Петрович видит призраков

Хорошо, когда дома ждут. Хуже, когда поджидают.

Сергей Петрович Бакшеев, в просторечии именуемый Петровичем, мужчина сорока с лишним лет от роду, чья усталость казалась вшитой в подкладку его рабочей синей спецовки, неспешно брёл по лестничной клетке. Он был электриком при ЖЭКе №7, и его жизнь, как и провода, с которыми он имел дело, была полна внезапных обрывов, коротких замыканий и хронического исчезновения в ней тока.

Город Лобня, скромный приют его бытия и приложения сил, раскинулся вокруг тихим, почти убаюкивающим спальным районом, где основательные, потемневшие от времени советские постройки хранили дух ушедшей, но не забытой эпохи.

В одной из таких построек, чей фасад украшали лепнина, осыпавшаяся подобно засохшему печенью, и балконные ограждения, испещрённые трещинами, он и брёл. Брёл, а его тем временем, в стиле паука, караулящего свою муху, поджидала Аделаида Марковна.

Квартира Аделаиды Марковны значилась в его сегодняшнем маршрутном листе — очередная остановка в бесконечном путешествии по починке чужого быта, а точнее, его электрической составляющей. Аделаида Марковна, как было известно Петровичу из слухов, а слухи в ЖЭКе обладали весом античных мифов, слыла пожилой мегерой и вдовой. Которая, по тем же слухам, умудрилась «сжить со света» своего супруга, некогда занимавшего не последнее место в райкоме партии – человека, очевидно, непростого, и в то же время, недостаточно крепкого для совместного существования с Аделаидой Марковной. Её, по общему мнению работников ЖЭКа, боялись даже собственные зятья, потратившие кучу сил, чтобы откочевать, один в Находку, второй в Гамбург (второй считал, что уехал недостаточно далеко) – факт, говоривший о масштабах характера красноречивее анкетных данных.

Фундаментальная, самоуверенная, если бы кто-то имел достаточно смелости, то использовал бы эпитет «наглая», незыблемая в своей точке зрения и имеющая, что сказать по любому поводу, она была выпровожена на пенсию из ПАО «Лобненский газовый комплект» и с тех пор её энергия не находила себе выхода.

Говорят, что и спустя годы работники ПАО «Лобненский газовый комплект» пребывали в приподнятом настроении, а директор иногда непроизвольно похохатывал и смахивал слезу.

Лишённая возможности показывать плебсу его законное место, Аделаида Марковна откровенно страдала от невозможности реализовать себя.

К человечеству, как таковому в целом и отдельным её представителям в частности, она относилась как к плебеям, низшей касте, предназначенной исключительно для исполнения её, Аделаиды Марковны, непреклонной воли и прихотей. Работники ЖЭКа же, включая Петровича, в её глазах были не просто плебеями, но плебеями с особым отягощением – идиотами и бездарями, неспособными, по её мнению, даже лампочку ввернуть без её драгоценных указаний.

Петрович поднялся по широкой, но весьма пыльной лестнице, миновав несколько этажей, где из-за дверей доносились запахи борща, старой мебели и, несомненно, котов. Перед нужной дверью он поправил свою куртку, видавшую виды, и потрёпанную дерматиновую сумку с неработающей молнией и разношенными карманами, оттянутыми тяжестью инструментов и постучал. Постучал уверенно, как человек, знающий своё дело, хотя и смертельно уставший от него.

Дверь осталась неподвижной. Из-за неё раздался голос, низкий и властный, подобный рокоту далёкого грома:

– Кто там ломится без доклада?

– Электрик, Бакшеев, по заявке, – ответил Петрович, стараясь придать голосу нейтральное, профессиональное звучание, без тени усталости или, упаси бог, подобострастия.

– Бакшеев… Какой ещё Бакшеев? Я вызывала электрика, а не Бакшеева! – голос звучал так, будто Петрович явился не проводку налаживать, а обнести её квартиру.

– Я и есть электрик. Из ЖЭКа, – терпеливо повторил Петрович. – От Вас заявка на ремонт проводки.

