценности? Или… Символ утраченного рая? О… Я вижу, вы – человек с глубиной...?

Петрович приосанился. Кажется, он опять нашел того, кому можно подсесть на уши.

- Ну, насчет глубины не знаю, - сказал он, скромно потупив взгляд. – Но жизненный опыт имеется. Мы вот с мужиками, э-э-э… Щас очень важную операцию стратегическую ведем. У него, понимаете ли, щас очень трудное время… После «эликсира» у него картошка разговаривает, ложки кашляют… Небольшие пространственно-временные флуктуации…

Лицо режиссера просветлело:

- Флуктуации?!!!! Картошка разговаривает?!!! ГЕНИАЛЬНО!!! – он хлопнул себя по лбу. – Это же то, что нужно! Новый пласт, разрыв шаблона! Вы случайно не актеры из какого-нибудь самодеятельного театра? Я ищу новые лица, не испорченные школой Станиславского. Мне нужна… Экзистенциальная простота! Неподдельная боль!

Толик, услышав про «неподдельную боль», вновь попытался спрятаться за спиной Валеры.

– Так, вы четверо! Будете у меня… эээ… хором молчаливых свидетелей! Олицетворением народного бессознательного! Встаньте вон там, у того дерева-коряги (он указал на человека-дуба, который все еще страдал под грехами человечества). Вы должны своим присутствием подчеркивать трагизм момента, когда Аглая Прокофьевна будет пытаться извлечь красный сапог из трясины забвения! Понимаете? Ничего не делать! Просто стоять и… молча страдать! Это очень важно для кадра! У вас это, я вижу, получится!

Избежать участия в этом, прости господи, пиздеце, видимо, было нельзя. С другой стороны, может эти горе-киношники подсобят как-то? Коллективным решением было решено пока подчиниться этому цирку с конями и посмотреть, что из этого выйдет. Кроме того, не буду врать, любопытство действительно имелось. Искусство, мать вашу...

Нас быстро расставили по местам. Мне досталась позиция рядом с Петровичем, который тут же начал шепотом комментировать происходящее:

– Ишь, сапог из трясины… Трясина забвения… А чего она его не лопатой? Неэффективно работаешь, Аглая Прокофьевна! Сразу видно – опыта нет! Вот мы с мужиками когда машину из грязи тащили…

– Петрович, тихо! – шикнул я. – Нас снимают! Изображай народное бессознательное!

– А как его изображать-то, это бессознательное? – не унимался он. – Может, мне закурить для образа? Или рыгнуть многозначительно?

Тем временем режиссер снова закричал в мегафон:

– Внимание! Тишина на площадке! Аглая Прокофьевна, ваш выход! Помните – вы не просто сапог тащите, вы вытаскиваете на свет божий все свои потаенные страхи и нереализованные мечты! Камера! Мотор! Снимаем сцену номер семнадцать, дубль тридцать девять – "Сапог Возмездия"!

Аглая Прокофьевна, поправив свой убор из перьев, с трагическим лицом шагнула к резиновому сапогу и, картинно опустившись на колени, начала его… нюхать. Потом издала протяжный стон и попыталась двумя пальцами вытащить его из земли. Человек-дуб на заднем плане страдальчески закатил глаза. А мы стояли и изображали. Кто во что горазд. Толик, кажется, и вправду страдал, Валера – размышлял о вечном, Петрович – обдумывал план по оптимизации процесса извлечения сапога, а я… я просто изо всех сил не заржать. Искусство, мать его…

…

Таким макаром мы отсняли еще с десяток дублей «Сапога Возмездия» (Аглая Прокофьевна успела и понюхать, и лизнуть, и даже станцевать с красным сапогом). После всего этого режиссер, видимо, наконец выдохся и объявил:

- Все! Перерыв! На час! Мне надо… Мне надо уйти в нирвану и зарядиться вдохновением! Можете поесть. Если найдете.

С этими словами он удалился в трейлер. Тут на съемочной площадке сразу стало как-то… Спокойнее? Обыденнее? Мужик-дуб с облегчением снял свой костюм и оказался обычным работягой лет сорока в трениках «abibos». Аглая Прокофьевна оказалась тетей Люсей из райцентровского ДК. Она достала из своей сумочки термос и бутерброды.

Мы тоже решили перевести дух и отдохнуть. Подошли к товарищам-актерам, которые сидели на лавочке-бревне и уплетали свой импровизированный обед.

- Тяжело в шкуре дерева грехи человечества носить? – спросил у него Валера, присаживаясь рядом на пенек.

Мужик тяжело вздохнул.

- Да не говори, мужики… - прожевав ответил он. – Уже третий день тут тремся…

- А че хоть снимаете-то? – спросил Петрович.