– Да, и всё из-за Вас и Вашей этой шарашкиной конторы. Всё ломается и мигает.

- Ну вот и…

- Не перебивайте! Вас что там, кабаны в лесу воспитывали? Ремонт проводки. И глядя на Вас, меня гложут сомнения что Вы справитесь. Вы же потерянный, как пионер в пивной. И одежда у Вас какая-то… – голос за дверью запнулся, подбирая определение, – …поношенная. И Вы сами тоже, того… поношенный. А у меня тут проводка ещё сталинская, не какая-нибудь хрущёвская! Тут специалист нужен, а не вот такое вот недоразумение…

– Да что Вы говорите? А я и не знал. Может, я тогда пошёл, а Вы сами? – Петрович был крепко озадачен тем, что его не пускают в квартиру, куда он и так не больно-то рвался. – Я, между прочим, электрик пятого разряда, двадцать два года стажа. Сталинская, Брежневская… Хоть бы и сам Ильич лично тянул. Но, знаете ли, чтобы что-то починить, оно же надо в квартирку попасть. Через дверь только экстрасенсы и мошенники работают.

Последовала пауза, исполненная надменного размышления.

Петрович представил, как Аделаида Марковна, массивная фигура с лицом, высеченным из гранита самоуверенности, стоит за дверью и вершит его судьбу. Она вела разговор через входную дверь, словно была графиней, а он – бесправным крепостным, дерзнувшим явиться без должного поклона и парадного облачения.

К счастью, у него не было собаки, а то мало ли, заставила бы утопить в пруду.

– Ну что ж, – наконец снизошёл голос, – Так уж и быть, заходите. Только смотрите у меня! Если что-то испортите…

Дверь медленно, с тяжёлым скрипом отворилась, являя взору Петровича коридор, погружённый в полумрак и насыщенный запахом нафталина и чего-то ещё, несомненно, старого и пыльного.

В проёме стояла она, Аделаида Марковна.

Персона, полностью оправдывавшая свою репутацию. Она была монументальна. Широкоплечая, с одутловатым лицом, подбородки которого сливались в единое целое, образуя нечто вроде бастиона. Глаза, небольшие и цепкие, изучали Петровича с нескрываемым презрением. На ней был старомодный цветастый халат, подпоясанный столь туго, что казалось, вот-вот треснут швы. Руки, крупные и, внезапно - волосатые, были сложены на груди. Квартира за её спиной представляла собой музей советского быта: полированная мебель, ковры на стенах, мрачные картины в тяжёлых рамах.

– Ну, что застыли? Проходите! Только осторожнее! У меня тут хрусталь и ковры!

Петрович осторожно прошёл в прихожую, стараясь не задеть ничего своей сумкой с инструментами. Квартира дышала прошлым. В воздухе ощущалась тяжесть прожитых лет и незыблемость устоявшихся привычек.

– Где тут у Вас предмет неисправности? – осведомился Петрович, стараясь сосредоточиться на предстоящей работе.

– Вы и этого не знаете. Осссподи… Вот проводка! Вот там трещит и искрит, понимаете ли! А в комнате, в самой важной, розетка вообще вываливается! У меня чуть телевизор не сгорел! Вы вообще осознаете масштаб бедствия?! – Аделаида Марковна обрушила на него шквал негодования, словно именно он, Петрович, был лично повинен в износе сталинской проводки.

– Пока что даже представить себе не могу, Аделаида Марковна. Сейчас посмотрю и буду впечатляться.

Петрович приступил к осмотру. Проводка действительно представляла собой артефакт минувшей эпохи – алюминиевая, навесная, в ветхой изоляции. Работа обещала быть кропотливой и требовала предельной осторожности. Первым делом, разумеется, следовало обесточить объект.

– Так, хозяйка, я сейчас временно отключу электроснабжение во всей квартире. Это ненадолго, минут на пятнадцать-двадцать, не более.

– Что? Ничего не поняла, что Вы там бубните. Оставьте меня, я занята!