Человек-дуб криво усмехнулся:

- Да хуй его пойми… - он вытер пот со лба. – Режиссер наш, Кузьма Платоныч, он это… Творческий. У него то, вон, сапог возмездия, то чайник просветления, то еще че. Платит он, правда, немного, да и с задержками. А куда денешься? У нас в райцентре работы нет, только вон, на завод. А у меня спина больная.

- А для чего снимаете? – полюбопытствовал я. – Может для фестиваля какого?

- Фестиваля, ага, - усмехнулся человек-дуб. – Скорее, для сельского клуба. Фильм называется…

Он наморщил лоб, вспоминая название.

- Да не, мужики. Не вспомню, вот хоть убей, - спустя полминуты выдал он.

К нам подошла тетя Люся.

- А вы, мил люди, откуда такие будете? Тоже на заработки? Или так, на искусство поглядеть?

- Да мы, маманя, по делу важному, - начал Петрович. – Друга вот нашего тащим… У него маленько это… Ну, сдвиг по фазе. Флуктуации там, понимаешь ли, после одного напитка.

- А-а-а, так это как у нашего оператора, вон, Семеныча. Ой, не Семеныча, Степаныча! Тот тоже после вчерашнего банкета с режиссером «флуктуации» ловит ходит. Вон, с утра камеру щами накормить пытался… А вы, мужики, что забыли в глуши-то такой, раз друг у вас не в кондиции?

Человек-дуб, он же, как выяснилось, Борис, жевавший до этого бутерброд, оживился:

- Так, может, вам тогда к знахарке какой надо? Или в райцентр, в больничку? У меня вон в родном селе бабка есть, Марковна. Она травами от всего лечит, и от белочки, и от сглазов.

- Да не, - отмахнулся Петрович. – Тут особый случай. Нам нужен… Специалист. Местный. Он, говорят, в лесу живет. Мы вот думали, может к Омуту сходить, может он там живет…

- К Омуту? – спросили актеры будто в один голос.

- Ну да, - ответил я.

- Места гиблые там, - сказала тетя Люся. – Там же гений какой-то с соседнего колхоза эксперименты, говорят, ставил. На девятке в другое измерение попал как будто. Брешут, поди, конечно, но чем черт не шутит…

Борис, дожевав свой бутерброд, согласно кивнул:

- Да, про этого деда-изобретателя и у нас в райцентре байки ходят. Говорят, чудной был, не от мира сего. У него и сарай-то был – не сарай, а лаборатория целая. Провода торчат, колбы какие-то, агрегаты непонятные… Говорили, он там то ли вечный двигатель собирает, то ли самогон такой, что после него с белками разговаривать начинаешь. Это все, конечно, байки, но кто ж знает-то?

Толик нервно сглотнул и покосился на Петровича, который как раз доставал из рюкзака свою заветную бутыль с обычным, но крепким первачом, чтобы подкрепить силы после "творческого процесса".

- Ну, насчет белок – это почти в точку, – пробормотал он себе под нос.

- Так, мужики, – Петрович хлопнул себя по коленям, решительно поднимаясь. – Хватит байки травить да киснуть. Поблагодарим честнýю компанию за гостеприимство и содействие искусству, да и двинем дальше. Нам этого… специалиста по аномалиям… кровь из носу найти надо, пока наш Анатолий тут с местным дубом диалоги философские не завел. Кузьма Платоныч! – обратился он к вышедшему из трейлера режиссеру, который выглядел еще более растрепанным и "вдохновленным", чем раньше. – Спасибо за опыт, так сказать! Но нам пора. Дела государственной важности!

Кузьма Платоныч рассеянно кивнул, что-то бормоча про "экзистенциальный выбор пути" и "трагедию маленького человека на фоне вселенского хаоса". Кажется, он уже нашел новое вдохновение и наша компания его больше не интересовала.

Мы попрощались с Борисом и тетей Люсей. Борис, на прощание, махнул рукой в сторону густого ельника:

- Вам, если к Омуту все ж-таки захотите, то это только через Серегу, сторожа в том колхозе. Он один туда тропу знает, туда больше никто не ходит. А так – его дом вон за тем буреломом, километра три будет, не больше, если напрямки. Может, он и вас выведет, если настроение будет. Только смотрите, не заблудитесь по дороге к нему. Там тропок почти нет, да и место… Ну, сами понимаете.

- Ага, спасибо, мил человек! – бодро сказал Петрович, хотя в его голосе проскользнула едва заметная нотка неуверенности. Он сделал внушительный глоток из своей бутылки. – Не впервой по буреломам шастать! За мной, орлы.

И так мы двинулись в предполагаемую сторону колхоза, где Серега был сторожем. Солнце уже двигалось к линии горизонта, оставляя нам все меньше света. Лес становился мрачнее и тише. Комары, кажется, поутихли.