Петрович обнаружил щиток в коридоре и щёлкнул старомодным рубильником. Квартира погрузилась в абсолютный мрак. У Петровича был налобный фонарик из лучших провинций Китая, который он тут же включил.

Из глубины донеслось недовольное ворчание Аделаиды Марковны, подобное ропоту разбуженного вулкана. Она приняла факт отсутствия света как неизбежное зло и очередное доказательство того, что окружающие её плебеи и бездари не могут даже проводку починить, не погасив свет.

Петрович извлёк инструменты, фонарик и приступил к работе в зале, где распределительная коробка грозила в любой момент устроить фейерверк, не дожидаясь Нового года.

Аккуратно снял старую, испещрённую трещинами коробку. Начал зачищать концы проводов, готовя их к соединению. Работа подвигалась медленно, провода были хрупкими, изоляция сыпалась, как песок времени.

– Почему, я вас спрашиваю?! – Аделаида Марковна не обращалась ни к кому конкретно, но ругалась достаточно громко. - У меня тут в импортном ноутбуке нет интернета, я вас спрашиваю?!

Она встала с потёртого кресла и направилась к вай-фай роутеру, висящему на стене в коридоре (плебеи из компании провайдера-повесили его криво, хотя она сорок минут им объясняла, как вешать, как пользоваться перфоратором и про их уровень интеллекта). У роутера Аделаида Марковна достаточно быстро сообразила, что огонёчек не горит.

Из своего богатого жизненного опыта она знала, что это значит, что роутер обесточен. В прошлый раз она звонила на горячую линию провайдера и орала на них двадцать минут, прежде чем сквозь рёв турбин её гнева пробилась эта мысль от оператора техподдержки.

Хотя в глубине души она была уверена, что это их плебейские происки и вообще, могли бы подключить ей роутер, который бы мог работать без электричества. Ведь при Брежневе телефон мог работать и без электричества (Аделаида Марковна была выше того, чтобы знать такую мелочь, как принципы работы телефона и что там тоже поучаствовало электричество). И без электричества она могла поднять трубку, позвонить в ЖЭК и намылить им голову. А сейчас?

Сейчас роутер был обесточен. Применив недюжинные дедуктивные способности, она поняла это так же и потому, что на блоке питания огонёчек тоже был предательски потухшим.

Проследив путь движения электронов, она упёрлась взглядом в щиток и опущенный/выключенный рубильник, старый, надёжный как сталинские паровозы и…

Воспоминания про сталинские паровозы вытеснили из её сознания другие мысли. Сейчас паровозы подпирались стеной недовольства от простой логической цепочки «выключенный рубильник – неработающий интернет».

Именно в этот судьбоносный момент Аделаида Марковна, не дожидаясь ответа, не утруждая себя мыслью о том, что электрик может работать с оголёнными проводами, подошла к щитку и своей большой, волосатой рукой с решимостью, достойной полководца, ведущего армию в бой, щёлкнула рубильником обратно.

В эту же секунду Илью Петровича, державшего в руках зачищенные концы проводов, пронзило током. Это был не просто удар, это был разряд, прошедший насквозь, подобно молнии. Мир сузился до одной-единственной точки – невыносимой боли и ослепительной вспышки перед глазами. Его сердце, сердце сорокапятилетнего мужчины, утомлённое жизнью, работой и, чего уж греха таить, изрядным количеством потребляемых спиртных напитков, не выдержало такого испытания.

Оно остановилось. Решило взять паузу. Объявило себе выходной.

Петрович выронил инструмент, потерял равновесие на зыбкой табуретке и подстреленной птицей тяжело рухнул на пол в зале квартиры Аделаиды Марковны, прямо на дефицитный иранский ковёр. Электрический разряд решил подвести черту, завершить земной путь Петровича на ковре и в ореоле запаха от сгоревшей проводки.

Аделаида Марковна стояла у щитка, преисполненная удовлетворения от того, что восстановила справедливость и вернула свет в своё жилище, а интернет в ноутбук.