- Слышь, Михалыч, – шепотом обратился ко мне Петрович, когда мы перелезали через очередное поваленное дерево. – У меня такое чувство… будто за нами кто-то наблюдает. И не просто наблюдает, а… оценивает. Как на кастинге у этого, Кузьмы вашего Платоныча.

Я огляделся. Кроме нас, в лесу, казалось, не было ни души.

- Да брось, Петрович. Это у тебя от пережитого "творческого шока" и самогонки твоей ядреной.

- Может, и шока, – не согласился он. – Но вот правый мой сапог… он как-то странно потяжелел. И будто шепчет: «прибавь шагу»…

Я посмотрел на его сапог. Обычный резиновый сапог. Но что-то в интонации Петровича заставило меня насторожиться. Видать, самогон подействовал, что ли?

Валера, шедший чуть впереди, вдруг остановился и задумчиво уставился на старый, покрытый мхом пень.

- Интересно, – протянул он, почесывав подбородок. – О чем думает этот пень? Наверное, о бренности всего сущего. И о том, что когда-то он был могучим деревом, а теперь… просто пень. Философ, однако.

Толик, услышав это, побледнел еще сильнее и прижался ко мне:

- Михалыч, а пни… они тоже того… разговаривают? А то мне с утра картошка такие вещи говорила… про мировой заговор производителей чипсов…

- Толик, пни не разговаривают, – попытался я его успокоить, хотя у самого по спине пробежал холодок. – Это Валера шутит. Наверное. От этого леса у кого хочешь воображение разыграется.

Валерий-то самогон Петровичев вроде не лакал сегодня… Что ж такое творится?

Мы шли дальше, стараясь держаться направления, указанного Борисом. Лес вокруг становился все более сюрреалистичным. Деревья изгибались под немыслимыми углами, мох на них, казалось, светился в сгущающихся сумерках каким-то фосфорическим светом, а тени, казалось, жили своей жизнью, вытягиваясь и корчась.

В какой-то момент Петрович остановился как вкопанный и схватил меня за руку.

- Михалыч, глянь! – прошептал он, указывая на тропинку впереди.
По тропинке, весело помахивая хвостом, бежал… заяц. Обычный, серый заяц. Но на голове у него была маленькая, лихо сдвинутая набок, кепка, точь-в-точь как у Петровича. Заяц пробежал мимо, подмигнул нам и скрылся в кустах.

- Это… это мой фасон! – ошеломленно выдохнул Петрович. – Он мою кепку… того… позаимствовал! Или это… тренд такой ушастый пошел?

Я протер глаза. Зайца в кепке я не видел. Но выражение лица Петровича было таким, что сомневаться в его словах не приходилось.

- Мужики, – подал голос Валера, который до этого рассматривал какой-то цветок необычной формы. – А вам не кажется, что этот цветок… пытается мне что-то сказать? Он так лепестками шевелит… будто азбукой Морзе. "SOS"… или "наливай"?

Я посмотрел на цветок. Он просто колыхался на легком ветерке. Но Валера смотрел на него с таким серьезным видом, будто действительно расшифровывал важное послание.

Толик уже не просто шел, а крался, озираясь по сторонам и вздрагивая от каждого шороха.

- Они повсюду! – бормотал он. – Они следят! Шишки сговорились с муравьями! А вон та сосна… она мне язык показала! Я точно видел! И у нее глаза… как у нашей бухгалтерши, когда она зарплату выдает!

Твою мать! Так вот что значит «гиблые места»?! В прошлый раз такого не было! Да мы же вроде далеко от Омута, что за дела?! Сначала я списывал все на Петровича и самогон, но теперь сомнений не осталось – у каждого из нас явно подтекает крыша. Надо бы собраться…

Наконец, продравшись через особенно густой участок бурелома, мы вышли к покосившейся избушке Сереги. Сам хозяин, в своей неизменной ушанке, сидел на завалинке и чинил какую-то ржавую цепь.

- Опа-на, артисты! – прохрипел он, заметив нас. – Какими судьбами? Опять технику чинить? Али на рыбалку с пустыми руками?

- Здорово, Серега! – Петрович шагнул вперед. – Дело у нас к тебе… государственной важности! И даже похлеще рыбалки будет! Друга нашего, Толяна, – он кивнул на бледного Толика, – надо спасать! У него после того… ну, ты помнишь… эликсира… флуктуации начались. Картошка разговаривает, ложки кашляют… Да и мы что-то совсем уж, того…

Серега хмыкнул, отложил цепь.