Однако её триумф оказался недолог. Бросив взгляд в зал, она увидела распростёртого на полу электрика. Лежал он как-то неестественно, раскинув конечности, а на лице его застыло выражение, которое можно было истолковать как удивление, смешанное с болью.

– Эй! Ты чего разлегся, бездельник?! Я тебе свет включила, чтобы ты работал, а не предавался сну! – рявкнула она, словно обращалась к нерадивому подчинённому.

Но Петрович не подавал признаков жизни. Аделаида Марковна подошла ближе, наклонилась, соблюдая, впрочем, безопасную дистанцию, как если бы перед ней лежал не человек, а предмет, способный к неожиданным действиям. Присмотрелась. Цвет лица у электрика имел пугающую бледность (или он всегда такой был?). Дыхания не наблюдалось.

Бездыханный. То есть, мёртвый. Аделаида Марковна достаточно быстро сделала это умозаключение.

При этом хозяйка квартиры не испытала ни малейшей жалости. Только раздражение. Вот же бездарь! Умудрился умереть прямо у неё в коридоре! Теперь что с ним делать?! Вызывать милицию? «Скорую помощь»? Это же бумажная волокита, суматоха! И кто теперь, спрашивается, будет чинить эту проклятую проводку?!

Её мозг, функционировавший после блестящего решения проблемы с вай-фаем в режиме «оперативное решение моих проблем», быстро нашёл выход из положения. Сосед!

Этот юный бездельник, Марат Алимович, имеет отношение к «Скорой помощи». Фельдшер, если память не подводит. Он же давал клятву Ипполиту? Или нет, Гиппократу? В общем, он определённо кому-то что-то обещал.

Не теряя ни секунды, Аделаида Марковна, сотрясая пол громогласными шагами, направилась через лестничную площадку к соседской двери. Она барабанила в неё так, словно за ней скрывался государственный преступник, требующий немедленной выдачи. Стучала настойчиво, неистово, не признавая отказов.

Марат Алимович, молодой человек двадцати шести лет, почивал крепким сном после изнурительной смены на «Скорой помощи». Ему грезились тихие дворы без экстренных вызовов и чашка горячего чая. Стук вырвал его из объятий Морфея с жестокостью артиллерийского обстрела. Он вскочил, накинул первое, что попалось под руку (старую спортивную футболку, несомненно, помнившую лучшие годы), и распахнул дверь.

На пороге стояла Аделаида Марковна – монументальная, возмущённая, с лицом, выражавшим требование немедленного исполнения её воли.

– Марат Алимович! Опять спишь, лентяй? Пошли за мной! У меня это… этот… в общем, помер.

Марат моргнул, пытаясь собрать остатки сознания, разлетевшиеся от ударов и стука.

– Помер? То есть, умер? Кто умер?

– Пошли! – она потащила его с собой, как козла на верёвочке. – Как его, плебей, бездельник, чернь, быдло… А, вот, электрик из ЖЭКа! У меня в комнате валяется, подлец. Разлёгся в зале, бездыханно! Ты же этот, доктор-коновал. Воооо! Живо! Иди и оживи его немедленно! Чтобы он не валялся тут, как бревно, а воскрес и приступил к починке моей проводки!

Аделаида Марковна излагала свои требования так, будто оживление человека было рядовой процедурой, сравнимой с заменой перегоревшей лампочки, а единственная достойная цель воскрешения – незамедлительное выполнение её бытовых запросов.

Марат, невзирая на сонливость и абсурдность ситуации, мгновенно включился в происходящее. Умер человек! В отличие от равнодушной Аделаиды Марковны, для него это был не повод для досады, а сигнал к действию, требующему всей его профессиональной подготовки.

– Сейчас! – крикнул он, уже забегая обратно в свою квартиру за аптечкой, где хранилось всё необходимое.

Через секунду он уже был в квартире Аделаиды Марковны, где на полу с самым безмятежным выражением лица (в кои-то веки не надо работать) расположился Сергей Петрович. Дыхания нет, пульса нет.

– Отойдите, Аделаида Марковна! – скомандовал Марат, обретая в экстренной ситуации необходимую жёсткость.

Хозяйка дома на какое-то время опешила от плебейской дерзости эскулапа, но отошла.

Марат опустился на колени рядом с Петровичем. С волнением, которое всегда охватывало его при столкновении со смертью, он быстро оценил ситуацию. Электротравма. Остановка сердца.

Фельдшер немедленно приступил к реанимационным мероприятиям. Проверил дыхательные пути, начал искусственное дыхание «рот в рот», всё как положено.

Затем – непрямой массаж сердца. Ритмичные, сильные толчки ладонями в грудную клетку. Раз, два, три… Тридцать компрессий, два вдоха. Снова и снова. Он работал сосредоточенно, не обращая внимания на Аделаиду Марковну, стоявшую рядом и, кажется, из последних сил сдерживающую желание подпнуть его, чтобы ускорить.

Секунды тянулись бесконечно, тягуче, тяжко, наполнено.

Марат не чувствовал усталость в руках и не останавливался. Он видел только лицо Петровича, пытаясь вдохнуть в него жизнь, вернуть его из небытия.

И вот, после очередного цикла, Петрович вздрогнул. Слабый, хриплый вдох, подобный стону. Ещё один. Сердце Ильи Петровича, после небольшой паузы забилось, а сам он закашлялся, задышал, тяжело, прерывисто, словно избавляясь от вековой пыли.

Марат придерживал его одной рукой, одновременно вытирая пот со своего лба. Получилось!

Петрович лежал на полу, тяжело дыша, чувствуя, как по телу разливается слабость, подобная разлитому киселю. Он открыл глаза.

Перед ним склонялись три лица: Марата, молодого, с каплями пота на лице, отпечатком облегчения и усталости, Аделаиды Марковны, чьё лицо выражало лишь нетерпение – мол, ну вот, ожил, теперь будь добр, приступай к исполнению своих прямых обязанностей.

Но кроме них, Петрович увидел ещё кого-то. Третьего. Человек стоял чуть в стороне, у стены, со скрещёнными на груди руками и задумчиво смотрел на него.

Это был мужчина средних лет, плотного телосложения, облачённый в старомодный костюм, который, казалось, вот-вот рассыплется от времени. Лицо его было смутно знакомо, словно он видел его на старых, выцветающих фотографиях в альбомах чужих людей. Петрович не понимал, кто это, и по какой причине он здесь находится. Этот третий не двигался, не вступал ни с кем в диалог, только смотрел на Петровича с какой-то странной, трудноопределимой смесью понимания и грусти. Это был, как позже выяснилось, Александр Прохорович, покойный супруг Аделаиды Марковны, отошедший в мир иной двадцать с лишним лет назад и теперь, по всей видимости, наблюдавший за перипетиями жизни своей вдовы и её случайных жертв в качестве наблюдателя.

Александр Прохорович, призрак, склонил голову набок, наблюдая за барахтающимся в жизни Петровичем с интересом, лишённым суетности. Его губы беззвучно шевельнулись, но Петрович, оглушённый ударом и последующими реанимационными мероприятиями, слышал его плохо. Где-то за границами событий, мужчина говорил фразу, которая, была до странности простой и короткой: «Тебе, брат, крупно повезло вырваться из рук Аделаиды живым».

Тем временем Марат, убедившись, что Петрович дышит, не стал слушать дальнейших указаний Аделаиды Марковны относительно немедленного завершения ремонтных работ.

– Ему требуется скорая помощь! И немедленно в лечебное учреждение! Отделение кардиологии! – твёрдо заявил он, пресекая любые попытки возражений.

Он быстро набрал номер «Скорой помощи», чётко изложив ситуацию.

- Дежурный, это Алимов. Да, я. По моему адресу, соседняя квартира, электротравма, остановка сердца, успешная реанимация, проведённая на месте. Прошу машину с кардионабором.

Аделаида Марковна, само собой, выразила крайнее недовольство. Какая ещё больница?! Он же живой! Пусть немедленно починит проклятую проводку!