- А-а, Семенычевы приколы… У нас тут в колхозе в последнее время тоже неспокойно. Позавчера, вона, рыба начала падать на пол через дыру в крыше. Эт у меня в каморке. Ну, я-то, конечно, не дурак, воспользовался! Только вот поди пойми, че там опять Семеныч намудрил и как бы хуже не стало…

- Нам бы к Омуту, Серега, – сказал я. – Может, там источник всех этих… чудес. Может, сам Семеныч там объявится, или хотя бы поймем, что делать. Ты ж дорогу знаешь.

Серега поскреб в затылке.

- К Омуту, значит… Ну, можно. Только там нынче… неспокойно. Какие-то городские пигалицы объявились, шумят, музыку свою шайтанскую крутят, Омут баламутят. Вот, поди, и встряхнули там все! Говорят, духов вызывают или клады ищут. Тьфу!

- Вот! Может, они и есть причина обострения у Толяна! – осенило Петровича. – Надо ехать, Серега! Разбираться!

- Ехать-то можно, – вздохнул Серега, поднимаясь. – ИЖак мой, правда, после прошлой попытки керосином его заправить, маленько капризничает… Но, думаю, до Омута дотарахтим. Залезайте, горе-путешественники!

Через полчаса кряхтения, чихания и нескольких удачных пинков ногой, древний "ИЖ-Планета" с люлькой все-таки завелся. Мы кое-как разместились: я с Петровичем в люльке, Толик, вцепившись в Серегу мертвой хваткой, сзади, а Валера, как самый философски настроенный, устроился на багажнике, свесив ноги.

Дорога к Омуту была еще хуже, чем мы помнили. Мотоцикл подпрыгивал на каждой кочке, грозя развалиться на запчасти. Серега матерился, Петрович травил байки, а Толик периодически вскрикивал, утверждая, что деревья пытаются схватить его за ноги. Я же сидел в люльке, пытаясь не обращать внимания на то, что придорожные камни, кажется, складываются в неприличные слова, а облака принимают форму гигантских чебуреков. Пиздец какой-то, а не поездочка.

И вот таким нехитрым образом мы добрались до Омута. И точно – у самой кромки воды, освещенные экранами смартфонов и светом от портативной колонки, из которой неслись какие-то басовитые ритмы, расположилась компания молодежи. Парень в кошачьих ушках пытался что-то "зачитать" в микрофон, девушка с зелеными волосами снимала его на телефон, а парень в футболке "Press F to pay respects" размахивал светящейся палкой.

- Опа-на, - сказал Петрович, когда Серега заглушил мотоцикл, который тут же издал предсмертный хрип и заглох окончательно. – Вот тебе и нарушители покоя аномальной зоны. Ну или ее жертвы…

Толик, узрев картину, попытался скрыться за мотоциклом:

- Это те… про кого картошка рассказывала… Пожиратели вай-фая…

Пацан в кошачьих ушках, заметив нашу колоритную мотоциклетную делегацию, прервал свой «фристайл» и уставился на нас.

- О, смотрите! Олды на ретро-байке подтянулись. Мы уж думали, вы тут все вымерли, как динозавры. Че, тоже на Омут позалипать пришли? Или у вас тут свой какой-то фольклорный перформанс, типа, с вызовом Лешего?

Девчонка с цветными волосами сразу направила на нас камеру.

- Эксклюзив! Встреча поколений в аномальной зоне! Подписывайтесь на канал, ставьте колокольчик, ща будет мясо! Ребзя, зацените, какой трешак!

- Мясо? – переспросил Петрович, с трудом вылезая из люльки. Ноги после тряски слушались плохо. – Это вы, молодежь, тут, похоже, из Омута шашлык решили сделать? Или это у вас такая… дискотека для русалок, блять?

- Не, бать, это мы тут контент пилим, - пояснил парень с колонкой, который, судя по всему, был у них за главного. – Пытаемся поймать паранормальный вайб. Говорят, тут дед какой-то лютую тему мутил, порталы крафтил. Вот пруфы ищем. А вы, я смотрю, тоже не просто так тут? Может, знаете чего интересного? Или, может, вы и есть тот самый дед? Только… помолодевший? – он с сомнением оглядел Серегу, который мрачно смотрел на их аппаратуру.

- Дед? – хмыкнул Серега, сплюнув на землю. – Я вам щас такого деда покажу, если не уберете свою шарманку от святого места! Вы чего тут устроили, ироды? Омут вам не танцплощадка! Тут, блять, место силы, а не ваших этих… тиктоков!

Петрович решил попробовать взять дело в свои руки – обстановка накалялась, а он обладал недюжинными навыками дипломатии.

- Спокойно, Сергей, спокойно! У нас тут дело государственной важности! Нашего друга надо выручать. После одного местного напитка у него пространственно-временные флуктуации начались. Картошка разговаривает, ложки кашляют… И не только у него, если честно, – добавил он уже тише, покосившись на меня и Валеру.

Пацан в кошачьих ушах аж присвистнул.

- Воу-воу-воу, говорящая картоха? Ну это жесть, реально! Это ж хайп! Надо видос запилить. Бать, а можно мы с вашим другом видос заснимем? Задонатим, если что! Он нам расскажет, как докатиться до жизни такой, чтобы с картохой базарить!

- Слышь ты, ушастый, – прорычал Петрович, подходя ближе. – Ты сейчас сам с кулаком моим базарить будешь, если не перестанешь хуйню нести! У нас тут проблема, а не шоу для твоих подписчиков-долбоебов!

Девушка с зелеными волосами тут же подскочила к Петровичу с телефоном:

- О, конфликт! Накал страстей! Дед быкует на зумера! Это прям топчик будет! Давай, пенсия, еще что-нибудь скажи, про несправедливость там, про Елдырина!

- Да пошла ты на хуй со своим телефоном! – рявкнул Петрович, едва сдерживаясь, чтобы не выбить у нее гаджет из рук.

Валерка, который молча до этого наблюдал за сценой, вдруг произнес, глядя на черную воду Омута:

- А Омут-то… бесится. Шипит. Недоволен. Не к добру это все…

И действительно, поверхность омута стала будто закипать. Из глубины начали подыматься мутные пузыри. Из колонки зумеров в этот момент как раз заиграл какой-то особенно лютый дабстеп с утробным басом, который, казалось, резонировал с самой землей.

- Вот, блять, доигрались! – заорал Серега, указывая на Омут. – Он же щас как ебанет! Я же говорил не ходить сюда!

Вода в Омуте вздулась, как гигантский водяной пузырь, и с оглушительным хлопком лопнула, обдав всех волной теплой, пахнущей тиной воды. Колонка зумеров коротко пискнула и замолчала, залитая водой.

- Ой, моя колоночка, мой саунд! – взвыл пацан.

Но все это было лишь началом куда более тяжелых вещей. Поляна вокруг начала… меняться. Трава под ногами стала переливаться всеми цветами радуги, деревья зашевелились, их ветви начали сплетаться в причудливые узоры, а из-под земли полезли грибы размером с футбольный мяч, которые подмигивали и строили рожи.

- Ой, мама! – взвизгнул Толик, укрываясь за ИЖаком. Его глаза были как блюдца. – Михалыч! Камни! Камни танцуют лезгинку!

Я посмотрел – и точно, валуны у края поляны подпрыгивали и кружились в каком-то диком танце. Мой рюкзак на спине вдруг ожил и попытался укусить меня за задницу. У Петровича кепка на голове вдруг отрастила крылья и, чирикая, попыталась улететь. Он с матом ловил ее по всей поляне. Даже Валера, обычно невозмутимый, выпучил глаза, когда его видавшие виды сапоги вдруг начали расшнуровываться сами собой и пытаться уползти в разные стороны.

- Э, вы куда, родимые? – бормотал он, пытаясь их поймать. – Нам еще Толика спасать…

Зумеры тоже не остались в стороне. У парня в кошачьих ушках уши стали настоящими, пушистыми и начали дергаться, а сам он принялся тереться о ноги девушки с зелеными волосами, мурлыча. У девушки волосы заплелись в тугие зеленые дреды, которые начали извиваться, как змеи. Парень с потухшей колонкой в ужасе смотрел, как его смартфон плавится в руке, превращаясь в лужицу блестящей жижи.

- Э! Это че за кринж?! Мой айфон! Мои тиктоки! – вопил он.

- Да это, блять, не кринж, это пиздец! – рявкнул Серега, который единственный, казалось, сохранял остатки самообладания, хотя его ушанка тоже как-то странно подрагивала. – Омут разбушевался! Семеныч для таких вот случаев "гармонизатор" свой придумал, чтоб эту херобору успокаивать! Только он, падла, в прошлый раз, как он тут с нами был, жаловался, что аппарат барахлит! Говорил, какая-то хуйня там отвалилась!

- Какой еще, мать его ети, хармонизатор?! – заорал Петрович, наконец-то поймав свою кепку и нахлобучив ее помощнее. – Где он? Что делать-то надо?!

- В берлоге его! Семеныча! – крикнул Серега, отмахиваясь от гигантской бабочки с лицом Валеры, которая пыталась сесть ему на нос. – Он там эту бандуру и хранит! Только если она сломана, то хрен мы чего сделаем! Надо туда! Быстро! Пока нас всех тут в кисель не превратило!

- Так а где эта берлога, етить ее за ногу?! – спросил я, уворачиваясь от летящего топора, который, кажется, вылетел из рюкзака Петровича.

- Да вон, за теми кривыми елками! – махнул Серега. – Там тропа должна быть… если ее еще не сожрали говорящие мухоморы!