Марат её проигнорировал. Поняв, что если оставить болезного в квартире, то он будет принуждён к каторжным работам, он помог Петровичу подняться (тот еле держался на ногах, подобно тряпичной кукле) и вывел его на лестничную площадку, а затем вниз, к скамейке у подъезда.

Усадил его на покосившуюся скамейку, похлопал по плечу, сказав: «Дышите ровно, товарищ, сейчас прибудет бригада». Петрович сидел, как во сне, мир вокруг казался нереальным, зыбким и странным. Он даже не нашёл в себе сил сказать Марату, что там, в резиденции старой, судя по повадкам, герцогини, осталась его сумка с инструментами.

Марат стоял рядом, подрагивая от адреналина и того, что не выспался, борясь с желанием закурить.

«Скорая помощь» прибыла на удивление быстро. Бригада оказалась деловитой, лишённой излишних сантиментов. Ударили по рукам с Маратом, забрали Петровича «от лавочки у подъезда», где он сидел, бледный и дрожащий, словно осиновый лист, и увезли в больницу.

В приёмном отделении его осмотрели, оформили необходимые документы.

Далее последовала встреча с врачом. Врач оказался молод, в очках, и большую часть времени активно вёл переписку в приложении знакомств на своем смартфоне, который лежал тут же, на столе, вперемешку с историями болезней пациентов. Он задавал вопросы, не отрывая взгляда от экрана, печатал что-то на клавиатуре одним пальцем.

После всего пережитого, а это было чертовски подходящее слово, Сергей Петрович не был настроен на «поговорить», тем более, что он уже один раз общался с бригадой «Скорой помощи», которая записала, что пациент был бит током, что сердце останавливалось, что сосед-фельдшер производил реанимацию.

Петрович отвечал на вопросы односложно и скупо.

А врач кивал, что-то записывал в карточку, но, казалось, все его мысли были сосредоточены в виртуальном пространстве свиданий и перспектив романтической встречи с некой Аллой, которая откровенно занижала свой вес и возраст, но компенсировала эти факторы кавалерийской решительностью, а сердце доктора пылало.

По рассеянности, или просто потому, что ему было совершенно не до того, он, перепутал карточки и анамнезы. В итоге, поставив диагноз «излеченный бронхит» (которым Петрович, возможно, и болел когда-то в незапамятные времена), врач милостиво отпустил его восвояси.

– Ничего серьёзного, – заключил он, не удостаивая Петровича взглядом. – Пропейте витамины для укрепления организма. И избегайте переохлаждения.

Петрович пытался понять, как удар током в исполнении вездесущей Аделаиды связан с переохлаждением, но не спорил. Ну дык, врач всё-таки!

Он вышел из больницы на ватных ногах, чувствуя себя героем абсурдной пьесы.

Чтобы отдохнуть и прийти в себя, Петрович нашёл свободную скамейку недалеко от входа и опустился на неё, чувствуя себя совершенно опустошенным, выжатым, как лимон. Поскольку сил в нём было немного, то уселся он на скамейку, всё ещё держа в руках листочки с медицинскими рекомендациями и назначениями.

Солнышко меж тем лукаво светило ему в глаза, намекая, что день, когда ты дышишь, не так и плох.

В голове шумело, тело ныло, как после трудовой вахты. Он только что пережил, вероятно, клиническую смерть, был принудительно оживлён, доставлен в лечебное учреждение, где его, кажется, даже толком не обследовали, и отправлен домой с диагнозом, не имеющим никакого отношения к произошедшему. Лёгкая бредовость ситуации давила на сознание. Он сидел в прострации, глядя на проходящих мимо людей, на спешащие автомобили, на беспокойных лобненских птиц.

В ушах всё ещё звучал тот тихий, будто неземной голос: «Тебе, брат, крупно повезло вырваться из рук Аделаиды живым». Петрович тяжело вздохнул, вдыхая воздух, когда прямо перед ним остановилось двое, один из которых был одет в форму ППСника.

- Ну что, гражданин, злоупотребляли? Ваши документики.