- Ну, чего стоим?! – взревел Петрович. – За мной, спасатели Малибу! Толика спасать, гармонизатор чинить! А вы, пионеры херовы, – он обернулся к обалдевшей молодежи. – если жить хотите, тащите свои задницы за нами! Может, и от вас какой толк будет, хоть от мухоморов отмахиваться!

И наша разношерстная команда, подгоняемая ужасом и ожившими кустами, рванула в сторону тех самых елок, про которые говорил Серега. Там, по идее, и должна была быть одна из баз Семеныча. Весь лес сошел с ума. Деревья то и дело хватали нас за одежду, корни путались в ногах, пытаясь свалить на землю, а воздух наполнился хихиканьем, шепотом и какими-то неприличными частушками, которые, кажется, распевали белки.

Толик бежал и орал, утверждая, что его преследует говорящая картофелина верхом на бешеном тапке. Петрович периодически останавливался, чтоб пнуть наглый пень, который яростно пытался откусить кусок от его красного резинового сапога, попутно матеря погоду, Елдырина и мировой сионизм, который, по его мнению, виноват в происходящем. Валера бежал молча, но с таким лицом, будто он уже принял свою судьбу и просто хочет, чтоб весь этот цирк с конями поскорее закончился – желательно с минимальными для него потерями. Мне же казалось, что мои ноги бегут задом наперед, а сам я – вниз головой. При этом, на спине у меня выросли маленькие крылышки, которые, хоть и отчаянно бились, взлететь не помогали.

Зумеры, оправившись от первого шока, тоже не отставали, хотя и с переменным успехом. Парень в уже не очень пушистых, а скорее облезлых кошачьих ушках, спотыкаясь, пытался снимать все на остатки своего расплавленного телефона, комментируя:

- Ребзя, это просто… просто имба! Такой дичи я еще не видел! Если выживем, это будет плюс вайб! Не забудьте задонатить на новый айфон!

Девчонка с цветными волосами ужасно визжала каждый раз, когда мимо нее пролетала бабочка с лицом Петровича или когда земля начинала дрожать, издавая звуки смывного бачка. Парень с остатками колонки бежал как угорелый, то и дело перекрещиваясь, вспоминая, видимо, все молитвы, которым его учила бабушка.

- Серега, ты уверен, что мы точно туда бежим?! – заорал я, перепрыгивая через ручей, вода которого пахла озоном, а на вкус была как самогон Петровича. – Что-то мне кажется, что мы летим прямиком в ад!

- В аду, Михалыч, хоть черти – с ними все понятно! – прохрипел Серега в ответ. – А тут – хуй пойми что! Но берлога точно где-то здесь, я ее нюхом чую! Или это самогоном Семеныча так несет…

Наконец, после очередного забега сквозь заросли гигантского синего папоротника, мы вывалились на некую прогалину. Посреди нее, вросшая в землю по самые окна, стояла землянка. Дверь ее была сделана из какого-то гнилого листа железа. На ней красовалась табличка: «Не влезай – убьет. И. С.».

- Оно! – выдохнул Серега. – Вот она, Семенычева берлога! Теперь главное – чтобы он сам был дома и в адеквате. Ну, или хотя бы его гармонизатор…

Петрович, недолго думая, рванул к двери и с размаху ударил по ней ногой. Дверь жалобно звякнула, но не поддалась. Ударил еще раз. В этот раз получилось.

- Ну, с Богом, или с кем там еще! – пробормотал он и шагнул в полумрак.

Мы гуськом протиснулись в тесную, заваленную всяким хламом землянку. Пахло пылью, плесенью и чем-то неуловимо химическим, с легкой ноткой того самого "Экстракта душевного равновесия". Семеныча на месте не оказалось. Посреди комнаты, на верстаке, под слоем паутины, стоял агрегат, напоминающий помесь старого телевизора, термоядерного реактора и самогонного аппарата в миниатюре. Из него торчали провода, лампочки потускнели, а из какого-то отверстия торчал пучок сухой травы. Один толстый, медный провод действительно болтался, оборванный у самого основания, а на корпусе виднелась свежая вмятина, будто по нему чем-то крепко приложились.

- Вот он, гад! Гармонизатор-777, или как его уж он там обозвал, - сказал Серега, стряхивая пыль с таблички. – Семеныч, поди, так и не успел его наладить.

Петрович подошел осмотреть аппарат, потыкал пальцем в оборванный провод. Выглядел он, на удивление, немного растерянным.

- Так, мужики, отставить панику! – хотя голос у него был не такой уверенный, как обычно. – Аппарат, конечно, вид имеет… как будто его самогонкой пытали. Но где наша не пропадала! Мы и не такое чинили! Этот проводок, я так понимаю, главный? Медный, толстый… Значит, важный. Ну, присобачим! Михалыч, тащи изоленту из моего рюкзака, если ее там говорящие портянки не сожрали! Валера, посвети фонариком, а то тут темно, как у негра в жопе! Толик, ты пока не отсвечивай, а то еще картошку уговоришь нам тут лекцию по сопромату прочитать. А вы, – он зыркнул на зумеров, которые с опаской заглядывали в землянку, – стойте там и не отсвечивайте, а то еще чего сломаете своими вайбами!

Так Петрович, засучив рукава, приступил к высокотехнологичному ремонту. Первым делом он, конечно же, попытался зачистить концы оборванного провода старым тупым ножом, который он всегда носил с собой «на всякий пожарный». Нож больше мял, чем резал, поэтому пришлось действовать зубами, выплевывая медные крошки и смачно ругаясь.

Клемма, к которой нужно было присобачить провод, тоже выглядела плачевно – разболтанная и окислившаяся.

- Так, тут нужен подход творческий, – пробормотал Петрович, осматривая свое "богатство" в рюкзаке и разбросанный по землянке хлам. Паяльника, естественно, не было и в помине.

- Серега, у тебя, случаем, нет тут… ну, не знаю… кислоты какой-нибудь? От аккумулятора старого? Окисел снять? – спросил Петрович.

- Кислоты нету, – отозвался Серега, продолжая отмахиваться от воображаемой (или не очень) бабочки. – Но есть рассол от огурцов Семеныча. Ядреный – аж глаза вылезают. Может, подойдет? Он им медные трубки для самогонного аппарата чистил.

- Рассол? – Петрович скептически хмыкнул, но потом махнул рукой. – А, хрен с ним, давай рассол! И так сойдет!

Пока я искал банку с легендарным рассолом (которая обнаружилась под лавкой, и рассол в ней был такого цвета, что им можно было травить колорадских жуков), Петрович нашел кусок ржавой проволоки и старый гвоздь. С помощью пассатижей и «етить твою налево» он попытался соорудить из этого подобие зажима для провода.

- Михалыч, а ну-ка, дай-ка мне… ту жестянку от консервов! – скомандовал он, заметив пустую банку из-под бычков в томате. – Щас мы из нее шайбочку вырежем, для контакта получше!

Я принес рассол. Петрович, смочив им тряпку (которую он оторвал от своей же телогрейки), принялся яростно тереть клемму и провод. Рассол шипел и пузырился, распространяя по землянке такой аромат, что даже глюки, казалось, на секунду отступили.

- Во, то-то же, другое дело! – удовлетворенно крякнул Петрович, когда медь хоть немного заблестела.

Дальше началось самое интересное. Петрович приложил зачищенный конец провода к клемме, прижал его самодельной "шайбочкой" из консервной банки и попытался закрепить все это дело ржавой проволокой, туго закручивая ее пассатижами. Конструкция получалась хлипкой.

- Дерьмово держится, – пробурчал он. – Надо чем-то… зафиксировать. Намертво!

Он огляделся. Его взгляд упал на Толика, который все еще вел оживленную беседу с валенком. Точнее, на его ремень.

- Толян! А ну-ка, давай сюда свой ремень! Кожаный, добротный! Щас мы из него прокладку сделаем и хомут! Будет держать лучше, чем сварка!

Толик испуганно вцепился в ремень, но после уговоров Валеры («Толян, это для общего блага, а то нас тут всех в говорящие грибы превратят») все же сдался.

Петрович отрезал от ремня кусок кожи, подложил его под проволочное крепление для лучшей изоляции, а затем, используя остатки ремня и найденный в углу кусок бечевки, туго-натуго обмотал все соединение, превратив его в некое подобие мумии. Сверху все это "произведение инженерного искусства" было щедро замотано синей изолентой, которая, по мнению Петровича, решала 146% всех технических проблем.

- Вот! Теперь заебись! – гордо заявил он, отступая на шаг и любуясь результатом своего труда. Соединение выглядело так, будто его собирал пьяный сантехник в темноте, но Петрович был доволен. – Готово! Починено говном, палками и Толиковым ремнем, как завещал великий Семеныч! Теперь… теперь надо как-то эту шайтан-машину запустить. Есть тут какой-нибудь рубильник, тумблер, или, может, ногой пнуть надо в определенное место? Серега, ты не в курсе?

Серега, который с интересом наблюдал за манипуляциями Петровича, почесал затылок:

- Да был где-то… Вот он, ржавый который, - он указал на массивный, покрытый чем-то липким и блестящим рычаг сбоку аппарата. – Только Семеныч говорил, что его надо дергать нежно, но решительно. А то пробки в округе все повыбивает к чертям собачьим. А то и чего похуже.

- Нежно, но решительно? – удивился Петрович. – Это по-нашему, это мы могём! Ну, кто смелый? Давай может ты, Михалыч? У тебя рука-то мягкая. Ты как в УАЗе в тот раз тогда на аккуме клеммы перепутал, так он все равно завелся. Может и здесь прокатит!

Я посмотрел на этот рычаг. Легкая рука – это, конечно, хорошо. Но интуиция подсказывала, что тут нужна скорее молитва и запасные штаны.

- А давайте, может, Валера? – предложил я. – Он у нас самый философ, с космосом на короткой ноге.

Валере было все равно – он просто пожал плечами.

- Да хули тут думать! – не выдержал Петрович. – Время не ждет! Пока мы тут сиськи мнем, Омут нас всех в винегрет превратит! Давай, Михалыч, не ссы! Была не была!

С тяжелым вздохом я подошел к Гармонизатору-777. Снаружи доносился такой грохот и вой, что казалось, сам Люцифер со своей свитой решил устроить вечеринку на поляне. Пару раз землянка ощутимо тряхнулась. Толик в углу заскулил и попытался зарыться головой в кучу старых тряпок.
Я взялся за холодный, липкий рычаг. Сердце колотилось как бешеное. "Нежно, но решительно," – пронеслось в голове. Я зажмурился и с силой дернул.

Раздался оглушительный треск, будто лопнуло что-то очень большое. Посыпались искры. Из аппарата повалил густой, едкий дым, от которого у всех нас заслезились глаза. На секунду воцарилась гробовая тишина, нарушаемая только кашлем Петровича и тихим хихиканьем валенка, с которым разговаривал Толик.

- Ну вот, приехали… - с горечью сказал Серега. – Щас рванет, ложись!

Мы все замерли в ожидании неминуемого конца.

Но взрыва не последовало. Вместо этого Гармонизатор-777 затрясся, загудел, как старый трансформатор, потом лампочки на его панели, до этого мигавшие хаотично, вдруг загорелись ровным, мягким, голубоватым светом. Из щелей корпуса вместо едкого дыма потянулся легкий, приятный аромат… чем-то неуловимо напоминающий свежескошенную траву и бабушкины пирожки. Аппарат мерно загудел, и этот гул, казалось, начал распространяться за пределы землянки.

- Работает!!! – первым опомнился Петрович. – Починил! А я ж говорил, что починю! Руки-то откуда надо! И Толиков ремень не подвел!

Мы выглянули наружу. Картина была… Странной. Безумные глюки не исчезли полностью, но явно пошли на спад. Танцующие камни замедлили свой ход, говорящие грибы поутихли, кепка Петровича больше не пыталась улететь.

Омут тоже успокаивался. Вода в нем перестала кипеть и бурлить, успокоилась. Повсюду чувствовалось странное… умиротворение. Действительно, гармония.

- Гляди-ка, а! – удивленно протянул Серега, выходя из землянки. – И вправду, отпускает! Семеныч, старый хрыч, все-таки гений был, хоть и с прибабахом!

Подростки, которые до этого метались по поляне, отбиваясь от порождений своего воображения (или аномалии?), тоже остановились, с удивлением оглядываясь по сторонам. У парня в кошачьих ушках уши снова стали тканевыми, девушка перестала напоминать горгону Медузу, а расплавленный смартфон в руке другого парня… ну, он так и остался лужицей, тут уж гармонизатор был бессилен.

- Че за… вайб? – ошарашенно пробормотал парень с ушками. – Типа… чилл какой-то пошел? Или это нас так всех разом отпустило?

- Это, сынок, не чилл, – назидательно сказал Петрович, выходя следом за Серегой. – Это сила русской инженерной мысли, помноженная на Толиков ремень и ядреный рассол! Учитесь, пока мы живы!

Толик, услышав, что его ремень сыграл ключевую роль в спасении мира, вылез из тряпок.

- А… Картошка? Она больше не будет говорить?

Петрович похлопал Толяна по плечу.

- Думаю, Толян, теперь-то твоя картошка будет вести себя как обычный овощ. А если нет – мы ей объясним, кто тут главный с помощью этой штуки, - Петрович кивнул на гудящий гармонизатор. – Ну или с помощью сковородки, на крайний случай.

Омут окончательно успокоился, его темная гладь стала почти зеркальной. Лес вокруг тоже притих, лишь изредка доносилось недовольное бормотание какого-нибудь особо упрямого глюка, не желавшего сдаваться. Голубоватое свечение от аппарата Семеныча медленно гасло, оставляя после себя ощущение почти нереальной тишины и спокойствия.

- Ну вот, порядок, - сказал Валера, вглядываясь в воду. – Надолго ли?

- Да черт его знает, - ответил Петрович. – На сегодня – уж точно, а там поживем – увидим. А пока – это дело надо обмыть! Михалыч, где там наш стратегический запас? Кажется, после таких подвигов мы заслужили по маленькой!